Дьявол продал свою душу 1 страница

Что касается будущего, ваша задача состоит
не в том, чтобы предвидеть его, но принять его.

Антуан де Сент-Экзюпери.

- Ну, вообще-то, я еще собирался жить да жить!

- Прекрасная предсмертная речь! – воодушевлённо воскликнул палач, пододвигая ногой ближе к себе таз с теплой водой, в которой, наверное, мог поместиться целый океан теплой воды, с любовью и заботой подогретой для уважаемого всеми преступника. Этот таз пугал не меньше настоящих морских просторов, но разница перед страхом моряка и злоумышленника была лишь в том, что первый всегда мог вернуться домой, а второй, окунувшись в прямом смысле с головой в деревянную кадку, стилизованную под старину – уже наверняка нет.

Для того чтобы появилось что-то новое, старому приходится умирать. Так однажды умерла первозданная тьма, уступив место библейскому свету. Уходили прочь старые предрассудки, вытесненные новыми знаниями. Умирали старые технологии, освобождая место для новых достижений науки и техники. Так уходили в прошлое политические режимы, свергнутые в пучину забвения силами революций или реформ. И так должен был «уйти в прошлое» один человек, чтобы в следующем «воплощении» стать другим, переродиться. Конечно, «умереть» ради изменения себя можно и при жизни - перешагнуть через себя и заняться активной работой над личностью, но… Есть способ куда проще, и им, если бы не было соответствующих законов, пользовалась бы большая бы часть населения мира. Если человек не может измениться, расстаться с частью себя ради светлого будущего, ему помогают это сделать насильно, считая, что после смерти его душа, если не попадет в импровизированный ад, то непременно воплотится в другом человеке, который, возможно, будет лучшим пристанищем для сей личности.

Этим-то и занимался сейчас палач. Он творил добро.

Для добра не нужны были уговоры или что-то еще, причем высоконравственное и непременно правильное, но годился лишь тазик с теплой водой, умелая рука и хорошая реклама. Посмотреть акт правосудия собралось много народа, которому было весьма забавно наблюдать за человеком, сошедшим с пути истинного, но сожаления ни на одном лице не было. Все казались одинаково-равнодушными, как куклы, они смеялись одинаково и выкрикивали похожие фразы.

«Он должен умереть, чтобы стать другим! Он должен умереть, чтобы стать другим!».

Но человек не хотел быть убитым. Отчаянно не хотел.

- Уважаемый палач, - как можно жалобнее пробормотал преступник, и на его лице появилось плутоватое, но весьма жалобное, выражение лица, какое у него являло высшую степень беспокойства за свою дальнейшую судьбу (после этого выражения обычно шло публичное извинение за свои деяния, даже несовершённые, и привычный побег), - а если я не умру сразу, вы ведь меня отпустите как помилованного самим Господом Богом?

Палач закончил раскланиваться на публику и повернулся к преступнику, являя собой образец готовности к любым действиям.

- Что? Ты спрашиваешь про те редкие случаи, когда жертвы выживали, после чего они автоматически становились свободными людьми? Нет, парень, это не для тебя. Был тут у нас один, он дыхание умел задерживать на шестнадцать минут, так мы его и отпустили – в комитет по фиксированию гражданских рекордов, вот как. Если ты его рекорд побьёшь, так я тебя без лишних слов отпущу прочь. Даже денег дам на дорогу до комитета. А что касается Господа Бога… так мы же вершим суд от его имени… Убьем еще одного таракана этой жизни, тебя, его, многих других, - палач указал куда-то за спину. - Аминь!

Человек заметно погрустнел. Смерть была как никогда близка, а задерживать дыхание больше чем на три минуты он не умел.

Все-таки, ему действительно стоило измениться ранее, чтобы не попасть на свою собственную казнь. Стоило убить часть себя, обратившись на центральный сервер хранения личности, отдав ненужные части своей души… Человек не предусмотрел, что может оказаться в такой безвыходной для себя ситуации. Это было для него новое чувство – чувство растерянности. Обыкновенно он просчитывал каждое свое действие, и именно план помогал ему выбираться из безвыходных ситуаций. Сейчас же все было против него.

В отсутствии плана было много минусов. В его цельной душе их (то есть минусов) было не меньше, но это было лишь субъективное мнение народа, в которое он иногда мог верить. Но то, что казнь была справедливой, он сомневался, а потому он до самого последнего считал себя невиновным и надеялся на какое-то поистине божественное помилование, которое в последний момент остановит карающую руку палача, склоняющего голову жертвы над тазом с водой.

Толпа ревела «начинай!», а человек как мог тянул время, ожидая, пока до него снизойдет божественная благодать. Получалось это у него плохо. Палач спешил. У него на очереди было еще пара человек, таких же сбившихся с пути и безнадежных.

- Ну, пожалуйста! Пожалуйста, не трогайте меня! Я вам заплачу, я могу! – предпринял последнюю попытку к спасению человек, но столкнулся с ледяной стеной обжигающего непонимания и обидного равнодушия, прикрытого веселостью.

Палач только хмыкнул.

Казнь началась, но закончилась так быстро, как это только возможно – преступник не умел задерживать дыхание надолго, а план чудесного спасения так и не пришел в голову, оставив незанятым какую-то важную нишу в голове.

Человек, имя которого даже никто и не знал, умер, и все ради того, что кто-то хотел освободить дорогу чему-то новому. Уничтожив еще один осколок старого мира, люди приближались к будущему. Цельность личности была не в моде. Все упивались редакцией своей души.

Вообще-то, у человека было имя. Для истории, а тем более, для народа, оно не так важно, но для того, чтобы выбить ему надгробную надпись на камне (а некий богатей пожелал, чтобы этот преступник был похоронен в соответствии с давними традициями), необходимо его знать, а потому люди, хотя и нехотя, прочитали документы, какие имел при себе человек. Его звали Бертом Роджерсом, Отто Хербиргом, Ральфом Готлингом, Матисом Энгрэ… И еще сотней других весьма экзотических сочетаний, которые не то что запомнить – выговорить трудно. Человек был всеми личностями сразу, что подтверждалось его документами, хотя это было запрещено строжайшим образом. Никому, никому еще в этом мире нельзя было иметь столько разных имен, документов на эти имена, личностей, имевших свои жизни. Это больше походило на то, как если бы один игрок создал себе десяток различных персонажей в какой-либо популярной компьютерной игре, и притом руководил ими всеми, когда ему только заблагорассудится. Люди, недолго думая, выбрали одно из многочисленных наименований преступника, и стали звать его Киллианом.

На надгробном камне выбили именно это имя.

Но вместо кладбища повезли тело Киллиана и надгробие в один из загородных особняков, оформленных в готическом стиле. Провозя казненного мимо унылой лужайки с бурой травой, люди остановились и выгрузили плиту на траву, повернув ее таким образом, чтобы из окон одной стороны особняка ее было хорошо видать. Гробовщики, постояв несколько минут возле плиты со снятыми головными уборами (скорее, привычка, нежели реальное сожаление о кончине этого еще не похороненного человека), двинулись дальше, вовнутрь особняка, и, как и было условлено, доставили тело преступника в одну из тех многочисленных и неприметных комнат в богатом доме, которую просто невозможно найти, растерявшись под давлением пугающей роскоши. В ней мертвого Киллиана положили на стол, как центральный объект комнаты, заслуживающий внимания, после чего гробовщики удалились, молча, как призраки.

В руках единственного хозяина сих шикарных апартаментов, до этого скромно находившегося в углу, появилась склянка с чудодейственным раствором, заставляющим любого выйти из обморока, и он, приложив бутылочку к носу мертвеца, несколько секунд напряженно ждал, отсчитывая секунды ударами пульса в голове. Эффект, который не заставил бы себя ждать в простом случае обморока, появился лишь спустя пару лишних минут – и Киллиан восстал из мертвых, ошалело подскочив на столе.

- Я!.. Я! – крикнул с силой Киллиан, соскочив со стола, направляясь к окну с такими огромными безумными глазами, что ему позавидовал бы любой филин. Бег замедлился от удара о холодное стекло, окно распахнулось настежь, и человек, почти что вывалившись из оконного проема, жадно начал глотать воздух, обливаясь слезами.

Хозяин дома медленно и с достоинством двинулся к содрогающемуся и громко кричащему Киллиану, но, дойдя до него, он остановился как бы в нерешительности, смотря на человека и размышляя, в какой момент позвать врача. Состояние Киллиана не улучшалось; несколько минут он кашлял и кричал, захлебывался в океане воздуха, и каждое его действие, несмотря на необходимость, продиктованную телом и инстинктами, причиняло человеку невыносимую боль. Пока была воля, Киллиан боролся со своими ощущениями, но когда ушла и она, задавленная внутренними ощущениями, преступник сдался, упал на пол и громко, в голос, зарыдал, сжимая руки на шее.

Негромко щелкнули пальцы хозяина дома, и врач, точно только и занимался тем, что подслушивал и подглядывал под дверью, отслеживая состояние владельца особняка, торопливо и услужливо вбежал в комнату, подошел к Киллиану и провел поистине волшебные манипуляции, используя одни лишь ладони и какую-то очередную склянку, извлеченную с мастерством фокусника из кармана, в результате чего человек второй раз восстал из мертвых, теперь уже в лучшем состоянии. Во всяком случае, Киллиан теперь не задыхался, но зато испуганно сидел на полу, удивленно взирая на спасителей, размазывая слезы по лицу каким-то совершенно детским жестом.

- Киллиан, с добрым утром, - буднично произнес хозяин дома, и голос его выдал необычные нотки, присущие, в основном, государственным служащим.

- Что? С каким…утром?

- Добрым, Килли. Ты разве не видишь, какая за окном хорошая погода?

За окном в это время моросил дождик, и Киллиан, сколько не вглядывался в пейзаж, не увидел ничего хорошего и доброго, зато сразу же в глаза бросилась надгробная плита, адресованная ему. «Здесь похоронен Киллиан». Коротко и ясно.

- Это что, я уже умер? – ошеломленно спросил человек, указывая дрожащей рукой из окна. Сознание отказывалось верить в то, что он лежит так, под землей этой неприветливой лужайки, а его дух находится здесь, в странном доме, рядом со странными людьми, один из которых так похож на… его отца. Если Киллиан уже умер, то ничего не мешало ему предстать перед загадочными силами загробного мира, и сейчас он, вероятно, видел перед собой одного из архангелов или даже самого бога, ради такого снизошедшего до обыкновенной души маленького человека. Вопросов по облику тоже не возникало – отца Киллиан почти не видел, а потому была большая вероятность, что перед ним сидит лично кто-то из высших сил, нежели его папа, оставивший на мгновение свои дела, и почему-то не удивляло даже, что именно так должны выглядеть владыки загробного мира – как неизвестные даже для родных личности, от имени которых вершится абсолютно все.

- Умер? – удивился хозяин, присаживаясь на стул. Невысокий, точно вырезанный из небольшого куска льда, он и двигался как-то замедленно, точно античная статуя, вырезанная где-нибудь на севере и наделенная способностью передвигаться. – Нет, еще не умер. Но знай, что эта могила – твоя. Если ты хоть чем-то мне не угодишь, отправишься туда.

- Утешил. Спасибо, - буркнул Киллиан, оглядывая комнату, в которой он «ожил».

- Всегда пожалуйста, - миролюбиво промолвил хозяин. - Ты знаешь, для чего ты здесь?

Киллиан реально не знал, где он находится и почему он здесь. Ранее ему не приходилось сталкиваться с высшими силами, а потому опыта общения с подобными существами у него не было. Он решил действовать по наитию, чаще всего соглашаясь с хозяином загробного мира и поступая так, как повелит он – в данном случае глупо было бы играть по своим правилам, не зная наверняка, к чему эта игра приведет. В противном случае любого всегда можно подкупить. Или сбежать от него, если тот окажется на редкость честным и неподкупным, в этом Киллиан был большой специалист.

- Даже не представляю. Я избранный?

- Почти, - хмыкнул хозяин. – Но для начала я должен представиться. Знаешь ли, существуют такие правила. Этикет, называется. Каждый день приходится его соблюдать, и даже в своем собственном доме. Это ужасно! Ни минуты не могу побыть собой. Итак, меня зовут Лэйтон. Для тебя моя фамилия будет Бэннет, хотя это не совсем верно… не так ли, зовущийся Киллианом Бэннетом?

Киллиан не удивился. Стойко пережил то, что его уже не в первый раз назвали не совсем привычным для него именем. Это было одно из его имен-масок, какими он всегда прикрывался на людях, и владеющий этим маленьким филиалом загробного мирка, неожиданно сжавшегося до размеров комнаты, похоже, знал обо всех его прозвищах. Это мог быть только его отец. Его отец, решивший поиграть с ним в ангелов и богов.

- Но мы прекрасно знаем, что это не так. Ты не Бэннет. Твоя фамилия – Рич, - торжественно сказал Киллиан.

- И мы прекрасно знаем, что ты – не Киллиан Бэннет на самом деле. Твое имя…

Человек бросился вперед к отцу, нарушая все правила приличия, и, смахнув случайно несколько папок и чернильницу, проехал через весь стол, закрывая рукой рот отца, извергавшего на свет правду и неправду одинаково легко – впрочем, неправда не жалила столь больно, как правда. Игры в неправду и правду красиво сочетались вместе, но Киллиан знал, скольких усилий стоило этому человеку перешагнуть через свою честность и научиться красиво лгать.

- Итак, - недовольно, но все же спокойно промолвил хозяин дома, отодвигая грязную руку недавнего мертвеца от своего рта. - Сегодня тебе повезло, и ты воскрес. Но, допустим, что бог, ожививший тебя, был весьма меркантильным существом, а потому он всегда берет за свои услуги некоторую плату. Что бы ты ему дал?

- Денег, - выдохнул Киллиан и полез в карман за платой. Но тот был пуст, что добавило беспокойства и без того измучившейся душе.

- Боги денег не берут. Обычно им нужно поклонение, что я не приветствую. Им нужны молитвы, им нужна любовь. Самоотверженность, преданность, в конце-то концов. Что ты готов дать богу?

Киллиан, весьма удивлённый, что первый разговор, состоявшийся между ним и отцом, носит религиозный характер, сел на стул, так как ноги его уже не держали. В горле застыло то неприятное ощущение, сохранившееся с мгновения пробуждения – боль и невероятная сухость, воплощение пустыни в одном теле, и человек то и дело пытался эти ощущения убрать каким-то нехитрым жестом, водя рукой по горлу, сжимая его, массируя.

- Ох, да ладно тебе, говорить тут про неподкупность богов… Это неправда. Богов тоже можно подкупить. Тебя в том числе. Ты бог нашей жизни, высшее создание, управляющее городом, наш всеми уважаемый диктатор, и я не могу поверить в то, что ты ни разу не брал энные суммы денег в обмен на некоторые услуги и одолжения. У меня много денег. Я накопил их, и могу отдать тебе все.

- Деньги? Нет, на них многого не купить, в особенности, у меня. Ты ничуть не изменился… Киллиан. Ах, с какого же момента все пошло не так, как надо, и я потерял тебя? Киллиан, я всегда считал, что твои личностные качества помогут тебе в жизни, но вот что они заведут тебя насколько далеко, что мне придется подкупать палача, этого мастера своего дела, чтобы он не утопил тебя совсем, как котенка?

- Ах, это из-за тебя я здесь… Да, и кстати, - нагло заявил Киллиан, окончательно освоившись в новом для него мире, - ты ведь говорил, что боги неподкупны? Так почему же этот полноправный бог смерти не убил меня до конца, приняв от тебя сумму?

Повисла напряженная тишина. Врач, о существовании которого все забыли, тихо стоял в углу, как статуя, ничем себя не выдавая, почти что слившись с полосатыми обоями. Хозяин, найдя взглядом доктора, жестом отправил его прочь, что обычно, как понял лекарь, ознаменовало очередную бурю. Лейтон лишь внешне выглядел холодным, как айсберг, - но, как известно, айсберги имеют очень плохую привычку попадаться не в том месте и не в то время, устраивая своеобразный «разбор жизни» (взвешивание всех качеств) корабля с последующим потоплением судна, если, конечно, корабль чем-то спровоцирует избирательный айсберг. Сейчас ледяная гора попалась в океане жизни на пути Киллиана, что не могло привести к хорошим результатом, ведь настроение «айсберга» было весьма скверным.

- Это отдельная тема, - неожиданно спокойно заговорил Лейтон, облокотившись на стол. – Палача всегда «финансировал» я, – думаешь, за чей счет он устраивал эти мероприятия с толпой зрителей, стилизациями, эффектами? Всегда платил я. И мне ничего не стоило дать ему сумму чуть-чуть больше, чтобы он продемонстрировал свое искусство на конкретном примере – на тебе. Ты выжил, ты здесь, и теперь у тебя начинается новая жизнь. А, да, и еще ты мне должен. Должен как богу, спасшего твою никчемную шкуру. Так чем же ты мне заплатишь?

- Преданностью, - покорно согласился Киллиан, прикрывая глаза солнцезащитными очками, извлеченными из кармана. Эти очки всегда служили ему защитой, но не от солнца, а от таких проницательных «айсбергов», каким был его отец. Язык мог нести какую угодно ложь, но глаза не соврут никогда, поэтому-то их и требовалось прятать в любое время суток.

- Логично. Я тебя купил, хотя мог бы забрать из рук палача бесплатно – но какой бы в том случае был бы скандал! Еще бы, сын градоначальника, а ведет такой разгульный образ жизни! Мое имя было бы опозорено, что мне ни к чему. Поэтому и пришлось провернуть эту операцию – купить тебя инкогнито, в то же время сделав вид, что ты для всех умер. Ловкий ход? Но, запомни, ты умер лишь как совокупность всех твоих прочных личностей, соответственно, пропала и твоя прежняя жизнь. Теперь начинается все сначала, благо, я могу и себе, и тебе это позволить. Так что, ты будешь преданным мне, будешь меня слушаться или сразу предпочтешь отправиться в свою могилу, не желая начинать работу над собой? Если я тебя убью, то никто этого не заметит – моя прислуга умеет молчать, а общество… я думаю, оно справится с сей потерей, ты все равно для них умер, а ранее, пока ты бродил по этой земле, не представлял никакой ценности.

За столом сидел не человек – настоящий дьявол. Холодный, загадочный, странный дьявол, пугающий каждым своим словом. Лейтон знал, что надо предпринять, чтобы сковать Киллиана по рукам и ногам. Точно также многие оказались у него в прямой и косвенной зависимости, совершив перед ним очередной просчет. И Киллиан, кажется, начал понимать, отчего именно это отец оказался на месте градоначальника, а не кто-либо иной. Именно Лейтон, как никто другой, умел пользоваться ошибками других на благо себе. Именно Лэйтон, тонкий психолог, умел точно определять, когда и какие действия нужно предпринимать, и, поступая определенным образом, заставить человека служить себе.

- Будем меняться, Киллиан, - сообщил отец. – И лишь от тебя зависит, попадешь ли ты в свою могилу или будешь жить. Ты сам понимаешь, что изменение себя нужно не только мне – но прежде всего себе. Однажды твои поступки довели тебя по палача. В следующий раз я могу тебя и не вызволить.

- Отец… - пробормотал Киллиан, облокачиваясь на спинку стула. Он жалобно скрипел и протестовал против нахождения на нем столь тяжелого человека. Киллиан, который был массивнее и выше своего отца, не мог спокойно сидеть на столь маленьком предмете мебели, и потому часто ворочался, пытаясь найти оптимальное для себя положение, и потирал шею, постоянно вспоминая свою казнь.

- Как мне тебя звать? Настоящим именем?

Какое-то гадкое чувство, напоминающее испуг, неприятно шевельнулось в душе человека. Он не привык, чтобы его называли настоящим именем, потому что оно было для него таким же чуждым, как и то, что Лейтон был его отцом (настолько они были разные, и не только внутренне, но и внешне).

- Нет, - смиренно сказал человек, глядя в пол, что, впрочем, совсем не было заметно, - зови меня Киллианом, так, как и прежде.

Отец вскочил со стула, потирая руки.

- Прекрасно! Начнем с сегодняшнего дня. Добро пожаловать в новую жизнь, Киллиан Бэннет, новый человек, умерший для того, чтобы жить снова!

И, закончив на этой торжественной ноте, вскинул голову к часам, висевшим на стене, и на лице его отразилось беспокойство, которое он быстро прикрыл ледяной маской равнодушия. Он быстро двинулся к дверям и ушел, растворившись в бесчисленных коридорах своего дома – никем не замеченный, тихий, спокойный правитель огромного города, направившийся и дальше работать над обыкновенными делами повседневности. Бог, настоящий, недоступный, вечно занятый бог. Пусть и выполняющую скучную земную работу.

Окно – это та же дверь, только расположена она немного выше уровня пола и прикрыта обычно стеклом. Конечно, не один здравомыслящий человек не стал бы лезть на улицу через окно, когда есть обыкновенный, традиционный выход, но, во-первых, Киллиан не причислял себя к здравомыслящим, а, во-вторых, ситуация просто-таки обязывала его бежать, и бежать именно через окно, сколь бредовым бы это не казалось.

Больше всего на свете Беннет любил свободу. Любая из его многочисленных личностей ее любила, и потому каждое действие, направленное на то, чтобы удержать многоликого на месте, рождало такое ярое противодействие, что каждый человек дважды подумал бы, прежде чем стал бы продолжать свою деятельность. Отца можно было понять – он заботится о сыне, стремится вернуть его на путь истинный, но… не через столько же лет! Его не было рядом, когда он так нужен был сыну, когда тот был в столь нежном возрасте – подростковом, но зато появился, когда Киллиан (имеется в виду изначальная, первая личность, имя которой Беннет так не любил) был уже вполне сложившимся взрослым человек, самостоятельно ковавшим свое жизненное счастье, и все попытался перевернуть. Это вызывало у него приступ справедливого негодования, однако понять, что же больше всего его злило в сложившейся ситуации, он не смог, и от этого, от переизбытка нахлынувших чувств, Киллиан, двигаясь по городу, едва не начал колотить руками и ногами все, что попадалось ему на пути, в том числе и людей, испуганно шарахавшихся от него, но вовремя остановился, заметив весьма привлекательную вывеску, приглашающую в пивную.

Остановился. Денег у Киллиана не было, но ему ничего не стоило выклянчить кружку пива абсолютно бесплатно, нацепив на себя личину Джонатана, сына весьма уважаемого в городе купца. На самом деле торговца, как такового, даже не существовало в реальности, но люди, видящие необычного человека в обыкновенном месте (а Джонатан, надо сказать, выглядел весьма экзотично для этих мест), сразу поверили любому его слову, надеясь, что все, что он говорит о себе – правда. Люди охотно приняли легенду, поверили, что купец в действительности существовал, и проверять ничего не стали. Им было достаточно того, что Джонатан был неплохим человеком, помогающим (правда, подпольно) делать этот город лучше.

Джонатана любили. Джонатану могли давать пиво за счет заведения.

Киллиан же не имел такого права, но это лишь в этом городе – в других он тоже имел неплохую славу, даже несмотря на то, что он чаще их обманывал, нежели действительно делал что-то хорошее на благо общества.

На спине у каждого жителя этого мира был закреплен «жесткий диск» – сообразный компьютер, соединенный с телом посредством проводков и чувствительных датчиков, предоставляющий человеку доступ в дополненную реальность – виртуальный мир внутри реального, дополнение друг друга. С помощью него можно было не только ориентироваться в городе, смотреть, кто и кем является, но и развлекаться, играя в особые игры, общаясь, звоня, переписываясь, не имея дополнительных средств связи, и даже создавать себе новую внешность – но только внешность, код идентификации личности все равно оставался прежним, и как бы вы не старались изменить себя или подделать письменные документы о себе (такие документы еще существовали), роботы всегда могли вас найти, не прилагая для этого никаких усилий. Киллиан провел не один год, пытаясь разработать систему сокрытия своей личности, пока не создал то, что хотел – собственное программное обеспечение, что наряду с внешностью меняет и личный код. Так, сотворив себе несколько десятков типажей, в различных городах он был совершенно другим человеком, а потому мог вершить свои дела так, как ему заблагорассудится, не боясь оказаться узнанным. В любом случае, если на кого-то из его персонажей объявляли охоту, он всегда мог перейти на другую личность, сбив со следа любых поисковых роботов.

Он приказал жесткому диску совершить необходимую процедуру смены личности, и в пивную он вошел уже другим человеком, тем, кого тут так любили и уважали.

Люди, сидевшие на полутемных местах с выражением стыда на лице, точно они стеснялись своего занятия, сонно подняли голову на вошедшего, и, неожиданно для самого Джонатана, вскочили со стульев, проявив настоящие чудеса активности, не свойственной им, и разразились громом аплодисментов.

- Ой, это вы меня так встречаете? Польщен, - улыбнулся Джонатан, проходя к стойке, бесцеремонно расталкивая по пути радостную пьяную толпу. Остановился. Обернулся. И начал свою речь таким торжественным тоном, что некоторые из пьяниц растрогались, прослезились и полезли к нему обниматься. – Товарищи! Друзья! Я знаю, как много я для вас значу, и поэтому…

А дальше он вкратце напомнил людям, что многое совершил для любимого им города, как он всех любит, и как его любят все, во всяком случае, раньше было именно так, и люди в очередной раз поверили в его проникновенную речь о притеснении его вольнолюбивой персоны со стороны негодяя-отца, и о том, что, возможно, если ему срочно не помогут, город больше не будет процветать, потому что иного такого человека («Как трогательно!», - крикнул один пьяница, кидаясь на шею подпольному политику) больше не будет на свете. Ему вручили кружку пива, которую Джонатан заглотил под восхищенные вопли толпы, и блестящую металлическую палочку, которая должна была помочь ему убежать прочь.

Волшебная палочка. Мотоцикл будущего.

Конечно, на ней никто бы не стал лететь, как на метле, пусть эта технология полета на предметах быта останется тайной всех ведьм. Современная технология сжатия воздуха до невероятной плотности при помощи определенного устройства, находящегося в блестящей палочке, позволяла создать мотоцикл какой угодно формы, даже фантастической, а особый проектор, находившийся там же, выпускал поток света на сжатый в определенные формы воздух, окрашивая его в невероятные цвета, создавая видимость настоящего мотоцикла. Этот мотоцикл был настоящей революцией в производстве транспортных средств, ведь для того, чтобы сделать этот транспорт, нужен был лишь воздух и особое устройство, сжимающее его, что было в условиях нехватки ресурсов весьма эффективным решением. Это был вечный мотоцикл, способный двигаться на бесконечном воздушном топливе, никогда не ломавшийся, в сложенном (выключенном) состоянии занимавший мало места – что может быть лучше? Но производители сего чуда, видя, что народ, нахватав себе подобных транспортных средств, больше не торопится в магазин покупать еще несколько подобных мотоциклов, а потому добавили в конструкцию «ограниченность время работы» - и так получился временный транспорт, перестающий работать через некоторое время. В руках у Джонатана оказался именно такой, временный мотоцикл, а потому ему оставалось лишь надеяться, что «временности» хватит на то, чтобы удрать подальше из города.

Распрощавшись с преданными жителями, Джонатан, окинув окружающий пейзаж (горы с плоскими вершинами, многоэтажные дома, покрашенные в желтый цвет, канатные дороги с разноцветными, но ржавыми кабинками, движущимися к Верхнему Городу) рассеянным взглядом, вскочил на свой транспорт и помчался прочь, выезжая из Нижнего Города на трассу, ведущую к заброшенным шахтам.

Прощай, ненавистный город! Здравствуй, свобода!

Дорога была извилистой, неровной, шла по склону горы, ничем не ограниченная со стороны обрыва (ограждение растащили уже давно, когда шахты закрыли, и была версия, что это сделали сами шахтеры, срывая зло за свой вынужденный бессрочный отпуск), но Киллиан, который сейчас вернулся к своей личности, назначенной ему отцом, не спешил сбавлять скорость, наоборот, стараясь разогнаться как можно быстрее. Что будет, если он разобьется, так и не доехав до места, где можно спрятаться? Он умрет, но никто об этом сожалеть не будет, правильно сказал отец. Любят не его самого, но его отдельные личности, например, того же Джонатана, заслужившего доверие к себе путем долгих обманов и грамотно употребленной полуправды. Отец сказал, что необходимо меняться. А что, если сил нет на то, чтобы работать над собой, как это делал регулярно сам Лейтон? Что, если ты нравишься себе таким, какой ты есть? И что, если ты, когда все же задумываешься об искусственном изменении души, боишься обращаться к общественным устройствам для связи с серверами хранения вырезанных, ненужных частей личности, не доверяешь им? Что, если за изменением одной части тебе наверняка захочется еще, и еще, и, в конце концов, ты станешь никем, безумцем, потерявшим все?

Проще было разбиться, чем ответить на все эти вопросы.

Киллиан летел, опустошаемый постоянными размышлениями. Дорога, хотя и вихляла из стороны в сторону, все же была однообразной, а горы, крутые утесы с плоскими вершинами, все такой же крепостной стеной стояли по правую руку, не менялись, что в совокупности стало навевать Беннету сон. И он бы заснул, и непременно бы разбился, если бы не извечное «вдруг», должное появиться в этом месте сюжета.

Дата добавления: 2015-11-14