Часть первая 1919 9 страница

– Мать матери моей первой жены сказала, что предки наложили таху на мою вторую жену. Возможно, мемсааб доктори этого не знает.

Джеймс взял в руку горсть сухой земли и неспешно пропустил ее сквозь пальцы. В этой ситуации главное было не показать своего испуга. Матенге давал Грейс шанс без проблем выйти из положения, шанс, который позволил бы им двоим сохранить лицо. Но Джеймс знал, что Грейс не воспользуется этим шансом.

Они продолжали сидеть в тишине, которую не нарушали даже перезвоны козьих колокольчиков. Солнце начинало нещадно припекать. Глаза всех женщин были прикованы к двум мужчинам. Матенге сидел спокойно и неподвижно, словно статуя, в то время как Джеймс слышал, как отдавался в ушах его собственный пульс.

В той хижине была Люсиль…

– Она моя любимая жена, – сказал Матенге.

Встревоженный, Джеймс поднял глаза и на долю секунды встретился со взглядом бесстрашного воина. Матенге отвел глаза, словно смутившись, что его поймали на проявлении чувств, и тихо сказал:

– Меня беспокоит, что на Гачику лежит проклятие.

Джеймс схватился за спасительную соломинку.

– Может быть, Вачера ошиблась? – спросил он. – Может быть, нет никакого таху?

Матенге покачал головой. Он любил свою вторую жену, но страх перед знахаркой был сильнее этого чувства.

– Мемсааб доктори должна остановиться.

«Боже, – подумал Джеймс. – И он хочет, чтобы ее остановил я!»

– Я не вправе ее останавливать.

Вождь окинул его презрительным взглядом.

– Бвана не может контролировать своих женщин?

– Эта мемсааб принадлежит не мне. Она принадлежит бвана Лорди.

Матенге на секунду задумался. Затем он повернулся и что-то рявкнул толпе: тут же послышалось шлепанье убегающих босых ног.

Он сказал Джеймсу:

– Вторую жену трогать нельзя. На ней таху.

– Таху кикую не может навредить мемсааб доктори.

– Таху может навредить каждому, бвана. Ты знаешь это. Таху кикую убьет мемсааб.

Джеймс сглотнул. Матенге приказал своим людям привести воинов, которые строили дом лорда Тривертона. Напряжение достигало апогея: казалось, даже воздух начал электризовываться и потрескивать.

Джеймс очень надеялся, что действия Грейс не сыграют роль пускового механизма.

Внезапно Матенге встал. Женщины попятились назад. Джеймс тоже встал и, будучи такого же роста, вождь посмотрел ему прямо в глаза:

– Клянусь богом Нгай, Матенге, мемсааб всего лишь пытается спасти жизни твоей жены и ребенка. Если ты заставишь ее уйти, Гачику умрет.

– Предки сказали, что она должна умереть. Но если она умрет от руки мемсааб, эта смерть будет позорной и я буду требовать отмщения.

– А если Гачику выживет?

– Она не выживет.

– Медицина мемсааб очень сильна. Пожалуй, даже сильнее, чем медицина Вачеры.

Глаза Матенге сузились. Он прошел мимо Джеймса и вошел в хижину. Все замерли, затаив дыхание; даже в хижине стало подозрительно тихо. Джеймс нахмурился. Он не слышал голосов ни Грейс, ни Люсиль. Даже Гачику не издавала ни звука. Что там произошло?

Наконец вождь вышел из хижины и сказал толпе:

– Моя женщина мертва.

– Что?! – Джеймс развернулся и бросился в хижину. То, что он увидел, заставило его остановиться на полпути.

Люсиль сидела у изголовья Гачику, держа над ее лицом конус с эфиром, в то время как Грейс, склонившись, колдовала над телом женщины. Она уже сделала разрез; простыни были насквозь пропитаны кровью.

– Ты загородил свет, – сказала Грейс, и Джеймс отошел в сторону.

Ему доводилось и раньше видеть кровь, наблюдать за работой военных хирургов, даже присутствовать на родах, тем не менее увиденное потрясло его до глубины души.

Руки Грейс действовали быстро и проворно. Мелькали резиновые перчатки, она брала инструменты, использовала и бросала их, хватала полотенца, губки, резала и шила. Воздух в хижине, пропитанный эфирными парами, был горячим и опьяняющим. Люсиль спокойно регулировала подачу анестезии, в то время как Грейс работала в таком напряжении и с такой концентрацией, что ее блузка промокла от пота.

Джеймсу казалось, что операция тянулась многие часы, хотя на самом деле она была сделана очень быстро – иного выхода не было. Как только извлеченный из утробы матери ребенок оказался в руках Люсиль, нужно было заняться остановкой кровотечения и сделать все, чтобы Гачику выжила. Джеймс с восхищением наблюдал за быстрой и слаженной работой двух женщин: складывалось впечатление, что они проделывали подобное вместе уже сотни раз. Головы были склонены над роженицей, руки энергично двигались. Когда последний шов был сделан и Люсиль похлопала Гачику по лицу, пробуждая ее от наркоза, Джеймс осознал, что простоял всю операцию, вжавшись в грязную стену хижины, из-за чего у него ужасно болела спина.

Наконец Грейс повернулась и посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы: что их вызвало, он не знал.

– Джеймс, – прошептала она, и он бросился к ней.

– Она выживет?

Грейс кивнула головой и прижалась к нему. Она дрожала в его объятиях; от ее кожи пахло йодом и лизолом. Затем она взяла себя в руки и вышла на солнечный свет. Толпа в ужасе забормотала: было нарушено самое грозное табу.

– У тебя дочь, – сказала Грейс Матенге, – и твоя жена жива.

Он отвернулся.

– Да послушай же меня! – закричала она.

– Ты лжешь!

– Пойди и посмотри собственными глазами.

Матенге метнул взгляд в сторону хижины, а затем снова посмотрел на Грейс. Сейчас он должен был продемонстрировать свое превосходство над этой сующей свой нос куда не следует мцунге, которая нуждалась в хорошей порке. Он пристально смотрел на Грейс, доходившую ему до плеча, сверху вниз, пытаясь испугать ее своей силой. Во времена великих войн его отец похитил много женщин из племени масаи и подчинил их себе, используя тот же метод, что Матенге сейчас, стремясь сломить эту мемсааб.

К его величайшему негодованию, она отвечала ему тем же.

В это время Люсиль вымыла ребенка и укутала его в маленькое одеяльце. Когда она направилась к двери, Джеймс остановил ее:

– Почему бы не показать ребенка отцу? Когда Матенге увидит…

– Он убьет его. Отец должен сам войти в хижину. Это древняя традиция кикую.

Люсиль поднесла ребенка к спящей Гачику и положила его на грудь. Выйдя на улицу, Джеймс и Люсиль увидели подбегающих к хижине мужчин, в руках которых были пилы и топоры.

Джеймс почувствовал, как встали дыбом волосы.

– Боже милосердный, – прошептал он, – нам нужна полиция.

В толпе произошло какое-то движение, люди расступились, и в середину вышла старуха Вачера. Она медленно подошла к Грейс и, уставившись на нее злым взглядом, прокричала:

– Хижина проклята! Ее осквернили, и теперь ее нужно сжечь!

– Что? – воскликнула Грейс. – Вы же не собираетесь…

– Это место проклято! Несите огонь!

Она повернулась к мужу своей внучки и сказала:

– Ты должен сжечь хижину вместе с телами твоей жены и не родившегося ребенка. А потом ты должен убить этих двух мемсааб, которые осквернили это место.

– Подождите минутку! – произнес Джеймс, выходя вперед. – Женщина и ребенок живы! Идите и проверьте сами, леди Вачера. Вы увидите, что я не лгу.

– Они не могут быть живы. Ребенок не смог выйти из матери. Я сама ощупывала ее живот.

– Я вынула ребенка, – сказала Грейс.

– Никто не может сделать этого.

– Медицина белого человека может. Слышите?

Все повернулись в сторону хижины. Из нее доносился тоненький плач новорожденного ребенка.

– Но Гачику умерла! – заговорил Матенге. – Я видел это собственными глазами. Ее живот был разрезан!

– Она не умерла, а всего лишь спала. Иди и проверь. Она скоро проснется. Твоя любимая жена, Матенге!

Он колебался.

– Ты не можешь возвращать мертвых к жизни.

– Могу и возвращаю, – неожиданно произнесла Грейс.

– Даже всемогущий Нгай не в силах этого сделать, – сказал он, но в его голосе послышались нотки неуверенности.

Тут заговорила Люсиль, ее голос звенел:

– Наш Бог в силах! Наш Бог умер и воскрес!

Матенге задумался; в его взгляде читалось недоверие и подозрительность. Он повернулся к Марио.

– Ты, жаба, поклоняешься белому Богу. То, что она говорит, правда? Он возвращает мертвых к жизни?

– Святые отцы в миссии говорили, что так оно и есть.

Матенге повернулся к Грейс.

– Докажи.

– Зайди в хижину, и ты сам все увидишь.

Но молодого вождя не так-то просто было одурачить. Он знал, что, если он войдет в хижину, это будет означать, что он согласен с тем, что медицина белого человека лучше, чем его собственная.

– Мы убьем кого-нибудь, – сказал он, – а ты вернешь его обратно к жизни.

Перед взором возбужденных зрителей Матенге жестом приказал Марио выйти вперед. Молодой человек не шелохнулся. Тогда двое мужчин схватили его и бросили на землю.

– Убейте его, – приказал Матенге.

Один из мужчин замахнулся топором, и Грейс закричала:

– Стойте! Я сделаю это сама.

– Ты?

– Ты же испытываешь мою медицину. Это я заставила Гачику спать мертвым сном, и я воскресила ее. Ты хотел доказательства моей силы, Матенге.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Потом он кивнул, и Грейс пошла в хижину за конусом и бутылью эфира.

Марио дрожал как осиновый лист, закатывая в страхе глаза.

– Не бойся, – сказала Грейс по-английски и успокаивающе улыбнулась. – Ты только заснешь; а потом я тебя разбужу.

– Я боюсь, мемсааб доктори.

Люсиль сказала:

– Доверься Богу, Марио. Он не оставит тебя.

Она всунула ему в руки Библию, и тот, вцепившись в книгу обеими руками, лег.

Деревня погрузилась в неестественную тишину. Грейс опустилась у изголовья Марио, вынула пробку из бутылки, поднесла конус ко рту и носу и медленно налила эфир. Когда люди почувствовали резкий запах эфира, то в страхе попятились.

Они видели, как закрылись глаза Марио, как обмякло его тело и вывалилась из рук книга. Наконец Грейс поднялась и сказала:

– Он спит. Так же, как спала Гачику.

Матенге осмотрел неподвижное тело. Затем велел принести раскаленную головешку и, прежде чем Грейс успела остановить его, прижал горячее дерево к шее Марио. Молодой человек не шелохнулся.

Толпа зашепталась. Матенге приказал принести ему нож.

– Нет, – твердо произнесла Грейс. – Больше никаких проверок. Ты получил доказательство. Он не чувствует боли. Сейчас его сон гораздо глубже, чем ночной.

– Теперь разбуди его, – приказал вождь.

Грейс закусила губу. Когда она наливала эфир, ее рука дрогнула, и в конус упало несколько лишних капель…

– Почему он не просыпается?

– Он скоро проснется, – ответила она.

Прошло несколько минут: Марио по-прежнему не двигался.

– Я не вижу, чтобы он возвращался к жизни.

– Он вернется. – Грейс наклонилась и приложила ухо к груди Марио. Сердцебиение было, слабенькое и медленное. Неужели она очень сильно переборщила с дозой? Может быть, африканцам в силу каких-либо причин нужно давать меньше наркоза?

Матенге приказал принести факел, и Вачера торжествующе улыбнулась.

– Подождите, – сказал Джеймс. – Это требует времени. Он должен пройти через царство духов и только потом вернуться в царство живых.

Матенге задумался. Когда ему принесли высоко и ярко горящий факел, он взял его в правую руку и приготовился. Марио по-прежнему лежал неподвижно.

Джеймс опустился на колени рядом с Грейс.

– С ним все будет в порядке? – тихо спросил он по-английски.

– Я не знаю. Возможно, эти люди слишком чувствительны к анестезии…

– Разбудите его немедленно! – прозвучал резкий голос Матенге.

Грейс похлопала юношу по щекам и позвала его по имени.

– Вот вам медицина белого человека! – закричала Вачера, и толпа одобрительно загудела.

Из хижины донесся плач ребенка. Когда Матенге повернулся в ее сторону, Вачера сказала:

– Это обман! Это плачет злой дух, чтобы заманить тебя в проклятое место. Ребенок мертв, сын мой!

– Ребенок жив!

– А как же мальчишка, что у тебя под ногами?

Грейс взглянула на лицо Марио. «Пожалуйста, очнись, – думала она. – Открой глаза. Покажи им, какой властью мы обладаем».

– Марио! – громко позвала она юношу. – Проснись!

Джеймс взял юношу за плечи и потряс его. Тот не реагировал.

– Боже мой, – прошептала Грейс. – Что же я наделала?

– Давай, Марио, – произнес Джеймс, с силой ударив его по щеке. – Проснись! Хватит спать!

С презрением на лице Матенге отвернулся и уверенно направился к хижине, держа факел над головой.

Грейс вскочила на ноги.

– Нет! – крикнула она. – Твоя жена жива! Иди и посмотри сам!

– Ты солгала. Твоя медицина бессильна. Предки наложили на нас таху.

Не осознавая, что делает, Грейс бросилась к Матенге, ударила его по руке и выбила факел. Шокированный Матенге смотрел на нее во все глаза. Чтобы женщина ударила мужчину, вождя…

– Мемсааб доктори, – раздался слабый голос.

Все взгляды устремились к Марио. Его голова качалась из стороны в сторону.

– Молодец, – сказал Джеймс, продолжая трясти его за плечи. – Просыпайся, парень! Покажи этим людям, что мы не лжем.

Глаза Марио полностью открылись. Он сфокусировал взгляд на Матенге. Затем он внезапно перевернулся, и его вырвало на землю.

– Видишь? – прокричала Грейс. – Я не обманула тебя. Моя медицина сильнее твоей.

Молодой вождь посмотрел сначала на Грейс, потом на знахарку, затем снова на Грейс. Впервые за все это время на его красивом лице появилось выражение неуверенности.

Когда он наконец направился к хижине, Вачера бросилась вперед и преградила ему путь.

– Не слушай эту вацунгу, сын мой. Это означает таху!

– Если их бог может творить такие чудеса, то моя новая дочь жива и там нет никакого таху!

Вачера медленно выпрямилась, гордо подняла голову и отошла в сторону. Матенге вошел в хижину.

Все смотрели и ждали.

Наконец молодой вождь вышел на улицу: в его руках лежало обнаженное тельце его новорожденной дочери.

– Она жива! – прокричал он, поднимая ее высоко над головой. – И моя жена тоже жива! Она вернулась из царства мертвых!

Толпа разразилась ликующими криками.

Матенге подошел к Грейс, на его лице вновь была написана гордость. Он передал ей ребенка, затем нагнулся и поднял с земли запылившуюся Библию. Взвесив ее в руке, Матенге сказал:

– Вы расскажете мне о своем Боге.

Старуха Вачера, знахарка племени, скрылась во мраке хижины.

Дом был готов.

Делая последние стежки, Роуз не могла сдержать своего возбуждения. Сегодняшний день был просто волшебным, потому что завтра она переезжает в новый дом!

Она, напевая себе под нос, сложила рамку для вышивки и вручила ее девочке-африканке. Миссис Пемброук усадила десятимесячную Мону в коляску и любовно подоткнула под нее одеяльце. Двумя другими членами этой компании были два африканских мальчика, один из которых нес корзину с едой, а другой заботился об обезьянке и двух попугаях. Роуз несла сумку с нитками. Все направились назад, в лагерь.

На поляне звучала музыка из шелеста сухих эвкалиптовых веток, шепота ветра, гуляющего среди верхушек кустов, чириканья и пения птиц, мелькающих яркими пятнами высоко в листве. Обычно Роуз с большой неохотой покидала эту поляну, скрытую и защищенную окружавшим ее лесом, и симпатичную белую беседку, которую построил для нее Валентин, но сегодня ей не терпелось поскорее приступить к последним приготовлениям к переезду.

У Валентина была страсть к церемониям! Вот уже целую неделю дом стоял полностью готовым для проживания: была расставлена мебель, на окнах висели занавески, на полах лежали ковры, в декабрьском воздухе витал запах свежей краски. Но он настоял на официальном открытии. Слуги репетировали целую неделю: улыбающиеся африканцы в белых длинных канзу и красных пиджаках учились выстраиваться шеренгой по обеим сторонам лестницы, ведущей к центральной входной двери. Даже красная ковровая дорожка была приготовлена! Первой с букетом в руках должна будет войти Роуз, рядом с ней будет идти Валентин, затем Грейс и Дональды, в то время как гости, собравшись полукругом, будут стоять перед домом и аплодировать.

Роуз дрожала от нетерпения. Ее платье, сшитое по последнему писку моды – такое носила сама королева, – прибыло из Парижа еще две недели назад.

Глаза всех двухсот гостей просто вылезут из орбит – Роуз в этом нисколько не сомневалась, – когда они увидят ее в этом платье, выходящей из запряженной украшенными пони кареты и идущей по лестнице.

Она еще не была внутри дома, поэтому сгорала от нетерпения поскорее попасть туда. У Валентина была потрясающая способность устраивать сюрпризы, он умело придумывал и организовывал их. Именно из-за этого она и влюбилась в него, когда он еще только ухаживал за ней.

Роуз бросила взгляд через плечо.

– Поторапливайтесь, миссис Пемброук. Вы еле ползете! – сказала она няне.

– Прошу прощения, ваша светлость, – ответила пожилая женщина, везя коляску по грязной бугристой тропе.

Несмотря на сильную тряску, Мона сидела абсолютно спокойно и смотрела большими глазками на окружающий их лес. Она была спокойной, не капризной, к большому облегчению миссис Пемброук, и очень хорошенькой в своем платьице с оборками и подходящем к нему чепчике. И очень умной, как думала няня. Мона уже пыталась произносить слова и ходить без посторонней помощи. И это в десять-то месяцев! Однако родители не обращали на это никакого внимания. Когда леди Роуз изъявляла желание позаниматься с дочерью, она делала это совершенно по-детски: играла с Моной, словно с куклой. Что касается его светлости, то догадаться о том, что у него есть ребенок, по нему было совершенно невозможно!

Как много еще нужно было сделать! Основную часть вещей Роуз уже перенесли в дом, однако следовало упаковать личные вещи: косметику, туалетные принадлежности, ночные вещи. Ну и конечно, необходимо было посадить розы. И волосы уложить. Грейс предложила ей услуги парикмахера и пообещала сделать прическу со страниц одного американского журнала. Они собирались шокировать публику новым стилем – горячей завивкой волос.

– Ну, поторапливайтесь же, миссис Пемброук, – снова сказала Роуз.

Она была одета в бледно-розовое кисейное платье с глубоким круглым декольте, обрамленным большой оборкой. Светлые волосы, которые в скором времени собирались коротко обрезать и завить, были собраны на макушке; только вокруг лица струились несколько прядок. Когда Роуз выходила на островки света, пробивающегося сквозь деревья, она становилась похожей на прозрачную лесную фею.

Когда эта живописная маленькая компания вышла из леса на поляну, они увидели внизу Дом поющих птиц, незамысловатую клинику, к которой вела уже проторенная тропа, а чуть подальше – поляну с одинокой хижиной и древним фиговым деревом.

Роуз окликнула и помахала Грейс, но та ее не услышала.

Под соломенной крышей клиники толпились люди: беременные женщины, больные дети и страдающие зубной болью мужчины. После той памятной операции, проведенной в деревне два месяца назад, репутация Грейс распространялась по земле кикую как лесной пожар. Каждое утро теперь она просыпалась и видела ожидающих ее африканцев. Три раза в неделю к ней приезжала Люсиль Дональд и читала детям Библию.

Все было замечательно! Роуз чувствовала себя парящей над землей. Давно прошел шок, который она испытала в прошлом марте, когда приехала и увидела здесь удручающую картину. Несмотря на отсутствие дождей и ухудшающуюся экономику, на что жаловались все поселенцы, сейчас она не видела причин чувствовать себя несчастной.

Роуз замедлила шаг. Она отказывалась верить своим глазам: пожилая женщина и ее внучка снова были там. Они вновь отстраивали свою хижину! Какой по счету раз? Четвертый? Валентин снес все хижины, и семья Матенге переселилась за реку. Только эта знахарка и ее молодая преемница упрямо отказывались подчиниться его приказу: каждый раз, когда трактор сносил хижину, они возводили ее заново. Для Роуз это было загадкой.

Ей вспомнился последний визит этих двух женщин в лагерь. Впереди с гордо поднятой головой, увешанная бусами, медными украшениями и раковинами, шла старуха; следом двигалась молодая женщина с маленьким мальчиком на руках. Они кланялись, робко улыбались и говорили так тихо, что их едва было слышно. Мальчишка-слуга Грейс перевел: они никого не хотели обидеть, только предупредить бвана, что по какой-то неведомой причине их хижина продолжала рушиться и что они желают, чтобы их хижина стояла там, где она стоит, поскольку это было место, где они жили и где должны были продолжать жить, чтобы выполнять свой святой долг и служить предкам, которые обитали в этом фиговом дереве.

И это был их четвертый визит! Терпение и стойкость двух женщин кикую поразили Роуз. Все четыре раза они приходили с дарами в виде коз и бус, убеждали Валентина в том, что они никого ни в чем не обвиняют и не хотят проблем, а только желают напомнить духам ветра о том, что хижина стояла на священной земле и что ей никак нельзя было разрушаться.

Какими любопытными существами были для Роуз эти две женщины, очень похожие друг на друга, за исключением того, что бабушка была меньше и темнее, как и все пожилые женщины кикую. В них было море достоинства; даже мальчик, сидящий на бедре у матери, почтенно молчал, словно понимая важность ситуации.

Валентин напомнил им, что это его земля, поскольку он купил ее у вождя Матенге, и отослал их домой с мешками зерна и мешком драгоценного сахара.

И вот они снова трудились – старуха-знахарка и ее внучка, – возводя новую хижину, самостоятельно, спокойно и безмолвно. «Интересно, – подумала Роуз, – знают ли они о том, что Валентин назначил на завтра выкорчевку фигового дерева, чтобы построить на его месте поле для игры в поло?»

Чуть дальше, за палаточным лагерем, стоял символ незыблемого оптимизма Валентина – новенький пульпер – протирочная машина, только что привезенная из Вест-Индии. Несмотря на то что эта машина понадобится ему только через два или три года, когда созреет первый урожай кофе, она была уже готова и ждала того момента, когда сможет снять с первых плодов мягкую красную оболочку и отделить от нее кофейные зерна.

Пока миссис Пемброук укладывала Мону спать, Роуз решила пойти в импровизированную теплицу и собрать черенки, которые она привезла с собой из Англии.

Они не только смогли пережить дорогу из Суффолка прямо в сердце африканской засухи и смену климата, но и цвели сейчас буйным цветом. Она приказала садовнику водрузить их на тележку и отвезти к дому.

На месте перехода грязной разухабистой тропы в дорогу, ведущую к их имению, стояли большие величественные ворота с каменной аркой, на которой были выгравированы герб семьи Тривертон и название имения.

Леди Роуз улыбнулась, вспомнив выражение лица Валентина, когда тот увидел привезенный камень. Резчик по камню, представитель племени суахили, вложил в свое творение всю душу: буквы были одного размера, утолки украшены резными вензелечками. Это было настоящее произведение искусства – все согласились с этим, – и, несомненно, стоило больше, чем заплатил за него Валентин. Был только один маленький недостаток: название имения было написано неправильно.

«Белла Два» – велел высечь на камне Валентин в память о Белла Хилл, своем родовом имении в Англии. «Смотри только ничего не напутай: БЕЛЛА Д-В-А, то есть «второй дом». Понял?»

Мужчина заверил его, что он все превосходно понял, и в течение четырех месяцев старательно высекал на камне неправильное слово.

На лице Валентина было такое выражение… Все прыснули со смеху. Сэр Джеймс быстро сориентировался и попытался исправить положение, сказав:

– Очень умно, Валентин. Как ты догадался придумать такое?

На огромном камне была увековечена надпись: «БЕЛЛА-ДА». На языке суахили, как поспешно объяснил сэр Джеймс, это означало что-то вроде «целиком и полностью Белла».

Чтобы сделать путь к дому максимально эффектным, Валентин приказал посадить вдоль длинной подъездной дороги кустарники пуансеттии. Для их орошения использовались и без того ничтожные запасы драгоценной воды, и все ради того, чтобы обеспечить их цветение во время гала-торжества. Лепестки, словно языки пламени, рдели на каждой ветке и покрывали сухую бесплодную землю, словно пурпурный ковер. Именно по этой дороге и пойдут завтра гости, после того как их сначала разместят во временных палатках и хижинах, возведенных специально для них на ближайшем от дома поле. Там была построена целая деревня – небольшой чистый городок из времянок, который исчезнет сразу после того, как гости разъедутся по домам. Но на время торжеств там будут устраиваться вечеринки и охоты на лис, будет звучать смех и литься рекой шампанское. В протекторате всегда так делалось гости, чтобы попасть на какое-либо торжество, вынуждены были преодолевать огромные расстояния и поэтому приезжали вместе со своими слугами и животными.

Роуз боролась с искушением хоть одним глазком взглянуть на интерьер дома. Но Валентин, будучи великим конспиратором, зашторил все окна, чтобы ни одна живая душа не увидела, что там внутри. Он даже не позволил ей взглянуть на цвет краски, которую собирался использовать для покраски стен.

Снаружи дом был великолепным и непохожим на монументальные дома Англии.

Двухэтажный остроконечный дом, с окружающей большой верандой отличала тропическая роскошь, грациозность. Это был совершенно новый, инновационный стиль, созданный специально для Восточной Африки. Высокие, от пола до потолка, двери столовой, расположенной в задней части дома, выходили на многоуровневую, вымощенную плоскими каменными плитами террасу. Цветочные клумбы пестрели яркими свежими цветами; Роуз понимала, что такая красота во время засухи стоила Валентину целого состояния. Свои же розы она собиралась высадить перед домом.

В июне прошлого года в Найроби проводилась одна торжественная церемония, на которой леди Роуз торжественно презентовала городу несколько своих розовых кустов, среди которых установили табличку:

«РОЗА ФРАНЦУЗСКАЯ ОФФИЦИНАЛИС»

Считалось, что эти розы, привезенные из садов имения «Белла Хилл» в Суффолке, произошли от роз, посаженных там после войны Алой и Белой роз, когда Генри Тюдор в 1485 году даровал землю своему преданному солдату в награду за то, что тот сражался на стороне династии Ланкастеров. В честь своего короля новый граф Тривертон посадил в своем имении алые розы – символ династии Ланкастеров.

Леди Роуз, графиня Тривертон, привезла розовые кусты в Британскую Восточную Африку в феврале 1919 года.

Это был один из тех случаев, когда Роуз, подобно своим цветам, расцветала: устраивалась торжественная церемония, подавалась правильная еда, соблюдался необходимый протокол, собирались правильные люди. Тогда она раскрывалась, светилась и чувствовала себя живой, влюбленной и любимой.

Валентин пригласил на торжество в честь открытия их дома все сливки общества. Некоторые приедут издалека: из Уганды, Судана, побережья и даже Танганьики, которую британцы отвоевали у немцев. Здесь будут королевские офицеры в парадных мундирах, под руку с дамами; титулованные особы; богатые и влиятельные люди протектората; не очень богатые, но не менее интересные и гламурные: окруженный легендой белый охотник, исследовавшие Конго братья, известный писатель и две киноактрисы. Этот прием станет событием года, возможно, даже десятилетия, и Роуз, которая наконец-то нашла свое место в этой необычной стране, будет править всем этим балом.

Роуз заторопилась. «Дом! – думала она. – Наконец-то у меня есть настоящий дом! Больше не будет всех этих палаток, насекомых и ящериц. А будет настоящая кровать в настоящей спальне». И спальни с Валентином у них разные. Все прошедшие месяцы муж уважал ее желания; малоприятное занятие было совершенно позабыто. Он ни разу не приблизился к ее кровати и, скорее всего, больше никогда и не приблизится.

Она посадила первый розовый куст.

Трактор взял курс на фиговое дерево.

– Срубите это проклятое дерево, – сказал бвана, – и я смогу наконец-то избавиться от этих надоедливых особ.

Двое крепких африканцев уже подпилили многовековой ствол дерева, и сейчас все ждали, когда трактор повалит его и выкорчует пень. Бвана лорд хотел, чтобы с деревом было покончено к полудню. Вацунгу уже начали прибывать: кто в фургонах, кто в машинах, кто верхом, и Валентин желал, чтобы поле для поло было готово.

Дух реки был в ярости – вот почему молодая Вачера и ее бабушка вынуждены были теперь ходить за водой в такую даль, вставать до рассвета и идти в самое сердце незнакомого леса, к горным склонам, расположенным на расстоянии полета многих стрел, где еще бежали несколько тоненьких ручейков. Теперь женщины шли по земле диких животных. Две кикую были здесь гостьями, поэтому они, не желая обидеть духов животных или духов, обитавших в камнях и деревьях на этой далекой от дома земле, пели и оставляли по дороге подношения: кукурузную кашу и пиво.

Дух реки сердился из-за стены, построенной бвана поперек его горла: она не давала ему дышать, заставляла воду застаиваться, подниматься и образовывать пруд, которого никогда раньше не было на этом месте. Это делается во благо людей, чтобы помочь им выжить во время засухи, сказал бвана. В то время как другие кланы умирали от жажды, семья вождя Матенге имела воду. Но так было неправильно, сказала знахарка своей преемнице. Дети Мамби не должны обижать духов природы, чтобы удовлетворить свои эгоистичные желания и потребности. Над рекой надругались, и поэтому на землю кикую было ниспослано таху.

Дата добавления: 2015-10-16