Вернусь пятницу тчк останусь три дня тчк шесть, вечера аэропорту тчк 10 страница

чувствовал себя преданным, одураченным. Что предпринять? Бежать в деревню,

сообщить в полицию? Наконец я спустился на частный пляж. Лодки у мостков не

было. Я выплыл из бухточки, завернул за стрелку, ограничивающую ее с

востока. Здесь, меж хаоса валунов и каменных обломков, круто обрывались в

море скалы более сотни футов высотой - крупнейшие на острове. В полумиле к

востоку они образовывали неглубокую впадину, нечто вроде залива, надежно

заслоняя собою берег с тремя домишками. Я тщательно осмотрел скалы: ни

удобного спуска, ни заводи, где могла бы пришвартоваться самая захудалая

лодочка. Однако, похоже, именно в эти места удалялись сестры, говоря, что

идут "домой". Поверху, над кромкой обрыва, тянулись у подножия сосен

низкорослые кусты - укрыться там немыслимо. Оставалась единственная

возможность: девушки пробирались по краю обрыва, а затем поворачивали в

глубь острова и спускались в лес мимо селеньица.

Я заплыл чуть дальше от берега, но попал в струю холодного течения,

отпрянул - и сразу увидел ее. На краю скалы ярдах в ста восточнее стояла

девушка в светло-розовом летнем платье; даже в густой древесной тени она

приковывала взгляд с какой-то роскошной неотвратимостью. Помахала рукой, я

махнул в ответ. Она сделала несколько шагов вдоль зеленой стены сосен,

солнечные полосы побежали по нежно-алому платью; у меня перехватило дыхание:

я заметил второе розовое пятно, вторую девушку. Они застыли, повторяя одна

другую; ближняя снова призывно помахала рукой. Обе повернулись и скрылись из

виду, будто намереваясь идти мне навстречу.

Минут через пять-шесть я, запыхавшись, обернув рубахой мокрые плавки,

перебрался через овраг. У скульптуры их не оказалось, и я с досадой подумал,

что меня опять дразнят, что мне дали полюбоваться на них для того лишь,

чтобы окончательно упрятать. Мимо рожкового дерева я спустился к скалам. Меж

стволов нестерпимо заблистала морская голубизна. И тут я отыскал их. Девушки

сидели в тени на восточном склоне маленького, покрытого дерном каменного

утеса. Не спуская с них глаз, я замедлил темп. На них были совершенно

одинаковые простенькие платья с короткими, чуть присобранными рукавами и

глубокими вырезами у горла, гольфы в синюю крапинку, светло-серые туфли с

низким каблуком. Они смотрелись женственно и очаровательно, будто

девятнадцатилетние барышни, вырядившиеся на воскресный пикник... но

вырядившиеся, на мой вкус, слишком тщательно, по-городскому - особенно

некстати была плетеная корзинка, что лежала у ног Джун и придавала им обеим

вид вечных кембриджских студенток.

При моем приближении Джун встала и пошла мне навстречу. Волосы у нее,

как и у сестры, были распущены; золотистая кожа, загоревшая даже сильнее,

чем мне показалось ночью; переводя взгляд с одной на другую, я отметил, что

внешне она куда прямодушнее сестры; в ней то и дело сквозили повадки бойкого

мальчишки. Жюли пристально наблюдала за нами. Она явно намеревалась

держаться строго и отчужденно. Джун усмехнулась.

- Я ей сказала, что вам все равно, с кем сегодня гулять, с ней или со

мной.

- Мило с вашей стороны.

Взяла меня за руку, подвела к утесу.

- Вот он, рыцарь наш в лучистых латах.

Жюли посмотрела холодно.

- Привет.

- Она все знает, - сообщила ее сестра.

Жюли искоса взглянула на нее.

- И знаю, кто во всем виноват.

Но затем встала и спустилась к нам. Укор сменился состраданием.

- Как вы добрались до дому?

Я рассказал им про плевок. Сестры и думать забыли о своих размолвках.

На меня с тревогой уставились две пары серо-голубых глаз. Потом они

переглянулись, будто моя история подтверждала их собственные выводы. Жюли

заговорила первой.

- Вы Мориса сегодня видели?

- Ни следа.

Они вновь переглянулись.

- И мы не видели, - сказала Джун.

- Все вокруг точно вымерло. Я вас все утро искал. Джун посмотрела мне

за спину, в глубину леса.

- Это с виду вымерло. Как бы не так.

- Что это за гнусный чернокожий?

- Морис называет его своим слугой. В ваше отсутствие он даже за столом

прислуживает. Его обязанность - опекать нас, пока мы в укрытии. Нас от него

уже воротит.

- Он правда немой?

- А шут его знает. Мы считаем, что нет. Все время сидит и пялится.

Словно вот-вот откроет рот.

- Не пытался он...?

Жюли покачала головой.

- Он навряд ли соображает, какого мы пола.

- Ну, тогда он еще и слепой вдобавок.

Джун поморщилась.

- Да, не везет ему, зато нам с ним повезло.

- Старику-то он настучал про ночные дела?

- Тем более странно, почему тот не показывается.

- Собака, не залаявшая ночью {Крылатая фраза Шерлока Холмса из новеллы

Артура Конан-Дойла "Серебряная метка".}, - вставила Джун.

Я взглянул на нее.

- По плану нам ведь не полагалось знакомиться.

- Это до сегодняшнего дня не полагалось. А нынче мне предстояло

вкручивать вам мозги вместе с Морисом.

- После очередной моей выходки - убогая, что с меня возьмешь, -

добавила Жюли.

- Но теперь-то...

- Да мы и сами озадачены. Беда в том, что он не сказал, какой будет

следующий этап. Кем нам надо притвориться, когда вы раскусите вранье про

шизофрению.

- И мы решили стать самими собой, - заявила Джун.

- Посмотрим, что из этого выйдет.

- А сейчас пора рассказать мне все без утайки.

Жюли холодно взглянула на сестру. Джун нарочито изумилась:

- Выходит, я вам тут ни к чему?

- У тебя есть шанс еще часок покоптиться на солнышке. За обедом мы, так

и быть, стерпим твое общество.

Присев в реверансе, Джун сходила за корзинкой; удаляясь в сторону

пляжа, погрозила пальцем:

- Все, что меня касается, потом перескажете. Я рассмеялся и запоздало

перехватил прямой, угрюмый взгляд Жюли.

- Было темно. И одежда такая же, так что я...

- Я очень на нее сердита. Все и без того запуталось.

- Она совсем не похожа на вас.

- Мы с детства стремились друг от друга отличаться.

- Тон ее потеплел, стал искреннее. - На самом деле мы не разлей вода.

Я взял ее за руку.

- Вы лучше.

Но она отстранилась, хоть руки не отняла.

- Там, в скалах, есть удобное место. И мы наконец побеседуем без чужих

глаз.

Мы пошли меж деревьев на восток.

- Вы что, по-настоящему злитесь?

- Сладко было с ней целоваться?

- Я ж думал, что она - это вы.

- И долго вы так думали?

- Секунд десять.

Рванула мою руку вниз.

- Врун.

Но в углах ее губ появилась улыбка. Мы очутились у естественной

скальной стены; одинокая сосенка, крутой спуск к обрыву. Стена надежно

укрывала нас от соглядатаев с острова. Под сенью жидкого, потрепанного

ветрами деревца был расстелен темно-зеленый коврик, на котором стояла еще

одна корзинка. Оглядевшись, я заключил Жюли в объятия. На сей раз она

позволила поцеловать себя, но почти сразу же отвела лицо.

- Мне так хотелось выбраться к вам вчера.

- Жаль, что не вышло.

- Пришлось отпустить ее одну. - Сдавленный вздох.

- Все время ноет, что мне самое интересное и важное достается.

- Ну ничего. Теперь у нас весь день впереди.

Поцеловала сырой рукав моей рубашки.

- Нам надо поговорить.

Сбросила туфли и, подогнув под себя ноги, уселась на коврик. Над

кромкой синих гольфов торчали голые коленки. При ближайшем рассмотрении

выяснилось, что платье у нее белое, но покрытое частым мелким узором из

розочек. Глубокий вырез приоткрывал ложбинку меж грудей. В этом одеянии она

казалась доверчивой, как школьница. Бриз трепал пряди волос за ее плечами,

точно на пляже в день, когда она звалась Лилией, - но тот ее облик уже

отхлынул, будто волна с галечного берега. Я сел рядом, она потянулась за

корзинкой. Ткань обрисовала линию груди, хрупкую талию. Повернулась лицом ко

мне, наши глаза встретились; гиацинтово-серая радужка, скошенные уголки -

засмотрелась на меня, забылась.

- Ну, приступим. Спрашивайте о чем хотите.

- Что вы изучали в Кембридже?

- Классическую филологию. - И, видя мое удивление:

- Специальность отца. Он, как и вы, был учителем.

- Был?

- Погиб на войне. В Индии.

- Джун тоже классичка?

Улыбнулась.

- Нет, это меня принесли в жертву, а ей разрешили выбирать занятие по

вкусу. Иностранные языки.

- Какого года выпуск?

- Прошлого. - Хотела что-то добавить, но передумала, подсунула мне

корзинку. - Взяла что успела. Жутко тряслась, что они заметят. - Я

обернулся; стена наглухо отрезала нас от острова. Увидеть нас можно было,

лишь вскарабкавшись на самый верх утеса. Жюли вынула из корзины потрепанную

книжечку в черном, наполовину кожаном переплете, с зеленым мраморным узором

в "окошечках". Титульный лист гласил: Quintus Horatius Flaccus, Parisiis.

- Это Дидо Эне.

- Кто таков? - Издана в 1800 году.

- Знаменитый французский печатник.

Перелистнула страничку. На форзаце - каллиграфическая дарственная

надпись: "Любимой учительнице мисс Джулии Холмс от "балбесок." из 4-го "Б".

Ниже следовало около пятнадцати подписей: Пенни О Брайен, Сьюзен Смит,

Сьюзен Маубрей, Джейн Уиллингс, Лия Глюкстайн, Джин Энн Моффат...

- Что это за школа?

- Сперва посмотрите сюда.

Шесть или семь писем. Адресованы "Морису Кончису, эсквайру, для мисс

Джулии и мисс Джун Холмс, Бурани, Фраксос, Греция". Штемпеля и марки

английские, современные; посланы из Дорсета.

- Прочтите какое-нибудь.

Я вынул из верхнего конверта листочек. Типографский бланк

"Эйнсти-коттедж, Серн-Эббес, Дорсет". Торопливые каракули:

Милочки, я аж запарилась с этой праздничной суматохой, а вдобавок

ввалился мистер Арнольд, ему не терпится дорисовать портрет. Кстати, звонил

догадайтесь кто - Роджер! он в Бовингтоне, напросился в гости на выходные.

До того расстроился, что вы за границей - ему никто не сказал. По мне, он

стал гораздо обходительней, а был такой надутый. И произведен в капитаны!! Я

просто не знала, чем бы его занять, и пригласила на ужин дочку Дрейтона с

братом, получилось чудесно. Билли вконец разжирел, старый Том говорит, это

трава виновата, и я попросила дочку Д. пару раз проехаться на нем, надеюсь,

вы не против...

Я заглянул в конец. Подписано: "Мама". Жюли состроила гримаску:

- Извиняюсь.

Протянула еще три письма. Первое, очевидно, от школьной коллеги -

сплетни о знакомых, об учебных мероприятиях. Второе - от подруги, которая

подписывалась "Клэр". Третье - для Джун, из лондонского банка, с

уведомлением, что "перечисленные 100 фунтов стерлингов" получены 31 мая. Я

запомнил обратный адрес: банк Баркли, Ингландслейн, Лондон С.-З. III.

Управляющего звали П. Дж. Фирн.

- И вот.

Ее паспорт. Мисс Дж. Н. Холмс.

- Что значит "Н"?

- Нилсон. Фамилия предков по материнской линии. На развороте рядом с

фотографией были указаны анкетные данные. "Профессия: учитель. Дата

рождения:

16.01.1929. Место рождения: Уинчестер."

- Отец ваш в Уинчестере служил?

- Старшим преподавателем в тамошней классической школе.

"Страна проживания: Англия. Рост: 5 ф. 8 д. Глаза: серые. Волосы:

русые. Особые приметы: на левом запястье шрам (имеет сестру-двойняшку)". В

низу страницы - образец подписи: аккуратный наклонный почерк. Я заглянул на

листки с заграничными визами. Прошлым летом дважды была во Франции, один раз

- в Италии. Разрешение на въезд в Грецию выдано в апреле; отметка о въезде

от 2 мая, через Афины. В прошлом году в Грецию не ездила. 2 мая, повторил я

про себя; значит, он уже тогда начал готовиться.

- В каком колледже вы учились?

- В Джертоне.

- Вы должны знать старую мисс Уэйнрайт. Доктора Уэйнрайт.

- По Джертону?

- Знаток Чосера. Из Ленгленда. - Она потупилась, потом, слабо улыбаясь,

подняла голову: ее на мякине не проведешь. - Простите. Ладно, вы учились в

Джертоне. А работали где?

Она назвала известную женскую классическую школу в Северном Лондоне.

- Что-то не верится.

- Почему?

- Не престижно.

- Я за престижем не гналась. Хотела жить в Лондоне. - Ткнула пальцем в

рисунок платья. - Не думайте, что это мой стиль.

- Зачем вам нужно было в Лондон?

- В Кембридже мы с Джун участвовали во множестве спектаклей. У нас

обеих была работа, но...

- А у нее какая?

- Реклама. Автор текстов. Эта среда мне не по нраву. Особенно мужчины.

- Я вас перебил.

- Я к тому, что мы с Джун не слишком-то свою работу любили. Записались

в столичную любительскую труппу "Тависток". У них маленький зал в

Кэнонбери...

- Да, я слыхал.

Я облокотился на коврик, она сидела прямо, подпираясь вытянутой рукой.

За ее спиною лизало небесную лазурь темно-синее море. Над головой шелестел в

сосновой кроне ветерок, поглаживал кожу, точно теплое течение. Ее новое,

истинное "я", простое и строгое, было упоительнее прежних. Я понял, чего мне

до сих пор недоставало: сознания, что она такая, как все, что она доступна.

- Ну, и в ноябре они поставили "Лисистрату".

- Сперва объясните, почему вам не нравилось учить детей.

- А вам нравится?

- Нет. Хотя с тех пор, как познакомился с вами - нравится.

- Не мое это... призвание, что ли. Чересчур уж суровых правил надо

придерживаться?

Я улыбнулся, кивнул:

- "Лисистрату".

- Вы, может, читали рецензия? Нет? Словом, режиссер, очень талантливый,

по имени Тони Хилл, отдал нам, мне и Джун, главную роль. Я стояла на

авансцене и декламировала текст, иногда по-гречески, а Джун изображала все

жестами. Многие газеты... ну, откликнулись, на спектакль валила театральная

публика. Не из-за нас, из-за постановки.

Порывшись в корзинке, отыскала пачку сигарет. Я дал ей прикурить,

закурил сам, и она продолжала.

- На одном из последних представлений за кулисами возник какой-то тип и

сказал, что он как театральный агент подрядился нас кое с кем познакомить. С

кинопродюсером. - Я вскинул брови, она усмехнулась. - Ага. Имя клиента он

хранил в такой тайне, что все казалось ясным и пошлым, и разговаривать не о

чем. Но через два дня мы обе получаем по огромному букету и приглашению

отобедать у Клариджа от человека, который подписался...

- Не трудитесь. Догадываюсь как.

Хмуро кивнула.

- Мы долго это обсуждали, а потом - из чистого любопытства - решили

пойти. - Пауза. - Помню, он нас ошеломил. Мы-то ожидали увидеть

какого-нибудь прощелыгу, с понтом из Голливуда. И вдруг... он производил

впечатление честного дельца. Явно очень богат, деньги, как он сказал,

вложены во множество европейских предприятий. Вручил нам визитную карточку,

адрес швейцарский, но заявил, что живет большей частью во Франции и в

Греции. Даже описал виллу и остров. До мельчайших подробностей. Все как на

самом деле... я имею в виду, зрительно.

- АО прошлом своем рассказывал?

- Мы спросили, где он поднаторел в английском. Он ответил, что в

молодости собирался стать врачом и изучал медицину в Лондоне. - Пожала

плечами. - Я понимаю, что тогда он наплел кучу околесицы, но если

сопоставить факты, о которых нам стало известно впоследствии - он все-таки,

должно быть, провел юные годы в Англии. Может, и в средней школе учился -

как-то принялся издеваться над британской системой пансионов. Ее он явно

знал не понаслышке. - Потушила сигарету. - Уверена, что в какой-то момент он

взбунтовался против власти денежного мешка. И против своего отца.

- Вы так и не выяснили...?

- При первой же встрече. Мы вежливо поинтересовались его родителями. Я

точно помню, что он ответил. "Отец мой был ничтожнейшим из смертных.

Миллионер с душой лавочника". Конец цитаты. Ничего существеннее мы из него

так и не вытянули. Правда, раз признался, что родился он в Александрии - не

отец, а сам Морис. Там процветающая греческая колония.

- Полная противоположность истории де Дюкана?

- У меня подозрение, что в этой истории рассказано об искусе, который

Морис некогда претерпел. О том, как он мог бы распорядиться отцовским

наследством.

- Я ее так и воспринял. Но вы не досказали про обед у Клариджа.

- Там все шло гладко, не подкопаешься. Он стремился произвести

впечатление образованного космополита, а не просто миллионера. Спросил, что

мы изучали в Кембридже - и это, естественно, позволило ему выказать

собственную эрудицию. Затем - современный театр, который он, видимо, знает

досконально. В курсе всех новейших европейских тенденций. Уверял, что

финансирует экспериментальную труппу в Париже. - Перевела дыхание. - Как бы

там ни было, высота его культурных запросов не подлежала сомнению. Причем до

такой степени, что неясно было, чем мы-то ему можем сгодиться. Наконец Джун

в своей обычной манере спросила об этом в лоб. После чего он объявил, что

обладает контрольным пакетом акций некой ливанской киностудии. - Серые глаза

распахнулись. - И тут. Без всякой подготовки. Совершенно неожиданно. -

Помолчала.

- Предложил нам летом сняться в главных ролях в одном фильме.

- Но вы, должно быть...

- С нами чуть истерика не сделалась. Мы ведь ждали совсем иного

предложения - того, что вычислили с самого начала. Но он сразу перешел к

условиям. - На лице ее и сейчас читалось изумление. - Тысячу фунтов каждая

получает после оформления контракта. Еще тысячу - по окончании съемок. Плюс

по сто фунтов в месяц на личные расходы. Которых, как теперь ясно, почти не

предвиделось.

- О господи. Вы хоть сколько-то получили?

- Задаток. И деньги на расходы... помните то письмо?

- Потупилась, словно боясь показаться меркантильной; разгладила ворс

коврика. - Потому-то мы сюда и угодили, Николас. Дикость какая-то. Мы ж

палец о палец не ударили, чтоб их заработать.

- И о чем был этот пресловутый фильм?

- Съемки должны были проходить тут, в Греции. Сейчас объясню. -

Искательно заглянула мне в глаза. - Не считайте нас полными растяпами. Мы не

завопили "Да!" в первый же день. Скорее наоборот. А он повел себя

безупречно. Прямо отец родной. Конечно, ничего нельзя решать с наскока, нам

нужно время, чтобы навести справки, посоветоваться с агентом - а на самом-то

деле никакого агента у нас тогда не было.

- И дальше что?

- Нас отвезли домой - в наемном "роллсе" - обдумывать свое решение. В

чердачную квартирку в Белсайз-парк, смекаете? Точно двух Золушек. Он был

очень хитер, открыто на нас не давил. Мы с ним встретились еще дважды

- или трижды. Он вывозил нас в свет. В театр. В оперу. Ни малейшей

попытки уломать нас порознь. Я столько всего пропускаю. Но вы знаете, на что

он способен, если хочет вас очаровать. Точно ему доподлинно известно, где в

жизни белое, а где черное.

- А что думали на сей счет окружающие? Ваши друзья

- и тот режиссер?

- Считали, что надо проявлять осторожность. Мы нашли себе агента. Он не

слыхал ни о Морисе, ни о бейрутской студии. Но вскоре собрал о ней сведения.

Она поставляет коммерческие ленты на арабский рынок. В Ирак и в Египет.

Морис нам так и сказал. Объяснил, что они жаждут пробиться к европейскому

зрителю. Ливанская студия согласилась финансировать картину затем лишь, чтоб

уменьшить налоговые отчисления.

- Как она называется?

- Киностудия "Полим". - Она произнесла название по буквам. - Включена в

список кинокомпаний, как его там. Биржевой реестр. Весьма уважаемая и вполне

преуспевающая, как выяснил наш агент. И контракт, когда до него дошло дело,

не вызвал подозрения.

- А Морис не мог подкупить агента?

Вздохнула.

- Нам это приходило в голову. Но, думаю, подкуп тут был ни к чему.

Дело, видимо, в деньгах. Деньги лежали в банке, рукой подать. Они-то не

поддельные. Нет, мы понимали, что рискуем. Другой вопрос, если б речь шла об

одной из нас. Но мы же вдвоем. - Пытливо взглянула на меня исподлобья. - Вы

вообще верите тому, что я рассказываю?

- А что, зря?

- Похоже, я не слишком доходчиво объясняю.

- Очень доходчиво.

Но она бросила на меня еще один взгляд, сомневаясь, верно ли я понимаю

причины их явного лопоушества; и опустила глаза.

- Был и другой момент. Греция. Я ведь изучала классику. И всю жизнь

мечтала сюда попасть. Устоять было невозможно. Морис твердо обещал, что

между съемками мы все вокруг объездим. И сдержал слово. Знаете, здесь - это

здесь, а остальное было сплошным праздником. - Она снова смутилась, поняв,

что для меня-то тут никаких праздников не предвидится. - У него сказочная

яхта. Там чувствуешь себя принцессой.

- А ваша мать?

- О, Морис и это учел. Когда она приехала в Лондон нас навестить,

настоял на встрече. Запудрил ей мозги своей обходительностью. - Горькая

усмешка. - И богатством.

- Она знает о том, что происходит?

- Мы пишем ей, что продолжаем репетировать. Незачем ее волновать. -

Состроила рожицу. - Психовать без толку она горазда.

- А фильм?

- Экранизация повести на народном греческом, фамилия писателя -

Теодоритис, вы о нем слыхали? "Сердца трех"? - Я покачал головой. - На

английский, очевидно, эта повесть не переведена... Написана в начале

двадцатых. Там про двух англичанок, кажется, дочерей британского посла в

Афинах, хотя в книге они не двойняшки, во время первой мировой в выходной

день они отправляются на остров и...

- Одну из них, случайно, не Лилией Монтгомери кличут?

- Нет, слушайте дальше. Так вот, остров. Там они знакомятся с греческим

литератором - он поэт, болен туберкулезом, одной ногой в могиле... и он

влюбляется в сестер по очереди, а они в него, все страшно несчастны, а чем

кончается, можете сами догадаться. На самом деле повесть не такая уж

дурацкая. В ней есть аромат эпохи.

- Вы ее прочли?

- Кое-как. Она довольно короткая.

- Ксерете кала та неа элиника? - спросил я по-гречески.

На народном, гораздо более беглом и правильном, нежели мой собственный,

она ответила, что изучала и начатки новогреческого, хотя древнегреческий

похож на него куда меньше, чем принято считать; и гордо посмотрела на меня.

Я почтительно притронулся рукой ко лбу.

- Он и сценарий нам в Лондоне показал.

- По-английски?

- Он намеревался сделать два варианта картины. Греческий и английский.

С параллельным дубляжем. - Дернула плечиком. - Сценарий был составлен вполне

профессионально. Отличная уловка, дабы усыпить нашу бдительность.

- Каким же образом...

- Подождите-ка. Вот вам еще доказательства.

Пошарила в сумке, изогнула талию так, чтоб видеть выражение моего лица.

Вытащила бумажник; достала оттуда две газетных вырезки. На первой обе

сестры, в плащах и шерстяных шапочках, заливались смехом на фоне лондонской

улицы. Я узнал газету по шрифту, но к вырезке была приклеена еще и серая

карточка информационного бюро: "Ивнинг стандард", 8 января 1953". Под фото -

заметка:

Дата добавления: 2015-10-16