Дьявол продал свою душу 11 страница

Сейчас главное не робот, а то, что ждет Беннета внизу, в хранилище. Отчего же отец сказал, что там все хорошо? Уж не заплатил ли кто ему за эти прекрасные слова, подкупив неподкупного? Может, Гений? Хотя на этого маньяка нечего было надеяться. Он каждый раз меняет свой характер, но жадность, эгоистичность и самодовольство, казалось, были присущи ему всегда. Тогда кем мог быть этот добрый человек, сотворившим сегодня такое чудо, и, самое главное, чем руководствовался этот неизвестный герой, если выбрал совершенно неподходящего на роль избранного Беннета, многоликий не знал. Киллиан поклялся себе, что если он в ближайшее время встретит этого человека, то непременно даст ему десяток тенгиримов (которые он украдет из кармана этого человека; но, вместо того, чтобы, как обычно, забрать купюры себе, он отдаст их ему обратно, соврав про деньги из своего кошелька).

Сунув руку в карман, Беннет нащупал письмо для Логан, которое он неизвестно как и когда написал – момент написания вместе с прочими воспоминаниями долгой и ужасной ночи выветрился из головы совершенно. И хотя Гений приказывал ему отнести письмо Мэрриган сразу после мучения в зале совещаний, Киллиан не стал поступать так, как поспешно (и наверняка необдуманно) согласился поступить ночью. Он засунул это письмо как можно глубже в карман, дабы забыть о нем, и, сидя на шее у Отема (почему-то тот не стал приковывать его к груди, зажимая в тисках крыльев-отростков), пришпорил робота, точно тот был конем, и еще раз громко выразил свое желание двигаться вперед, махая рукой с воображаемой шашкой.

Теперь только вниз. И совершенно бесплатно.

Киллиан почувствовал мощь в каждом движении робота, когда тот двинулся вперед. Почувствовал необратимый характер каждого его шага. Но сомневаться в чем-либо уже было поздно, а тем более было поздно надевать на тело защиту и на голову каску.

Только вперед.

Робот с усилием прыгнул вперед, с обрыва, широко расставляя руки. Ледяной ветер бил в лицо Беннета.

О, эти мгновения ужасного полета-падения…

Беннет неожиданно для себя испугался - ведь когда он стоял на твердой земле, находясь под защитой робота, падение не казалось ему таким уж страшным и крайне опасным. Осознание ценности жизни приходит только во время непосредственной встречи со смертью. А она была рядом. Очень близко, зависнув над головой мрачной тучей небытия и забвения.

- Мне надо выжить! – крикнул Киллиан, пиная и колотя робота по металлическим плечам. – Приземляйся как хочешь, но мне надо остаться в живых! У меня еще остались незавершенные дела!

Жизнь – штука весьма интересная, но непредсказуемая. Порой она выделывает такие кренделя с чужими судьбами, что иной раз задумаешься, а не делает ли это кто-то специально, заскучав в небесной канцелярии или в подземном царстве ада. Все меняется ежеминутно, ежесекундно, и то, что было с тобой вчера, может оказаться совершенно несущественным для будущего. Одни богатеют, не имея никаких особых связей или богатых родителей, разоряя других, потомственных богачей, другие умирают, стремясь быть для кого-то героями, но таковыми прежде не являясь, третьи «восстают из мертвых», воскресают для кого-то или чего-то, забыв о прошлом. Но есть такие люди, которые предпочитают жить в одном положении – если ты богат, то богат всегда, если беден, то зачем что-то менять?.. Они привыкают к этой жизни, не замечая, как она мешает им развиваться, шагать дальше. Судьба-злодейка не раз и не два пытается что-то изменить в существовании этих людей, и если у нее это выходит, то этот жизненный поворот становится для них настоящей катастрофой – ведь на приспособление к новым условиям жизни может уйти очень много драгоценного времени.

Бублик был из таких.

Он обожал стабильность и ненавидел перемены. Такой тип ощущения мира характерен для стариков, но Бублик не чувствовал себя старым. Напротив, он был молод и полон сил. Но годы, на какие злая судьба забросила его в пустое хранилище, выработали у него стойкую привычку жить по своему странному расписанию, в которое входили немного работы на чердаке, в основном, подобие приборки, складывание новых стопок дисков, скучание и ничегонеделание. И тут в его жизнь, его спокойную, размеренную, черт возьми, такую простую и понятную жизнь ворвался этот Киллиан, сломав привычный уклад несколькими приказами и решениями. Бублик, разумеется, не мог знать, что Беннету тоже не особо хотелось возиться с хранилищем, отчего и воспринимал начальника, как всегда воспринимаются подобные люди – с недовольством и осуждением.

Киллиан проводил свои «реформы» очень быстро, но Бублик, поначалу сопротивлявшийся преобразованиям активно, все же предпринимал попытки к ним привыкнуть. И привык, но не настолько, чтобы работать с такой массой людей, пришедших в хранилище после долгого запустения, постоянно, хотя прежде сортировщик не раз сетовал на то, что «хранилище когда-то было лучше, чем сейчас», но, однако, никаких телодвижений для того, чтобы «старые добрые времена» возвратились, он не делал, предпочитая плыть по течению. И привык к переменам, но все же предпочитал, чтобы более семидесяти процентов его личного времени отдавалось замечательному скучанию и прекрасному ничегонеделанию. Но теперь, после того, как за пару дней Бублик начал перебарывать свою стариковскую натуру, после нескольких удачных приемов посетителей, оказавшихся для хранилища поистине денежными, после того, как сортировщик начал чувствовать, что все возвращается к тем вершинам, на каких хранилище долго находилось, судьба вновь не пожалела бедного работника и…выкинула его на улицу. Из привычного хранилища. Из почти привычной жизни в новую среду.

Два дня он жил на улице. На холодной, грязной, шумной улице. Он чувствовал себя практически голым, улиткой, вытащенной из раковины. Конечно, он был не одинок, он прибился к стае таких же бездомных крыс, как и он сам, но жизнь бок о бок с ними удовольствия ему не доставляла. Мало того, он их очень боялся, но немало и уважал, потому что многие из них, хотя и имели вид разбойников и пропойц, в прошлом были учеными, теперь не нужными государству, конструкторами роботов (эта профессия отжила свое), чиновниками, выгнанными с работы Лейтоном, главами компаний, свергнутыми более предприимчивыми конкурентами, учителями, врачами. Никто из них не говорил, что занимался грабежом или насилием, но зато все, все без исключения вспоминали те факты из жизни, которые будто бы могли исправить настоящее, в том числе и обосновать необходимость всех нынешних деяний (о которых только догадывался сортировщик). Бублик почтительно именовал их «интеллигентными», не позволял себе при них неприлично выражаться, не желал узнавать все то, чем они занимались ежедневно и по какой причине они не пытались исправить свое положение. Впрочем, вскоре оказалось, что причина крайне проста – они тоже не любили перемен и привыкли к своему существованию. Как и Бублик после нескольких ночей в уже не такой омерзительной компании бездомных.

Дождя не было, ветра тоже, но ночами все же было холодно, что и подтолкнуло Бублика к поиску просторной картонной коробки. И когда он «нашел» ее, стащив у другого «интеллигента», то ночи стали восприниматься совсем по-другому. Мило трещал костерок, сложенный из старых досок, никому не нужных бумажных книг из закрытой библиотеки, разобранных на мелкие детали каких-то предметов мебели из заброшенных особняков богачей из Нижнего Города. Искры улетали в бездонное, темное небо, пропадали там, наверняка съеденные какими-нибудь небесными чудищами наподобие обычных рыб. Тихо переговаривались «интеллигентные», грея руки у огня.

Жизнь была бы замечательной, если бы не…

Голод.

Это чувство пришло к нему не сразу. Несколько дней до этого он переваривал ту гору еды, которую он купил и съел на деньги хранилища; но однажды закончилась и она, желудок опустел и зарычал, как злой тигр. Но обращение к «интеллигентам» с просьбой дать немного еды не возымело должного эффекта.

- Не, ну тебе ведь еда нужна, не нам…иди и поймай кого-нибудь… - пробубнил самый старый из бездомных, невысокого роста человек с маленькими пьяными глазками, иногда загоравшимися каким-то поистине дьявольским огнем.

- Интеллигенты, ну, товарищи, разве вы не выручите меня, не поможете мне? - с надеждой в голосе спросил Бублик, выглядывая из своей просторной коробки.

Старый глянул на него так строго, что сортировщику стало не по себе. Взгляд этот, натренированный на сотнях детей и подростках, проявлявших особое непослушание (бездомный этот когда-то был учителем), продолжал пугать и обычных людей. Может, его выгнали с работы именно за его глаза?.. Бублик похолодел. Костер грел уже не так, как прежде, а сборище бездомных интеллигентных крыс казалось собранием маньяков.

- Нет, - отрезал старый. – Тут каждый сам за себя.

И вдруг чья-то теплая, дружеская рука легла на плечо Бублика. Сортировщик вздрогнул, обернулся мгновенно. И никого не увидел.

Зато в воздухе висела тарелка с неизвестным науке дымящимся ароматным содержимым. Висела сама по себе, без чьей-либо помощи. Она каждый раз подрагивала в воздухе в такт последующим словам, точно ее держал настоящий человек, сокрытый пологом невидимости. Иногда этот невидимка будто бы перекладывал явно горячую тарелку из руки в руку – тогда она летала, описывая широкие дуги.

- Хочешь есть? Я тебе дам эту еду, но при условии, что ты отведешь меня к своему начальнику!

Неожиданному условию Бублик не удивился. Ничуть. Ему ужасно хотелось есть, тут не до предложений или препираний в ответ, дабы повернуть все как можно выгоднее для себя. Все-таки, если предположить, как бы поменялась наша история, если бы многие решения принимались на голодный желудок и за тарелку поистине волшебной еды!

Бублик без лишних слов схватил горячую тарелку, обжег пальцы, но ее из рук все же не выпустил, взял любезно поднесенную невидимым благодетелем ложку и принялся с чудовищным шумом и хлюпаньем есть предложенное, оказавшееся слишком вкусным для того, чтобы отвлекаться от поедания, а тем более, говорить с собеседником или искать его.

Невидимый терпеливо ждал. Молчал. Бублик чувствовал исходящие от незнакомца флюиды доброты, инстинктивно ощущал, в какой позе тот мог стоять и куда при этом смотреть. Сортировщик, заканчивая пожирать еду, уставился прямиком в невидимые глаза благодетеля, и вновь какие-то странные колебания воздуха подсказали работнику, что невидимка слегка покраснел и немало смутился, плавясь под лучами благодарного и преданного взгляда.

- Наелся? – нагловато спросил невидимка скрипучим голосом.

Бублик закивал так, что голова едва не отвалилась; громко заскрипел старый шейный протез работника, и по какой-то причине именно на этот звук (а на шумовые эффекты от поедания пищи они даже не обратили внимания!) среагировали все, без исключения, «интеллигенты», поворотив свои угрюмые «интеллигентные» рожи в сторону сортировщика. Увидав в его руках блестящую тарелку, на которой еще оставались драгоценные капли пищи, люди коршунами бросились к маленькому, худенькому, слабенькому сортировщику, кинулись огромной толпой, надеясь отобрать сей дарованный недостойному предмет.

- Он ел что-то без нас! Он настоящая подлая крыса! – заверещали бездомные, неистово размахивая руками, преодолевая на пути движения такие препятствия, которые в обычной жизни никто, даже они, не поленились бы цивилизованно обойти.

- Интеллигенты! – взвыл Бублик, закрывая лицо руками. – Вы же сами говорили, что каждый сам за себя!

И тут… раздался звук удара. Еще один. И еще. Неуправляемый поток бездомных на мгновение остановился, разбился на более мелкие «ручейки», состоящие из пар людей, которые смешно изгибались и что-то нечленораздельно мычали, когда кто-то невидимый методично их избивал. Судя по тому, что одновременно происходило избиение всех пар людей, невидимых было куда больше, чем сначала предполагал Бублик. Засмотревшись на то, как кто-то выполняет работу по защите его слабенького тела, сортировщик расслабился, с преданным блеском в глазах смотря на кровавую (в некоторые парах) бойню, после чего все-таки внял гласу совести и решил присоединиться к команде невидимых героев.

Тарелку из рук он так и не выпустил. Ею он здорово отколотил самого старого из «интеллигентов», затаив на того обиду – ведь именно он всегда добывал пищу для своей группы, не делясь добычей с Бубликом, хотя он отбирал ее у других стай бездомных крыс. Бублик не мог принять его позиции, заключавшей в себе концепцию «ограниченной доброты»: если ты добр, то только для ближних своих (в число ближних сортировщик не входил), ибо быть добрым для всех невозможно. Однако Бублик не мог понять, что же его больше всего не устраивало в главаре этой группы – то ли его принципы, то ли его жадность. Недолго подумав, сортировщик все же решил, что наказать старого следует за первое, к чему и приступил. Работник громко кричал причины своего вмешательства в избиение, и в речах его слышались наивные до невозможного позиции и неловкие объяснения своей правоты. Возможно, старый был лидером – тем настоящим лидером, что способен привести группу к определенному результату… Но он настолько отличался от Бублика по своему мироощущению, что сортировщик просто не мог пропустить этот великий момент, когда он смог врезать тому по голове чужой тарелкой.

Когда последний человек с громким стоном рухнул на пыльный асфальт, когда все движения и избиваемых, и мучителей прекратились, воздух взорвался тысячами возбужденных слов, и Бублик в этом хоре услыхал только одно – приказ всем вернуться в реальность. И люди вернулись, услышав эту фразу, просто возникнув в разных местах неподалеку от сортировщика, возникнув без особых эффектов, дымовых завес или колебаний воздуха – они появились, точно поставленные в разных точках предметы, в одно мгновение, за какие-то доли секунды. Бублик, прижав руку с тарелкой к груди, испуганно глянул на открывшуюся ему картину, и поразило его не то, что невидимых прежде помощников было несколько десятков, причем более всего они напоминали людей из войск народного ополчения (было и такое, собиравшееся на случай, когда дикие шли приступом на город), застрявшего где-то во времени (ведь дикие уже давно не нападали на Нижний Город!), а то, что эти люди сами были дикарями. Они не выделялись чем-либо особым, кроме устаревшего оружия, но выражение лица некоторых наталкивало на мысль, что некоторые из них неплохо обходятся и без царя в голове. Дикари выглядели сильными, очень мощными, крайне свирепыми, насколько вообще могут быть сильными, мощными и свирепыми дети детсадовского возраста. Слабость и худоба диких очень удивляла, но не казалась чем-то особенным – скорее всего, там, где они жили, дикари не могли добывать себе нормальную пищу. Странно было, что группа столь неподготовленных для настоящего боя современности существ сумела одержать победу над «интеллигентами». Скорее всего, без невидимости дикари ничего не смогли бы сделать. Но…зачем они вообще устроили тут бойню? Неужели Бублик им настолько важен, что они даже перешли границы закона и порядка, не просто рискуя собой, но создавая о себе и остальных диких не самую лучшую славу?

- Кхм, интеллигентные, - промямлил Бублик, полагая, что с дикарями следует говорить уважительно, - зачем вы вообще устроили тут все это?

- Они могли нам помешать, - ответила старушка со странным, каким-то неестественным выражением лица. Ее образ колыхался, как мираж в пустыне, но не позволял заглянуть за него, надежно скрывая истинное лицо дикарки. – Ты наелся? Веди нас к своему начальнику. Если желаешь, я могу предложить тебе еще одну тарелочку нашего фирменного блюда – пустынных скорпионов, зажаренных с генномодифицированной картошкой. Ты только скажи нам, и мы сей же час добудем тебе еще одну порцию.

Скорпионы тотчас полезли обратно из желудка Бублика, непривычного к такой еде. Когда они вышли на свободу, правда, в несколько измененном состоянии, сортировщик раздраженно отдал тарелку старушке, после чего резко развернулся на одной ноге и пошел прочь от толпы дикарей, призывая их жестами двигаться за собой. Бублик не желал более разговаривать с теми, кто дает ему необычную пищу.

Нельзя было не заметить того, что дикие во время следования к хранилищу постоянно где-то находили строительные инструменты, и вскоре они, нагруженные разнообразными предметами до самой головы, были больше похожи на бригаду строителей, вернувшуюся из крестового похода. Дикие завели очень громкую непристойную песню, будя жителей тех домов, мимо которых они проходили, и домов на соседней улице, куда тоже долетали звуки нестройного хора. Жители ругались, стараясь докричаться до увлеченно орущих с энтузиазмом мартовским котов дикарей, но потом, видя, что это невозможно, смирились, вернувшись в свои постели, а иные даже остались на балконах, подпевая диким. Песенка оказалась по душе многим, и вскоре не спала добрая часть Нижнего Города, крича в сторону звездной бездны известные всем слова о ведьме, которую все никак не могли сжечь на костре по причине ее неуязвимости, но которой после «спасения от огня» нашлось более достойное применение, когда ее притащили в дом к одному инквизитору. Ведьма делала то, о чем многим жителям было бы даже стыдно подумать, но в песне ей позволялось все, и даже нечто постыдное.

Вышагивал строй дикарей. Песня неистовствовала в небесах, точно ураган, настойчиво вторгаясь во все уши. Бублик все больше удивлялся сегодняшней ночи. Но он уже не протестовал против перемен, против того, что его выдернули из среды бедных, из такой уютной коробки, из круга таких добрых и отзывчивых людей, как «интеллигенты». В самом деле, может, перемены не несут в себе ничего плохого?..

Бублик, увидав желтое здание, с каким у него было связано море приятных воспоминаний, ненадолго сошел с ума и помчался к нему вприпрыжку, издавая звуки, слабо похожие на человеческие. Он вбежал через широкий вход внутрь здания, примчался в пустой, будто бы заброшенный главный зал, вдохнул полной грудью аромат вековой пыли и старости (не своей, носителей), отчего сделался еще счастливее, чем прежде. Его теперь не интересовало, зачем дикарям понадобился Киллиан, да даже если бы они и собирались поиздеваться над парнем, Бублик не стал бы активно протестовать против сих мер вероятного наказания за что-то. Беннет казался Бублику настоящим криминальным элементом, разбойником, мошенником, расчетливым и подлым негодяем, который из-за ветра в голове не раз и не два попадал в такие ситуации, когда он ограбил не того, обманул не того, сказал что-то не тому человеку, которому требовалось, наживая себе тем самым врагов. Вполне возможно, что и диким он перешел дорожку. В таком случае, Беннета срочно требовалось найти и выдать дикарям, или принципы Бублика «торжества добра над злом» загрызли бы своего носителя, возмущенные таким кощунственным с ними обращением.

Бублик громко заорал на все темное помещение:

- Сэр! Уважаемый Киллиан! Отзовитесь, к вам пришли посетители!

Но никто не сказал недовольным сонным голосом «Бублик, какого черта вы вернулись?» или «Какие могут быть посетители в два часа ночи?», никто не ругался, громко проклиная сортировщика, никто не спешил на зов. Хранилище было пустым и темным, не имея в себе того духа, что был в ней ранее – духа жизни. Оно казалось умершим, давно истлевшим, точно останки какого-нибудь древнего динозавра. То, что теперь находилось на месте желтого здания – лишь кости, опора прежнего могучего тела великого хранилища. Бублик ужаснулся, почувствовав это. Как же многое изменилось за эти несколько дней! Как же плохо, что его выгнали из хранилища! Может быть, он был носителем этого духа жизни, и с его уходом он пропал, исчез навсегда?

Бублик паниковал, носился, как угорелый, с этажа на этаж, пока дикарям, внимательно следившим за его передвижениями, не надоела бессмысленная суета. Они, распределив друг другу роли, разобрали строительные инструменты и двинулись в разные концы хранилища, начав его…ремонтировать.

- Ну же! Шевелитесь, шевелитесь! Как вы видите, этого начальника по фамилии Беннет в хранилище нет, но… Нам к его приходу надо успеть все тут обустроить! – зычным голосом проговорила старушка-предводительница, указывая людям на облупленные стены и разбитые стекла в рамах.

Бублик хотел перебить старушку с каким-то умным замечанием по поводу того, что ремонт в хранилище должны проводить сотрудники этого самого хранилища или наёмные работники, коим разрешили «прикасаться к святым стенам этого здания», но гул огромной, целеустремленной, занятой толпы отвлек его, и ценность замечания упала до нуля.

- Зачем мы должны это делать, а? – жалобным голоском сказал кто-то из молодых дикарей, возмущенный подобным положением дел.

- Да! – вставил свое веское слово Бублик, подходя к старушке и возмущенно заглядывая к ней в глаза. – И почему же это вы должны тут делать ремонт, а? Вам не положено! – возмущенно закончил он, поднимая палец вверх. Лицо его в тот момент было дико, чем-то походило на рожи рядовых дикарей, не обременяющих себя созданием виртуального внешнего образа – на нем не было и признака разума, скорее голые эмоции, искривившие его черты до такой степени, что оно стало напоминать почти растаявшую восковую маску.

- Вообще-то, мы выполняем за тебя твои обязанности, - презрительно бросила старушка. – Ты заметил, что мы, едва пришли сюда, сразу же принялись за работу, а ты (мы за тобой до-о-олго наблюдали!), живя тут больше двадцати лет подряд, не удосуживался даже как следует подмести пыль!

Слишком умные слова дикарки поразили Бублика, не дав его мыслям оформиться в четкий, простой и понятный ответ. Сортировщик открыл рот от удивления и своей беспомощности. Мало того, что дикая имела в своем словарном запасе такие правильные словосочетания и прочие конструкции, примененные в нужном порядке и дополненные нужной интонацией («Неужели они и в самом деле были безумцами? Я не могу в это поверить!»), так еще и эти люди имели возможность становиться невидимыми, обеспечивая себе спокойное проживание на территории Нижнего Города, постоянно наблюдая за Бубликом и Киллианом – своими избранными. Бублик был в ужасе – ведь его жизнь, по сути, была для дикарей не более чем шоу!

- А что до Киллиана, этого начальника… - как-то неуверенно проскрипела старушка, водя руками по воздуху – она раздавала приказания. - Что до него… До этого человечка… А, вспомнила! Он однажды сделал нам добро. Он дал нам знак, что пора диким «просыпаться» от своего безумия, что пора… А, черт бы вас всех побрал! – крикнула бабушка, кидаясь на «рабочих» - группу молодых дикарей, уронивших на пол дорогостоящее окно, украденное с соседней стройки. – Ой, извини, - предводительница вновь вернулась к Бублику. – «Вам пора возвращаться к нормальной жизни» - сказал Беннет своим знаком. И мы послушались, и мы…вернулись в город, дабы творить добро. Дабы работать в хранилище, но не требуя за это деньги, помогать людям предотвращать переход в животное состояние. Мы пришли, чтобы жить как все, чтобы все люди жили нормально благодаря нашим стараниям… Но, едва я глянула на хранилище, слезы навернулись на глаза – это что за призрак былой славы? Это не рабочее место! В нем опасно не то, что работать - творить добрые чудесные дела под защитой высших сил! Поэтому первое наше доброе дело будет заключаться в ремонте помещений хранилища, а потом…потом, как только Беннет вернется сюда, он направит нас на нужный путь, укажет нам, чем заниматься, чтобы люди и мир становились лучше!

Суетились рабочие. Кричала на них старушка, размахивая руками, точно дирижер, управляющий оркестром. Стоял без движения ошеломленный Бублик. Дикие очень, очень удивляли его. Они не были безумцами, каждое их действие было подчинено какой-либо цели, они говорили, в общем-то, неглупые вещи, чем иногда не могут похвастаться отдельные, вполне разумные индивиды.

Дикие оказались совсем не такими, какими их ему рисовало воображение, сформированное благодаря влиянию извне – после выступлений политиков и статей журналистов. Дикие были обычными людьми, вполне адекватными. Только…с сильно отредактированной личностью.

Падение оказалось относительно удачным – они свалились на библиотеку, самую старую в Нижнем Городе, проломив ее крышу, приземлившись прямиком в читальном зале, где от них, точно от злобных великанов, в стороны начали разбегаться маленькие, возмущенные шумом, насмерть перепуганные человечки. Библиотекаршей оказалась не традиционная ворчливая старушка, но высокая, стройная, немного бледная и странно одетая женщина в очках, вскочившая со своего рабочего места с видом совы, что разбудили средь дня. Она раскрыла глаза до такой степени, что они стали одного размера со стеклышками круглых очков. Несколько минут женщина, взъерошенная, точно мокрая птица, растревоженная, ничего не понимающая, бегала вокруг робота-скалы, размахивая маленькими ручками-крыльями, и в крике ее слышался практически неподдельный ужас. Робот и Киллиан свалились в ее смену! Ее могут наказать за это происшествие! Робот и Беннет должны были упасть сюда при другом человеке! Она сетовала на судьбу, опасалась за свою жизнь (Лейтон ввел суровые правила, касающиеся происшествий в различных организациях, в том числе и порядок наказания виновных – и не важно, что виновата в произошедшем вовсе не она – разбираться никто не будет), но чаще всего она обращалась к Киллиану, гордо восседавшему на шее у робота, пытаясь докричаться до его «отсутствующего разума», принудить того оценить масштаб ущерба и выплатить компенсацию. Но Беннет, оглядев просторное помещение читального зала, заметив десятки горящих в полутьме глаз, глядящих на робота из-за поставленных на бок столов (и когда это только люди успели их так поставить?), коротко приказал Отему двинуться к посетителям и заставил механического великана поднять одни из столов повыше, поднести его к глазам Киллиана, чтобы он мог рассмотреть поставленное на темном дереве столешницы клеймо.

- Так я думал, - с притворной серьезностью заключил Беннет. Библиотекарша запричитала еще громче, пытаясь заставить тихих, запуганных, маленьких посетителей сего заведения едва ли не выкинуть совместными усилиями этого «осквернителя храма знаний» на улицу. Но никто так и не двинулся с места.

- Что вы вообще тут смеете «думать»? – возопила женщина, махая руками.

Беннет подленько улыбнулся, изображая из себя эксперта в деле широких библиотечных столов, оценивающего стоимость предмета.

- А разве в библиотеке нельзя «думать»? Я был уверен, что здесь собираются только мыслящие люди…

- Мыслящие! Разумные! Цивилизованные и вежливые! Они не врываются в библиотеку, проломив потолок! Они заходят сюда через нормальный вход! И как вы еще после того, что натворили, утверждаете, что «думаете»? – растягивая слова от возмущения, пропела она, наслаждаясь каждым звуком своей необычной речи. Ей нечасто удавалось на кого-нибудь поругаться, так как в иерархии должностей она стояла на самом последнем месте. На нее кричали все. Она же не могла себе этого позволить.

- Я «думаю», что вы украли столы из хранилища реальных носителей! А люстра! О, несуществующие боги, эта люстра некогда висела в главном зале хранилища! – На самом деле Беннет не знал, висела ли она в хранилище в действительности – самолюбие и гордость подсказали ему, что требовать столов явно недостаточно, чтобы у людей сложился о нем «величественный образ настоящего начальника, любящего свою организацию». Если бы Киллиану на глаза попалось что-то другое, то он без лишних сомнений и моральных терзаний стал бы требовать именно это. Но вот со столами ему просто повезло – они и в самом деле когда-то стояли в главном зале желтого дома, хотя знать об этом Беннет никак не мог. - На столах (я даже могу вам показать) стоит клеймо нашей организации, на люстре оно тоже наверняка есть! Ну, стоит ли мне, такому неразумному и нецивилизованному, объяснять вам, разумной и цивилизованной, что воровать нехорошо? Мне кажется, эту и другие простые заповеди вам должны были внушить родители, разве нет?

- Как вы смеете говорить о том, что это я украла столы из хранилища! – крикнула библиотекарша, снимая с носа очки. – Да я бы их одна оттуда не утащила!

- Но у вас наверняка были сообщники! – парировал Беннет, показывая не совсем приличный жест одному парню, посмевшему вставить замечание в словесную баталию женщины и начальника хранилища.

На шум «переговоров» прибежал пухленький сонный человек с красным, усталым лицом, одетый в строгий костюм, что был ему явно мал. Он постоянно утирал лоб платком, в него же и сморкался, вытирал им пухлую, лоснящуюся от жира и пота шею, после чего вновь повторял все манипуляции с платком сначала. Он не останавливался. Никогда. Было видно, что его больше заботит то, что происходит с его организмом, а не переполох в читальном зале.

Киллиан решил сразу же качать свои права:

- Да я не обязан платить вам за проломленную крышу! Не обязан, ибо вы мне тоже нанесли моральный (и материальный!) ущерб – вы украли из хранилища реальных носителей эти столы (мои любимые предметы интерьера!) и эту люстру! Своим вторжением я «отомстил» вам – наш уважаемый всеми градоначальник Лейтон не запрещал месть!

Робот, прекрасно осознавая, что в речи Киллиана важно каждое слово, дополнял его интонацию своими жестами, совершенно человеческими, получавшимися очень убедительными.

- Столы? – удивленно спросил пухлый человек, вероятно, начальник. Сначала начальник немало растерялся, увидев весь этот хаос, устроенный Киллианом и роботом, но потом умная мысль, как выкрутиться из подобной ситуации, пришла в голову человека, и он приступил к реализации чудесного плана «сохранения собственности хранилища у себя». – Но мы никогда и ничего у вас не крали! Вашей организации, когда мы это сделали, официально не существовало! Хранилище было простым пустым зданием, никому не принадлежавшим, никто в нем не работал – если вы знаете законы, принятые Лейтоном, то собственность, пролежавшая без надобности в пустующем здании более двадцати лет, автоматически становится собственностью общественной – ею может воспользоваться каждый, может взять ее себе, и кражей это считаться не будет! Как мы и поступили – мы подождали двадцать лет, и теперь столы наши. Мы очень терпеливые, не так ли?

Дата добавления: 2015-11-14