Дедушка и Смерть

Казалось, смерть в первые послереволюционные годы стала привычной, даже обыденной. И на уровне дела – как практика и результат Гражданской войны. И на уровне слова – о ней не только постоянно и обязательно говорили при каждом удобном случае (например, при открытии памятников), о ней еще и все время пели. Самые популярные песни этого времени (а пение стало непременной составляющей общественной жизни) – о борьбе и смерти (и ее обратной стороне - надежде на бессмертие)[682].

О смерти иногда рассуждали. А.В.Луначарский, например, рассказывал о своем выступлении перед тысячами зрителей 1 мая 1918 года в Зимнем дворце. «Я сказал несколько слов о «Реквиеме» вообще, о Моцарте, и о том, как мы теперь воспринимаем вопросы смерти, суда над личностью человеческой и ее триумфа в историческом торжестве идеи человечности (полужирным здесь и далее выделено мною - С.Е.). Я не могу не говорить торжественно, видя это море голов и предчувствуя уже несомненную по глубине и красоте заупокойную поэму Моцарта. Мы поминаем жертвы революции поистине достойным образом. Благоговейно играют и поют артисты. Благоговейно внемлет толпа. Маленький мальчик в первом ряду слушателей, вообразив, что он в церкви, опустился на колени и так простоял все полтора часа. Обнажив головы, народ внимает задумчиво и серьезно»[683].

Реакция народа Луначарского умиляет. По умолчанию предполагается, что новое понимание смерти массовая аудитория усваивает.

Однако наркому просвещения не понаслышке и не со стороны известно, как к смерти относится интеллигенция. Интеллигенция упорствует в своем нежелании безвестно гибнуть за чужие идеи, что раздражает Луначарского – это прорывается в одной из его речей, произнесенных во времена, казалось бы, более поздние и менее тяжелые. Причем в данном случае переход к вопросам смерти был не слишком мотивирован логикой мысли и речи, однако, видимо, для Луначарского в объяснении жизни интеллигента - принципиален. «Весь его (интеллигента – С.Е.) быт, вся его работа, все, что для него ценно, все это связано с его личностью. Он, я бы сказал, боится коллектива и социального начала, как ущерба для своей личности. Но от коллектива он, может быть, и уйдет, уйдет и от социального начала, а вот от смерти не уйдет. Смерть приходит и складывает его личность в некоторый непривлекательный ящик и бросает его в мусор. Это вещь до крайности неприятная и отсюда колоссальный фонтан интеллигентской лирики относительно смерти. Толстой и многие другие с удивлением констатировали, что, например, «простой человек» умирает совершенно спокойно, считая это делом естественным, и очень мало о нем думает. Если мы находим крестьянина, который думает о душе, то он думает не о том, что смерть неприятна, а о том, чтобы подготовиться к новой жизни. Он твердо уверен, что, когда человек умрет, то после смерти он будет жить в новой обстановке, лучшей, нежели та, в которой он жил раньше; но в эту новую жизнь так просто не пустят без определенной проверки, нужно доказать, что ты жил по закону, никого не обижал, в пост молока не лакал, на службе в церкви бывал и, умирая, причастился, следовательно, сделал все то, что нужно. Таким образом, смерть не страшна, она успение. Человек преставился, ушел в лучший мир и т.д. Ничего подобного не испытывает интеллигент. Интеллигент чрезвычайно смущен обстоятельством смертности. Его наука говорит ему, что из его тела вырастет лопух, это ему не нравится. Наука говорит ему, что был ли он умен, глуп, добр или зол, все равно лопух вырастет одной формы. Это ему совершенно не нравится. Интеллигент не может с этим помириться и отсюда гигантское напряжение его философского ума к тому, чтобы найти пути к бессмертию».[684]

Как обращаться с интеллигенцией знали еще со времен красного террора. «В новых, создавшихся сейчас, условиях советской работы интеллигенции придется переучиваться заново и отвыкать от многого такого, что она считала своей особой заслугой. Нет никакого сомнения, что большая часть интеллигенции не сможет в полной мере приспособиться к новым условиям и до конца дней своих будет вздыхать и ворчать на мировую революцию, которую мы теперь переживаем. Наиболее популярные ее вожди, имевшие большое значение до начала русской революции, будут стерты водоворотом событий и уйдут в прошлое с клеймом людей, которые пытались пойти против законов исторического развития (хорошие люди после смерти уходят в будущее – С.Е.) и боролись против воли восставшей народной массы»[685]. Однако души и умы трансформировать быстро и просто не получалось. Да и как было справиться с собственными интеллигентскими страхами? В чем-чем, а уж в игнорировании вопроса смерти большевиков обвинить было трудно. Они если над ним и не думали специально, то, во всяком случае, переживали его постоянно.

До поры до времени об этой проблеме только регулярно проговаривались, но смерть Ленина эксплицировала ситуацию и потребовала прямого высказывания.

Реакция на его смерть (тогда, когда она вообще была – слухи о всенародном горе сильно преувеличены) была разной. И со стороны народа, и со стороны прежнего образованного сословия, пошедшего и не пошедшего во власть. И поскольку отношение к смерти Ленина могло служить индикатором определенных настроений, то оно ежедневно фиксировалось ОГПУ, стремящемся «держать руку на пульсе».

Как отмечают авторы публикации спецдонесений[686], методика сбора информации и составления сводок неизвестна, поэтому анализу эти материалы поддаются с трудом, но определенные представления о спектре эмоционального ответа на смерть партийного и государственного лидера дать, несомненно, могут.

Отчеты в достаточной степени формализованы – то ли по причине бедности языка составляющих, то ли потому, что в основе их лежит некий неведомый опросник, по пунктам которого собиралась (или отбиралась) информация. Постоянная фиксация (вне зависимости от географии и социальной группы) «подавленного» настроения настолько часта, что возникает предположение о спровоцированности именно такого определения подсказывающим вопросом. Грубо говоря, все население России делится в этих сводках на подавленное и неподавленное, здесь можно только отметить, что социальной и географической корреляции «подавленности» не наблюдается, а «неподавленных» всюду было много. Особый интерес для спецслужб представляют циркулирующие слухи и толки и «ненормативное» (выходящее за рамки простой подавленности и представляющее самостоятельные жесты) поведение.

Разговоры идут о том, что «Ильича некем заменить, что в партии раздоры и что сейчас рабочим не поздоровится», «что со смертью т. Ленина начнутся крестьянские восстания, потому что у власти останутся евреи», что у рабочих «будет удержан трехдневный заработок на похороны т. Ленина», «что партия без Ленина распадется», «что теперь партия расколется и возможна интервенция», «что на место т. Ленина будет назначен еврей, который окончательно задушит русский народ», «что Ленин перед смертью оставил записку “не обижать крестьян”», «что без т. Ленина все пропало, т.к. Троцкий уничтожит нэп». Возобновляются слухи о созыве Учредительного собрания. Подвергается сомнению то сам факт смерти Ленина, то время, когда это произошло, то естественность произошедшего. Общий знаменатель всех этих слухов – кончилась целая эпоха, наступает новый период жизни, и хорошего от него не ждут.

Фиксация «странностей» в поведении довольно однообразная. «В некоторых церквах подавались записки о поминовении новопреставленного раба божьего Владимира, в чем служивший обедню монах Троицкого монастыря не отказал /…/ В некоторых деревнях крестьяне делают отчисления в пользу неимущих крестьян, мотивируя это тем, что т. Ленин был защитником бедноты. (Это похоже на практику милостыни за упокой души – С.Е.) Крестьяне, проезжая мимо здания, где были вывешены портреты т. Ленина, крестились и желали ему “небесного царствия”» (Смоленская губерния). «Группой верующих и белогвардейских элементов велась агитация за то, что все идет по божьей воле. Обновленцами были приняты соответствующие меры, также была отслужена панихида за упокоение мирового вождя в соборе, переполненном верующими» (Сибирь). «Семьи кр[асноармей]цев служили молебны за упокой Ильича в церквах» (Псковская губерния). «Наблюдается антагонизм между реакционным и обновленческим духовенством. Во многих приходах служились панихиды по т. Ленину при большом стечении верующих» (Тверская губерния).

Для страны смерть Ленина действительно была неожиданной – до этого в газетах регулярно печатались сообщения об улучшении состояния здоровья Владимира Ильича. Хотя уже с мая 1922 страной от имени Ленина правит «триумвират», а с марта 1923 года Ленин полностью утрачивает политическое влияние. Вокруг его болезни, происходящей в обстановке секретности, множатся слухи, вся информация о нем и его здоровье печатается за подписью других, но информация эта – с позитивной динамикой. «В этот период Ленина лишают ауры индивидуальности»[687], постепенно происходит превращение Ленина из субъекта в объект, как живой человек он прекращает свое существование раньше физической смерти. Однако его образ остается фактором большого политического значения и для значительной части населения полностью замещает самого Ленина. Нужно было сделать так, чтобы даже после физической смерти вождя его призрак-симулякр не прекратил своего существования. Реакция населения в этой ситуации не могла быть пущена на «самотек», обеспечивать же правильную реакцию на смерть вождя нужно было заранее.

Подготовка к смерти и похоронам в среде власти началась при жизни Ленина[688].

В соответствии с такой нетривиальной задачей вырабатывались новые практики памяти, начинали открыто предлагаться новые способы мемориализации. Еще в августе 1923 года на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке был открыт мемориальный Уголок имени В.И.Ленина, а осенью того же года был создан Институт Ленина в Москве и историко-революционный музей имени Ленина в Симбирске. В ответ на это «на местах» начали думать о памятниках Ленину. Осенью 1923 года Сокольнический совет заказал скульптору М.Жураковскому статую Ленина для установки на Каланчевской площади. В Богородск (будущий Ногинск) 22 января 1924 года известие о смерти вождя пришло как раз в момент торжества открытия ленинского памятника (работа местного мастера Ф.Кузнецова). Поминки начались раньше похорон.

Впрочем, это была лишь надводная часть айсберга. Вопрос, как помнить, был, казалось, более ясным, с одной стороны, а с другой, второстепенным (в смысле естественной очередности действий) по отношению к вопросу, как хоронить. Споры велись именно о похоронах и велись едва ли не до последнего момента: предлагались разные варианты того, как поступить с телом: кремировать ли, захоронить ли в братской могиле на Красной площади или сохранить.[689] У разных вариантов были свои сторонники на самой вершине власти, но приходилось учитывать и то, что была неизвестна ответная реакция масс.

Ленин символически «оставался у руля» страны даже тогда, когда фактически был парализован. Его физический уход менял прежде всего символическую структуру, а общество не было настолько единым, чтобы можно было надеяться на безболезненность этого процесса. «Коммунистическая идеология, на которой основывалась власть большевиков, была отнюдь не единственной и даже не самой массовой. Идее пролетарского интернационализма успешно противостояла национальная идея, неотделимая от традиционного для России антисемитизма. /…/ Несмотря на безусловную политическую и личную приверженность Ленина марксизму, в глазах большинства населения он вполне объединял обе непримиримые, как тогда казалось, идеологии. Крестьяне вешали его портреты вместе с иконами в красном углу и интересовались, “когда тов. Ленин объявит себя государем России?” Торговцы Смоленского рынка требовали предоставить им место в похоронной процессии, указывая, что “тов. Ленин является не только вождем пролетариата, но и национальным героем”»[690]. Вопрос о том, как сделать так, чтобы умерший Ленин остался в жизни, казался неразрешимым лишь на рациональном уровне. Лучшим свидетельством ленинского присутствия в этом мире стало сохранение его тела.

Столь странную практику надо было оправдать. Власти начали создавать алиби своим действиям. Мифотворчество вышло на уровень государственной политики. Процесс этот не был неуправляемым, но и полностью под контролем он оставаться не мог. Власть совершала некие жесты – и проверяла реакцию на них. Казалось, инициатива в руках власти, но через некоторое время бессознательная рецепция происходящего стала активно участвовать в формировании последующих жестов. Мощная цепная реакция была спровоцирована самим фактом непогребения - поскольку люди стали изобретать свои объяснительные схемы в попытке рационализировать происходящее.

«Существует фольклорная, эмоционально-аффективная сфера, сопутствующая обряду и произрастающая из него. И заложные покойники, и нетленные святые, и набальзамированное тело Ленина вызваны к жизни и вызывают в народном сознании одни и те же чувственные сигналы: плохо различимый образ иного мира, который может быть и священным, и нечистым, благим и опасным… проецируется в эмпирическую действительность, проще говоря, в земную жизнь. Мертвецы – и там и здесь – “как живые”. Взаимопроникновение и сосуществование традиций языческих, православных и “атеистических” - вещь вполне естественная. Все они принадлежат общему потоку национальной религиозности, в какие бы одежды она не рядилась»[691].

Реакцией народа на смерть харизматического лидера оказалась тревога за собственное будущее. Прощаться с Лениным в Колонный зал пришли сотни тысяч людей, которые часами ждали на морозе минутного прохода перед гробом. Что привело их сюда? Были в этом и психологические мотивы. «Мне кажется, что у русского народа есть гораздо большее, чем у других народов, особое мистическое любопытство, какая-то тяга посмотреть вообще на труп, на покойника, на умершего, в особенности, если покойник тем или иным выделялся из общего ранга. А в паломничестве к гробу Ленина было и это любопытство, но несомненно было и другое чувство: засвидетельствовать перед покойником свое к нему уважение, любовь, признательность или благодарность»[692]. Но было это, одновременно, и коллективное, социальное действо. «Прощание с покойным в Москве и траурные церемонии в других городах, несомненно, являлись разновидностью катарсиса для людей, переживших трагическое десятилетие – войну, революцию, гражданскую смуту, голод и эпидемии. Смерть Ленина стала поводом для первого общенационального ритуала оплакивания после всех тяжелых испытаний минувших лет. Общество захлестнула волна истерической горести, подогреваемой открытым доступом к телу покойного вождя и траурными церемониями, которые проводились по всей стране»[693]. Сказалась и традиция публичных похорон общественно значимых фигур, начало которой было отмечено еще в 1860 похоронами актера А.Мартынова, вылившимися в массовое шествие. Затем были массовые демонстрации на похоронах Добролюбова, Некрасова, Достоевского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Шелгунова. Достоевского в 1881 году провожали 30 тысяч человек и еще 100 тысяч наблюдали за процессией, за гробом Тургенева два года спустя шло уже около 150 тысяч[694].

Пожалуй, в этой «самораскручивающейся» атмосфере подавленности, в какой-то степени пафос газетных публикаций вполне совпадал с происходящим если не в стране, то в столицах. «27 января, в 4 часа дня, тело тов. Ленина опустили в могилу. И остановилась вся жизнь. Остановились по всем городам траурные демонстрации, склонились знамена, остановились трамваи и поезда, перестали гудеть телефонные провода… Раздаются только звуки прощального похоронного марша, да несутся рыдания заводских гудков… На 5 минут стало все. Незабываемые, исторические минуты…»[695].

Погребальные ритуалы подтверждают связь покойного с определенной традицией и определенным социумом. Структура похоронного обряда включает в себя три обязательных части: отделение мертвого от живых (подготовительные обряды, вынос) – путь (включая и само погребение) – новую жизнь усопшего: присоединение к «предкам». (и неважно, что в одних культурах речь идет о попадании на тот свет, так или иначе представляемый и локализуемый, а в других - о возрождении в потомках или реинкарнации в том или ином виде). Структура эта неизменна для любых человеческих сообществ. Важно то, что «ритуально оформленный (а не только мыслимый) путь покойника завершается на кладбище (resp. месте трупосожжения и т.п.), дальнейший его путь (на тот свет, реинкарнация) остается чисто в концептуальной сфере и ритуального выражения не получает, во всяком случае, как путь, актуализируемый в рамках обряда»[696]. Вторая часть обряда, включающая в себя погребение, не была закончена, могилы, овеянной традиционным представлением как о месте «контакта» между двумя мирами, - не появилось, и таким образом третья часть – представления о загробной жизни оказалась как бы чистым листом, на котором можно было написать новые слова. Сама неоконченность ритуала свидетельствовала о неясности представлений о загробной жизни в новой ситуации.

Эмоциональную энергию нужно было правильно канализировать. Пустить ее по рациональному и рефлексивному пути пыталась Надежда Константиновна Крупская. «Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. – всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Хотите почтить имя Владимира Ильича – устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т.д., и самое главное – давайте во всем проводить в жизнь его заветы»[697]. Вероятно, голос ее мог иметь значение для широких масс в силу ее близости к поминаемому, но авторитета у власти она не имела – сама эта публикация, скорее всего, смогла появиться в «Правде» только потому, что главным редактором газеты был противник бальзамировании и мавзолея Н.Бухарин.

Мероприятия по увековечению памяти определяла власть. А массы тут же должны были их воплощать.

«Не стало Ленина, но осталось, но живо его учение, живы его заветы, жив ленинизм. Об этом говорят бесчисленные резолюции рабочих и крестьян.

- Будем продолжать начатое тов. Лениным дело.

- Приложим все усилия, чтоб не сойти с намеченного им пути.

- Умер тов. Ленин, но память о нем не умрет никогда, равно как не умрут и его дела.

- Тесней ряды вокруг Коммунистической партии, партии Ленина, чтоб завершить его дело.

Так сказала трудовая Россия. Все стремятся так или иначе увековечить память т. Ленина. Памятники, переименования… Но не это главное. В ответ на смерть т. Ленина рабочие ответили массовым вступлением в коммунистическую, ленинскую партию[698].

В Туле (на 1 февраля) поступило 3500 заявлений рабочих, желающих вступить в партию.

В Нижнем Новгороде рабочие Сормовского завода в количестве 1200 человек постановили вступить в Р.К.П.

По Смоленским предприятиям (на 30 янв.) вступило в партию 428 чел., не считая завода «Пролетарий», вступившего целиком.

В Ленинграде (на 3 февр.) было подано заявлений о желании вступить в партию около 10 тыс. В Москве – около 7 тыс.

И.т.д. и т.д. текут новые, и новые заявления сотнями, тысячами…[699] Растут ряды ленинцев…

Ряд организаций потребляют деньги, собранные на венок Ильичу, на дело, которое может помочь осуществлению его заветов.

Рабочие города Саранска (Пензенской губ.) заявили: “мы не несем тебе на могилу обычных венков – символов скорби и печали. В знак нашей признательности мы посылаем от твоего имени 20 плугов в наши темные сельские уголки. Пусть этот венок из сельскохозяйственных орудий послужит осуществлением твоих заветов в деле поднятия и укрепления мощи народного хозяйства” (Правда, 27 янв.)

На Вязниковской фабрике (Влад.губ.) беспартийные рабочие решили отчислить ½ дневного заработка на постройку специального аэроплана имени Владимира Ильича.

Рабочие Ярославской фабрики “Заря социализма” постановили: “Собранные для венка деньги употребить на школу II ступени и назвать эту школу «Венок тов. Ленину»” (“Северный рабочий”, 24 янв.)

Крестьяне с. Лупленое (Орловской губ.) вынесли резолюцию: “В деле укрепления революционных завоеваний мы будем твердо идти по стопам Владимира Ильича”. И постановили: “Организовать избу-читальню и назвать ее именем тов. Ленина” (“Орл.правда”, 30 января).

Крестьяне дер.Балахонок, Кочневской волости, на общем собрании, посвященном памяти Ленина, вынесли постановление: “В память великого вождя угнетенных Владимира Ильича Ленина, давшего свет и свободу крестьянству, немедленно приступить к постройке народного дома имени Ильича” (“Рабочий край”, Ив.-Возн., 5 февр.)

Отметить память Ильича творчеством – в духе Ильича. /…/ Решения, приведенные выше, и массовый приток в коммунистическую партию являются лучшим залогом того, что заветы т. Ленина будут проводиться в жизнь.

Нет, Ленин не умер, он живет в сердцах и умах всех трудящихся»[700].

Но не память оказывается в центре эмоционального всплеска в эти дни, а сохраненное тело. Что делать с ним - тоже решали власти[701]. Хоронившие Ленина (и оставившие его между живыми и мертвыми) сумели не упустить шанс. «Так как партия держалась на харизме Ленина, его болезнь и уход из политики вызвали в “верхах” опасения ослабления партии и ее и без того непрочного авторитета в народе. /…/ Прежде масштабы влияния личности Ленина определялись в основном рамками партии. Траурные мероприятия и сочувствие масс к умершему были максимально использованы партией, чтобы перенести харизму Ленина на институты (партию), личности (лидеры соревнуются в доказательстве своей верности и любви), чтобы саму харизму сделать институтом власти, превратив ее в культ, ритуал, средство легитимации для нового руководства»[702].

Вопрос о том, умер ли Ленин, и если он жив, то насколько, надолго останется актуальным. Это была проблема двух смертей: духовной и физической, вопрос о соотношении тела и души. Вопрос не праздный – ответ на него (будучи одновременно ответом и на сопутствующие вопросы - что помнить и как помнить) давал ориентиры жизни.

В сердцах и умах отводило Ленину традиционное место народное горе. Руководство же страны довольно быстро сконцентрировалось на другом. То, что относилось к уже установившимся практикам государственного увековечения имени, было выполнено сразу же и почти автоматически. Например, переименовали все, что могли: Петроград в Ленинград, Румянцевскую библиотеку в библиотеку имени тов. Ульянова-Ленина; улицы, города и организации… Но впечатление складывается такое, что исчезновения зримого образа (физического знака присутствия) боялись больше всего.

Комиссия по организации похорон образовала Агитационную комиссию, занявшуюся масштабным тиражированием плакатов, листовок и брошюр. Было выпущено полмиллиона жетонов с изображением Ленина. Похороны сопровождались наглядной агитацией.По Москве бесплатно распространялись не только краткая биография Ленина и некоторые из его речей, но и десятки тысяч плакатов с биографией и с историей болезни Ильича, в центре которых обязательно был портрет вождя. Ежедневно вечером в трех местах: на Страстной площади, у театра Незлобина и у конторы «Двигатель» демонстрировались «световые иллюстрированные газеты и кинофильмы».

С умершего Ленина скульптором С.Меркуровым, имевшим навык в этом деле, была снята посмертная маска. Практика вполне утилитарная, распространенная в России с XIX века и имеющая в виду получение достоверного материала для будущего скульптурного изображения героя[703].

Маска не призвана удержать жизнь – она снимается уже с мертвого, но она должна удержать память о человеке уже вне связи с конкретной жизнью. Она превращается в пустой знак, который наполняют смыслом живущие и который в разные времена может означать разное. Для одних маска может обернуться личиной, для других – ликом. Маска как бы нивелирует страх окончательного ухода, но, с другой стороны, подтверждает смерть тела, которое становится безопасно, давая возможность говорить от своего лица. У маски Ленина была своя функция – ей нужно было представлять саму жизнь. Не просто представлять, но и служить самой жизни.

Во время второй мировой войны в Германии (стране, с наиболее распространенным обычаем снимать посмертные слепки с великих) под значимым названием «Бессмертные солдаты. О преодолении смерти в духе» вышла книга с комментированным изображением посмертных масок «воинов и государственных мужей, которые добивались великих успехов в своей опасной и отважной жизни» (автор М.Симонайт). Подобное предприятие вполне можно было бы представить и в России того времени. Цитирующий и комментирующий немецкое издание Харт Ниббриг пишет: «Эти люди “и в своих посмертных масках демонстрируют достоинство и твердость по отношению к смерти”. Идейная программа этой книжицы заключается в том, чтобы увидеть в этих масках достойную подражания жизненную позицию»[704]. Автор приводит цитаты из Симонайта: «Подлинная суть умирания и смерти остается для нас всегда неизведанной, потому что уста тех, кто познает ее, неизменно замыкаются в вечном молчании, и смерть не есть содержание нашего земного опыта. Однако внятным языком говорят последние слова души, прощающейся с жизнью, запечатленные в лице умершего. Вместе с величием отлетевшей души возрастает и величие победы над смертью, о которой непрестанно возвещает язык посмертной маски, когда жизнь угасает естественным образом. И если у великих воинов и государственных мужей смерть явилась венцом осененными победами трудов, то черты почившего в вечности почти всегда излучают возвышенное сияние наступающего блаженства»[705]. (Если судить по посмертным скульптурам Ленина, то для советских художников это было очевидно). Современного автора возмущает это насилие живых над мертвыми, заключающееся в приписывании нужных смыслов посмертным маскам: «им, загустевшим в идеологическом сиропе, замешанном на презрении к смерти, приходится свидетельствовать о том, к чему клонит автор: не жизнь выражается в созерцании этих масок, а их взгляд на жизнь, с соответствующим выражением почтения к тому, что они прожили эту жизнь и могут смотреть на нее извне»[706]. Харт Ниббриг настаивает, что даже для великого государственного мужа пространство смерти – индивидуально, это и есть последнее убежище личности. Советский опыт (как и немецкий, похоже) свидетельствовал об обратном: в смерти человек беззащитен и принадлежит власти даже полнее, чем при жизни. В смерти своей он будет говорить то, что ему предписано говорить. Ленин должен был теперь освящать все поступки власти и саму власть, присутствуя в ней – телом, зримым образом, маской. Не то ли подтверждают, например, маска и слепки рук вождя в Уголке Ленина в кабинете Предсовнаркома СССР А.И.Рыкова?

Утилитарные телесные практики, связанные со смертью, через какое-то время начинали переосмысляться и превращаться во что-то глубоко символическое. (Возможен и противоположный ход мыслей: символические практики на первых порах маскировались под утилитарные, чтобы в случае неприятия их, можно было легко переиграть). Постановление II съезда Советов Союза ССР от 26 января 1924 года о сооружении склепа для помещения праха В.И.Ленина еще укладывается в рамки рационального объяснения – «в целях предоставления всем желающим, которые не успеют прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с вождем». И называется это вполне корректно «могила с наружным мавзолеем», хотя уже даже в первом варианте постройки заметна попытка создания нового символического контекста смерти: постамент для гроба обшит красной материей, на черном фоне потолка символ советской власти – красные серп и молот. Но уже 3 февраля (27 января Ленин похоронен, точнее, помещен в склеп) газета «Правда» сообщает о дальнейших планах по поводу этого выводимого из статуса временного сооружения. «Сооруженный с исключительной быстротой (35 часов) ко дню похорон тов. Ленина склеп на Красной площади представляет собою только остов той временной деревянной постройки, которая должна быть воздвигнута над гробом Ильича. Монументальный склеп будет сооружен не раньше весны, когда всероссийский конкурс проектов его даст возможность выбрать “из лучших лучший” эскиз. /…/ Внешний вид склепа значительно изменится сооружением на его вершине мощной колоннады, заканчивающейся двумя пятиконечными звездами. Наружные стены склепа будут покрыты обшивкой особо художественной работы»[707]. Все работы предполагалось закончить к 21 февраля (закончили 22, а 23 к гробу уже был открыт доступ).

Второй временный мавзолей, идея которого заключалась в обстройке существующего склепа и устройстве двух трибун над мавзолеем, должен был быть закончен к 15 апреля. Внутри, вместо незначительной по размерам стеклянной крышки гроба, предполагалось установить стеклянный саркофаг. В процессе постройки на Красной площади была демонтирована скульптура рабочего, два года призывно махавшего кепкой демонстрациям: он в этой идейной конфигурации оказывался лишним. Перестройка мавзолея затянулась и проходила с марта по август 1924 года - такого срока потребовали не столько строительные работы, сколько работы по новому бальзамированию, на которые изобретающие новую технологию ученые запросили четыре месяца[708]. Этот временной перерыв был значим и в символическом отношении: речь уже не шла о технической задаче продления времени прощания; значительный разрыв с моментом смерти переводил вновь открытое для доступа тело Ленина из разряда «свежего мертвеца» в разряд «вечно бессмертного»[709]. (Кстати и Комиссия по организации похорон В.И.Ленина 28 марта 1924 года декретом ЦИК была переименована в Комиссию по увековечению памяти В.И.Ленина).

К концу 1924 года было принято новое решение. «Вопрос о постройке постоянного мавзолея В.И.Ленина на заседании комиссии по увековечиванию памяти В.И.Ленина был поставлен в ноябре. По докладу тт. Красина и Луначарского “О постоянном мавзолее”, комиссия пришла к следующим, весьма интересным предложениям: 1. Центральным внутренним покоем мавзолея должен быть зал, посреди которого должно находиться тело или гроб-саркофаг, если надежды на очень длительное сохранение тела не оправдаются»[710]. (Понятно, что смущало комиссию – достижения современной науки в деле долговременного бальзамирования трупов были предположительны). Конкретные предложения по устройству мавзолея были следующими: свободный проход вокруг гробницы, большие залы ожидания («чтобы собравшаяся толпа не мокла под дождем и не зябла на морозе»), фрески на стенах («желательно, чтобы фрески изображали в синтетических картинах главные этапы мировой революции, в особенности рабочего движения и социального служения ему Владимира Ильича»).

«Это внутреннее содержание должно быть внешне выражено таким образом, чтобы все здание представляло собою центр воздействия на массы. Мавзолей должен быть архитектурно согласован с кремлевской стеной и всей Красной площадью. Но при сохранении простоты очертаний необходимо придание ему движения. С внешней стороны мавзолей должен иметь характер огромной трибуны, центра плацдарма, в каковой должна быть обращена Красная площадь. Можно предположить, что это будет, с одной стороны, массивное здание из камня, приспособленное для нашего климата и украшенное плоским барельефом, изображающим в величественной форме основные идеи революции, каковой массив должен представлять собою вместе с тем на кровле место многочисленному президиуму всенародного собрания на Красной площади. Из массива этого должна выделяться вперед линия мощной и полной движения основной трибуны, с которой будет обращаться к народу оратор. Площадь должна быть всемерно приспособлена, может быть путем своеобразной распланировки, имеющей своим центром мавзолей, для парада, шествия, миллионных демонстраций и огромных общенародных митингов. Общий профиль здания, главная часть которого будет под землею, не должен быть особенно высок. Однако весь мавзолей в целом должен являть собою для проходящей или собравшейся перед ним толпы импонирующее зрелище, естественный центр притяжения для всех глаз»[711].

9 января 1925 года было принято постановление Президиума ЦИК СССР о первом этапе конкурса на сооружение монумента В.И.Ленину на Красной площади в Москве. Конкурс должен был быть трехступенчатым; первая ступень была конкурсом на идею, которая могла бы быть положена в основу технического задания более конкретного второго конкурса. Поскольку речь шла конкретно о Красной площади, понятно, что, как минимум, составной частью монумента должен был быть мавзолей (конкурс официально и назывался – конкурс на постоянный мавзолей). В Художественном отделе Главнауки при Наркомпросе 17 мая 1926 года на заседании секции ИЗО состоялось обсуждение 117-ти представленных на конкурс проектных предложений и эскизов (в числе авторов - рабочие, крестьяне и даже школьники). Проекты были разные. Здание в 15-20 этажей, изображающее собой фигуру В.И.Ленина. Внутри этой фигуры, кроме гробницы, устраиваются помещения для высших государственных и общественных учреждений (Л.Коган). Глыба, по которой безостановочно должен двигаться поезд и трактор и течь ручей (Н.С.Крылова). Грандиозное сооружение почти во всю Красную площадь с захватом набережной, откуда идут подземные ходы в центральный зал мавзолея, а пять мощных прожекторов из разных частей Москвы освещают всю эту громаду (проект «Заря новой жизни»). Трибуна в форме винта и двух гаек со скульптурной группой, изображающей встречу Ленина с представителями Третьего Интернационала (проект Г.Губанова под девизом «Пролетарское творчество» отражал, по представлениям автора, заботу Ленина о российской индустрии, символом которой и служил винт)… И несколько предложений соорудить церковь над могилой.

Методическая комиссия поделила все проекты на негодные (53), «сомнительные» (39) и заслуживающие дальнейшего рассмотрения (25)[712].

Творческо-политический процесс оказался довольно долгим[713], и лишь в июле 1929 – октябре 1930 было возведено новое здание (без конкурса, по заказу). В 1930 по сторонам Мавзолея появились новые гостевые трибуны и были оформлены могилы у Кремлёвской стены. Сакральный центр советского государства окончательно сложился. «Эта центральная зона между двумя братскими могилами ждала своего героя, также как и Красная площадь ждала революции для выявления своего мифогенного потенциала»[714]. Именно Ленин (точнее, его тело) оказался мощным средоточием насущных смыслов. «Теории зарождаются в головах индивидуумов, а не социальных классов, что подразумевалось Лениным при создании мемориального обелиска (имеется в виду бывший Романовский обелиск в Александровском саду, на котором были выбиты имена «предтеч революции» – С.Е.). Присущее советскому руководству тонкое ощущение иерархии после 1924 года изменяет некрополь, определяя подобающие места не только героям с именами, занимающим место за Лениным, но главным образом тем, кто похоронен в братских могилах. /…/ Как многое в советской системе, эта возможность не была спланирована или предусмотрена заранее, до революции, и базовые элементы ее возникли в первые годы советской власти непреднамеренно. И как многое в этой системе, случившееся послужило основой одного из великих монументов современного мифостроительства»[715].

Дата добавления: 2015-10-21