Глава 6. Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую

Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, все вначале покорны человеку и лишь потом уже становятся страшными властелинами его… И куда несёт тебя нелёгкая, Владислав Евгеньевич, прислушался бы к советам умудрённого жизнью Дознера, ан ведь нет, образ призрачный и фантастичный и, как убедится далее читатель, не имеющий ни на грош тех достоинств, коими ты его снарядил, сделал из тебя и вовсе уже какого-то одержимца, имеющего перед собою цель расплывчатую и, признаться, никудышную. Ну, да Бог с тобой... Много ли мы можем насчитать людей, чьи цели хоть сколько-нибудь более чётки и благородны?

И вот, празднуя, в некотором роде, победу, наш герой, насвистывая легкомысленную мелодию из оперетки Кальмана, выехал на шоссе, ведущее из Богородицка в Тулу. Дорога оказалась весьма сносной, и, обрадовавшись сему факту, Лебедько решил, было, вдавить педаль газа в самый пол «троечки». Однако же, не долго удалось ему мчаться на всех парусах, ибо сотрудники ГИБДД в тот день решили подзаработать и засели в кустах с радаром. Любитель быстрой езды был остановлен и уплатил штраф. На этом, однако, дело не закончилось, а имело весьма скандальёзное продолжение.

Случилось так, что давешняя сцена с южными гостями не обошлась без свидетелей. Что ж за наваждение такое, что не успеешь поворотиться, а тут уже и выпустят целую историю, расползающуюся по городку подобно тому, как выкипевшее молоко норовит растечься по всей кухне, затекая во все углы и щели. Распространяясь из уст в уста, сюжет становился ежеминутно всё более занимательным, и наконец, во всей своей гротесковой форме доставлен был в уши сотрудников местного отделения полиции.

Узревши под глазом нашего героя внушительных размеров фингал, сержант ГИБДД поворотил путешественника вместе с его «троечкой» обратно в город, и, несмотря на попытки последнего откупиться (сумма, впрочем, предлагалась незначительная, ибо Лебедько всё ещё уповал на то, что произошло, может быть, некое недоразумение), водворил его в кабинет начальника Управления Внутренних Дел города Богородицка, майора Валерьяна Анисимовича Михно, как значилось на табличке кабинета, которую Владислав Евгеньевич успел прочесть. Майор Михно — грузный мужчина лет пятидесяти, находился в кабинете не один, а вместе с ещё одним полицейским в звании старшего лейтенанта. Склонившиеся над кроссвордом стражи порядка были столь увлечены занятием, от их профессиональных обязанностей несколько отвлечённым, что решительно не дали себе труда от оного оторваться, несмотря на то, что Лебедько и его конвоир вот уже минуты две как топтались в кабинете. Лишь зазвонивший вдруг телефон, имел наглость оторвать Валерьяна Анисимовича от поглотившего его занятия. Узревши нашего героя, майор злорадно оскалился: «Бьюсь об заклад, сержант, что ты доставил прославившегося на днях заезжего националиста! Вот и чудненько! Ты, сержант, ступай, за мной не заржавеет, а ты, милок, - Михно ткнул жирным пальцем в грудь горе-путешественника, - присаживайся, разговорчик нам предстоит серьёзный». Заметив, что старший лейтенант не без неудовольствия оторвался-таки от кроссворда, майор обратил к нему свои взоры: «Что скажешь, Михалыч?», на что Михалыч, мужчина с заметно испитым лицом, хохотнув, ответствовал: «Статья 282 УК РФ — разжигание межнациональной розни, срок лишения свободы до трёх лет!»

Лебедько, исполненный от представления подобной перспективы, самых неприятных ощущений в области кишечника, и в связи с этим, едва сдерживающий позыв опорожнить последний прямо в кабинете, тот же час пытался протестовать: «Помилуйте, гражданин майор, так это ведь я был ни за что, ни про что избит, да ещё вместе с почтенных лет местным жителем. У меня и свидетели на сей счёт имеются...» Михно оскалился ещё шире: «Можешь своих свидетелей засунуть сам знаешь, куда. А для дела твоего, как ты сам понимаешь, мы и сами свидетелей отыщем. Ты в Мордовии, часом, не бывал пока? Ну, так отдохнешь там годика два-три!» Владислав Евгеньевич вмиг уразумел, что перед ним сидел человек, для которого решительно не существовало вовсе никаких сомнений; и сколько у него самого было заметно шаткости и робости, столько у того твёрдости и уверенности. Пускаться с таким в споры да пересуды было делом положительно безнадёжным. Придавши голосу своему надлежащую для подобного случая заискивающую робость, Лебедько пролепетал: «Господа, а нельзя ли как-нибудь так уладить дело, дабы я не в Мордовию поехал, а отделался бы, некоторым образом, штрафом, по той форме, каковую вы изволите назначить? У меня в кармане как раз тысячи три залежались...» Полицейские переглянулись, и во взорах их проницательный Владислав Евгеньевич сумел прочесть, что он на верном пути. Михалыч покачал, было, головой: «Ишь, мерзавец! Да по этой статье штраф, как минимум, двадцать минимальных зарплат. Однако, так и быть, из одного только человеколюбия пойдём тебе навстречу. Выкладывай сто двадцать тысяч, да будем оформлять протокол». Валерьян Анисимович тем временем внимательно следил за реакциями подозреваемого на произнесённую сумму и, отметив значительное побледнение кожных покровов, взял отеческий тон и даже покровительственно похлопал Лебедька по плечу: «Вижу, братец, что таких деньжат у тебя отродясь не водилось (здесь автор, вмешавшись, в свою очередь, не может не отметить довольно сносной игры нашего героя, в кошельке которого, на случай всей поездки, лежало этак полторасто тысяч, так что майор с размаху опешился, впрочем, и поделом) так что клади на стол пятнарик и вали из города сей же час!»

Видя, что дело идёт к тому, чтобы отделаться, как говорится, малой кровью, приезжий продолжил свою игру: «Извольте доложить, у меня в машине как раз заначка на чёрный день припрятана». Глаза Михно приобрели маслянистый оттенок: «Лады! Михалыч, сходи возьми у него». Отдавши старшему лейтенанту требуемую сумму и не имея сил больше сдерживать позывы, вызванные испугом, Владислав Евгеньевич, дождавшись с нетерпением, когда Михалыч скроется за дверьми, справил нужду прямо у здания УВД, ни мало не сомневаясь, что доблестным полицейским сейчас уже не до него, а поделив добычу, они вновь погрузились в кроссворд. Что же, надобно теперь было уже без превышения скорости ехать в Тулу и там ещё приводить себя в известность. Во всю дорогу путника терзала мысль о том, что происшедший казус знаменует собою тот факт, что в чём-то он довольно сильно обмишурился. Пожалуй, впервые он допустил себе усомниться в самой цели своего предприятия. Однако, следует заметить, что ни к каким сколько-нибудь определённым выводам путешественник не пришёл, решивши покамест с большей осторожностью и спокойствием воспринимать как удачи, так и поражения.

***

Итак, Тула. Читатель вправе задать вполне обоснованный вопрос автору - с какой целью расположил он основных героев повествования не в самой Москве, что было бы естественно занимаемому ими статусу и опыту, а по некоему уже вырисовывающемуся кругу вкруг Москвы: Ярославль, Владимир, Рязань, Богородицк и вот теперь ещё и Тула. Автор предпочёл бы ответить на сей заковыристый вопрос не посередине повести, а только лишь ближе к концу её, здесь же он может ограничиться лишь намёком на то, что пишет сию повесть, можно сказать, с натуры, а также ещё и на то, что подобное распределение персонажей, расположившихся в опорных точках, охватывающих столицу действительно подобием некоего кольца, чрезвычайно важно с точки зрения их же авантюрного замысла, суть и цель коего мы отложим до последних страниц.

Здесь же автор позволит себе ещё один намёк, заключающийся в сопоставлении названия города Тула и оккультно-политическим обществом «Туле», внёсшим заметный вклад в создание в двадцатых годах 20-го века Немецкой рабочей партии, которая позднее переросла, увы, в НСДАП. Справедливости ради, отметим, что организаторы «Туле» не предполагали, к каким последствиям приведёт их деятельность, также, как и вожди Октябрьской Революции 1917 года не могли, в силу ряда причин, предвидеть то, как их благие помыслы породят ГУЛАГ и прочие мерзости. Впрочем, читателю, вероятно, ведомо, куда ведут дороги, вымощенные благими помыслами. Однако, мы несколько отвлеклись. Вернёмся же к нашему герою.

В Туле Владиславу Евгеньевичу предстояла встреча с Вероникой Павловной Розовой, держательницей традиции герметизма, восходящей по некоторым источникам к самым началам нашей цивилизации. Вероника Павловна была преемницей традиции ещё и по родовой линии. Её дедушка пивал чаёк с такими замечательными личностями, как Генрих Оттонович Мебес, Борис Михайлович Зубакин и Владимир Алексеевич Шмаков, так что с детских лет судьба её была, что называется, предрешена. Розова родилась в Москве в годы Великой Отечественной войны, в юности же, параллельно с изучением эзотеризма, будучи дочкой дипломата (тоже, кстати, потомственного эзотериста) закончила МГИМО[10]. В конце 60-х и в 70-х годах Вероника Павловна была активисткой и одной из заметных фигур в эзотерической компании Югорского переулка, впрочем, эту сторону своей жизни она тщательно маскировала, что позволяло ей успешно двигаться по карьерной лестнице. С 1985 по 1990 год Розова работала на разных дипломатических должностях в Восточной Германии в Дрездене, где находилась в весьма тесных сношениях с одной столь известной особой, что одно только упоминание о ней в этой книге небезопасно. То обстоятельство, что Вероника Павловна волею судеб оказалась в курсе некоторых деяний вышеупомянутой особы, кои бросают тень на её прошлое, заставило ее оставить всяческую государственную деятельность и уехать из Москвы, как говорится, от греха подальше. Первоначально она помышляла даже об эмиграции, но друзья по Югорскому переулку настояли на том, чтобы остаться в России и переместиться в Тулу, сменив фамилию на теперешнюю.

Надобно сказать, что эта особа давно составляла предмет помышлений нашего героя, который и сам был большим поклонником герметической философии. Однако, встретиться с нею удалось лишь сейчас, да и то после некоторых конспирологических процедур. Адрес электронной почты Розовой Лебедько добыл у Беркова, а согласие на встречу Вероника Павловна дала только после пересылки ей сканов посвещений Беркова и Закаулова. С учётом известной уже читателю непредвиденной задержки в Богородицке, в Тулу Владислав Евгеньевич приехал всего лишь за час до назначенного ему времени. Не успевши ни занять номер в гостинице, ни отобедать, он прямёхонько отправился на Пролетарскую улицу, где и обитала его визави.

Лебедько случалось на своём веку видеть многих женщин, которые, несмотря на достаточно пожилой возраст, сохранили, кто в душевности своей, кто в обращении и манерах, а кто даже и во внешности некую приятность. Вероника Павловна в этом ряду явила собой пример дамы приятной во всех отношениях. Приятен был её мелодичный голос, артистическая, но в то же время добродушная манера общения, приятна была её маленькая, но очень уютно обставленная квартирка, и особенно приятным был приём, оказанный гостю, коему с первого же, так сказать абцуга, был предложен весьма недурственный обед. Глядя на искусно приготовленные закуски, десерты и, особенно утку, запечённую в яблоках, гость невольно вспоминал картинки из «Книги о вкусной и здоровой пище», выпущенной в СССР в начале 50-х годов 20-го века, изобиловавшей поистине чудными рецептами, составленными, однако, из продуктов, коих на прилавках магазинов разыскать было положительно невозможно. А когда на стол были явлены две бутылочки, соответственно, сливовой и вишнёвой наливок, собственноручно приготовленных радушной хозяйкой, Владислав Евгеньевич даже произнёс внутри себя известную поэтическую строфу:

Известно даже недоумку,

Как можно духом воспарить:

За миг до супа выпить рюмку,

А вслед за супом — повторить.[11]

Признаться, гость несколько обомлел от оказанного ему приёма, так, что даже на некоторое время почти потерял дар речи, что, однако, не мешало ему уплетать за обе щёки, ибо русский человек любит много и вкусно поесть, но в последнее время отнюдь не в любых гостях может себе это позволить. По крайней мере, ни Дознер, ни Карамболь, ни Закаулов особым хлебосольством не отличались, разве что Берков потчевал пирогами. Хозяйка, в свою очередь, наблюдая за тем, с каким аппетитом гость поглощает угощения, лишь приветливо улыбалась, не смея торопить последнего, дабы он как-нибудь не поперхнулся. Между тем, захлебнув куражу в трёх рюмочках наливки и сметя со стола всё съедобное, Владислав Евгеньевич решился начать беседу: «Весьма наслышан, почтеннейшая Вероника Павловна, о ваших глубочайших познаниях в герметической науке. Признаться, уже несколько лет, как мечтал услышать, так сказать глубину познаний непосредственно из ваших уст, да вот случай представился только теперь. И вот, с восхищением отведав ваши кулинарные творения и удостоверившись, сколь радушно вы изволили принять меня, жажду пищи духовной!» Лицо хозяйки, несмотря на почтенный возраст, почти не затронутое морщинами, покрыл лёгкий румянец: «Ах, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, душа моя открыта для всякого искреннего искателя истины и справедливости, а Борис Петрович Берков рекомендовал вас именно с этой стороны. Но я должна вас предупредить, что прежде, чем мы коснёмся глубин герметического знания, нам с вами придётся продираться сквозь дебри того, что именуется ныне так называемым здравым смыслом. Увы, народ не только в нашей стране, но и во всём мире опутан сетями и щупальцами этого самого здравого смысла настолько крепко и умело, что только им и живёт, а всё что хоть сколько-нибудь за его пределы выходит, воспринимает не иначе, как бред. Более того, многие за этот самый здравый смысл готовы биться, что называется, насмерть. А между тем, знаете ли вы, что этот самый здравый смысл из себя представляет?»

Гость, значительно разморенный обильными яствами и наливкою, пребывал к тому моменту в столь ленивом состоянии, что удосужился лишь вопросительно поднять бровь. Однако, Розова понимающе отнеслась к его несколько легкомысленному состоянию, и продолжала: «А представляет собою этот самый здравый смысл ничто иное, как набор специально сфабрикованных убеждений о природе человека и мира, настолько крепко с самого рождения впечатанных в мозги населения власть придержащими, что сама реальность, данная им, так сказать, в ощущениях, буквально под эти самые убеждения и подстраивается, образуя, как говорят радиотехники, петлю положительной обратной связи. Именно поэтому очень и очень многое мы привыкли воспринимать не критически, а за те убеждения, коими нас удалось окончательно зазомбировать, мы подчас готовы несогласному даже глотку порвать, уж извините за выражение».

Лебедько, употребивши все силы свои дабы не закемарить от переполняющего его чувства сытости и благодушия, всё же вымолвил: «Как же спастись от подобного наваждения?» Вероника Павловна, видимо, ждала такого рода вопрос: «Подлинная цель всякой настоящей философии, начиная от герметизма, и заканчивая теми идеями, которыми её обогатили Ницше, Хайдеггер, Лакан, Дерида, Делёз, и так до нашего современника Славоя Жижека, состоит в поиске даже не столько истины или блага, как это было у Платона, сколько в попытке освобождения человека от всех и всяческих догм и стереотипов, насаждаемых с седой древности теми, в чьих руках находилась власть. К великому сожалению, мало кто сегодня понимает, что философская мысль со здравым смыслом, как раз таки, не имеет ничего общего. Более того, задачей философской мысли является опровержение бытового смысла воззрений. И вот пример, который вам, несомненно, будет понятен, ибо я в свою очередь наслышана, что вы прошли некоторую подготовку у Алексея Всеволодовича Закаулова».

Услышав фамилию Закаулова, гость предпринял ещё одну попытку борьбы с обволакивающей его дрёмой, и деловито откашлялся, показавши тем самым, что, мол, «как же, не извольте сомневаться, подготовку прошёл». Розова продолжала: «Взять, например, такую категорию, как Желание. Желание субъекта — это то, что субъектом никогда не бывает узнано. Речь, как вы понимаете, идёт не о желании в его бытовом значении, не о хотениях и намерениях. Желание — это то, что человеку никак не удаётся признать. Желание — это то, что постоянно человеком движет, но, тем не менее, в его сознании никакого представительства не получает. А ежели ему удаётся каким-то манером в сознание прорваться, то оно тут же оказывается отброшенным на ещё более дальние позиции, ибо признание его вызывает у человека вопиющий дикий стыд. Вам, конечно, известно, что ежели вы обращаетесь к психологу, то он полагает, что вы в состоянии свой запрос поименовать. Психолог полагает, что существует измерение нормы, до которого вас можно довести, раз вы имели несчастье от него уклониться. Иными словами, коли вы излагаете проблему психологу, он совершенно наивно натурально работает именно с ней, то есть с тем, что поименовано. В философии же всё состоит совершенно иначе: что бы вы не говорили, ставится философски подкованным психоаналитиком под сомнение. Он даже не пытается буквально выслушать то, что вы хотите сказать, напротив, цель его — разглядеть за переливами вашей речи как раз то, что и отсылает к измерению Желания, то, что в вашей речи не сказалось внятно, то, что оказывается упущено... а почему? А потому, что ваша проблема только в том и состоит, что об этом-то вы говорить не в состоянии».

Владислав Евгеньевич тщетно пытался следить за нитью повествования, но так как ум его уже некоторое время пребывал большей частью не сколько в голове, сколько в желудке, сама эта нить представлялась ему многократно разорванной. А может быть, таким образом сказывалось давление того самого здравого смысла, что всячески препятствует проникновению любой живительной и освобождающей благой вести. Тем не менее, чтобы как-нибудь не облапошиться в дальнейшем разговоре, гость разродился вопросом: «Я прекрасно понимаю ваши доводы, ибо имел на сей счёт многочисленные беседы с Алексеем Всеволодовичем, однако, хотелось бы услышать как-нибудь живой пример из вашей практики». «Извольте, - отвечала Вероника Павловна, - только для начала сами объясните, как вы понимаете разницу между, так называемыми «правыми» и «левыми»?»

Тут Лебедько встрепенулся и отчаянным усилием вырвался-таки из объятий Морфея, так как понял, что вот-вот сядет, что называется, в лужу. Не найдя ничего лучшего, он пролепетал следующее, густо краснея: «Ну, правые — это те, кто отстаивает интересы капитализма, а левые, соответственно, стоят на идеях социализма, коммунизма или же анархизма». Хозяйка мягко засмеялась, вослед за чем попыталась успокоить зарапортовавшегося гостя: «Я, право, так и ждала, что вы скажете что-то в этом духе, и, разумеется, не смею вас укорять, понимая, что вы вполне можете и не знать всех тонкостей предмета. Вот вам самое простое описание, ежели вы спросите, в чём причина страдания людей, вы получите два ответа. Правые скажут вам, что вы страдаете из-за себя, в то время, как левые скажут, что вы страдаете из-за кого-то другого. Например, почему люди бедны? Точка зрения правых: потому что они ленивы, не хотят работать, не активны, у них отсутствует правильная система ценностей. Точка зрения левых будет совершенно иной: они бедны, потому что их подавляют, угнетают и эксплуатируют. Это не их вина, а вина общества».

«Позвольте, - насторожился гость, - ведь, ежели забежать вперёд, то получается, что все психологические и психотерапевтические методы, проникшие в Россию в начале 90-х годов с Запада, являются в этом смысле «правыми»?», - «Безусловно! И в этом я усматриваю очень серьёзную диверсию. Западная психология и психотерапия целиком и полностью обслуживает заказ капиталистического строя и, как это ни парадоксально, совершенно забывает о том, что было написано во всех советских учебниках психологии, то есть о социальной обусловленности нашей психики. Конечно, говорить, что левый взгляд — это полное перенесение ответственности на внешние обстоятельства, будет чрезмерным упрощением. Скорее, более корректно можно сказать так: рассматривая проблемы конкретного человека, левые учитывают роль социальной среды и таких факторов, как эксплуатация и зомбирование. Я сама, как сторонник левых взглядов, часто предлагаю обращающимся ко мне людям проанализировать цепочку социальных взаимовлияний и симбиозов, чтобы подвести их к осознанию того, на кого работает и чей заказ выполняет их так называемый симптом, невроз или болезнь. В результате, очень часто оказывается, что симптом или болезнь являются подавленным революционным протестом на разного рода насилие, осуществляемое властью. Даже в тех случаях, когда мы сталкиваемся с некими детскими психотравмами, фигура подавляющего отца или матери является лишь «аватаром» власти, как репрессивной структуры. Если в процессе работы удаётся снять запрет на подавление вытесняемого революционного импульса, то тогда дело идёт к высвобождению Желания и появлению у человека гораздо больших степеней свобод, в том числе выходящих за пределы так называемой конвенциональной морали, которая, собственно, и служит своеобразным охранителем власти, подавляющим Желание. Ну а Желание, как мы с вами разобрались, имеет, как раз таки, революционную, то есть освободительную окраску. Для герметической философии сие никогда не было новостью. Увы, осознавали это очень и очень немногие, впрочем, как и сейчас».

Наш герой, приведённый такими речами из дремотного состояния в возбуждённое, заметил, как обострились все его чувства. Большой круглый стол, заставленный пустыми уже тарелками, вдруг показался ему неким полем битвы. Справа угрожающе наседало большое круглое блюдо, на котором некогда возлежала запечённая в яблоках утка. Слева теснились маленькие тарелочки, предназначенные для более лёгких закусок: сыров, грибочков, оливок. Далее внимание его метнулось на собственное тело: сердце после обильной еды билось гулко, а жар заполнял и живот, и голову. «Вот ведь какая гипербола получается, - подумалось Лебедьку, - правые с левыми борются, а место битвы — сердца и умы человеческие». Слова же хозяйки весьма его расположили, однако же, присутствовало ощущение, что нечто весьма существенное он решительно недопонял: «Вот вы, почтеннейшая Вероника Павловна, очень изящно, и я бы даже сказал, кудряво изволили выразиться, будто симптом или болезнь на кого-то работают. Как это прикажите понимать, как образную аллегорию или же, как неким образом самую натуральную реальность?», - «Увы, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, именно как реальность, и реальность самую неутешительную. К сожалению, об этой её стороне мало кто даёт себе труд задуматься. Возьмём простой пример. Допустим, что некто пребывает в тяжёлой депрессии и вынашивает мысли о самоубийстве. Как вы думаете, какая социальная структура является, если можно так выразиться, заказчиком подобных мыслей и сопутствующих им тягостных переживаний? Очень просто, структура эта представлена так называемой «жёлтой» прессой, ибо случись всамделишный суицид — именно она получит с него прибыль. Она ведь на том и держится, что печатает репортажи о разных подобных дикостях. Далее: на кого работает невротик, обеспокоенный каждым лишним ударом своего пульса? На такого экономического монстра, как фармацевтика. На кого работает женщина, поправившаяся, вдруг, на пять килограмм? На рекламу, на текстильную промышленность, на такое чудовище, как современная медицина, которая под сей случай уже заготовила и кабинеты пластических хирургов, и дорогущие капсулы биодобавок, на которые подсаживаешься как на наркотик, ибо после приёма их начинаешь полнеть ещё больше, на расплодившуюся индустрию тренажёрных залов и фитнес-клубов. Как вы понимаете, это лишь самый поверхностный взгляд».

Гость на какую-то долю секунды вдруг ярко и образно увидел густую паутину, раскинутую по всему миру чудовищами — социально-политическими структурами. В паутине этой судорожно билось огромное количество разного рода люда, практически всё население Земли, и было даже ясное понимание, что вынь их из этой паутины, так у них никакого смысла к дальнейшей жизни и не останется. Сие видение сподвигло нашего героя на следующий вопрос: «Но ведь есть и такие проблемы, которые, возможно, не работают на подобные структуры? Поиски смысла жизни, предназначения, просветления, наконец...». Хозяйка горестно пожала плечами: «Как же? Что же вы списываете со счетов такую, между прочим, экономическую структуру, входящую именно в наше время в самый свой размах, как институт разного рода духовного наставничества? Вы, наверное, и не представляете, какую сверхприбыль этот институт сейчас загребает».

«Эвона, как всё по-вашему выходит безнадёжно! И ведь странен человек тем, что огорчает его нерасположение тех, которых он не уважает и насчёт которых отзывается резко, понося подчас их суетность и даже безжалостность...», - глубокомысленно изрёк Владислав Евгеньевич, - «Но, рассуждая подобным образом, видите ли вы хоть какой-то выход из столь, казалось бы, безнадёжного положения, в котором мы все оказались?».

«Вижу, к тому и вела», - отозвалась Розова, - «Но, давайте-ка мы с вами выкушаем чайку, и для начала порассуждаем, откуда происходит это самое, как вы остроумно изволили выразиться, безнадёжное положение». Хозяйка направилась на кухню ставить чайник, оставив Лебедько в мыслях мрачных и непролазных, как тёмный лес. Здесь автору лестно будет отметить некую эволюцию чувств и помыслов своего героя, который в данный момент настолько обеспокоился вопросами общечеловеческими, что позабыл даже о своей личной меркантильной цели, приведшей его в дом Вероники Павловны. Отрадно и то, что в видении, где ему открылась громадная паутина, раскинутая по всему миру многоликим уродом, имя которому Капитал, среди миллиардов других людей, барахтающихся в её сетях, Владислав Евгеньевич узрел и себя самого. Среди прочих чувств, охвативших его спустя несколько времени после этого видения, тоненькой струйкой просачивался также и стыд. Чувствовалось, что углубляясь в сие переживание и не устрашась войти в самую сердцевину стыда, стыда за то, что ты позволил себя кругом облапошить и ребячливо продолжаешь играться во все эти омерзительные игры — возможно выйти и к тому самому революционному взрыву Желания, о котором толковали и Закаулов, и Розова... Но, увы, не хватало ещё у нашего героя пороху, дабы свершить сей акт душевной работы: внимание его рассеивалось, ускользая от грозной глубины вопроса, то в созерцание обстановки комнаты и игру солнечных бликов на лакированных гранях старенького, но весьма ухоженного фортепьяно, то, вдруг, перед внутренними взорами возникали ощерившиеся физиономии майора Михно и лейтенанта Михалыча, а то и вовсе начинал грезиться всякий уже совершенно посторонний вздор. Так что, когда хозяйка вошла в комнату с подносом, на котором громоздились чайник, чашки, сахарница и вазочки с вареньями и печеньями, гость успел возвернуть себя в привычное благодушное состояние.

Чай источал запахи мяты, а печенья оттеняли его терпкий вкус наличием лимонной начинки. Несколько времени сидели молча, как и при начале беседы. Вообще надобно сказать, что процедура принятия пищи в доме Вероники Павловны неким загадочным образом носила на себе напечатленье какой-то заметной особенности. Всякая деталь будь то вкус, запах или даже внешний вид столового прибора, всё это останавливало нашего героя и поражало. Хозяйка же сохраняла прежнюю приятность во всех своих манерах, деликатность и, видя, что приезжий столь увлёкся трапезой, что положительно не в состоянии воспринять философические речи, не тревожила его до той поры, пока не допита была третья чашка чаю, и не доедено решительно всё содержимое двух вазочек с вареньями и двух с печеньями. Наконец, путешественник опомнился и сообразил, что уже минут двадцать трескает, как говорится, в одну харю, и кинулся было вновь вопрошать хозяйку о трагической, и вместе с тем комической участи человеческого бытия и способах хоть как-то из всего этого фарса выбраться.

Как читатель, вероятно, помнит, беседа остановилась на том, что Вероника Павловна посулила рассказать, откуда происходит то самое безнадёжное, и как мы теперь ещё и видим, комическое положение, в котором оказался современный человек. «В социальной психологии есть такое понятие «двойное приказание»[12], суть которого исследовалась на примере семей, где дети вырастали шизофрениками, и уже потом это явление стало изучаться в социальной и политической психологии как средство манипулирования массами, впрочем, известное сильным мира сего задолго до возникновения самой социальной психологии», - так начала свою речь Розова, в то время, как Лебедько, расположившись в мягком кресле, дал себе зарок слушать внимательно, не пропуская ни единого слова, и вот, что он услыхал:

«В «двойном приказании» две части абсолютно противоположны друг другу, например, в случае патологического воспитания ребёнка, а, заметьте, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, что иные случаи можно по пальцам пересчитать, мать может отдавать сыну или дочери одно приказание, а отец — совершенно противоположное. В результате, ребёнок входит в состояние ступора, не зная, что ему предпринять, так как в одном случае он будет наказан матерью, а в другом — отцом. Ежели это повторяется неоднократно, то в зависимости от различных условий, либо может случиться глубокая невротизация ребёнка — ну, это в том случае, если он выберет слушать, например, мать, но будет наказан отцом или, если отец не накажет впрямую, то останется испытывать постоянное чувство вины перед ним. В крайнем же случае дело приводит к шизофреническому расщеплению личности, где уже, как вы догадываетесь, теряются всякие ориентиры. Подобное «двойное приказание» может исходить и от одного человека, причём в нескольких вариантах. Первый — это предложение, содержащее два противоречивых приказания. Банальный пример: «не смей выполнять ни одного моего приказания!». Гораздо более распространён другой пример, когда приказание на словах звучит одним образом, а вот невербально — совершенно противоположно. К примеру, мать говорит сыну: «Не смей дразнить дедушку!» Это приказание однозначно и непротиворечиво, но! Говорится оно таким тоном и сопровождается, знаете ли, такими невербальными сигналами, кои подчёркивают, что матери, как раз, очень хочется, чтобы ребёнок дедушку-то поддедюлил. В результате, ежели сын будет дразнить дедушку, то будет наказан явной взбучкой, ну, а если он не выполнит невербальную часть приказания и не будет дразнить дедушку, то окажется наказан косвенно, посредством холодности и отстранённости матери, лишением её подарков и внимания. Это один из механизмов образования невроза или даже шизофрении», - на этих словах носительница традиций герметизма поднялась с кресел и подошла к окну, где взорам её предстал ничем не омрачённый день самого конца весны, наполненный буйством зелени и запахами сирени.

Минуты на три настроение беззаботной весны ворвалось в комнату, но, не тут то было! Розова воротилась к столу и продолжала: «Но ежели мы понимаем, как «двойное приказание» действует в семейной системе, то теперь нам уже совершенно несложно догадаться, насколько мы напичканы огромным множеством «двойных приказаний» со стороны социально-политической. Более того, открою вам секрет, именно «двойные приказания», используемые в политических целях, и являются одним из основных приёмов для манипуляции сознанием толпы, в результате чего, у последней и формируется совершенно патологическая система убеждений о себе, о других людях и об устройстве мира, то есть о том, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, с чего мы, собственно, и начали», - Вероника Павловна смолкла и несколько времени наслаждалась эффектом, произведённым её речью на гостя. Тот, в свою очередь, сидел мрачнее тучи, догадываясь, что ежели далее дело пойдёт в том же духе и на тех же оборотах, ему предстоит столкнуться с картиной мира ещё более ужасающей, чем та, которую он имел неудовольствие лицезреть перед чаепитием.

Здесь автор позволит себе пуститься в размышления о тех возможных обвинениях, которые падут на него со стороны так называемых патриотов. Сидит себе спокойненько эдакий патриот и занимается совершенно посторонними делами, накопляет себе капиталец, устраивая судьбу свою на счёт других, но чуть случится какая-нибудь книга или статья, по мненью его, оскорбительная для Отечества, в которой скажется горькая правда, он тотчас выбежит из своего угла, аки паук, узревший, что запуталась в паутину муха, да подымет вой, мол, хорошо ли выводить это на свет и провозглашать об этом? А что скажут иностранцы? - Думаете, разве автору всё это не больно? К чему же ему таить слово? Кто же, как не он должен сказать правду? Вы-то боитесь глубоко устремлённого взора и обыкновенно скользите по всему недумающими глазами. Так что, извольте постигать... Однако, мы отвлеклись от наших героев на то время, покуда Лебедько погрузился в мрачные предчувствия. Прошло, несколько минут, и он, поднявши взоры свои на хозяйку, вопрошал: «Каким же образом сии «двойные приказания» формируют картину мира обывателя, это вы можете поведать?», - «Охотно, - отозвалась хозяйка, наливая себе уже простывшего чаю, дабы промочить горло, - да, вот только рассказ мой будет длинным, боюсь, за сегодня-то и не управимся», - «Готов приходить к вам, сколько потребуется, но некую глубину познаний в этом вопросе приобресть мне, положительно, нужно», - изъявил свою готовность слушать наш герой.

«Ну, что же, внимайте. Одно из главных противоречий капитализма с точки зрения психологии, это как раз невозможность избежать противоречивых предписаний на самом фундаментальном уровне. С одной стороны, основное правило капитализма, это стремление к неусыпному накоплению капитала, а с другой стороны, всё же и капитализм вынужден принимать некую самоценность человеческой жизни и уважать общечеловеческие ценности. А вот эти-то две стороны как раз и невозможно совместить, они у нас получаются взаимоисключающими параграфами, так как главный код, управляющий движением капитала, не терпит конкурентов. Вот вам, драгоценнейший, самый простой пример: положим, некий капиталист изо всех сил тужится, хотя бы внешне, относиться к наёмным работникам как к людям. Однако, случись любая ситуация, когда под сомнение будет поставлена его прибыль, он тут же пустится либо безжалостно увольнять работников, либо снижать им зарплату, либо чего ещё похлеще. Или взять, положим, демократию. По определению — это власть народа. Но как всё обстоит на самом деле? Народу вменяется обязанность свободного волеизъявления, от него требуется активное участие, но раз за разом этот самый народ и близко не имеет ожидаемого результата своей активности и волеизъявлений. Иными словами, власть вменяет народу обязанность влиять на неё, но каждый раз обнаруживает абсолютную неподатливость этим влияниям. А при этом ещё и попытка ухода от активности и от так называемого волеизъявления строго порицается и даже наказывается. Народ оказывается в проигрыше в любом из вариантов. Общую картину дополняют характерные попытки блокировать сколько-нибудь серьёзную критику, особенно в плане фундаментальных основ системы и вопроса об её иерархическом устройстве. Как вы, конечно же, понимаете, в запасе у власти всегда наготове стандартный набор запугиваний и обесценивающей демагогии, как то: «ужасы революции», «хаос анархии», «левые рвутся к власти» и тому подобные лозунги, которым народ вынужден верить, исключительно потворствуя чувству вины, бессознательно возникающему у него из-за того, о чём мы говорили чуть ранее, то есть от ощущения неэффективности своей активности и своего волеизъявления. Это, так сказать, результат двойного влияния, который виден даже невооружённому, хотя и незамыленному глазу». Произнеся сию тираду, Розова внимательно оглядела путешественника и резюмировала: «Поймите это, как главный тезис: от вас требуют активности, но самоя эта активность разбивается об абсолютное её игнорирование. Все мы в подобном положении находимся, и, бессознательно стараясь избежать полной дезориентации, теряем способность критически мыслить, и тут-то нам можно внушить всё, что угодно».

В эту минуту Владислав Евгеньевич пребывал уже в достаточно бодром расположении, так что был способен впитывать каждое слово, произнесённое Вероникой Павловной, образно и ярко. Она же говорила, не останавливаясь: «С другой стороны, средства массовой информации втягивают нас в мир псевдособытий, псевдоисторий, псевдокультуры. Тут дело в особой структурированности рекламных информационных сообщений, которые одновременно и утверждают, и самоотрицаются. В результате, они представляются вроде бы как не ложными, но обывателю совершенно непонятно, как их воспринимать. Под действием их атак он начинает воспринимать всю медийную информацию уже как собственные мысли и желания».

Тут только хозяйка изволила предпринять небольшую паузу, дабы как-нибудь перевести дух. Лебедько вообще заметил, что уже несколько времени она периодически посматривает на часы. Набравшись решимости, он спросил: «Почтеннейшая Вероника Павловна, не надоел ли я вам каким-нибудь манером?», - на что хозяйка отвечала добродушно и искренне: «Помилуйте, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, я, напротив, нахожу в вас вдумчивого слушателя, что мне необычайно приятно, ибо не всюду такового встретишь. Однако, меня ждут некие дела, которые я вынуждена достаточно спешно урегулировать, а посему добавлю к сказанному ещё буквально несколько фраз, после чего мы договоримся с вами встретиться на другой день. А хотела я выразить сегодня ещё следующее: народ по отношению к власти является, как ни крути, всё-таки жертвой. И вот тут, заметьте, что на высказывание и действие жертвы отнюдь не всегда следует игнорирование. Напротив, как раз власть может явить и ответную реакцию, и даже внимание, но что очень важно, внимание это и реакция случаются всегда как-то не совсем по существу вопроса. Создаётся видимость какого-то даже уважения, и отношения к жертве как к личности, но, увы, это всего лишь видимость. На деле жертва всегда остаётся со смутным ощущением, что она не получила ответ на свои вопросы, однако, все её попытки разобраться в ситуации искусно блокируются. Контакт вроде бы и имел место быть, а вроде и не имел, и жертва остаётся в состоянии крайней внутренней запутанности и ощущение, что с ней самой «что-то не то», сопровождается чувством вины и прочими подобными тяжёлыми переживаниями. В то же время, внутренняя активность с самого раннего возраста успешно подавляется опять же «двойными приказаниями». Внешне звучит лозунг типа «будь активным», но требования активности сопровождаются неявными ограничениями, делающими самою активность невозможной, а вынужденная пассивность опять же ставится жертве в вину. Убийственная и коварная тактика! И наконец, важнейший момент заключается в том, что при «двойных приказаниях» для жертвы накладывается запрет на саму возможность обсуждать как первое приказание, так и второе, как явное, так и неявное. Жертва может смутно чувствовать, что что-то не так, но не иметь возможность это обсудить. Её попытки что-то выяснить тут же упираются в обесценивающие лозунги и слоганы, исходящие из средств информации и рекламы, которые жертва, как мы уже говорили ранее, воспринимает за свои собственные. А за запретом на обсуждение неявно следует запрет на мышление. Люди сейчас совершенно разучились критически мыслить, и с чем только не готовы согласиться. А, зачастую, многие даже и борются за внедрённые в них убеждения, типа таких, например, что стремление к частной собственности и конкуренции являются, дескать, врождёнными и природными качествами человека, что как вы, конечно, понимаете — полнейший бред».

Сей же момент Розова вновь бросила взгляд на часы, что было для гостя совершенно наглядным жестом для того, чтобы начинать раскланиваться. «Ага, - подумал он про себя, - вот тебе и «двойное приказание»: говорит о том, что хочет продолжить общение, сама же поминутно дёргается и на часы смотрит». Оставшись доволен тем, что он начал на деле понимать, что такое «двойное приказание», и получив неизгладимое впечатление от беседы с Вероникой Павловной, Лебедько, договорившись с последней о встрече на следующий день, отправился снимать номер в гостинице, что было проделано, впрочем, без особого труда, да, и номер, признаться, оказался вполне сносным по провинциальным меркам. Время было ещё не позднее, и наш герой, переполненный новой для него информацией так, что мозги уже, образно выражаясь, плавились, решился-таки отправиться на лекцию, касающуюся, некоторым образом, отношений полов. О лекции сей он узнал от Розовой. К тому же Вероника Павловна рекомендовала лектора как одного из своих учеников. И вот, отыскавши, не без труда, некий подростковый клуб, располагавшийся в полуподвальном помещении начавшего уже разваливаться двухэтажного строения, попал Лебедько в душную комнату, где и присел на край деревянной скамьи. Лекция, по-видимому, была уже в самом своём разгаре: маленький лысоватый мужчина в огромных очках и плохо отутюженном костюме, бурно жестикулировал, поворотясь к плакатику, на котором были начертаны синим фломастером кружочки и стрелочки. Слушателей было, прямо скажем, не густо: четыре женщины предпенсионного возраста и одна ещё совсем молодая - с грудным ребёнком на руках. Несмотря на молодость, её внешний вид красноречиво свидетельствовал о том, что она давно уже положительно отказалась хоть сколько-нибудь им заниматься.

Лектор, между прочим, говорил следующие слова: «Современная любовь стала нынче основой гигантской индустрии. В наше время контекстом любви выступает идеология так называемого свободного выбора. Мужчины и женщины превратились в участников рынка отношений. Место семейных связей, которые ранее стабилизировали человеческую жизнь, занял рынок с предложениями страхования жизни и старости, пакетов медицинских и омолаживающих услуг. А ведь мы помним, что ранее любовь была источником риска и неопределённости: действительно ли человек, с которым мы связываем свою жизнь — это наша судьба? Сейчас же уже не то, сейчас современный индивид бежит от всяческого риска. Мужчины в наше время вступают в брак неохотно, предпочитая не взрослеть и оставаться под явной или неявной родительской опекой. Женщины же выставляют на любовный рынок свой эротический капитал. Оптимальные же стратегии рынка таковы: для мужчины — минимизировать риски и не брать на себя лишних обязательств, а для женщины — инвестировать средства в свой эротический капитал, поскольку в условиях подобной свободной конкуренции, важным оказывается исключительно только оный».

Лебедько поднялся со скамейки и вышел на воздух. Тёплый вечер, напоённый запахами сирени, как ни старался успокоить и убаюкать нашего героя, сделать этого решительно не мог. Начав день с нервотрёпки и финансовых потерь в полицейском участке, и завершив видениями ужасной липкой неодолимой паутины, в которой, казалось, барахтался и он сам, и весь род человеческий, Владислав Евгеньевич сделался совершенно не в духе и был положительно не расположен воспринимать увещевания природы и её успокоительный ритм. Исполненный неприятных ощущений, он тот же час воротился в гостиничный номер, где, не имея даже сил, чтобы как-то развлечься хотя бы чтением книг, которые он возил с собой на всякий случай, повалился в одежде на кровать и в скором времени захрапел во всю насосную.

Как читатель успел уже заметить, в дни, предшествующие встречам с замечательными людьми или последующими за подобными встречами, нашего героя посещали во сне весьма оригинальные видения. Случалось это, как правило, под утро, когда просыпаясь, и не смея открыть ещё глаза, он восстанавливал в памяти образы сновидения, пытаясь даже вступить с ними в некий осмысленный контакт. Выспавшись после нелёгкого дня, Владислав Евгеньевич и в этот раз не стал спешить с окончательным пробуждением, а едва всплывши на поверхность из абсолютного забвения, принялся вглядываться в глубины своего внутреннего мира.

Всё, что угодно ожидал он увидеть, но только не офицера зондеркоманды СС. А вот ведь именно он - некий, судя по знакам отличия, штурмбанфюрер СС, гестаповец, что называется, при всей форме и оружии, эдакая, знаете ли, белокурая бестия — стоял во весь рост, оккупировав собою всё внутреннее образное пространство нашего героя, заложив руки за спину, демонстрируя хладнокровие, выправку и оскал презрительной усмешки. Несколько растерявшись, сновидец всё же решился обратиться к образу с вопросом: «Кто ты и зачем явился мне сейчас?» Штурмбанфюрер ещё пуще оскалился, однако же, отвечал: «Я, как ты и сам изволишь видеть, олицетворяю СС. Организацию, которая ставит себе высокие цели избавления Земли от людей, не подходящих под определённые мерки: стандарты крови, стандарты поступков, стандарты духа. Если человек не примерный семьянин, если он дефектный, ущербный, инвалид, больной, псих или невротик — для нас он отброс. А Землю надобно очистить от этих отбросов, и тогда воссияет могущество духа человеческого. Вот наша идеология. Ты спросишь, почему Землю надо очищать от отбросов? Да, потому, что они тормозят движение человечества к следующему виду, к сверхчеловеку, и, будучи отягощено огромным балластом лишних людей, это движение существенно тормозится, а то и вовсе сходит на нет», - «Значит, вы служите идее совершенства?», - «Да, и ты должен знать, что когда ты промахиваешься мимо совершенства в чём бы то ни было, ты усугубляешь свой приговор, который давно уже, между прочим, тебе вынесен. Если бы не адвокаты, которым каким-то образом удаётся тебя пока отмазать, мы бы свой приговор давно бы привели в исполнение. Спасает тебя ещё и то, что ты с детства также стремишься к совершенству, в тебе это заложено. Однако, ты должен знать, что твой внутренний мир — это концлагерь — замешкался, и тотчас пойдёшь в расход. Сам себя через наше посредство отправишь: заболеешь смертельно, споткнёшься на ровном месте, попадёшь под машину, это уж как сам решишь», - «Но раз ты явился ко мне в этом образе, значит, СС — это часть моей личности?»

Штурмбанфюрер вновь усмехнулся: «Да, мы твоя часть, только не думай, что ты один такой исключительный. В той или иной мере мы присутствуем почти в каждом человеке, в разных образах, разумеется. Мы следим за чистотой вашего совершенства, любой шаг в несовершенство записывается вам в минус, в то время как шаг по пути в совершенство записывается в плюс. Таким образом, вы и балансируете. Когда у вас в запасе много плюсов, вы чувствуете себя хорошо, и у вас есть запас жизненной силы. Но мы тщательно следим за балансом, все плюсы и минусы сосчитаны».

Сновидец умудрился даже подивиться открывшейся ему картине, впрочем, простой и даже механистичной. Набор плюсов-минусов, и всё. Причём, образ совершенства как заветной цели, для каждого свой. Для бандита или зэка один, для менеджера среднего звена — совершенно другой, для проститутки – третий... Чуть вышел за грань этого образа — получил, образно говоря, пулю в затылок. Может быть, он даже не получит эту самую «пулю в затылок», но градус тревожности у него нарастёт необычайно.

С трудом сдерживаясь на грани сна и бодрствования, Владислав Евгеньевич решается на следующий вопрос: «А кто же стоит за тобой? Кто твой шеф? Люцифер?», - «Отнюдь, мне даже нет смысла скрывать его имя. Пожалуйста — Аполлон — идеал совершенства», - «Ты говорил, что у меня есть и адвокаты. Кто они?», - «Я не знаю. Это по другому ведомству. Возможно — Гермес. Впрочем, случится — узнаешь точно. Знаешь, откуда у тебя берутся минусы? Когда тебя критикуют! Вот тогда-то ты и бежишь к адвокатам, силясь увернуться от собственного внутреннего палача. Чуть отступил от образа совершенства, тревожность при виде приближения последнего, встряхивает тебя так, что ты кидаешься в кипучую деятельность. Тебе тут же надобно понаписать кучу статей, книг, наплодить диссертантов, выпускников, а хорошо бы и вообще в энциклопедию попасть».

В какой-то миг, сновидец даже не успевает заметить — в какой именно, образ СС-овца вдруг превращается в статую Аполлона. Статуя оживает, вокруг образуется весьма приятный ландшафт — тенистая роща и мраморные дорожки, пролегающие в ней. Аполлон выглядит совсем не как фашист, он вальяжен, улыбчив и обращается к нашему герою даже с какими-то тёплыми нотками в голосе: «Хвалю. То, что ты сейчас прозрел — это тоже акт совершенства. Ты знаешь, я рад, что ты постигаешь, хоть в какой-то степени, наш замысел. Это приятно. Мы же не фашисты, в самом деле. Хотя, можем являться вам и под их личинами. Мы, боги, играем! Мы запускаем систему человеческого бытия такими рычагами, которые вам и не снились. Извини, оговорился, - снились, конечно же, только вы их ещё не расшифровали. Ты использовал мою силу для того, чтобы двигать себя к совершенству и карать за несовершенство...», - «Теперь можно как-то мягче?», - спохватился сновидец. Мягкая неземная улыбка осияла чело Аполлона: «Когда дурак прозревает, я думаю, у него найдётся какое-то другое топливо, нежели кнут и пряник. Хотя, механизм кнута и пряника, он древнейший и надёжнейший. Но, согласись, идея совершенства, она же очень обворожительна, не так ли? Ещё бы, это же свет, он такой яркий, манящий и магнетический. И коль скоро ты не убоялся меня в образе грозного СС-овца, я открою тебе один секрет: убить себя тебе пока ещё не удастся, образно говоря, под «вышкой» ты не ходишь... пока. Впрочем, как и многие в подлунном мире. Да, и ставки на тебя есть определённые у меня, и не только у меня. Вы ведь — люди — наши руки, если так можно выразиться. Впрочем, об этом узнаешь позже, когда-нибудь», - Аполлон сделал неопределённый жест рукой, махнув ей куда-то вдаль и … растаял.

Пока наш герой окончательно приходит в себя и просыпается, автор возьмёт на себя труд напомнить читателю древнее предание, согласно которому сиракузский тиран Дионисий Старший, живший в конце 5-го века до нашей эры, предложил своему фавориту Дамоклу, считавшему Дионисия счастливейшим из смертных, занять его престол на один день. По приказу тирана, Дамокла роскошно одели, умастили, посадили на место правителя; все вокруг суетились, исполняя каждое его слово. В разгар веселья на пиру Дамокл внезапно увидел над головой меч, висевший на конском волосе, и понял призрачность благополучия. Так Дионисий, ставший под конец жизни болезненно подозрительным, показал ему, что тиран всегда живёт на волосок от гибели. Сия мифологическая аллюзия полезна будет, по мнению автора, читателю, и далеко не только в связи со сном Владислава Евгеньевича. В ней отражён, как бы это точнее выразить?... Впрочем, автор решает доставить читателю удовольствие самому провести все и всяческие связи, которыми предание о Дамокле пронизывает многочисленные сюжеты нашей повести. Но, чу! Герой наш уже проснулся, успел умыться и принять душ, и вот уже одевается, приготовляя себя к новому дню, на который назначена ему встреча с Вероникой Павловной Розовой, где ждут его откровения ещё более удивительные, и, ежели как следует задуматься, то и ещё более страшные, чем прежние.

Дата добавления: 2015-09-06