Часть первая 1919 8 страница

Затяжные ливневые дожди, которые должны были начаться в прошлом марте, так и не начались. Теперь все молились о коротких дождях, намеченных на следующий месяц. Грейс смотрела на скалистую гору, словно та на самом деле была зловредным стариком, отказывающимся послать своим людям благодать. Там стоял ее враг: гора Кения, символ всех болезней и невежества в протекторате. Гора держала своих людей в суеверном страхе, и Грейс знала: чтобы спасти их, ей нужно победить эту гору.

В ожидании Марио Грейс любящим взглядом окинула свою маленькую шамбу.

На ветках деревьев, словно жирные лимоны, сидели и чирикали ткачики, темно-голубые перламутровые скворцы играли с маленькими астрильдами, которые были мышиного серого цвета, за исключением алых головок и клювов. В воздухе витал сладкий аромат дикого жасмина и дыма от костров африканцев, на которых те готовили еду. Над ней, на вершине холма, все еще продолжалось строительство большого дома Валентина. Она слышала стучавшие в тишине молотки и долота.

Запахивая на груди кардиган, Грейс обратила внимание на то, что чего-то не хватает. Четыре стула на веранде – на них снова не было подушечек! Наверняка работа друзей Шебы. Ночью молодые гепарды приходили к дому и хулиганили, срывая с веревок белье, утаскивая с веранды подушки. Коврик у входной двери, исчезнувший несколько недель назад, позднее был найден на дереве.

Жизнь в Доме поющих птиц означала постоянную борьбу за цивилизацию. «Конечно, – думала Грейс, – было бы намного легче отказаться от всех правил: позволить животным беспрепятственно бегать по дому, уступить соломенную крышу белым муравьям, превратить свою одежду в лохмотья, а волосы в паклю, позабыть о ежевечернем умывании; что, собственно, и делали жители отдаленных районов. Каменный век был недалеко – стоило лишь позабыть о вилке или метле.

Из дома вышел Марио. В руках он нес теплый горшок с едой и мешок с зерном, на плече висела гирлянда лука. Это был умный молодой кикую, обученный святыми отцами из Италии в католической миссии; там его обратили в христианскую веру и по сложившейся традиции назвали именем священника, крестившего его. Повзрослев и пройдя через обряд посвящения в мужчины – обрезание, он отправился искать работу у белого человека, как и многие другие африканские мужчины, которым в связи с запретом на ведение войн больше нечем было заняться. Прежде всего африканцы отдавали предпочтение скотоводческим фермам, так как пасти скот считалось для мужчин делом древним и достойным; Джеймс никогда не испытывал недостатка в пастухах. Что касается работы в поле – посадки и сбора урожая, – то они избегали ее, поскольку это была сугубо женская работа, а посему унизительная для них. Марио не мог присоединиться к строительной бригаде, возводившей дом Валентина, – он был из другого клана, а следовательно, чужим, поэтому Грейс взяла его на работу к себе. Платить много она не могла, но предоставляла ему хорошую еду и ночлег в сарайчике за домом.

Этот молодой кикую, носящий имя римского священника, говорил по-английски с итальянским акцентом и носил шорты и рубашку цвета хаки, как местные новобранцы Королевского полка африканских стрелков.

– Все готово, мемсааб дактари, – сказал он и показал ей на горшок.

Рагу из чахлых овощей и кукурузы тушилось всю ночь. Мяса в нем не было, поскольку кикую не ели дичь, а зарезать одну из своих собственных овец Грейс не могла себе позволить; что же касается куриного мяса, то оно тоже не годилось, поскольку считалось едой исключительно женской и ни один уважающий себя мужчина к нему бы даже не притронулся. Единственное, что добавила в него Грейс накануне, была ржавая подкова, традиционное превентивное средство против анемии.

Она начала кормить африканцев месяц назад, когда закончились их запасы зерна, а огороды не принесли никакого урожая. Люди стали голодать, так как кикую не делали запасов продовольствия на будущее. Они выращивали ровно столько, сколько им нужно было на пропитание и для обмена, наивно веря, что завтрашний день принесет пищу. По этой же причине им никогда в голову не приходила идея запрудить реку, как это сделал Валентин, чтобы обеспечить себя водой на время засухи. Имея в своем распоряжении резервуар с водой, они даже не потрудились подумать о том, как эту воду можно доставить к своим засыхающим участкам. Каждое утро женщины и девочки племени кикую шли к сотворенному человеком пруду, наполняли свои бутылки из тыквы-горлянки и несли воду в деревню, сгибаясь под тяжестью своих нош. Отвести канал, чтобы избавить своих женщин от этой ежедневной каторги, значило бы изменить что-либо в жизни, а изменять что-либо было строжайше запрещено.

Грейс и юноша покинули веранду и пошли по тропинке, ведущей от дома Грейс. Справа от них тоненькой струйкой бежала река; слева возвышался травянистый холм с остатками не до конца вырубленного леса. С этой тропинки, глядя вверх, Грейс могла видеть только крышу дома Валентина.

Восемь месяцев прошло с тех пор, как Грейс и Роуз приехали в Африку. Валентин был одержим идеей закончить строительство дома к Рождеству. День и ночь он «пас» своих рабочих, маршируя по строительной площадке с хлыстом, крича, раздавая приказания и затрещины каждому, кого заставал бездельничающим. Сейчас вся его жизнь была посвящена претворению одной мечты: вовремя построить дом и устроить по этому поводу празднество, которым он хотел ознаменовать официальное открытие. Праздник обещал быть большим. Предполагалось, что все будут продолжать жить в палаточном городке вплоть до праздничного вечера, на который съедутся со всего протектората, чтобы принять участие в торжественном пиршестве, более двух сотен гостей. Будет музыка и танцы, а потом, после того как всех гостей удобно разместят на ночлег в импровизированных хижинах и палатках, Валентин введет свою жену в дом и отведет в новую спальню.

Примыкающая к южной границе владений Грейс поляна, на которой жил Матенге и его семья, превращалась под чутким руководством Валентина в поле для игры в поло.

Вождь приказал своим женам перебираться жить за реку, к остальному клану, но две женщины отказывались подчиниться его приказу: старуха Вачера, бабушка его жены, и молодая Вачера, находящаяся в ученицах у старой знахарки. Из семи хижин, расположенных на поляне, две продолжали стоять.

Несколько недель назад Грейс наблюдала странную перепалку между Матенге и бабкой его жены. Пожилая Вачера вежливо поведала молодому вождю о том, что кто-то сносит их хижины; в свою очередь, Матенге столь же учтиво объяснил, почему это происходит, и велел ей перебираться за реку. Старуха тихо, почти робко, напомнила ему о священности – из-за растущего на ней древнего фигового дерева – земли, на которой они жили, а молодой воин более уверенно, но не менее обходительно попросил ее подчиниться его приказу.

Это был необычный разговор. Было понятно, что эти двое ругались. В племени кикую пожилые люди настолько почитались, что произносить их имена было запрещено, особенно имя знахарки, которая говорила по повелению предков. Но молодые воины – особенно воин, получивший звание вождя и статус мцунгу, – почитались не менее ревностно. В результате никто из них не уступил, и каждый остался при своем мнении. Вачера вернулась в свою хижину, чтобы остаться там навсегда, как она сказала, а Матенге продолжал стоять с гордым непроницаемым лицом.

Валентин тем не менее заявил, что его планы осуществятся и что, если понадобится, он прикажет вытащить эту старуху силой.

Когда Грейс и Марио протискивались сквозь шелестящие заросли бамбука, чтобы выйти на тропинку, ведущую в деревню за рекой, их остановило внезапное появление Матенге. Он, не заметив их, решительно шагал в сторону плантации.

Грейс затаила дыхание. Это был ее противник, человек, которого она должна была победить, в руках которого была ее дальнейшая судьба – ее успех или полный провал. Человек, которого она боялась. И в то же время самое красивое человеческое существо, которое она когда-либо видела в своей жизни.

Матенге был очень высоким, с широкими округлыми плечами и удивительно узкими бедрами и талией. Он носил шуку из американи, которая завязывалась на одном плече узлом и во время ходьбы приподнималась и демонстрировала его стройные ноги и рельефные ягодицы. Волосы по моде масаи заплетены двумя рядами косичек, спереди и сзади, и напомажены красной охрой. Такая прическа требовала много времени на свое создание и свидетельствовала о тщеславии человека. Его лицо также говорило о честолюбии. Высокие скулы, узкий нос и крутой подбородок отчетливо указывали на присутствие в родословной Матенге масаи. Его поведение было сдержанным, выражение лица не то чтобы надменным, но горделивым, как у человека, которого не волнуют мелочи жизни.

Грейс наблюдала за ним, за его плавной походкой, за грациозно двигающимися длинными руками и вдруг осознала, что смотрит на него, затаив дыхание.

Кикую не любили прямые тропы, предпочитали более извилистые. Мозги кикую работали по такому же принципу: они никогда не говорили напрямую, а только намекали и ходили вокруг да около, оставляя за человеком право самому делать выводы. Они боялись прямых заявлений, словно ядовитых стрел. Точно так же они боялись и прямых дорог; по этой причине Грейс и Марио шли сейчас в деревню по извилистой, запутанной тропинке, пролегавшей параллельно древней звериной тропе, покрытой свежими следами гигантских кабанов и антилоп, что свидетельствовало о том, что животные ходили на водопой к резервуару Валентина. Из-за засухи многие из них смело выходили из леса; среди деревьев можно было увидеть новых для этих мест птиц: хохлатых журавлей, египетских гусей, аистов. Марио заявил, что он даже слышал, как ночью через деревья проламывался носорог.

Пробираясь между можжевеловыми и мимозовыми деревьями, среди ветвей которых сверкал своим ярким красно-желтым оперением попугай, Грейс чувствовала, что идет по земле, имеющей душу. Здесь был пульс, которого она никогда не ощущала в Суффолке. Здесь природа дышала, от земли шло живое тепло, растения, казалось, шептались, наклонялись к ней, в воздухе ощущалось ожидание, предвкушение чего-то…

Вход в деревню был спрятан среди деревьев и лиан, чтобы запутать злых духов и таким образом отвести их от деревни. За зеленой аркой лежала поляна, на которой располагалось около тридцати хижин, круглых, сделанных из коровьего помета, с соломенными крышами. От треугольных крыш сизыми спиралями поднимался дым: огонь в доме поддерживался день и ночь. Если он гас, это считалось дурным знаком и сигналом того, что хижину нужно уничтожить. Это была простая незатейливая деревенька, так как кикую, не знающие ни искусства, ни архитектуры, не украшали свои дома скульптурами или резьбой. Несмотря на скудность урожаев и испанский грипп, подкосивший клан, в деревне кипела бурная деятельность. Работали все: самые маленькие девочки пасли коз, замужние женщины толкли ничтожные пригоршни проса, старухи, вытянув перед собой худые ноги, плели корзины. Все это подтверждало правдивость изречения, что никто и никогда не видел праздно сидевшую женщину кикую.

В жестких от жира и грязи кожаных фартуках унизанными побрякивающими бусами и медными браслетами руками они дубили козьи шкуры, помешивали жалкие рагу и лепили примитивные горшки без гончарного круга, обжигая их на солнце. За исключением нескольких молодых женщин, на головах которых красовались небольшие прядки волос – что говорило о том, что они не замужем, – все были обриты наголо, и их головы сверкали на солнце, как коричневые бильярдные шары.

Мужчин в деревне не было. Они либо работали на стройке Валентина, либо наслаждались пивом в тени деревьев. Как однажды в шутку сказал сэр Джеймс: «Женщины – трудоголики, мужчины – алкоголики».

Когда несколько детишек заметили Грейс, они побросали свои дела и нерешительно пошли ей навстречу. Быть окруженным роем мух считалось у кикую свидетельством высокого положения в племени, поскольку это напрямую указывало на наличие у этого человека коз. Чем больше мух, тем больше коз и, следовательно, больше богатства и почета в племени. Отмахиваться от мух было нельзя: это считалось серьезным нарушением этикета. Но Грейс было не до этикета, когда она увидела подошедших к ней детей, лица которых были облеплены мухами. Она махнула рукой и прогнала мух.

Прежде чем раздать пищу людям, нужно было соблюсти протокол. Все женщины робко улыбались Грейс и ждали, когда вперед выйдет старуха Вачера. Ее почтенное дряхлое тело было практически полностью скрыто под гирляндами раковин каури и нитками бус. Она ступала с достоинством и улыбалась, демонстрируя зияющие пустоты вместо передних зубов, которые в ее девичестве принесли жертву красоте. Она протянула Грейс бутыль из тыквы-горлянки с зеленоватой смесью из кислого молока и шпината, которую Грейс тут же выпила. Она прекрасно знала, как мало еды было у семьи, но также знала, что, отказавшись, обидит их. Вачера произнесла: «Мвайга», слово, которое переводилось целым предложением: «Все хорошо, заходи или ступай с миром», – начальную и конечную фразу всех разговоров кикую. Знахарка, будучи самой старой и почитаемой женщиной в деревне, говорила робко, но с достоинством. Во время разговора она не смотрела на Грейс, так как это считалось крайне невежливым.

Диалог изгибался и вихлял, как тропа в деревню, с намеками на засуху, предположениями о возможном голоде. Иногда Грейс терялась с ответами, но Марио тут же приходил ей на помощь. Она не могла сразу заговорить о еде, которую принесла, поскольку это было бы нарушением правил хорошего тона. Грейс старалась не выказывать своего нетерпения. Голодные дети со вспученными животами тянули тоненькие, словно палочки, ручки в сторону горшка с едой.

Наконец Вачера намекнула на то, что если бы с горшка сняли крышку и некоторое количество рагу покинуло горшок, она бы не возражала. Но даже тогда дети не бросились к еде. Их матери, хихикая и прикрывая рты руками, поскольку они не привыкли к присутствию в их деревне белого человека, спокойно подошли к горшку и без сутолоки и суеты раздали еду. Никто из взрослых не прикоснулся к еде, пока не были накормлены все дети. Затем Грейс велела Марио отдать Вачере мешок с зерном. Взяв в руки тяжеленный мешок и с легкостью закинув его себе на спину, старуха Вачера бросила на Марио презрительный взгляд, что тот сам принес его в деревню.

Грейс получила официальное приглашение в деревню и разрешение свободно разгуливать по ней. Первым делом она пошла в хижины женщин, которых считала своими пациентками. Она мало что могла сделать для них, больных испанским гриппом, от которого не было излечения. Она могла лишь поговорить с ними, проверить пульс и сердцебиение, проследить, чтобы за ними правильно и хорошо ухаживали. В хижинах было темно и дымно, в воздухе висел тяжелый запах козьей мочи, так как на ночь коз загоняли в хижины, роились бесчисленные мухи. Грейс опускалась на колени возле каждой женщины, осматривала ее и бормотала слова ободрения. В ее глазах стояли слезы, вызванные как висевшим в воздухе зловонием, так и собственным бессилием. Если бы только эти женщины пришли к ней в клинику! Она уложила бы их в чистые постели, следила бы за ними, кормила бы их питательной едой.

Одна женщина лежала возле порога своей хижины: это означало, что она умирает.

Грейс наклонилась к ней и пощупала сухой лоб. Жить ей оставалось максимум несколько часов, и женщина сама знала это. Кикую феноменально чувствовали приближение смерти: они заранее выносили умирающего человека на улицу. Им было запрещено оставлять человека умирать в хижине и прикасаться к трупу, поэтому человека переносили, пока тот был еще жив. Они оставляли человека умирать возле хижины, а затем ждали, когда придут гиены и съедят его тело, так как кикую не хоронили мертвых.

Грейс знала, что ничем не может помочь этой женщине, поскольку ей было строжайше запрещено вмешиваться в такие дела. Один раз она попробовала вмешаться, чем вызвала такое неистовое негодование клана, что ей запретили появляться в деревне в течение нескольких дней.

– Давай хотя бы перенесем ее в тень, – попросила она Марио. Юноша колебался: страх нарушить табу племени был сильнее его.

– Марио, – прошептала она. – Возьми ее за ноги, а я возьму ее за руки. Мы положим ее под то дерево.

Он не двинулся с места.

– Черт возьми, Марио! Вспомни об Иисусе Христе и рассказе про доброго самаритянина.

На черном лице отобразилась борьба эмоций. Наконец, напомнив себе, что это всего лишь низменные кикую, не обращенные в христианскую веру, а посему не достойные уважения, он решил показать, что не боится их, в частности старуху-знахарку, поэтому сам поднял женщину и перенес ее в тень.

Перед другой хижиной Грейс увидела молодую мать, посасывающую макушку своего ребенка. Из-за того, что младенец не получал достаточного количества жидкости, его мозги сжались и мягкий пятачок, «темечко» ввалилось. Молодая мать была достаточно умна, чтобы понять, что это дурной знак, но ничего не могла с этим поделать: ее метод лечения не помогал.

– Скажи ей, что ребенку требуется больше воды, – сказала Грейс Марио. – Скажи, чтобы давала ребенку больше молока, больше жидкости.

Он перевел. Молодая женщина улыбнулась и кивнула головой, словно все поняла, а затем вновь вернулась к своему занятию.

Грейс выпрямилась и обвела взглядом деревню. Ее горшок был пуст, а жители опять занимались своими делами. Зерно, которое она принесла, скармливалось козам. Этими животными кикую измеряли богатство и почет. Женщина, имеющая тридцать коз, могла с презрением смотреть и насмехаться над женщиной, имеющей всего пять коз. По слухам, у старухи Вачеры было больше двухсот коз, что возводило ее в клане до статуса королевы. Но зерно было принесено для людей, а не для коз!

– Прямо как англичанин, – пробурчала себе под нос Грейс, – который спасет сначала свое золото, а уже потом свою жизнь.

– Мемсааб?

– Пойдем теперь навестим Гачику. Она должна вот-вот родить.

Но не успела Грейс сдвинуться с места, как ее кто-то окликнул.

Она обернулась. Это был сэр Джеймс.

Джеймсу Дональду пришлось снять свою широкополую с двойной тульей фетровую шляпу и нагнуться, чтобы пройти через увитую зеленью беседку, являющуюся входом в деревню.

– Привет, – крикнул он Грейс и помахал пачкой писем.

Ее сердце бешено заколотилось. Надежда на мечту вновь вернулась к ней. Разбитый под звездный небом лагерь, его крепкое тело, его рот…

– Почта пришла, – сообщил он, улыбаясь. – Решил занести тебе твою.

Он был одет в хлопковые шорты, тяжелые ботинки, гольфы, доходящие до колена, и охотничью рубашку, слегка расстегнутую и открывавшую взору загорелый V-образный уголок на его груди.

– Я знал, где тебя искать, – сказал он, протягивая ей конверты.

Грейс почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Она надеялась, что широкие поля шляпы скроют ее смущение. Позади Джеймса шла Люсиль, которая несла за плечом холщовый мешок. Грейс показалось, что Люсиль хмурилась. Что это – гримаса недовольства или неодобрения? Однако потом черты лица Люсиль смягчились, она улыбнулась:

– Привет, Грейс. Я тебе кое-что принесла.

Передавая Грейс письма, Джеймс наблюдал за ее реакцией. Каждый раз она была одной и той же: дрожащими руками девушка поспешно перебирала конверты, с полным надежды взглядом, а потом на лице появлялось разочарование, и она полностью теряла интерес к почте. Она словно что-то искала. Письмо? Но от кого?

– Как продвигаются твои дела, Грейс? – тихо спросил он.

Она обвела взглядом деревню. Вся работа в ней остановилась: женщины смотрели на них во все глаза, и все из-за того, что на их территорию зашел мужчина.

– Не знаю, что мне делать, Джеймс, – пролепетала она. – С таким отношением ко мне далеко не уедешь. Если я приношу еду, они позволяют мне приходить и осматривать их, но не принимают мои лекарства и не позволяют лечить их. В их понимании лекарство – это та ужасная отрава, которую варит им Вачера.

Джеймс взглянул на грозного вида старую женщину, неприветливо глядевшую на него.

– Старуха держит в руках всю власть, – сказал он. – Тебе не удастся одержать над ней победу. Матенге – вот кого тебе нужно переубедить.

Грейс не сказала Джеймсу, что молилась о том, чтобы больше не встречаться с молодым вождем лицом к лицу. Вместо этого она произнесла:

– Правительство пообещало миссиям выплачивать по три сотни фунтов в год, если те согласятся работать с местным населением. Но районный врач заявил, что я не заслуживаю этих денег, потому что моя клиника стоит пустая. Он как-то приехал со мной в эту деревню, но у них здесь проходила какая-то тайная церемония, и они даже не впустили меня. Это его не переубедило. Он сказал, что мне нужно работать лучше, если я хочу получить эти три сотни фунтов. Но, Джеймс, мне так нужны эти деньги!

Грейс была очень обеспокоена: ее наследство таяло на глазах. Скоро придется рассчитывать только на деньги от миссии в Суффолке.

– Жаль, я ничем не могу помочь тебе, – сокрушенно произнес Джеймс. – Мы сами живем за счет банка, как, собственно, и все сейчас!

Она улыбнулась.

– Я разберусь с этим. Вы что, проехали восемь миль, чтобы только отдать мне почту?

– Я вернул тебе твой микроскоп. Он у тебя дома.

– Помог?

Его лицо омрачилось, что придало ему еще больше привлекательности.

– В какой-то степени, да. Он подтвердил мои самые худшие опасения. У них лихорадка. Я изолировал больных животных и сейчас провожу дезинфекцию остальной части стада. В довершение всех проблем пересохла еще одна скважина. – Он посмотрел на небо.

– Если в ближайшем времени не пойдет дождь, мы тут все умрем от жажды.

Несколько минут они слушали перезвоны козьих колокольчиков, затем Люсиль сказала:

– Я принесла тебе подарок, Грейс.

– Ой, не нужно было, – начала Грейс, но мгновенно умолкла, увидев в своих руках книгу.

– Это переведенная на язык кикую Библия. Умный ход, правда?

Грейс уставилась на черную кожаную обложку, на которой было напечатанное золотом название.

– Спасибо, – неуверенно произнесла она. – Но я не думаю, что это мне сильно поможет.

– Проповедуй Слово Господне, Грейс. Только так ты сможешь завоевать доверие этих людей.

– Матенге не хочет и слышать о христианстве. Он не позволит, чтобы я проповедовала в деревне.

Внезапно утреннюю тишину нарушил чей-то крик из хижины Гачику. Грейс побежала туда, следом за ней Джеймс и Люсиль.

Марио остался стоять снаружи, так как входить в хижину рожающей женщины мужчинам строго-настрого запрещалось.

Грейс подошла к лежавшей молодой женщине и, когда ее глаза привыкли к темноте, увидела большой живот, содрогающийся от сокращений.

– Все в порядке, – успокаивающе сказала она на языке кикую. – Твой ребеночек выходит наружу.

Она вышла из хижины и сказала об этом муциаритиа, повитухе, которой была в таких случаях старуха Вачера. Но знахарка не двинулась с места.

– Гачику вот-вот родит, – перешла на крик Грейс. – Ей нужна ваша помощь. Марио, объясни ей.

Но не успел он произнести ни слова, как Вачера подняла вверх руку, давая ему знак замолчать. Презрение, испытываемое ею к этому молодому человеку, который не только не был воином, но и променял бога света на христианского Бога, не позволяло ей разговаривать с ним. Вачера повернулась к сэру Джеймсу, который, как она знала, понимал их язык и которого она уважала, и сказала:

– С ребенком Гачику беда. Он не родится. Она рожает уже три дня, но ребенок не выходит. Это таху. Предки решили, что этот ребенок не должен жить на этом свете.

Когда Джеймс перевел слова старухи, негодованию Грейс не было предела:

– Вы это серьезно! Вы что, дадите Гачику умереть?

Вачера снова заговорила, и Джеймс перевел:

– Она говорит, что это воля Божья.

– Но это же чудовищно! Мы должны что-то сделать.

– Конечно, ты права. Но это небезопасно. Если духи их предков решили, что кто-то должен умереть, они и пальцем не пошевелят, чтобы помочь ему. Это строжайшее из всех табу. Они верят, что на Гачику лежит проклятие и что снять его невозможно.

– Я не боюсь проклятий. Марио, беги ко мне домой и принеси набор со стерильными инструментами.

Он нерешительно затоптался на месте.

– Живо!

Юноша посмотрел на сэра Джеймса, который сказал:

– Делай как она говорит, парень.

– Да, бвана.

– И еще, – крикнула она ему вслед, – захвати парочку простынь с моей кровати!

Она вернулась в хижину. Все медицинские обследования африканцев сводились к ощупыванию лба и подсчитыванию пульса. Женщины племени кикую были очень скромными, поэтому прятались от глаз посторонних. Но поскольку Гачику в силу своего положения не могла воспротивиться осмотру, Грейс положила руки на распухший живот и нащупала ребенка.

Ребенок лежал поперек родового канала. Чтобы достать его – а сделать это нужно было как можно быстрее, – Грейс должна перевернуть его рукой. Она подняла кожаную юбку Гачику и в шоке уставилась на женщину.

Почувствовав, как хижина закружилась вокруг нее, она вскочила и выбежала на улицу.

– Бог мой, – прошептала она, когда Джеймс остановил ее, схватив за руку.

– Что случилось?

– В жизни не видела ничего подобного! Гачику… изувечена.

К ее удивлению, Джеймс сказал:

– Да, но это не врожденное увечье.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты ничего не знаешь об этом? Об обрезании – ритуале посвящения?

– Ритуале посвящения?

– Все молодые люди, достигнув определенного возраста, проходят ритуал посвящения. Мальчикам обрезают крайнюю плоть, а девочкам…

Она в ужасе посмотрела на него.

– Это было сделано специально?

– Все женщины в юности проходят через это. Это их пропуск в племя, а также своего рода проверка на храбрость и способность переносить боль. Девочка, которая дернется под ножом или заплачет, будет проклята и изгнана из клана.

Грейс прижала руку ко лбу. Она почувствовала руку Джеймса, крепко сжимающую ее, и немного успокоилась. «Не удивительно, что она не может родить. Возможно, это не позволит ей…»

– Многие женщины кикую умирают во время родов из-за этого увечья. Миссионеры пытаются запретить такую практику, но все безрезультатно: африканцы делают это на протяжении сотен лет.

– Я должна что-то сделать, как-то помочь ей, Джеймс. У меня очень мало времени. Вы с Люсиль поможете мне?

– Что ты можешь сделать?

– Кесарево сечение. Я сделаю разрез в животе и выну ребенка.

Он отпустил руку Грейс.

– Ты же обещал помочь мне!

– Грейс, есть границы, за которые нам нельзя переходить. Если ты рискнешь сделать что-нибудь в этом духе, ты настроишь против себя весь клан.

– Я хочу рискнуть.

– Я помогу тебе, Грейс, – сказала Люсиль и сбросила с плеча холщовый мешок.

– Вы совершаете большую ошибку, – предупредил женщин Джеймс.

– Пусть кто-нибудь найдет мне мужа Гачику. Я спрошу у него разрешения. С его согласием клан не сможет распять меня.

Джеймс приблизился к Грейс и сердито сказал:

– Не вмешивайся в это дело!

– Я не собираюсь стоять в сторонке и ждать, когда она умрет, черт подери!

– Хорошо, предположим, ты получишь разрешение мужа. Если ты прооперируешь Гачику и она умрет, он убьет тебя, Грейс. И уверяю тебя, никакая сила и власть не смогут помочь тебе.

– Но если я ничего не сделаю, она точно умрет!

– Но за это никто не будет винить тебя. Оставь ее, и клан позволит тебе уйти с миром. В противном случае тебе не видать их доверия и твоя клиника будет всегда стоять пустой.

Она пристально посмотрела на него.

– Пожалуйста, узнай, кто ее муж. Я поговорю с ним. Я смогу его убедить. Джеймс, спроси их, кто хозяин Гачику.

Он спросил Вачеру и, когда та произнесла имя, Грейс уже не требовался переводчик: Гачику была второй женой вождя клана.

Матенге.

Грейс хотела перевезти Гачику в свою клинику, где был операционный стол и хорошее освещение, но, поскольку Вачера не разрешала трогать женщину и к тому же времени было слишком мало, Грейс решила оперировать роженицу прямо в хижине, полагаясь на опыт, который она получила в военные годы. Тогда ей приходилось делать операции на борту обстреливаемого корабля, при мерцающем свете и с единственным помощником в виде страдающего морской болезнью корреспондента.

Джеймс стоял возле хижины, в то время как Грейс и Люсиль работали внутри. Таинственным образом женщины из соседних деревень прослышали о том, что происходит, и начали стекаться к хижине Гачику. Прослышал об этом и сам Матенге, который, широко шагая, проходил сейчас под аркой входа.

Женщины и дети, словно море, расступались перед молодым вождем, пропуская его вперед, а затем снова смыкали ряды. Он шел неторопливым шагом, с непроницаемым лицом. Джеймс внутренне напрягся. Матенге не был похож на тех миролюбивых кикую, которые посещали миссионерские школы.

Они поприветствовали друг друга обычным сложным ритуалом с упоминанием предков и урожаев, словно два старинных приятеля. Время от времени из хижины доносились стоны и всхлипы Гачику, но Матенге не обращал на это никакого внимания.

Наконец он опустился на корточки и жестом показал Джеймсу сделать то же. Женщины наблюдали за тем, как их вождь и белый бвана приступили к обсуждению происходящего.

– Ты сидишь перед хижиной моей жены, – сказал Матенге.

– Это так, – ответил Джеймс на языке кикую. Он почувствовал, как между лопатками побежала струйка пота.

– Есть ли кто-нибудь сейчас рядом с женщиной, которой я владею?

«Проклятье, – подумал Джеймс. – Ты же прекрасно знаешь, что происходит сейчас внутри этой хижины».

Дата добавления: 2015-10-16