Дьявол продал свою душу 15 страница

- Чтобы пришло что-то новое, необходимо, чтобы старое покинуло свое место. Умерло. Исчезло, - назидательно проговорил Киллиан, поднимая палец вверх, повторяя в общих чертах суть любимой фразы Лейтона. - Эх, ладно, - махнул рукой Беннет, попытавшись обаятельно улыбнуться, но не Логан, а строю безмолвных, грозных, мощных роботов, надеясь, что они проявят к нему благорасположение. Но тех простыми улыбками нельзя было пронять, и Киллиан, послав в их сторону еще несколько вариантов добрых выражений лица, которые раз от раза становились все страшнее и хищнее, уверился, что роботы, вероятно, не работают, и сломаться они могли именно сейчас, встретившись лицом к лицу с Беннетом. Что, впрочем, всегда происходило с тем, с чем Киллиану приходилось сталкиваться. И Беннет, надеясь расшевелить своих новых работников, а, вернее, найти подтверждение того, что они не могли сломаться от одного лишь взгляда многоликого на них, громко сказал им, указывая на отвесную скалу, что вырастала из земли за его спиной: - Э, товарищи, роботы, создания или как вас там! Рыцари, в общем… Скалу видите? Заберитесь на нее, а? Я в Верхнем Городе забыл свою сумку.

И роботы отреагировали мгновенно. Сомкнули строй плотнее, точно увидели перед собой злейшего врага (Киллиан догадывался, кто в одночасье стал для них врагом), повернули головы на маленького, ничтожного Беннета, и многоликий почувствовал, как десятки глаз его сканируют, пронзая тело рентгеновскими лучами, разыскивая то, что до сих удавалось найти мало кому во время общения с начальником хранилища – разум, или, хотя бы, признаки его наличия. Громыхнув руками, ногами, вытягиваясь с неимоверным жестяным грохотом (хотя до этого воины демонстрировали умение передвигаться и что-либо делать абсолютно бесшумно), роботы дружно отчеканили следующее, точно именно эти слова стояли у них в списке «фраз и ответов на все случаи жизни» на первом месте:

- Мы не обязаны делать что-либо, что связано с риском для нашей жизни! Мы не обязаны выполнять действия, которые не имеют никакой цели!

- И это вы называете «прекрасный характер»? – чувствуя себя в одном из тех состояний, что другие люди могли бы назвать «пора бежать как можно дальше от него», Киллиан, глубоко вздохнув, мотнул головой в сторону механических рыцарей. Рукой он дотронулся до своего лица, особенно долго задержавшись около глаз и носа, зацепившись за них пальцами. – И как же это они должны выполнять мои приказы, когда они не желают даже сходить за моей сумкой! А ведь она, между прочим, мне очень нужна!

Логан усмехнулась:

- Они всегда могут отличить правду ото лжи. Нет у вас в Верхнем Городе забытой сумки. У вас нет сумки вообще. Вы не умеете врать совершенно; не нужно быть роботом, чтобы по некоторым признакам определить, что вы говорите неправду. Вы отводите взгляд в сторону. Почесываете переносицу. Еще некоторые детали – перечислить их все?

Рука Киллиана вновь потянулась к предательски зачесавшемуся носу.

- Черт бы вас побрал! Вас и вашу наблюдательность! – зло бросил Беннет, борясь с желанием почесать переносицу, отвернуться, сказать что-то очень плохое и непременно нецензурное, что мгновенно оповестило бы всех прохожих о его внутреннем состоянии и недовольстве. Никто, никто, кроме самого Беннета, не имеет права говорить о нем как о лжеце!

- Вы никогда не изменитесь, - заметила Логан. – А, да, кстати, у вас еще есть желание провести со мной несколько приятных часов? Вы же, помнится мне, находясь в моем доме, пытались заманивать меня к себе, и я могу догадаться, с какой целью. Все вы одинаковые, мужчины, - презрительно закончила Мэрриган, отворачиваясь от ошарашенного Киллиана, который все еще не мог поверить, что у Логан нет при себе устройства, читающего его мысли. Откуда она все знает?

За спиной Беннета, широко распахнув огромную дверь главного входа хранилища, громыхнув руками и ногами, выросли Отем и Готтфрид, держащиеся за руки, смотрящие друг на друга, сияющие от счастья и попадающих на них солнечных лучей, мало что не улыбающиеся, едва не исказившие для этого правильные черты своих лиц (а вернее, железного шлема и человеческого лица), - роботы, которые за короткий промежуток времени успели подружиться. Это было невозможно между настоящими роботами (Кодекс действовал всегда), но это произошло между истинным механическим рыцарем и наполовину человеком, наполовину роботом, что ломало нерушимые, вечные правила и заповеди создателей этого невидимого документа. Никто не мог понять, отчего Готтфрид, ощущающий себя в большей степени роботом, мог позволить себе общение с другим рыцарем, себе подобным, отчего он переступил через себя, свою сущность, свое мироощущение, но языческий идол, похоже, не хотел искать смысла всего происходящего с ним, не желал признаться себе в том, что к Отему возникла настоящая привязанность, в чем-то сходная с любовью. Это было слишком уж неправильно, это разрушало всю целостную картину мира, но Готтфрида не волновало, что о нем могут подумать другие роботы или люди – главное, что им с Отемом было хорошо (и без громкий признаний в этом, в том числе себе, Отему и окружающему миру), и что эта механическая любовь двух однополых существ была взаимной (и без каких-либо других жестов, показывающих это, кроме целомудренного держания руки другого). Идол сиял от счастья, тучи, молнии, буря в его взгляде куда-то исчезли, и теперь из глубины души его светил солнечный свет, такой спокойный, такой ласковый, такой приятный, что было признаком невиданного доселе довольства собой и миром.

- Опа… - только и промолвил Киллиан, отчего-то чувствуя странную пустоту, обволакивающую его. Позже он понял, чем это ощущение было вызвано: когда встретились две сильнейших энергетики, противоположных по своей направленности (боевой робот и мирный «человек»), то они, находясь рядом в течение достаточно долгого времени, нейтрализовали себя, сняв с Готтфрида невидимые путы, что так мешали ему жить. Это было настоящим ощущением свободы, той самой, что ему так не хватало, - от этого и счастье появилось во взгляде идола, в выражении его лица. От этого, как подумал Беннет, и могла развиться и привязанность: Готтфрид только рядом с Отемом мог ощущать себя полноценным человеком, а Отем… что ж, вероятно, у него была своя причина не отходить от идола ни на шаг.

- О, старые знакомые! Робот, служащий Лейтону – кажется, по имени Отем… А ты кто? Готтфрид, да? Я не могу помнить всех…

- Все верно, мэм, - проревел Готтфрид, хватая сильнее своего «возлюбленного» за руку, точно неведомые злые силы могли набраться такой наглости, как попробовать совершить невозможное и отобрать у идола его «вторую половинку», не зная даже толком, зачем она может им понадобиться. – Я Готтфрид, мэм. Вы, как всегда, не забываете ничего важного.

- Да, я помню, как тебя собирала… А разве ваш этот Кодекс уже не действует? Иначе почему вы…вместе?

Киллиан понял, что сейчас может услышать сенсационное откровение одного из роботов, что может взорвать вселенную без Гения и его бомб. Или он не услышит практически ничего, зная словесную скупость Готтфрида и Отема во время выражения своих мыслей. В любом случае, Беннет был готов ко всему. Ему и самому было интересно, почему же все происходит так, а не иначе.

- Кодекс действует всегда, его никто не вправе отменить, - начал Отем, жестом призывая Готтфрида сохранять молчание. – Но есть несколько случаев, когда его правила, постановления, законы, заповеди можно обойти без ущерба для других роботов. Например, роботам разрешено прикасаться друг к другу, если они оба испытывают от этого удовольствие. Или если это имеет определённые преимущества. То, что происходит между нами, можно назвать сотрудничеством. Союзом. Симбиозом. Готтфриду важнее чувствовать себя комфортно, находясь рядом со мной – так пусть он не отходит от меня, если ему это так важно. Мне же сейчас необходимо общение с людьми, но из-за энергетики, отчего-то данной создателями всем роботам, - после этих слов Логан заметно покраснела от смущения (ведь она и сама до конца не понимала, зачем Роберт всем роботам давал такую ауру), - я не могу это сделать так, как надо: люди меня боятся, не желают идти на контакт.

- А, вот почему ты ходишь рядом с Готтфридом… Ты собрался стать человеком, надеешься понять нас, людей, но тебе мешает это сделать твоя сущность, и, имея Готтфрида в качестве своего нейтрализатора, ты успешно выполняешь задуманное? – Киллиан, ошеломленный своей догадкой, кинулся к Логан, закрывая ей рот, не давая ее словам, наверняка точно таким же, вырваться наружу, вырваться первыми: Киллиан не любил быть «вторым», когда дело касалось таких вот жизненных открытий. Мэрриган, пахнущая дымом, вблизи выглядевшая иссушенной годами старухой со слегка желтоватой кожей, отчаянно сопротивлялась Киллиану, и сквозь пальцы напавшего многоликого то и дело вылетали разнообразные неприятные характеристики Беннета.

- Все верно, сэр, - подтвердил Отем, шагая вперед, к Логан и Киллиану. Он, как это уже бывало ранее, привычным жестом схватил одной рукой Беннета, второй Мэрриган, и, подняв их на уровне своей головы, хорошенько встряхнул, не давая людям продолжить выяснение своих отношений. Разумеется, те не могли вернуться к своему увлекательному занятию, так как они были заняты только одним – сохранением своей головы на плечах, которая при каждом встряхивании могла случайно отвалиться.

После того, как все дурные мысли из голов людей были вытрясены, а мысли хорошие перемешались, разбились, превратились во что-то не совсем приятное, Отем опустил Логан и Беннета на землю, грозно глянул в глаза своего начальника, повернулся к Готтфриду, и, схватив того за руку с неописуемой нежностью, повел того в здание.

- Отем! – вскричал Киллиан, когда мир, нецелостный, дрожащий, разбившийся на множество хрустальных осколков, вновь стал обычным отражением нашей реальности. Он звал робота, не особо надеясь, что тот придет на зов, да и ни к чему ему это было, чтобы он возвращался, - Киллиан не мог себе признаться, что он до сих пор боялся этого робота, навязанного ему отцом. – Отем, гад! У тебя есть деньги, чтобы выкупаться от меня, твоего хозяина? Чтобы уходить от меня в столь непростое время? Отем! Выкупишься – найду тебя, даже если ты будешь в человеческом обличье, и старательно, очень старательно разломаю твой жесткий диск на мельчайшие кусочки, после чего эти кусочки перешлю посылкой в другую страну, оттуда их отправят ракетой на ближайшую планету, чтобы там твоя личность навсегда пропала!

- Вы жестокий человек, и даже по отношению к роботам, - отметила Логан, после чего, прихрамывая на одну ногу, относительно бодрым шагом направилась вниз по крутой дороге, прочь от хранилища. Киллиан, задушив в себе всю неприязнь, что периодически возникала у него к Мэрриган как к личности (к ней, как к женщине, особи женского пола, самке, он не имел никаких претензий и все ещё мечтал затащить ее в постель), двинулся рядом с ней, пытаясь взять женщину-киборга за механическую руку. Логан не давалась, неловко убирала руку от Киллиана, отворачивалась от него с таким выражением лица, точно съела в тот момент какую-то гадость, которую подсунул ей сам многоликий, однако потом, из-за жары, нещадно палящего солнца, жажды, тесного платья, докучавших насекомых и не менее назойливого Беннета Мэрриган все же сдалась, опустила руку, за которую начальник хранилища тотчас с готовностью схватился, как утопающий хватается за любую соломку.

Шли молча. Шли медленно, шли долго, до самой станции канатных дорог.

Шли, держась за руки. Чувствуя спокойствие. Чувствуя странное единение, возникшее в тот самый момент, когда встретились возле хранилища две неизменные души.

Чувствуя, что вселенское одиночество и непонимание со стороны бесчувственного мира ненадолго их покинуло.

- Дикие!!!

Сказал это кто-то один, но эффект превзошел все ожидания: человек будто бы бросил в людское море камень паники, заставив его волноваться, дрожать, перемещаться. Слова, автора которых никто не мог найти, разлетелись в одно мгновение по всем улицам, переулкам, подъездам, квартирам, залетели в каждую комнату, в каждую щель, потревожили вековую пыль и паутину спокойствия и безмятежности жизни граждан. Люди встрепенулись, открыли глаза будто бы со сна, хотя самом деле никто из них в такое время не спал, почувствовали благодаря проснувшимся первобытным инстинктам, что не заглушили в них никакие блага цивилизации, опасность, подошли в едином порыве к окнам, выглянули на улицу, а иные даже вышли на широкие, опаленные полуденным солнцем улицы. И они увидели то, что могло запомниться им навсегда. То, от чего они уже успели отвыкнуть, то, о чем они уже успели изменить свое мнение, то, что с недавних пор оказалось совсем другим, когда мишура и прочая шелуха, скрывающая реальность, была снята. Киллиан, этот святой, сделал многое для всего города: его заслуга была и в том, что дикие после нескольких удачных «реформ» хранилища и системы обслуживания граждан были показаны реальными людьми, такими, какими были, а позднее им еще и была возвращена личность, благодаря чему они стали неплохими гражданами огромного города – настоящие чудеса, начавшие этот мир переворачивать, наверняка сумевшие бы его изменить к лучшему.

Но…

- Дикие! Здесь дикие!

Теперь настало время изменить измененное. Так решили какие-то высшие силы, которых не существует, или какой-то вполне земной деятель, не желающий мириться с присутствием на этой планете представителя божественных сил – с Киллианом и его деятельностью. Его чудесами.

Как один камушек, катящийся по склону горы, способен вызвать обвал, так и паника людей за несколько минут переросла во что-то дикое, страшное, безумное. Она усилилась во много раз, она заполнила каждую душу до краев, она заставляла людей бессмысленно метаться туда-сюда, вызывая хаос, создавая благоприятную обстановку для массовых погромов (не имеющих смысла), для жестокости, убийств, расправы над кем-нибудь, прикрывая все это неожиданным набегом диких на город, хотя никакого набега диких еще и не было в помине - никого совершенно не волновал тот факт, что никто из вышедших на улицы безумцев не видал ни одного нападающего. Паника, которая была вызвана чьей-то излишней наблюдательностью, способностью видеть невидимое, уже пустила глубокие корни в людях, не желая их отпускать даже несмотря на кажущееся спокойствие обстановки, и она была кому-то очень выгодна, например, мародерам, которые не упустят своего во время подобных событий, которые дополнительно подливали масло в огонь своими словами и действиями.

Они пришли. Дикари. Несколько позже, чем об этом кричал неизвестный паникер, «разрекламировавший» их прибытие как нечто пугающее, неординарное, ужасающее по своим масштабам, но все же пришли. Они появились со стороны долины, по которой протекала горная река, со стороны запада, и они, многотысячное иго, несущее беспорядок, смерть, пришли не без некоторой эффектности, принеся с собой грозовые тучи, яростно ощетинившиеся ослепляющими молниями, вспыхивающими у них за спинами отражениями тысяч пожаров, разрушений, убийств - дикари в те мгновения были олицетворением того, чем они всегда казались в глазах людей, много долгих лет, еще до «реформ» Киллиана. Они посыпались вниз с почти отвесных склонов гор, как песчинки, превращаясь по ходу движения, слияния, соединения в смертоносный поток, обвал, оползень, и когда это организованное (что удивительно!) движение с шумом, гамом, громкими криками, нецензурными выражениями добралось до границы города, когда эти люди, плохонько одетые, но вооруженные самыми последними новинками в мире оружия, докатились до жилых и торговых кварталов, до убегающих прочь людей, паника горожан превратилась во что-то большее. Она стала Паникой. Огромной, живой, цепкой, всеохватной, жуткой и страшной Паникой.

Раздался гром. Зловеще сверкнула молния, осветив черное иго, скрыв на мгновение злобные выражения их лиц, точно это могло как-то улучшить первое впечатление от многотысячной толпы.

Бах! Тра-та-та!

Первые выстрелы сотрясли мир, разорвали липкую атмосферу душного дня, разбили окна в нескольких квартирах, заставили людей кричать, у кого-то вызвали громкий плач, крик боли, переросший в дикий, звериный рев – шальной пулей задело тело.

Тра-та-та!

Один из многотысячной толпы упал, убегая от преследователей, запнувшись о некстати выросший на пути бордюр, когда обернулся, дабы посмотреть назад. Озверевшая от страха толпа горожан мчалась к горам, не обращая внимание на падающих своих соседей, друзей, родственников, на детей, родителей, бабушек-дедушек, бросив всех, кто был слабым в этой борьбе за выживание, внизу. Бросили и этого безымянного человека. В его взгляде читалось смятение, но вскоре оно сменилось тем бессмысленным выражением лица, которое может быть у человека, чья жизнь находится на волоске – это что-то было похоже на смирение, покорность обстоятельствам в ситуации, когда от человеческих сил, ранее считавшихся поистине неограниченными, ничего уже не зависит. Вокруг бежали люди, вокруг по раскаленному асфальту стучали пыльные сапоги, туфли, кроссовки, а иной раз мелькала и чья-то босая ступня: народ мчался вперед, не думая о том, как он сможет влезть на серые отвесные стены окружающих Нижний Город скал; главное для всех было не стоять на месте, а двигаться куда-либо, ведь движение в тот момент было синонимом жизни и безопасности. Человек, затоптанный, растерзанный своими же, почувствовав, что напор толпы несколько уменьшился, медленно оторвал дрожащие руки от окровавленного лица, чтобы увидеть еще более жуткую картину. Дикарей, мчавшихся на него. Целившихся в него из новеньких, блестящих черным металлом автоматов.

Это был конец.

Тра-та-та!

Ба-бах!

Разбились чьи-то окна. В нескольких местах вспыхнули пожары – горели многоквартирные белые дома, горели магазины, мастерские, горело все, что только может гореть. Столбы дыма взвились до небес, смешиваясь с приходящей грозой. На землю медленно падал белый пепел.

Где-то кричал ребенок.

Гремел гром. Сверкали молнии. Грозовая туча медленно наползала на город.

Дикие не могли быть такими жестокими, подумали все без исключения, когда их взор только столкнулся с первыми безумцами из разношерстного войска. Дикие (всегда, и после возвращения им разума), хотя и немного по-другому воспринимали мир, жили по-другому, были другими, отличались от обычных людей, например, страстью к разноцветным, несочетающимся друг с другом предметам одежды или общими знаниями из курса «Как выжить при помощи небольшого количества мозгов, пары палочек и своих товарищей в пустыне», все же не имели желания убивать кого-либо без необходимости. Старожилы вспомнили те набеги, которые якобы устраивали дикари на Нижний Город, вспомнили и то, что было всем навязано, что было заведомой ложью, красивой сказкой о диких племенах и борцах с ними, и, соединив две чужих «правды» в одну, получили следующую картину: хотя порой стычки с дикарями случались (на их территории), никто из ныне живущих людей не видал реальных ужасов, которые, по словам некоторых политиков, творили дикари. Открылись и другие подробности: например, то, что дикие никогда и никак не могли собираться в такие огромные войска (именно войска, по характеру передвижения людей было заметно, что дикари кому-то подчиняются), так как из-за своей безумности у них не хватало понятий о тактике, стратегии, о целесообразности таких объединений. Но…вероятно, всегда наступает такое момент, когда кто-то, какие-то люди или даже сами дикари доказывают обратное, делают невозможные вещи, и старые, такие прочные законы мироздания не выдерживают этого, начинают давать трещины.

Этим кем-то, в одночасье испортившим целостную картину мира, был, несомненно, талантливый полководец. Хаос, что он творил на огромной, разлинованной пыльными дорогами, отгороженной и перегороженной многочисленными серыми домами местности, казался организованным, потому что так, настолько правильно и грамотно управлять на расстоянии не мог никто. Все, начиная от убийств, грабежей, и заканчивая фразами, которые выкрикивали жестокие нападавшие, казалось плодом фантазии очень хорошего сценариста фильмов-катастроф, фильмов-триллеров, а все эти люди, движущиеся волнами, потоками, оползнями, обвалами и лавинами, вероятно, были очень хорошими актерами.

Дикие не могли быть такими, ими нельзя было управлять, и полководца у них быть не могло, и народ понял это только спустя время, спустя долгие годы, когда единственные выжившие, которые не сошли с ума после пережитого и не отредактировали себя потом до животного состояния, сидели в спокойствии, в безопасности, в заново отстроенных домах. Но там, непосредственно в гуще всех событий, в общей суматохе сложно было заметить некоторые отличия жутких воинов от настоящих дикарей, но и сложно, недопустимо, почти кощунственно было поверить, что на город мог напасть кто-то еще, кроме безумцев. Но сегодня историю вершил какой-то паникер, сегодня правду сомнительного качества принес какой-то никому не известный человек, сегодня он решил, на город напали именно они – дикие. И все поверили в это.

Тра-та-та!

Треск разбивающихся стекол. Женский крик.

Кровь…

Общество превратилось в стадо, дикое, неуправляемое, обезумевшее от бессмысленности и ужаса неожиданного нападения, а подгоняли его пастухи, дикари, вооруженных до зубов, гонящих толпу по долине, гонящих их к отвесным скалам, прямиком к смерти. Люди, добегая до серых, древних, молчаливых стен природного бастиона, пытались вкарабкаться наверх, на безопасное плато, хотя и понимали, что это невозможно, царапали ногтями бездушный камень, громко кричали и проклинали несуществующие высшие силы за такую кару небесную. Люди отталкивали других людей, и вскоре народ, облепивший скалы, слившийся в одну массу, более напоминал какой-то безумный барельеф на стене древнего храма. Тела, тела… Хаос…

Волна нападающих захлестнула народ. Столкнулись две силы, одна из которых до этого времени считалась слабоватой, а вторая была эталоном безопасности, защиты – вторая сила называлась городским народным ополчением. В критическую минуту о подобном никому не нужном мероприятии, как ополчение, благополучно забыли. В критическую минуту стало понятно, какая из сил на самом деле не подготовлена к стычкам и самым настоящим сражениям, а какая способна и горы снести. Способна, но такой цели у незримого полководца не было. Важнее было устроить мясорубку, устроить резню, устроить кровавый ад, уничтожить как можно большее число людей – женщин, стариков, детей, мужчин, любого возраста и социального статуса, вогнать оставшихся в живых в еще большую панику, неожиданно смилостивившись над ними, отпустив их прочь, отпустив их бежать в Верхний Город, под защиту Лейтона, этого мудрого бога, который в этот раз не сумел заметить, что его детям грозит опасность.

Кровь… Кровь!

Крики…

И отчего-то никого из старожилов, выживших после бойни, даже спустя много лет не удивило то, что в руках каждого дикаря было современное оружие. Никого не удивило, что ранее это было невозможно. Но…вероятно, в этот день свершилось много, много невозможных ранее событий, появилось слишком много странных, загадочных совпадений. Это был один из тех дней, когда высшие силы, которых не существовало, решили показать всем людям, какими могут быть настоящие чудеса и прочие невозможности, в том числе и набег каких-то странных, непохожих на себя дикарей, которые совсем недавно официально (благодаря Киллиану) встали на путь разумности, очеловечивания, гуманности, официально став такими же горожанами, каких они истребили в огромном количестве.

Чудеса, да и только…

Очередь – весьма странная штука.

После нескольких часов непрерывного ожидания люди успевают привыкнуть к своим соседям, как привыкают обычно к предметам интерьера, сродниться с ними, прирасти к своему месту в очереди, покрыться пылью, но никто и никогда из стоящих в ней не дремлет, а иные не позволяют себе даже моргать, потому что потерять свое место здесь весьма просто: зазевался – и все. Непредвиденные обстоятельства могут отодвинуть вас на несколько человек назад, и чаще всего одним из этих непредвиденных обстоятельств оказывается простой и непреложный факт: «Мы стояли тут до этого, только ненадолго отходили прочь, но этот/эта/эти парень/мужчина/девушка/женщина/люди держали наше место. Ой, а вам об этом не сказали?..».

И в тишине раздается невидимый взрыв. Взрыв мозга, взрыв чувств. В душе обиженного и оскорбленного просыпается справедливый супергерой, до краев наполненный необыкновенной силой, и эта геройская натура рвется наружу, побуждая других людей, чаще всего сроднившихся с ним соседей, которым тоже не все равно до того, когда подойдет их очередь, встать на сторону «добра», организовать коалицию, чтобы выступить с защитой своих прав против «злодеев».

И очередь, стряхивая с себя вековую пыль ожидания, разделяется на два лагеря, которые начинают друг против друга громкую словесную войну. И если сначала люди, хотя и несколько бурно, аргументируют свою позицию в выборе той или иной стороны, доказывают свою правоту, пытаются довольно тактично вернуть себе утраченное место (но обиженные супергерои отстаивают его с таким упорством, точно они возвращают себе трон и корону, как монархи, лишенные всего этого), а заодно и честь, и достоинство, пытаются достучаться до совести бессовестных наглецов, пролезших вперед, то потом они начинают орать аргументы, орать доказательства, с ором возвращать свое место, и, отчаявшись достучаться до совести людей, распускать руки и наказывать «злодеев».

Война, война! Люди, никогда не знавшие боевых действий, всегда к ним стремятся, потому что в их натуре – натуре животного – имеется потребность в доминировании и, соответственно, унижении всех остальных, слабых. И этой войны тоже желали все: во-первых, люди устали стоять без дела, а во-вторых, их потребность в доминировании требовала удовлетворения. Война! Сразу уничтожаются слабые противники – молодые девушки и юноши, но вперед, как опытные бойцы, как авангард войск от каждой из сторон, выходят серьезные старушки, завсегдатаи поликлиник, аптек, магазинов, почты, несущие в руках смертельное оружие – ворчания и причитания. Громкие, квохчущие ворчания утомляют всех, и даже уверенного в себе, своих силах и своей правоте супергероя, и два лагеря, встретив общего настойчивого врага, способного кого угодно в гроб вогнать, объединяются, нехотя подписывают тайные мирные договоры, собирают все силы и относительно спокойными замечаниями, сказанными таким тоном, что возражать против него чревато последствиями даже для бабушек, заставляют их замолчать, раствориться в толпе, снова стать неотъемлемой частью очереди. Супергероя, забытого за всеми этими военными событиями, задавленного чьей-то потребностью в доминировании и унижении, оттесняют как можно дальше от обидчиков, чтобы он там, надежно спрятанный от чужих глаз, страдал, копил злость на весь мир, но все же смирился, что есть кто-то, чья справедливость справедливее, а аргументы убедительнее. Главное, сказать их нужным тоном…

Круг замкнулся. Теперь люди снова будут зарастать пылью, пока опять не найдутся обидчики и обиженные, супергерои и «злодеи».

Очередь – весьма странная штука. Странная, не всегда понятная, живущая по своим законам. Живая.

В такую очередь попали и Киллиан с Логан, когда пришли на станцию канатных дорог. Беннет сам вызвался проводить Мэрриган до дому, но, с головой окунувшись в неприятно пахнущую раздражением и злостью очередь, многоликий поначалу испугался, но потом посчитал, что отступать от чего-то сейчас, на глазах десятков людей, многих из которых он регулярно видел в своем хранилище, будет неправильно, а потому, собравшись с духом, как собрался Геракл перед борьбой с немейским львом, ринулся вперед, держа женщину за механическую руку. Смело дойдя до края очереди под прицелом недовольных взглядов, Киллиан, зная, что его образ святого везде даст ему дорогу, двинулся к лестнице на второй этаж вдоль ряда людей, игнорируя их замечания и вопли, и вот, когда до столика старушки-билетерши, до турникета, до заветной лестницы оставалась лишь пара шагов, кто-то особо сильный и весьма наглый, которому было все равно до того, что он прикасается к наместнику бога на земле, схватил Беннета за шкирку, как котенка, и отбросил назад под дружное «ах!». Кто-то громко, не скрывая своей радости, торжествовал.

Зло опять победило добро.

Беннет, оказавшийся в самом конце огромной очереди, попытался было возмутиться, но выпущенная против него старушка, которую он когда-то ограбил, подавила его словами, сделала его кротким, тихим, послушным, вынудив его задать привычный всем вопрос:

- Кто последний, а?

Это было полное поражение. До такого Беннета еще не опускался – он же всегда демонстративно нарушал все правила! Но обычно кем-нибудь нарушаются те правила, которые где-то записаны, и не важно, где – в самом главном законе страны или на заборе. Негласные же правила, существующие в каждом сообществе людей, пусть и почти не знакомых друг с другом, обычно считаются чем-то вроде заповедей, которые ни при каком условии нарушить нельзя. И если все игнорировали простую просьбу для народа о взаимной вежливости, написанную крупными красными буквами на старом, пожелтевшем листке бумаги, что висел над столиком старушки-билетерши, то негласное правило, делающее любые собрания организованными, уравнивающее в правах каждого, действовало всегда и соблюдалось всеми: хочешь выжить в очереди, становись последним, держи свое место крепко и не отпускай.

И Киллиан покорно встал самым последним, и уже готовился было организовывать долгосрочную стоянку с палаткой, спальным мешком, костром и песнями под гитару (и все равно, что ничего с собой у Беннета не было, а из песен он знал творения только весьма неприличного содержания), пригласив присоединиться к этой невольной походной романтике и Логан, но вдруг несуществующие высшие силы решили сделать неожиданный подарок и заметно укоротить очередь.

Дата добавления: 2015-11-14