Мужской монастырь имени Святого Пророка Ильи.

Изменилось... Всё изменилось с тех пор, как я понял, что именно меня ждёт. В это время я сполна понял истинное значение слова уныние. Когда со звонницы церкви раздались мерные и звучные удары благовеста, я тихо покинул келью. В своём белом саване, больше похожий на призрака, я бесшумно скользил по опустевшим коридорам. Оказавшись в саду, я остановился, и до боли в глазах всматривался в синее, не до конца проснувшееся небо. Ещё не взошедшее солнце первыми лучами позолотило только край небосклона и золотой крест далеко в вышине... Безветренная прохлада дремлющего под сенью сумрака сада... Капли на свежих зелёных листьях и не распустившихся цветах... Всё это я видел много раз, но никогда ещё мне не было так больно. Я смотрел и не мог насмотреться, пока не почувствовал, как холодная утренняя роса насквозь промочила босые ноги в сандалиях и подол одеяния. Нехотя двинувшись вперёд, я тут же замер, наткнувшись взглядом на знакомую фигуру.

- Ну и чего ты тут бродишь?

Отец Петр редко смеялся, в моём сознании детских лет он был скорее строгим или даже суровым, но сейчас он, почему-то, улыбался. Я смотрел на его высокую фигуру, не отводя глаз, и пытался понять, что же изменилось в самом отношении ко мне. С тех пор, как он узнал, что я стал Гласом, он стал по-другому вести себя со мной? Вряд ли он стал смотреть на меня уважительней, скорее уж это... сострадание? Когда эта мысль, как молния, мелькнула в моём сознании, и я с тяжестью осознания опустил голову, отец Петр ничего не сказал, только взял меня за руку, потянув за собой. Некоторое время, погружённый в свои мысли, я ничего не замечал вокруг, но, внезапно поняв, что отец Петр направляется в церковь, резко остановился.

- Я не могу пойти туда... сейчас... так...

Не зная, что придумать в оправдание, я сам себе смутился, что говорю такое святому отцу. Мне нравились утренние службы, но теперь я пытался избегать их, по непонятной самому причине. Может, не хотелось ловить на себе внимательные взгляды братьев, а может, потому, что теперь каждая служба в этих стенах была для меня последней. Замявшись, я оглянулся, собираясь уйти, но отец Петр вопросительно развернулся ко мне, внимательным взглядом пресекая даже мысли о бегстве. По его глазам я видел, что он хочет задать мне вопрос, но он понимал, что я ничего ему не отвечу, поэтому не мучил меня, просто вздохнув.

- Я и не зову тебя туда. Здесь есть замечательное место. Составишь мне компанию, раз уж мы с тобой сегодня не у дел?

Недалеко от дорожки, пересекавшей сад, словно ниткой камней среди густой зелени, соединявшей церковь с нашим общежитием, отец Петр и нашёл своё чудесное место. Под большим раскидистым клёном даже была установлена низкая каменная скамья, у основания уже зарастающая мхом.

Отец Петр неторопливо присел, предлагая мне опуститься рядом, но я помедлил, с сомнением

глядя на своё белое одеяние. Святой отец улыбнулся, глядя на мои колебания.

- Скоро так же, как ты заботишься о чистоте своего одеяния, ты должен будешь следить за чистотой своей души. Гораздо сильнее, чем когда-либо прежде...

Я непонимающе на него посмотрел, всё-таки опустившись радом.

- Разве здесь мы делаем не то же самое? И вообще, мне не нравится его носить, зачем это?

- Пока ты только привыкаешь, но вскоре тебе нельзя будет носить ничего другого. Твоё белое

одеяние - это символ духовной чистоты. Знак того, что ты Глас.

Я скептическим взглядом осмотрел подол своего одеяния и тихонько вздохнул. Всего лишь символ,

а сколько от него неудобства. Меня же в нём за километр видно...

- Я рад, что ты переживаешь не за то, о чём всерьёз стоит поволноваться...

Отец Петр рассмеялся, заметив мою неприязнь к новому одеянию. Я прислушался к его словам, и, подняв голову, согласно кивнул. Пусть уж лучше не знает, как тяжело сдерживать крики отчаяния по ночам, в страхе, что о них узнают другие братья. Может, для них Глас - это непоколебимая сила и последняя надежда на спасение этого мира.

- Я рад, что имею возможность послужить Богу в роли Гласа...

Ободрённый удачей в своём притворстве, я решил пойти дальше и тут же сфальшивил. Я до боли сжал кулаки, чувствуя, как дрожит голос. Очень мне надо строить из себя героя. Только бы они думали, что мне этот выбор по силам и по душе, больше ничего не надо...

Отец Петр внимательно посмотрел в моё исказившееся лицо, несомненно, всё поняв, но не проронил ни слова. Когда тишина между нами затянулась, ветер донёс до меня чистый звон голосов клироса. Широко раскрыв глаза, я слушал его переливы, подхватываемые эхом и отдающиеся от каменных церковных стен, стен монастыря, в котором я вырос.

- Мне правда жаль, Никос...

Рядом тихо вздохнул отец Петр, положив свою твёрдую огрубевшую ладонь на мою руку, и я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Его слова были последней каплей, оборвавшей все мои попытки сохранить самообладание. Тоска предательски душила меня, я неотрывно смотрел в небо широко раскрытыми глазами, чтобы случайно не сморгнуть туманившие глаза слёзы.

- Не нужно лгать мне, чтобы утешить, потому что я пришёл, чтобы утешить тебя. Прибереги своё похвальное лицемерие для других братьев в день расставания, но пусть лучше это будет надежда. А сейчас просто поплачь, или у тебя не хватит сил улыбаться...

Продержавшись неподвижно некоторое время, я почувствовал, как слёзы бегут по лицу, и сдался, больше не сдерживая рыдания. Отец Петр обхватил меня за плечи, и я безысходно уткнулся в его плечо, больше не видя ничего, кроме пелены обрушившегося на меня, освободившегося горя.

VII

После нашего откровенного разговора, в келью я вернулся ещё не скоро. Немного успокоившись и приведя себя в порядок в комнате отца Петра, я тихонько проскользнул по коридорам мимо только что вернувшихся с Литургии братьев. Добравшись до своей кельи, я забрался в постель, чувствуя скорее душевную, чем телесную усталость, и тут же забылся туманным сном. Я не был уверен, что всё виденное мной происходило в реальности, но, кажется, несколько раз ко мне заглядывал Тоби, но, не решаясь остаться, тут же уходил. В коридорах, отделённым от меня только тонкими стенами, слышались звучные голоса братьев, они оживлённо спорили и перебегали из кельи в келью: только слышались хлопки дверей, вызывая в моём полусне отчётливое чувство тревоги. Я некоторое время мирился с ним, но когда в коридоре повисла гробовая тишина, нарушаемая только чеканным шагом явно не сандалий наших братьев, а настоящей военной обуви, я невольно прислушался. Когда шаги стали слышны совсем рядом от моей кельи, я вдруг широко раскрыл глаза, пытаясь осознать возникшее во мне странное чувство. Сонное сердце вдруг ударилось на два тона чаще, и я словно почувствовал, как перемещается за стенами кельи знакомый кусочек души. Я напряжённо сел на постели, неотрывно глядя, как опускается ручка двери. Всего меня предательски колотило, хотя я отчётливо знал, что сейчас ко мне войдёт не враг и не убийца, а человек, который в будущем станет моей надёжной защитой.

- Извини, что без стука...

Высокий темноволосый мужчина в обычной дорожной одежде осторожно прикрыл за спиною дверь, и в коридоре снова послышались разговоры и перебежки. Ожидая ответа или реакции, он опустил на меня взгляд, но я смог выдавить из себя только сдержанный кивок. На смену дрожи пришло какое-то странное неконтролируемое чувство, заставившее меня опустить пылающее лицо. Почему-то на этого мужчину, которого я видел третий раз в жизни, откликалось что-то внутри меня. Не смотря на возмущение и протест всего моего сознания, словно сама душа тянулась к нему, призывая прикоснуться или обнять...

- Это ещё что за ерунда...

Я тихонько помянул Господа, пытаясь взять под контроль непонятные эмоции, когда Меч вдруг

подал голос. Когда я поднял голову, он смотрел на меня предельно серьёзным взглядом, протягивая ко мне раскрытую ладонь.

- Это называется резонанс. Дотронься до моей руки.

Я некоторое время не реагировал, не решаясь даже шевельнуться, но потом всё-таки выполнил его совет. Если бы на его лице была хотя бы тень улыбки, я бы не решился, но серьёзный бесстрастный лик ничем не волновал меня, словно резонанс между людьми был самой

обыкновенной вещью. Прикосновение отчасти принесло облегчение, и тяготящее меня чувство отступило, словно убедившись, что необходимый ему человек находится рядом и не уйдёт.

- Спасибо...

Я первым убрал руку, отвернувшись к окну, заставив его выпрямится и опустить протянутую ладонь. Когда молчание затянулось, я снова обернулся к Мечу, внимательно оглядывающему мою келью. Его взгляд остановился на иконах в углу, заставив меня заговорить, чтобы его отвлечь.

- А... Вы тоже чувствовали этот... резонанс...

Меч перевёл на меня непроницаемый взгляд, и я тут же пожалел о том, что вообще с ним заговорил. Мгновения, проведённые под этим бесстрастным холодным взглядом, были для меня одним из сложнейших испытаний.

- И я, и Покров теперь повязаны воедино с твоей душой. Мы чувствуем тебя гораздо сильнее, чем ты нас. Теперь ты - наше боевое знамя, последнее, что мы должны защищать на смерть...

Меч прервался, заметив, что его слова вызывают во мне противоречивые чувства надежды и сомнения, и перевёл тему, не дав мне опомниться.

- Все документы давно оформлены, мы с Покровом вернулись за тобой. Вещей с собой тебе брать не положено, но можешь взять с собою одну икону, думаю, это допустимо. Бронепоезд отправляется через полчаса, так что выходим сейчас же, даю тебе пять минут.

Я широко раскрыл глаза, не веря услышанному, но не успел задать вопрос, как Меч вышел из кельи, заставив меня вздрогнуть от хлопка двери. Внезапно у меня не осталось времени ни на раздумья, ни на прощания, только на выбор, который сделали за меня...

Дата добавления: 2015-10-16