Вернусь пятницу тчк останусь три дня тчк шесть, вечера аэропорту тчк 6 страница

Лежа рядом с ней, я взялся описывать то, что произошло в Бурани.

Древние греки утверждали: проведший ночь на Парнасе либо обретает

вдохновение, либо лишается рассудка; и со мной, без сомнения, случилось

последнее; чем дольше я говорил, тем больше понимал, что лучше бы

помолчать... но меня подгоняла любовь с ее жаждой открытости. Для признания

я выбрал самый неудачный момент из всех возможных, и, как многие, кто с

детства привык кривить душой, переоценил сочувствие, возбуждаемое в

собеседнике неожиданной искренностью... но меня подгоняла любовь с ее тоской

по пониманию. И Парнас сыграл свою роль, его греческий дух; ложь тут

выглядела болезненным изощреньем.

Конечно, ее прежде всего интересовало, почему до сих пор я выдумывал

столь неуклюжие отговорки, но я не спешил поведать, чем притягивает меня

вилла сильнее всего, пока Алисон не ощутит своеобразие тамошней атмосферы. О

Кончисе я вроде бы рассказывал по порядку, но вышло, что какие-то важные

детали до поры приходилось опускать.

- Не то чтоб я воспринимал все это всерьез, как ему бы хотелось.

Впрочем после сеанса гипноза не знаю, что и думать. Понимаешь, когда он

рядом, в нем чувствуется некая сила. Не то чтоб сверхъестественная. Не могу

объяснить.

- Похоже, все это специально подстроено.

- Пусть так. Но почему я? Откуда он знал, что я приеду на остров? Я для

него ничего не значу, он обо мне явно невысокого мнения. Как о личности. Все

время высмеивает

- И все-таки не соображу... - Но вдруг сообразила. Взглянула на меня. -

Там есть кто-то еще.

- Милая Алисон, ради бога, постарайся понять. Выслушай.

- Слушаю. - Но смотрела она в сторону. И я наконец рассказал ей.

Убеждал, что нет там ничего плотского, чисто духовный интерес.

- Так уж и духовный.

- Элли, ты не представляешь, как я себя эти дни кляну Раз десять

пробовал все тебе рассказать. Мне вообще нет резона испытывать к ней

интерес. Ни духовный, ни телесный. Еще месяц, еще три недели назад я не

поверил бы, что такое может случиться. Не понимаю, что я в ней нашел.

Честное слово. Знаю только, что околдован, покорен всем, что там происходит.

Она - лишь кусочек этого. Что-то совершенно невероятное. И я... в этом

участвую. - Никакой реакции. - Мне нужно вернуться туда. Не бросать же

работу. У меня столько обязанностей, они сковывают по рукам и ногам.

- А девушка? - склонив лицо, она срывала метелки с былинок.

- Не бери в голову. Честно. Она - лишь малая часть.

- Что ж ты тогда выпендривался?

- Пойми, я сам не знаю, что со мной.

- Она красивая?

- Если б я хотел от тебя отделаться, это можно было устроить гораздо

проще.

- Она красивая?

-Да.

- Очень красивая.

Я промолчал. Она закрыла лицо ладонями. Я погладил ее по теплому плечу.

- Она совсем не похожа на тебя. Не похожа на современную девушку.

Трудно объяснить. - Она отвернулась. - Алисон.

- Веду себя, как... - Не договорила.

- Ну, не смеши людей.

- Что-что?!

Тяжелая пауза.

- Послушай, я изо всех сил, первый раз за свою гнусную жизнь, пытаюсь

быть честным. Да, я виноват. Познакомься я с ней завтра, сказал бы: иди

гуляй, я люблю Алисон, Алисон любит меня. Но я встретил ее две недели назад.

И увижусь снова.

- И не любишь Алисон. - Она смотрела мимо меня. - Или любишь, пока не

подвернется какая-нибудь посимпатичней.

- Глупости.

- А я и есть глупая. Одни глупости, что на уме, что на языке. Я дура

набитая. - Встала на колени, набрала воздуха. - И что теперь? Сделать

книксен и удалиться?

- Я сам понимаю, что запутался.

- Запутался! - фыркнула она.

- Зарвался.

- Вот это вернее.

Мы замолчали. Мимо, кренясь и виляя, пропорхали две сплетшиеся тельцами

желтые бабочки.

- Я просто хотел, чтоб ты обо мне все знала.

- Я о тебе все знаю.

- Если б действительно знала, с самого начала отшила бы.

- И все-таки - знаю.

И вперилась в меня холодным серым взглядом; я отвел глаза. Встала,

пошла к воде. Безнадежно. Не успокоишь, не уговоришь. Никогда не поймет. Я

оделся и, отвернувшись, в молчании ждал, пока оденется она.

Приведя себя в порядок, сказала:

- И, ради бога, ни слова больше. Это невыносимо.

В пять мы выехали из Араховы. Я дважды пробовал возобновить разговор,

но она меня обрывала. Все, что можно было сказать, сказано; всю дорогу она

сидела молча, чернее тучи.

У переезда в Дафни мы были в половине девятого; последние лучи заката

над янтарно-розовой столицей, далекие самоцветы раннего неона в Синтагме и

Оммонье. Вспомнив, где мы были вчера в это же время, я взглянул на Алисон.

Она подкрашивала губы. Может, выход все-таки есть: отвезу ее в нашу

гостиницу, займусь с ней любовью, движениями чресел внушу, что люблю ее... и

правда: пусть убедится, что ради меня стоило бы помучиться, и прежде и

впредь. Я понемногу заговорил об афинских достопримечательностях, но

отвечала она односложно, через силу, и я умолк, чтоб не позориться. Розовый

свет сгустился до фиолетового, и вскоре настала ночь.

По прибытии в пирейскую гостиницу - я забронировал номера до нашего

возвращения - Алисон сразу поднялась наверх, а я отогнал машину в гараж. На

обратном пути купил у цветочника дюжину красных гвоздик. Отправился прямо к

ее номеру, постучал. Стучать пришлось раза три; наконец она открыла. Глаза

красные от слез.

- Я тут цветов принес.

- Забери свои подлые цветы.

- Слушай, Алисон, жизнь продолжается.

- Да, только любовь закончилась.

- Зайти не пригласишь? - выдавил я.

- С какой стати?

Комната за ее спиной, в проеме полуоткрытой двери, была погружена в

темноту. Выглядела Алисон ужасно; маска непреклонности; острое страдание.

- Ну впусти, поговорить надо.

- Нет.

- Пожалуйста.

- Уходи.

Я оттолкнул ее, вошел, прикрыл дверь. Она наблюдала за мной, прижавшись

к стене. Глаза блестели в свете уличных фонарей. Я протянул ей букет. Она

схватила его, подошла к окну и швырнула во мглу - алые лепестки, зеленые

стебли; замерла у подоконника, спиной ко мне.

- Эта история - все равно что книга, которую дочитал до середины. Не

выбрасывать же ее в урну.

- Лучше меня выбросить.

Я подошел сзади и обнял ее за плечи, но она сердито высвободилась.

- На хер иди. На хер.

Я сел на кровать, закурил. Снизу, из динамика кафе, размеренно зудела

македонская народная мелодия; но мы с Алисон были словно отъединены от

окружающего какой-то обморочной пеленой.

- Когда я ехал сюда, понимал, что видеться с тобой не надо. В первый

вечер и весь вчерашний день твердил себе, что больше не питаю к тебе нежных

чувств. Не помогло. Потому я и рассказал. Да, не к месту. Не вовремя. -

Казалось, она не слушает; я выложил последний козырь. - Рассказал, а мог бы

и не рассказывать. Продолжал бы водить тебя за нос.

- Не меня ты водил за нос.

- Послушай...

- И что это за выражение - "нежные чувства"? - Я молчал. - Господи, да

ты не только любить боишься. У тебя и слово-то это произнести язык не

поворачивается.

- Я не знаю, что оно означает.

Крутанулась на месте.

- Так я тебе объясню. Любить - это не только то, о чем я тебе тогда

написала. Не только идти по улице и не оборачиваться. Любить - это когда

делаешь вид, что отправляешься на службу, а сама несешься на вокзал. Чтобы

преподнести тебе сюрприз, поцеловать, что угодно, - напоследок; и тут я

увидела, как ты покупаешь журналы в дорогу. Меня бы в то утро ничто не

смогло рассмешить. А ты смеялся. Как ни в чем не бывало болтал с киоскером и

смеялся. Вот когда я поняла, что значит любить: видеть, как тот, без кого ты

жить не можешь, с прибаутками от тебя уматывает.

- Почему ж ты не...

- Знаешь, что я сделала? Потащилась прочь. И весь растреклятый день

лежала калачиком в нашей постели. Но не из любви к тебе. От злости и стыда,

что люблю такого.

- Если б я знал!

Отвернулась.

- "Если б я знал". Господи Иисусе! - Воздух в комнате был

наэлектризован яростью. - И еще. Вот ты говоришь, любовь и секс - одно и то

же. Так вот что я тебе скажу. Кабы я только об этом заботилась, бросила бы

тебя после первой же ночи.

- Прости, что не угодил.

Посмотрела на меня, вздохнула, горько усмехнулась.

- Господи, теперь он обиделся. Я ж имею в виду, что любила тебя за то,

что ты - это ты. А не за размеры члена. - Снова вперилась в ночь. - Да нет,

в постели у тебя все нормально. Но у меня...

Молчание.

- У тебя бывали и получше.

- Да не в этом же дело. - Прислонилась к спинке кровати, глядя на меня

сверху вниз. - Похоже, ты настолько туп, что даже не понимаешь, что совсем

не любишь меня. Что ты - мерзкий надутый подонок, который и помыслить не

может, что в чем-то неполноценен - наоборот, поперек дороги не становись.

Тебе ж все до лампочки, Нико. Там, в глубине-то души. Ты так устроился, что

тебе все нипочем. Натворишь что-нибудь, а потом скажешь: я не виноват. Ты

всегда на коне. Всегда готов к новым подвигам. К новым романам, черт их

раздери.

- Умеешь ты извратить...

- Извратить! Силы небесные, от кого я это слышу? Да ты сам-то сказал

хоть раз слово в простоте?

Я повернул к ней голову:

- То есть?

- Весь этот треп о чем-то таинственном. Думаешь, я на него клюнула?

Познакомился на острове с девушкой и хочешь ее трахнуть. Вот и все. Но это,

понятное дело, пошло, грубо. И ты распускаешь слюни. Как всегда. Обвешался

этими слюнями, весь такой безупречный, мудрец великий - "я должен пережить

это до конца"! Всегда извернешься. И рыбку съешь, и... Всегда...

- Клянусь... - Но тут она метнулась в сторону, и я замолчал. Принялась

мерить комнату шагами. Я нашел еще аргумент. - То, что я не собираюсь на

тебе - и вообще ни на ком - жениться, не значит, что я тебя не люблю.

- Вот я как раз вспомнила. Ту девочку. Ты думал, я не замечу. Та

девочка с чирьем. Как ты взбесился! Алисон демонстрирует, как она любит

детей. Проявляет инстинкт материнства. Так вот, чтоб ты знал. Это и был

инстинкт материнства. На секундочку, когда она улыбнулась, я представила

себе. Представила, что у меня твой ребенок, и я обнимаю его, и все мы

вместе. Жуть, да? У меня тяжелый случай этой грязной, отвратной, вонючей

штуки под названием любовь... Господи, да сифилис по сравнению с ней -

цветочки... И ведь я еще по испорченности, по неотесанности, по дебильности

своей набралась хамства приставать к тебе со...

- Алисон.

Судорожный вздох; комок в горле.

- Я, как только увидела тебя в аэропорту, поняла. Для тебя я всегда

останусь потаскухой. Австралийской девкой, которая делала аборт. Не женщина,

а бумеранг. Бросаешь ее, а в следующую субботу она тут как тут и хлеба не

просит.

- Может, хватит бить ниже пояса?

Она закурила. Я подошел к окну, а она продолжала говорить от двери,

через весь номер, мне в спину:

- Осенью, ну, прошлой... я и подумать боялась тогда. И подумать

боялась, что любовь к тебе в разлуке ослабнет. Она разгоралась все ярче и

ярче. Черт знает почему, ты был мне ближе, чем кто бы то ни было прежде.

Черт знает почему. Хоть ты и пижонский англик. Хоть и помешан на высшем

обществе. Я так и не смирилась с твоим отъездом. Ни Пит, ни еще один мне не

помогли. Всю дорогу - идиотская, девчачья мечта: вот ты мне напишешь... Я в

лепешку разбилась, но устроила себе трехдневный перерыв. А в эти дни из кожи

лезла. Даже когда поняла, - господи, как хорошо поняла! - что тебе со мной

просто скучно.

- Неправда. Мне не было скучно.

- Ты все время думал о той, с Фраксоса.

- Я тоже тосковал по тебе. В первые месяцы - нестерпимо.

Вдруг она зажгла свет.

- Повернись, посмотри на меня. Я повиновался. Она стояла у двери, все в

тех же джинсах и темно-синей кофточке; вместо лица - бледно-серая маска.

- У меня кое-что отложено. Да и ты не совсем уж нищий. Скажи только

слово, и завтра я уволюсь. Поеду к тебе на остров. Я говорила - домик в

Ирландии. Но я куплю домик на Фраксосе. Выдержишь? Выдержишь эту тяжкую ношу

- жить с той, которая любит тебя."

Подло, но при словах "домик на Фраксосе" я почувствовал дикое

облегчение: она ведь не знает о приглашении Кончиса.

- Или?

- Можешь отказаться.

- Ультиматум?

- Не юли. Да или нет?

- Алисон, пойми...

- Да или нет?

- Такие вещи с наскока...

Чуть жестче:

- Да или нет?

Я молча смотрел на нее. Печально покривившись, она ответила вместо

меня:

- Нет.

- Просто потому, что...

Она подбежала к двери и распахнула ее. Я был зол, что дал завлечь себя

в эту детскую ловушку, где выбираешь "или - или", где из тебя бесцеремонно

вытягивают обеты. Обошел кровать, выдрал дверную ручку из ее пальцев,

захлопнул дверь; потом схватил Алисон и попытался поцеловать, шаря по стене

в поисках выключателя. Комнату снова заполнил мрак, но Алисон вовсю

брыкалась, мотая головой из стороны в сторону. Я оттеснил ее к кровати, и мы

рухнули туда, сметя с ночного столика лампу и пепельницу. Я был уверен, что

она уступит, должна уступить, но вдруг она заорала, да так, что крик

заполнил всю гостиницу и эхом отдался в портовых закоулках.

- ПУСТИ!

Я отшатнулся, г она замолотила по мне кулаками. Я сжал ее запястья.

- Ради бога.

- НЕНАВИЖУ!

- Заткнись!

Повернул се на бок и прижал. Из соседнего номера застучали в стенку.

Снова леденящий вопль.

- НЕНАВИЖУ!

Закатил ей пощечину. Она бурно разрыдалась, ерзая по одеялу, биясь

головой о спинку кровати, выталкивая из себя обрывки фраз вперемежку с

плачем и судорожными вздохами.

- Оставь меня в покое... оставь в покое... говно... ферт деручий... -

Взрыв стенаний, плечи вздернуты. Я встал и отошел к окну.

Она принялась бить кулаками по прутьям, точно слова уже не помогали. В

тот миг я ненавидел ее; что за невыдержанность, что за истерика. Внизу, в

моем номере, завалялась бутылка виски, которую она подарила мне в честь

нашей встречи.

- Слушай, я пойду принесу тебе выпить. Кончай завывать.

Нагнулся над ней. Она все барабанила по прутьям. Я направился к двери,

помедлил, оглянулся и вышел в коридор. Трое греков - мужчина, женщина и еще

мужчина, постарше - стояли на пороге своей комнаты через две от меня,

пялясь, точно перед ними явился убийца. Я спустился к себе, откупорил

бутылку, глотнул прямо из горлышка и вернулся наверх.

Дверь была заперта. Троица продолжала наблюдение; под их взглядами я

толкнул дверь, постучал, снова толкнул, постучал, позвал ее.

П от, что постарше, приблизился.

Что-нибудь случилось?

Я скорчил рожу и буркнул: жара.

Он механически повторил, чтоб услышали остальные. А-а, жара, сказала

женщина, словно это все объясняло. Они не двигались с места.

Я предпринял еще один заход; прокричал ее имя сквозь толщу дерева. Ни

звука. Пожал плечами специально для греков и стал спускаться. Через десять

минут вернулся; в течение часа возвращался раза четыре или пять; но дверь, к

моему тайному облегчению, была заперта.

Разбудили меня, как я и просил, в восемь; я живо оделся и побежал к

ней. Постучал; нет ответа. Нажал на ручку - дверь открылась. Кровать не

застелена, но Алисон и все ее вещи исчезли. Я бросился к конторке портье. За

ней сидел очкастый старичок, смахивающий на кролика - папаша владельца

гостиницы. Он бывал в Америке и неплохо изъяснялся по-английски.

- Вы не в курсе, девушка, с которой я вчера был - она что, уже уехала?

- А? Да. Уехала.

- Когда?

Он посмотрел на часы.

- Почти час уже. Оставила вот это. Сказала отдать вам, когда

спуститесь.

Конверт. Нацарапано мое имя: Н. Эрфе.

- Не сказала, куда отправилась?

- Только оплатила счет и съехала. - По его лицу я понял, что он слышал

- или ему сообщили, - как она вчера кричала.

- Мы ж договорились, что я заплачу.

- Я говорил ей. Я объяснял.

- Проклятье.

Он пробубнил мне вдогонку:

- Эй! Знаете, как в Штатах говорят? Не свет клином сошелся. Слышали

такую пословицу? Не свет клином сошелся.

В номере я вскрыл письмо. Торопливые каракули; в последний момент

решила высказаться.

Представь, что вернулся на свой остров, а там - ни старика, ни девушки.

Ни игрищ, ни мистических утех. Дом заколочен.

Все кончено, кончено, кончено.

Около десяти я позвонил в аэропорт. Алисон еще не появлялась и не

появится до лондонского рейса - самолет отбывает в пять. В половине

двенадцатого, перед тем, как подняться на пароход, я позвонил еще раз; тот

же ответ. Пока судно, набитое школьниками, отчаливало, я всматривался в

толпу родителей, родственников и зевак. Мне пришло в голову, что она явится

проводить меня; но если и пришла, то напоказ себя не выставила.

Безотрадный индустриальный ландшафт Пирея остался позади, и пароход

повернул к югу, держа курс на знойно-синюю верхушку Эгины. Я побрел в бар и

Заказал большую порцию узо; детей сюда не допускали, и можно было отдохнуть

от их гомона. Хлебнув неразбавленного пойла, я произнес про себя скорбный

тост. Я выбрал свой путь; путь трудный, рискованный, поэтичный, и никто мне

его не заступит; впрочем, тут в ушах зазвучал горький голос Алисон:

"...Поперек дороги не становись".

Кто-то плюхнулся на стул рядом. Димитриадис. Хлопнул в ладоши, подзывая

бармена.

- Угостите меня, развратный вы англичанин. Сейчас расскажу, до чего

веселые выходные у меня выдались.

Представь, что вернулся на свой остров, а там... Во вторник эта фраза

назойливо звучала в моих ушах; весь день я пытался поставить себя на место

Алисон. Вечером сочинил ей длинное письмо, и не одно, но так и не сумел

сказать того, что сказать хотелось: что обошелся с ней гнусно, однако иначе

обойтись не мог. Будто спутник Одиссея, обращенный в свинью, я не в силах

был преодолеть свою новую натуру. Порвал написанное в клочья. Я не нашел

мужества признаться, что околдован и при этом, как ни дико, вовсе не желаю,

чтоб меня расколдовали.

Я с головой ушел в преподавание: неожиданно выяснилось, что оно

наполняет жизнь хоть каким-то смыслом. В среду вечером, вернувшись к себе

после уроков, я обнаружил на столе записку. Мгновенно взмок. Я сразу узнал

этот почерк. "С нетерпением ждем вас в субботу. Если до той поры не пришлете

никакой весточки, буду считать, что приглашение принято. Морис Кончис". В

верхнем углу пометка:

"Среда, утро". Невероятное облегчение, пылкий восторг; все, что я

натворил за время каникул, показалось если не благом, то неизбежным злом.

Отложив непроверенные тетради, я выбежал из школы, поднялся на

водораздел и, стоя на этом привычном наблюдательном пункте, долго впивал

взглядом крышу Бурани, южную половину острова, море, горы - близкие

очертания сказочной страны. Меня переполняло уже не жгучее желание

спуститься и подглядеть, как на прошлой неделе, но стойкая взвесь надежды и

веры, чувство вновь обретенного баланса. Я, как прежде, принадлежал им, а

они - мне.

Трудно поверить, но, размякнув от счастья, на обратном пути я вспомнил

об Алисон и почти пожалел, что той так и не удалось познакомиться со своей

соперницей. Прежде чем взяться за тетради, я набросал ей вдохновенное

послание.

Милая Элли, человек просто не способен сказать кому-то: "Пожалуй,

неплохо бы тебя полюбить". Понимаю, что для любви к тебе у меня тысяча

причин, ведь, как я пытался тебе растолковать, по-своему, пусть по-уродски,

я все-таки люблю тебя. На Парнасе было чудесно, не думай, что для меня это

ничего не значит, что меня только секс интересует и что я забуду, что

произошло между нами. Всем святым заклинаю, давай сохраним это в себе. Знаю,

прошлого не вернуть. Но несколько мгновений - там, у водопада - никогда не

потускнеют, сколько бы раз мы ни любили.

Письмо успокоило мою совесть, и утром я его отправил. Последняя фраза

вышла слишком пышной.

В субботу, в десять минут четвертого, я шагнул в ворота Бурани и сразу

увидел Кончиса, идущего по дороге мне навстречу. Он был в черной рубашке,

брюках защитного цвета, темно-коричневых туфлях и застиранных зеленых

носках. Вид он имел озабоченный, точно спешил скрыться до моего прихода. Но,

заметив меня, приветственно вскинул руку. Мы остановились посреди дороги, в

шести футах друг от друга.

- Привет, Николас.

- Здравствуйте.

Знакомо дернул головой.

- Как отдохнули?

- Так себе.

- Ездили в Афины?

Я приготовил ответ заблаговременно. Гермес или Пэтэреску могли сообщить

ему, что я уезжал.

- Моя подруга не смогла прилететь. Ее перевели на другой рейс.

- О! Простите. Я не знал.

Пожав плечами, я прищурился.

- Я долго думал, стоит ли сюда возвращаться. Раньше меня никто не

гипнотизировал.

Улыбнулся, догадавшись, что я имею в виду.

- Вас же не заставляли, сами согласились.

Криво улыбнувшись в ответ, я вспомнил, что здесь каждое слово следует

понимать в переносном смысле.

- За последний сеанс спасибо.

- Он же и первый. - Моя ирония его рассердила, в голосе зазвучал

металл. - Я врач и следую клятве Гиппократа. Если б мне и понадобилось

допрашивать вас под гипнозом, я сперва спросил бы у вас разрешения, не

сомневайтесь. Кроме всего прочего, этот метод весьма несовершенен. Есть

множество свидетельств тому, что и под гипнозом пациент способен лгать.

- Но я слышал, мошенники заставляют...

- Гипнотизер может склонить вас к глупым или неадекватным поступкам. Но

против супер-эго он бессилен, уверяю вас.

Я выдержал паузу.

- Вы уходите?

- Весь день писал. Надо проветриться. И потом, я надеялся вас

перехватить. Кое-то ждет вас к чаю.

- Как прикажете себя вести?

Обернулся в сторону дома, взял меня за руку и не спеша направился к

воротам.

- Больная растеряна. Она не может скрыть радость, что вы возвращаетесь.

Но и злится, что я узнал вашу с ней маленькую тайну.

- Какую еще маленькую тайну?

Посмотрел исподлобья.

- Гипнотерапия входит в курс ее лечения, Николас.

- С ее согласия?

- В данном случае - с согласия родителей.

- Вот как.

- Я знаю, в настоящий момент она выдает себя за актрису. И знаю,

почему. Чтобы вам угодить.

- Угодить?

- Как я понял, вы обвинили се в лицедействе. И она с готовностью

подтверждает ваше обвинение. - Похлопал меня по плечу. - Но я ее озадачил.

Сообщил, что о ее новой личине мне известно. И известно без всякого гипноза.

Из ваших уст.

- Теперь она не поверит ни одному моему слову.

- Она никогда вам не доверяла. Под гипнозом призналась, что с самого

начала заподозрила в вас врача, моего ассистента.

Я припомнил се сравнение со жмурками: тебя кружат с завязанными

глазами.

- И не зря заподозрила. Вы же просили меня о... помощи.

Торжествующе воздел палец.

- Именно. - Казалось, он поощрял сметливого ординатора и, точно

королева в сказке Льюиса Кэрролла, в упор не видел моего замешательства. - А

следовательно, теперь вы должны завоевать ее доверие. Соглашайтесь с любым

наветом в мой адрес. Разоблачайте меня как обманщика. Но будьте настороже.

Она может заманить вас в ловушку. Осаживайте ее, если она зайдет слишком

далеко. Не забывайте, что личность ее расщеплена на несколько частей, одна

из которых сохраняет способность к разумным суждениям и не раз обводила

вокруг пальца тех врачей, кто лечит манию методом доведения до абсурда. Вы

обязательно услышите, что я ее всюду преследую. Она попытается переманить

вас на свою сторону. Сделать союзником в борьбе против меня. Я еле

сдерживался, чтобы не прикусить губу.

- Но раз доказано, что она никакая не Лилия...

- Это уже пройденный этап. Теперь я - миллионер-сумасброд. А они с

сестрой - начинающие актрисы, которых я залучил в свои владения - она,

конечно, изобретет какой-нибудь несусветный предлог - с целями, которые, как

она, видимо, попробует вас убедить, весьма далеки от благих. Скажем, ради

преступных плотских утех. Вы потребуете улик, доказательств... - Махнул

рукой, словно моя задача уже не нуждалась в подробных разъяснениях.

- А если она повторит прошлогоднюю уловку - попросит меня вызволить ее

отсюда?

Быстрый повелительный взгляд.

- Вы должны немедля сообщить об этом мне. Но вряд ли она отважится.

Митфорд преподал ей хороший урок. И помните, с какой бы очевидностью она ни

демонстрировала вам свое доверие, оно притворно. Ну и, естественно, стойте

на том, что ни словом не намекнули мне, что именно произошло между вами две

недели назад.

Я улыбнулся.

- О, естественно.

- Вы, конечно, понимаете, куда я клоню. Бедняжка должна осознавать свои

истинные проблемы по мере того, как перед ней раскрывается вся

искусственность ситуации, которую мы здесь совместными силами создали. В тот

самый миг, когда она замрет и скажет: "Это не реальность. Тут все

перевернуто с ног на голову" - в тот самый миг она сделает первый шажок к

выздоровлению.

- Велики ли шансы на это?

- Невелики. Но не равны нулю. Особенно если вы правильно сыграете свою

роль. Да, она вам не доверяет. Но вы ей симпатичны.

- Буду стараться изо всех сил.

- Благодарю. Я очень надеюсь на вас, Николас. - Протянул руку. - Я рад,

что вы вернулись.

И каждый из нас пошел своей дорогой, но я вскоре обернулся, чтобы

посмотреть, куда он направляется. Несомненно, на пляж, к Муце. Не похоже

было, что он прогуливался для поддержания тонуса. Скорее вел себя как

человек, спешащий с кем-то встретиться, что-то устроить. Я вновь потерял

ориентировку. По пути сюда, после долгих и бесплодных размышлений, я решил,

что ни ему, ни Жюли доверять не стоит. Но теперь поклялся, что глаз с нее не

спущу. Старик кумекает в психиатрии, владеет техникой гипноза - все это

доказано на практике, а ее россказни о себе не подтверждаются сколько-нибудь

весомыми фактами. Возрастала и вероятность того, что они сговорились и

сообща водят меня за нос; в этом случае она такая же Жюли Холмс, как Лилия

Монтгомери.

Я выбрался из леса и пересек гравийную площадку, не встретив ни души.

Взлетел по ступеням и крадучись вышел на крупную плитку центральной

колоннады.

Она стояла в одном из проемов, лицом к морю, на рубеже солнца и тени; и

одета была - я мог это предвидеть, но все-таки опешил - на современный

манер. Темно-синяя блузка с короткими рукавами, белые пляжные брюки с

красным ремешком, босая, волосы распущены - такие девушки часто красуются на

террасах фешенебельных средиземноморских гостиниц. Тут же выяснилось, что в

обычном костюме она столь же привлекательна, как и в маскарадном;

воздействие ее женских чар без реквизита ничуть не ослабло.

Она обернулась мне навстречу, и в пространстве меж нами повисло

неловкое, подозрительное молчание. Она, кажется, слегка удивилась, точно уже

подумала, что я не появлюсь, а теперь обрадовалась, но сразу взяла себя в

руки. Похоже, перемена костюма вселила в нее некоторую неуверенность, и она

ждала, как я отреагирую на ее новый облик - словно женщина, примеряющая

платье в присутствии мужчины, которому предстоит за это платье заплатить.

Она опустила глаза. Я, со своей стороны, никак не мог избавиться от образа

Алисон и всего, что случилось на Парнасе; трепет измены, мимолетное

раскаяние. Мы застыли в двадцати футах друг от друга. Затем она снова

взглянула на меня, стоявшего как столб с походной сумкой в руке. С ней

Дата добавления: 2015-10-16