Часть третья 1929 1 страница

Мона только что решила, что готова к побегу. Ей лишь нужно было выбрать подходящий момент.

Ее мрачный взгляд блуждал по заполненным людьми улицам Парижа, которые проносились за стеклом их лимузина, направляющегося к вокзалу. Она разглядывала пешеходов на тротуарах, затем обернулась, чтобы рассмотреть замершую на минуту процессию из блестящих на солнце лимузинов. Мона ехала вместе с матерью в первой машине, в следующей была Сати, индианка – няня Моны, личный секретарь леди Роуз и маленькая африканская девочка по имени Нджери. Еще две машины, заполненные многочисленным багажом и коробками с покупками Роуз, с сидящими в них двумя служанками, следовали за ними. Все вместе эти блестящие черные машины с задернутыми занавесками на окнах, скрывающими пассажиров от посторонних взглядов, представляли собой редкое зрелище. Весь кортеж направлялся к площади Согласия.

Мона чувствовала, как тяжело у нее на душе. За эти восемь недель, проведенных в Париже, преимущественно в стенах отеля «Георг V», потому что шум и толпа раздражали Роуз, Мона так и не смогла отговорить свою мать от поездки в Суффолк. Теперь же они направлялись на вокзал, где должны были пересесть на паром, который доставит их в Англию. Мону оставят там.

Какой же это отвратительный город с гротескными зданиями и обнаженными статуями, странными мостами, переброшенными через холодную широкую реку. Первый взгляд на Париж ужаснул Мону. Она никогда прежде не видела такого множества людей, никогда не слышала такого шума. Небо едва проглядывало в разрывах между крышами. Это напоминало ей ульи, которые делало племя Вакамбы. Все в Париже куда-то спешили. Люди торопливо бежали по тротуарам с поднятыми воротниками, их лица были покрасневшими и измученными. Они перебегали с одной стороны улицы на другую, шли по асфальту от одной каменной стены к другой. Здесь не было ничего природного, естественного, все было спланированным и организованным. Из окон и дверей домов раздавались звуки джаза, дико разряженные американские девушки приглашали своих кавалеров посидеть в уличных кафе, демонстрировали всем свои сигареты и шелковые чулки. Мона хотела вернуться домой, назад в Белладу, в миссию тети Грейс. Ей хотелось снова свободно носиться, сбросить с себя эти ужасные тряпки, которые мать купила ей в каком-то месте, которое называлось салоном. Она мечтала вновь оказаться рядом с друзьями – Гретхен Дональд и Ральфом, которому было уже четырнадцать лет и который был так хорош собой, что Мона по уши влюбилась в него.

Почему, почему ей надо уехать из Кении?

– Мама, – она бросила пробный шар.

Роуз не подняла головы и не оторвалась от романа Скотта Фицджеральда, который читала в этот момент.

– Да, дорогая?

– Не могли бы мы на некоторое время отказаться от этого? Пока я немного не подрасту?

– Ты будешь в восторге от интерната, дорогая. Лично я была в восторге, – мягко улыбнулась Роуз.

– Но почему я должна ходить в школу-интернат в Англии? Почему я не могу ходить в школу-интернат в Найроби?

– Я уже объясняла тебе это, дорогая. Мы хотим нечто лучшее, чем интернат в Найроби. Ты дочь графа, ты должна получить достойное образование, которое будет соответствовать твоему статусу.

– Но Гретхен и Ральф ходят туда!

Роуз отложила в сторону книгу и улыбнулась дочери. Бедный ребенок! В десять лет вряд ли можно ожидать от нее понимания.

– Ты должна быть воспитанной. Как настоящая леди, Мона. Гретхен Дональд станет женой фермера. А это большая разница.

«Но я не хочу становиться леди! Я хочу жить в Белладу и выращивать кофе!» – хотелось закричать Моне. Она знала подлинную причину, из-за которой ее везли в Англию: родители не любят ее.

– Мамочка, обещаю тебе, я буду хорошо вести себя, всегда делать то, что мне говорят, обращать внимание на уроки, и я больше не буду сердить тебя и папочку!

Роуз с удивлением взглянула на нее.

– Что такое? Мона, дорогая, кто внушил тебе такие глупые представления? Школа-интернат – это не наказание. Ты должна радоваться тому, что едешь туда!

Она подняла руку, и Мона подумала, что мама хочет коснуться ее. Но этот жест был направлен только на то, чтобы поправить вуаль, скрывающую глаза Роуз. Книга снова очутилась в руках мамы, которая опять с головой ушла в чтение.

Мона шмыгнула носом. Она не могла вспомнить, чтобы родители когда-нибудь гладили ее или похлопывали по плечу. Она всегда пребывала в окружении нянек, которые возвращались в Англию или находили себе мужа в Кении. Потом на смену им пришли гувернантки, бесконечная череда молодых женщин, которым быстро становилось скучно жить в полной изоляции в Белладу. Вот почему Роуз наконец отказалась от них и наняла Сати, первую няню-индуску для Моны. Няни, компаньонки из африканок или индианок были общепринятым явлением в Кении, потому что там для этих целей трудно было найти англичанок. Тривертоны были последними, кто еще сопротивлялся этому обычаю. Теперь постоянной компанией для Моны стала молодая девушка из Бомбея, которая носила яркие сари и пользовалась тяжелыми насыщенными пряными духами, которая была единственной, кто проявлял к Моне хоть какое-то подобие ласкового участия.

Когда они прибыли на вокзал, люди вокруг останавливались, замирали и разглядывали элегантную и загадочную даму, выходившую из лимузина. Эти восемь недель в Париже были первой встречей Роуз с миром моды за более чем десятилетний срок; она сразу же восприняла все новомодные тенденции. Черная фетровая шляпка плотно охватывала ее головку, скрывая лоб и брови, из-под нее сверкали глаза, на которые было наложено слишком много туши, что делало Роуз особенно загадочной и притягательной. На ней был черный костюм от Шанель с поднятым вверх воротником из лисы, который скрывал нижнюю часть ее лица так, что она отчасти напоминала яркий образ Полы Негри, популярной кинодивы.

Мона знала, что все думают, что ее мать – кинозвезда, в магазинах Парижа люди часто обращались к леди Роуз за автографом. Мона ощущала болезненную неловкость, стоя рядом с матерью, которая привлекала всеобщее внимание, и наблюдая за тем, как из машин выгружают их многочисленные чемоданы и кофры на тележку для багажа. Когда Сати и Нджери вышли из второго лимузина, в толпе французов пронесся гул удивления.

Несмотря на надетое на ней модное платье и туфли на завязках, девятилетняя Нджери произвела сенсационное впечатление: у нее были коротко обритые волосы на голове, множество серег с бусинами, свисающими с ушей. Служанки Роуз, обе африканки в черной униформе, и ее личный секретарь мисс Шеридан, на которой также была тесная шляпка и поднятый вверх воротник, скрывающий часть ее лица, сомкнулись вокруг своей хозяйки, защищая ее от толпы. Все вместе они поспешили за багажной тележкой, мечтая поскорее очутиться в вагоне.

Толпа переместилась за ними на платформу, начала посылать поцелуи, выкрикивать прощальные слова и махать. Мона была стиснута со всех сторон меховыми пальто и оглушена быстрой французской речью. Она теснее прижалась к матери, в то время как мисс Шеридан направилась на поиски носильщика, который мог бы помочь им.

Когда Мона заметила, как Нджери, напуганная толпой на вокзале, прижимается к леди Роуз, ее обида на маленькую африканскую девочку еще больше усилилась.

Нджери впервые привлекла внимание Роуз в прошлом году, когда случайно оказалась на поляне среди эвкалиптовых деревьев и стояла там тихая и напряженная, как газель; она рассматривала хозяйку, сидящую под газибо. Мона с детской ревностью заметила, что мать тронул вид маленькой девочки, одетой в какие-то тряпки, и что она воспринимает ее так же, как диких животных, потому что она заманила Нджери под свод газибо миндальным печеньем. На следующий день маленькая девочка вернулась… со своим братом! И ревность Моны превратилась в гнев, когда она увидела, что ее мама угощает их обоих конфетами.

Дэвид – одиннадцатилетний сын Вачеры, женщины-лекарки – после этого никогда больше не приходил, но Нджери возвращалась каждый день, и Роуз, очарованная малышкой, которая, казалось, жаждет внимания и определенно благоговеет перед хозяйкой, позволила ей остаться.

Когда было решено отправиться в Европу, Роуз попросила тетю Моны Грейс, чтобы та добилась разрешения у Гачику взять с собой Нджери «в качестве компаньонки Моны», как тогда сказала Роуз. Но Мона знала правду: Карен фон Бликсен вызвала бурю сенсаций, когда пустилась в путешествие по Европе в сопровождении маленького африканского мальчика в качестве свиты; леди Роуз хотела того же.

Мона, получавшая гораздо меньше, чем положено, внимания со стороны матери, отчаянно возмущалась вторжением Нджери. На самом деле ее приводили в негодование все африканские дети. Они удостаивались внимания со стороны ее тети Грейс в миссионерской школе, и они же по причине их бедности часто получали ношеную одежду леди Роуз, которую та раздавала в качестве благотворительной помощи. Но больше, чем кого-либо другого, Мона ненавидела брата Нджери Дэвида, считая его самым заносчивым мальчишкой: однажды у реки он заявил Моне, что его мама объяснила ему, что эта земля – его земля и что настанет день, когда все белые люди покинут Кению.

Вот почему Мона просто не может поехать в академию в Англии. Ей надо вернуться в Кению, чтобы доказать Дэвиду Матенге, что это ее земля.

Итак, как только представится первый удобный случай, она убежит.

Машины медленно ползли по гравийной дорожке в сторону величественного особняка, перед которым выстроились в линейку слуги: лакеи в ливреях, служанки в форме, старый Фицпатрик – дворецкий, который сбежал из Кении спустя три месяца после приезда в 1919 году. Мартовский ветер раздувал юбки, как знамена, двадцать слуг молча ожидали приезда хозяев. Они никогда прежде не видели африканцев, поэтому темнокожие красавицы в лимонно-желтом шелке выглядели в их глазах так, будто сошли со страниц сказок «Тысяча и одна ночь». Сати – ее няня – была не столь изумлена, ей доводилось видеть британские поместья и раньше, но две служанки кикую с выбритыми головами, чувствующие себя неловко в своих туфлях и форме, уставились на трехэтажный дом с его башенками и множеством окон, раскрыв от изумления рот.

– Моя дорогая Роуз! – произнес Гарольд, спускаясь по ступенькам навстречу. Он взял ее руку в перчатке и заглянул в глаза, почти скрытые вуалью и меховым воротником. – Ведь это же Роуз, не правда ли?

Гарольд располнел. Он совершенно не был похож на своего старшего брата Валентина, который в сорок один год был все еще атлетически сложен и у которого седина лишь начинала подступать к вискам.

– Тебе, конечно же, не стоило тащить с собой всю Африку! – сказал он в своей шутливой манере. Затем добавил: – Пойдем скорее. Эдит просто сгорает от желания увидеть тебя!

Элегантный отель «Георг V» в Париже привел Мону в трепет своим большим залом при входе и канделябрами. Но этот дом… Это был просто дворец! У нее перехватило дыхание, когда она ступила в темный холл, по сторонам которого располагались средневековые рыцарские доспехи и оружие. На стенах висели гобелены и потемневшие портреты давно умерших людей. Все это заставляло ее думать о Белладу как о каком-то сельском доме. Именно этот дворец мог бы быть ее родным домом, если бы отец не влюбился в Восточную Африку одиннадцать лет назад.

Эдит Тривертон была в художественной мастерской вместе с другой женщиной и двумя девочками и с преувеличенным радушием поприветствовала свою невестку, представила ее леди Эстер и одной из девочек – ее дочери, благородной девице Мелани Ван Ален. Другая девочка была дочерью Эдит, Шарлоттой, кузиной Моны.

– Роуз, как прекрасно видеть тебя вновь после стольких лет! – провозгласила Эдит, целуя воздух у щеки Роуз. – Мы все были совершенно уверены, что вы с Валентином приплывете на первом же корабле, возвращающемся в Англию! Как ты выносишь эту жизнь в джунглях?

Мона с чувством собственного достоинства уселась на обитый парчой стул и тайком принялась разглядывать двух девочек, которые на вид были чуть старше ее. Обе были одеты очень стильно в платья с заниженной талией. Ее тетя Эдит и дядя Гарольд не производили большого впечатления, они выглядели совсем не так, как ее отец или тетя Грейс.

Пока взрослые разговаривали, младшие сидели и хранили вежливое молчание. Шарлотта и Мелани держали в руках чашки и блюдца с исключительным изяществом. Они обучались, как вскоре узнала Мона, в Фарнсвортской академии, той самой, куда на следующий день должна была отправиться и она.

– Шарлотта поможет тебе и все объяснит, – сказала Эдит. – Ей уже тринадцать, и у нее свой круг друзей, конечно. Но вы же кузины.

Шарлотта с подругой тайком обменялись удивленными взглядами, а Моне захотелось исчезнуть или слиться с обивкой.

– Ты знаешь, Роуз, – произнес Гарольд, который недовольно нахмурился, глядя на африканскую девочку, стоящую в дверях, – я не ожидал, что ты привезешь с собой негритянку. Где она сейчас?

– Спит у дверей Моны.

Эдит взглянула на своего мужа:

– Может быть, лучше поместить ее среди слуг? Твое письмо было таким туманным, Роуз, что мы просто не знали, чего нам ждать.

Разговор стал скучным и взрослым: о тех, кто умер, переехал, женился, вышел замуж, завел детей. Все новости Суффолка, о которых упоминалось в разговоре, совершенно не интересовали Мону и были ей непонятны. В то время как Шарлотта и Мелани начали перешептываться и хихикать, Мона вперила взгляд в окно и раздумывала о том, наступил ли уже в Кении сезон дождей.

Обед, как она обнаружила к своему неудовольствию, должен был проходить раздельно: мама обедала с дядей Гарольдом, тетей Эдит и леди Эстер, а она – с двумя тринадцатилетними девочками.

– Но, мамочка, – попыталась протестовать Мона, когда ее устраивали в спальне, большой, холодной и темной, – мы всегда обедали вместе. Почему я должна есть в детской?

Роуз рассеянно раскладывала вещи Моны.

– Потому что здесь так принято, Мона. Это надлежащие манеры, так положено в обществе.

– Но я думала, что мы в Белладу ведем себя подобающим образом.

Роуз вздохнула, и по ее лицу пробежала тень озабоченности:

– Боюсь, что мы с годами предоставили всему плыть по течению и позволили себе расслабиться. Я просто не заметила этого. Африка влияет так на любого. Теперь нам следует исправить все это. Вот почему, Мона, тебе нужно поступать в Академию Фарнсворт. К тому времени, когда ты выйдешь из нее, ты станешь блестящей молодой леди.

Мона совсем пала духом:

– И когда же это будет?

– Когда тебе исполнится восемнадцать.

– Но это так долго! Я просто погибну, живя так долго вдали от Кении!

– Ерунда, ты станешь приезжать домой на каникулы. И ты скоро заведешь себе друзей среди милых девочек в школе.

Мона расплакалась. Роуз подошла к ней, села рядом на кровать и сказала:

– Ну что ты, что ты, Мона! – Она обняла девочку за плечи, Моне ее рука показалась легкой, как туман. Духи матери обволакивали ее, и ей страстно захотелось почувствовать тепло ее кожи. – Послушай, крошка, – спокойно произнесла Роуз, – когда я вернусь домой, я снова примусь за гобелен. Почему бы тебе не подумать, что ты хочешь увидеть на нем? Почему бы тебе не сказать, что мне вышить на пустом месте? За десять лет я была не в состоянии придумать, что бы там изобразить. Я хочу, чтобы ты думала об этом, я полагаюсь на тебя. Как тебе эта идея?

Мона постаралась сдержать слезы и отодвинулась от матери. Все было бесполезно. Не было никакой возможности заставить ее родителей понять, какая боль пронизывает ее сердце, как мучит ее сознание того, что ее отсылают из дома. Все это определенно говорило о том, что ее никогда не любили и что они на самом деле рады избавиться от нее. «Ах, если бы я была умной или красивой, – думала она, – они бы тогда любили меня. А если бы я вдруг исчезла, то они бы поняли, как сильно скучают по мне».

– А как это – жить среди голых дикарей? – спросила Мелани Ван Ален, нахальная девчонка с короткой стрижкой и глазами, как у нашкодившей кошки.

– Они не голые, – ответила Мона, водя ложкой по тарелке.

Все трое сидели за столом в комнате, которая называлась детской и где им прислуживал один из лакеев. Нджери сидела в углу за маленьким столиком и ела в полном молчании.

– Я как-то читала, – сказала Шарлотта, – что все они каннибалы и не верят в Бога.

– Они верят в Бога, – заметила Мона.

– Да, теперь, когда из них сделали христиан.

– Ты правда играешь с ней? – спросила Мелани, указывая на негритянку, сидящую за отдельным столиком.

– Нет. Ее просто взяли со мной за компанию.

– А что, у тебя нет белых друзей?

– Есть, Гретхен Дональд. И Джеффри, и Ральф – ее братья. Они живут на коровьей ферме, которая называется Килима Симба.

Шарлотта что-то шепнула на ухо Мелани, и обе захихикали.

– Ральф очень красивый! – заявила Мона и гордо выпрямилась.

Мелани наклонилась над столом, глаза ее загорелись:

– А вы охотились на львов и тигров?

– Мой отец охотился. Но в Африке нет тигров.

– Да нет же, конечно, есть! Ты не очень хорошо знаешь свою родную страну, не так ли?

Мона зажала уши руками и закрыла глаза, представив Белладу. Она увидела золотистый солнечный свет и цветы; Артура, своего младшего брата, с постоянно поцарапанными коленками; силуэт отца на коне, закрывающий голубое небо. Она услышала приветствия толпы болельщиков на матчах поло, которые проходили на поле возле реки. Ощутила аромат жареного мяса быка, которого готовили на вертеле в канун Нового года, а затем делили между африканцами, работавшими в поместье. Мона почувствовала тепло солнца на своих обнаженных руках, красную пыль у себя под ногами, ветер с гор, играющий ее волосами. Она вспомнила вкус печенья из проса Соломона и пиво матушки Гачику из сахарного тростника. Ее мысли были похожи на калейдоскоп из английского, суахили и кикуи. Она страстно желала сидеть не здесь, у этого отвратительного стола, а в коттедже тети Грейс, скатывать бинты и затачивать иглы. Она подумала о Ральфе Дональде, храбром и стремительном брате Гретхен, который бегает быстро, как антилопа, и увлекательно рассказывает истории джунглей.

– Должна заметить, твои манеры просто ужасны.

Мона взглянула на Шарлотту.

– Я к тебе обращаюсь. Ты что, глухая? – Шарлотта обернулась к Мелани и произнесла страдальческим тоном: – И это моя кузина! Предполагается, что я должна познакомить ее с порядками в школе! Что они подумают о ней? А обо мне?

Мелани рассмеялась:

– Труди Грейстоун поспорила со мной, что твоя кузина будет в юбке из травы, с носом, насквозь проколотым большой костью.

Мона содрогнулась.

– Кения вовсе не такая.

– А тогда какая же? Ты живешь в хижине?

– У нас большой дом.

– Белладу, – сказала Шарлотта. – И что же должно означать это название?

Мона нахмурилась. Название имело что-то общее с этим домом, Белла Хилл; она знала, что они как-то связаны друг с другом. Это также было связано с тем, что этот великолепный дворец гораздо в большей степени является ее родным домом, а не Шарлотты, что ее дядя, и тетя, и кузина здесь были только гостями, домоправителями, как однажды сказала Роуз. Но все это было слишком сложно для Моны.

– Ну, хорошо, – произнесла Шарлотта со вздохом мученицы, – тебя научат хорошим манерам в академии. Они это умеют!

Мона нашла Нджери спящей на раскладушке возле своей двери, разбудила ее и прошептала:

– Вставай! Мы убегаем!

Нджери терла глаза.

– Что случилось, мемсааб Мдого? – сонно спросила она, называя ее по имени, как того требовала Роуз, которое означало «маленькая хозяйка».

– Вставай! Мы убегаем!

На Моне был костюм для верховой езды: красный бархатный жакет и белые бриджи. Ей показалось, что этот костюм больше подходит для побега, чем платье. В руках она держала узел с вещами, сделанный из наволочки, там были ее расческа и щетка для волос, мочалка, полпакета конфет и несколько смен одежды.

– Куда мы направляемся, мемсааб Мдого? – спросила Нджери, поднимаясь с раскладушки и дрожа.

– Просто подальше отсюда. Они не должны найти нас как можно дольше. Они должны думать, что я умерла. А когда они найдут меня, они даже не подумают о том, чтобы снова увезти меня из Кении.

– Но я не хочу убегать.

– Ты должна делать то, что я говорю. Ты слышала, как мой дядя назвал тебя? Негритоска! Ты знаешь, что это значит?

Нджери покачала головой.

– Это значит – «глупая». Ты же не собираешься быть глупой, ведь так?

– Но я не хочу убегать!

– Успокойся и пошли. Сначала мы пойдем на кухню, возьмем немного мяса и кукурузной муки. Мы уйдем надолго, и нам понадобится еда.

Несчастная Нджери последовала за ней вниз в темный холл, она в ужасе шарахалась от теней и с испугом смотрела на плоских людей на стенах. Мона несла факел, который высвечивал на ковре впереди них небольшое пятно. Их шаги заглушала толстая ковровая дорожка. Дом спал в ночной тишине.

В дальнем конце холла свет факела на минуту выхватил что-то, что привлекло внимание Моны. Она остановилась и взглянула вверх на портрет, осветив факелом знакомое лицо.

– Ой, – выдохнула она, – это же тетя Грейс! Она здесь такая красавица!

Нджери тоже взглянула вверх, заинтригованная ее словами. Она узнала хозяйку-доктори.

– Но какое на ней смешное платье! – воскликнула Мона. Потом она поняла, что это вовсе не ее тетя, а лишь женщина, которая была очень похожа на нее.

Мона отвела факел в сторону и продолжила движение вниз, в холл, так и не осознав две вещи: что на портрете, которое она только что видела, была изображена ее бабушка Милдред, которую она не знала, мать Грейс, Валентина и Гарольда, и что ее черты удивительно напоминают ее собственное лицо.

Когда они свернули за угол, Мона остановилась на мгновение, и Нджери врезалась в нее.

– Кто-то идет! – шепотом сказала Мона. Девочки осмотрелись по сторонам и быстро забрались в альков.

Двое детей, дрожа от страха и холода, наблюдали, как полная фигура в халате приблизилась к закрытой двери. Это был дядя Гарольд. Он постучал. А потом вошел, закрыв за собой дверь.

Услышав голоса внутри комнаты, Мона подползла ближе и прижала ухо к деревянной панели. Она узнала голос своего дяди, а затем матери.

– Прости, что побеспокоил тебя в такой час, Роуз, – произнес Гарольд, – но я должен сообщить тебе нечто важное и не могу ждать до утра. Поэтому сразу перейду к делу. Роуз, тебе следует сказать Валентину, чтобы он обуздал свою расточительность.

– О чем это ты говоришь?

– Он не ответил ни на одно из моих писем. Следующее письмо поступит уже от адвоката семьи, ты можешь сказать ему, что это от меня. Роуз, пожалуйста, перестань зевать и взгляни на меня.

Послышалось бормотание, а затем Гарольд выпалил:

– С той скоростью, с какой Валентин тратит деньги, скоро не останется ничего от Белла Хилл! Он распродает земли направо и налево. Поместье теперь едва дотягивает до половины того, каким оно было десять лет назад.

– Но он владеет Белла Хилл, Гарольд! – раздался мягкий голос Роуз. – Он может делать с ним все, что ему захочется. В конце концов это не твой дом.

– Роуз, я прекрасно сознаю тот факт, что мой брат позволяет мне жить здесь. Но я не могу стоять в стороне, когда он разрушает собственность семьи и наш семейный очаг. Ты должна сказать ему, чтобы он сократил свои расходы.

– О, Гарольд, у тебя разыгралось воображение.

– Роуз, ферма по выращиванию кофе убыточна. Так было с самого начала.

Мона услышала, как ее мать рассмеялась.

– Какая глупость! У нас приемы каждую неделю, у нас полно гостей. Нас вряд ли можно назвать обнищавшими, Гарольд!

Он глубоко вздохнул.

– И еще одна вещь, – сказал он. – Вот, прочти. Это письмо от Грейс. Она хочет, чтобы ты немедленно вернулась домой. Это имеет отношение к твоему сыну.

– Бедный маленький Артур. Он никак не перестанет быть нескладным мальчишкой. Ты знаешь, он постоянно падает, разбивает голову, обдирает локти. Валентина это просто бесит.

– Роуз, это очень серьезно. Прочти письмо.

– Гарольд, я смертельно устала, не сейчас.

– Есть и еще одна вещь, Роуз. Ты не сможешь отдать Мону завтра в Фарнсворт.

– Почему же?

– Потому что такие расходы Валентин не может себе позволить. Я не разрешу ему продать еще кусок земли от Белла Хилл только для того, чтобы послать дочь в дорогую школу.

– Ну разумеется, мы можем позволить себе послать Мону в Фарнсворт!

– Роуз, ты живешь в раю для дураков. Разве Валентин не говорил тебе ничего о вашем финансовом положении? Эта ферма существует на банковский кредит, который пополняется за счет продаж Белла Хилл! Это просто вопрос времени, все это предприятие рухнет!

– Мона поедет в академию, и покончим с этим.

– Боюсь, что нет, Роуз. Для того чтобы ее приняли в эту школу, у нее должен быть спонсор здесь, в Англии, который станет отвечать за нее. Это одно из правил. Я заберу свое предложение и откажусь быть ее опекуном. Ты должна забрать Мону с собой обратно в Кению и отплыть первым же пароходом. Насколько я понимаю, дело закрыто.

– Тогда я найду кого-нибудь другого, кто сможет быть ее спонсором.

– Кого? У тебя никого не осталось из семьи, Роуз. Будь же благоразумна. Держи ребенка в Кении, где вы сможете быть рядом с ней. Я точно знаю, что племянница леди Ашбери посещает европейскую школу в Найроби и что эта школа имеет очень хорошую репутацию. Подумай, Роуз. Это лучшее, что можно сделать.

По другую сторону двери двое детей посмотрели друг на друга. Затем Мона оперлась на стену и улыбнулась.

Она поедет домой.

– Доктори! Доктори!

Грейс подняла голову и увидела Марио, вбегавшего во двор. Он пронесся по ступенькам ее новой, крытой тростниковой крышей клиники вверх, миновал толпу пациентов, ожидающих своей очереди на веранде, и ворвался внутрь.

– Мемсааб доктори! – закричал он, задыхаясь от бега. – Пошли скорей!

За годы, проведенные вместе с мальчиком, она впервые видела ее таким взволнованным.

– Что такое? – спросила она, передавая ребенка, которого осматривала, няне.

– Моя сестра! Она умирает!

Схватив свою медицинскую сумку и тропический шлем, Грейс поспешила за Марио вниз по ступенькам веранды. Через двор, образованный шестью домами, крытыми тростником, они бежали мимо веревок, на которых недовольная медсестра развешивала матрасы и постельное белье для просушки, миновали загон для коз. Пробежали мимо нескольких хижин, в которых размещались десять ее наемных работников, и выскочили за ворота ограды, окружавшей миссию Грейс Тривертон. Пересекли поле для поло, прошли мимо хижины Вачеры, через деревянный мостик и вверх по холму, где женщины собирали урожай зрелых бобов и останавливались, чтобы посмотреть, куда мемсааб бежит так быстро, что развевается ее белая юбка и мелькает хорошо знакомая всем черная сумка в ее руках.

Марио вел свою хозяйку по извилистой тропе среди полей кукурузы, которая поднималась вверх выше их роста, через поля с бататом и тыквами, напоминавшие ковер со спутанными нитями. Они миновали одну деревню, затем другую, пока Грейс совсем не задохнулась и не схватилась за сердце.

Наконец они добрались до деревни Марио, расположенной на холмах над рекой Чания. Это была группа круглых глиняных домиков с коническими крышами из папируса с дырой в потолке, через которую струился сизый дымок. Когда они вошли в деревню, Грейс заметила, что никто не работает; люди собрались группами, и вокруг царила странная тишина. Грейс протиснулась сквозь толпу и с удивлением заметила священника из католической миссии, молодого человека по имени отец Гвидо, который вынимал что-то из сумки на своем велосипеде.

– Что случилось, святой отец? – спросила она, подходя ближе.

Его лицо под широкими полями шляпы выглядело сильно разгневанным, черная сутана была покрыта пылью и под мышками виднелись пятна от пота: он тоже очень торопился добраться сюда.

– Здесь снова проводили тайную инициацию, доктор, – сказал он. Грейс увидела, что он вынимает из своей сумки предметы, которые использовались для отправления ритуала по усопшим.

– Боже мой! – прошептала она и последовала за ним.

Несколько взрослых преградили им путь, матери и тети подняли руки вверх и взывали с плачем к вацунгу, чтобы они не вмешивались.

– Кто там с ней? – спросила Грейс отца Гвидо.

– Вачера Матенге, знахарка.

– Откуда вы узнали об этом?

– От Марио. Эта деревня почти полностью католическая. Девушку зовут Тереза, она посещает нашу школу. Квенда! – обратился пастор к мужчинам с вымазанными грязью лицами. – Дайте мне войти! Тереза принадлежит Богу!

Грейс изучала застывшее выражение лиц мужчин и женщин, законопослушных кикую, которые обычно признавали авторитет священника. Но эта ситуация была необычной.

Миссионеры многие годы пытались запретить практику обрезания девушек, которая представляла собой хирургическое удаление клитора. Официально в Кении это было запрещено законом и каралось штрафом или тюремным заключением любого, кто был замечен в совершении этого ритуала. Внешне казалось, что эти ритуалы больше не проводятся, но на самом деле их просто стали совершать тайно. Грейс знала, что эти дикие обряды происходят в тайных местах, куда местная полиция не имеет доступа или не может узнать об их совершении.

– Пожалуйста, пустите меня к ней, дайте мне осмотреть ее, – уговаривала Грейс на языке кикую. – Может быть, я смогу помочь.

– Таху! – выкрикнула старая женщина, которая, должно быть, была бабушкой Терезы.

Дата добавления: 2015-10-16