А как к нашим военным относились поляки, не «аковцы», а обычные люди.

А.Ф.: С населением были нормальные отношения. Ну, разве что наши молодые офицеры пользовались повышенной популярностью у местных женщин. (Улыбается)
Когда перебазировались в Польшу, в начале удивились, как зажиточно поляки живут. И сами работящие и еще нанимают работников. Пригляделись, а у них немцами ничего не разграблено. Контраст с нашей Белоруссией огромный. Немцы над поляками не зверствовали. Ужились поляки с немцами. Сдали им евреев, которые занимались в основном торговлей и составляли полякам конкуренцию.
А причина некоторой натянутости отношений с нами была связана с их боязнью коллективизации и раскулачивания, и еще из-за связи части населения с Армией Крайовой.
У них свои внутренние, как теперь говорят, «разборки» были. И так называемая Армия Крайова не только против нашей армии разбойничала, но и против своих зверствовала, тех, кто с новыми властями сотрудничал. А поскольку поддержку большинства она не имела, то уже в 45-м году решила перейти на территорию, оккупированную союзниками. Тогда польское правительство обратилось с просьбой к нашему руководству. И я думаю, решалось на самом высоком уровне - и самый последний боевой вылет на Западе мы сделали уже после Победы над Германией - 19 мая 1945 года днем, мы бомбили части и «обоз» Армии Крайовой. Они прорывались на запад, на территорию западных союзников.

Война с Японией

А.Ф.: Была и еще вторая Победа - над японскими милитаристами, союзнический долг выполняли.
В июле 1945 года 10 экипажей нашего полка оправили в командировку на Дальний Восток для передачи боевого опыта и на «усиление». Кто за старшего был, не помню, два героя Советского Союза, один из них майор Титов.
Полетели пассажирами на «Дугласе». Добирались почти две недели. Первую посадку сделали в Монино. В первую очередь нас отвели в столовую, а потом развели по комнатам. Летчиков и штурманов - в одну, стрелков - в другую. Когда опять собрались вместе, летчики и штурманы ругаются: «Мы думали, что на парад летим, а оказывается - дальше… в Свердловск». Из-за отказа двигателя сели в Казани, на заводском аэродроме. Заводская бригада быстро отремонтировала - сменили цилиндр, но наступил вечер. Облетали на следующий день и отправились дальше. В Свердловске сели на военный аэродром, примыкающий к «Кольцово». Запомнилось огромное количество «Аэрокобр». На три дня нас задержали в Хабаровске - из-за непогоды. И когда прилетели в Ворошилово-Уссурийск, то местный комдив стал над нами подтрунивать: «Летчики летали и ночью и в непогоду, а вы из-за мирной непогоды опоздали». Потом эта погода ему в первом вылете аукнулась…
В полк мы вошли отдельной эскадрильей. Может, поэтому номер полка в памяти и не сохранился.
Каких-то специальных занятий по передаче боевого опыта не было. Опыт передавали в «неформальной обстановке», учили работать в ночном полете на ощупь, рассказывали нештатные ситуации.
Получили новые машины, прямо с завода в Комсомольске-на-Амуре.
Очень удивило нас в дальневосточном полку большое число женщин. В 5-м гвардейском полку женщины были - служили связистками, официантками, прачками, две медсестры. А здесь буквально на половине всех технических должностей - женщины.
Командование наше базировались в Ворошилово-Уссурийское. А аэродром находился в сотне километров возле деревни Кокшаровка на середине пути между Ворошилово-Уссурийском и Владивостоком.
Война с Японией для нас началась в 1.15 по московскому времени. В Москве война Японии была объявлена на 15 минут раньше. В наш первый боевой вылет на дальневосточном фронте мы взлетели на Харбин в хорошую погоду, но «на хвост» нам уже села гроза.
Харбин был без какой-либо светомаскировки, весь сиял. После Европы непривычно было. В тот вылет ходили мы на железнодорожный узел.
Здесь, на Дальнем Востоке, нас впервые на боевые задания сопровождали истребители. В воздухе встреч с японцами не было, но зенитки нас обстреливали.
Этот первый вылет дальневосточного полка из-за грозы сопровождался большими потерями. На обратном пути самолеты попали в грозовой фронт. Все наши 10 «западников» вернулись благополучно, а местных попадало немало. У нас не только боевой опыт был, но и опыт прохождения гроз был, а у местных - нет.
В эту войну мы уже летали только днем и только строем. Я участвовал в 9 вылетах.
Условия для полетов очень сложные. Наша взлетно-посадочная полоса располагалась полоской между сопок. Погода очень капризная - часто плотные туманы накатывали. Возможно, что однажды такой туман нас от беды и позора спас. Неожиданно надвинулся, и мы взлететь в назначенное время не смогли. С открытых аэродромов подняли самолеты соседней дивизии.
Оказалось, что наши наземные части и без поддержки с воздуха уже преодолели сопротивление японцев и захватили этот район. И массированный бомбовой удар пришелся по своим. Может сами наземники не успели сообщить об успехе, или их корректировка в штаб еще не дошла. Не знаю. Но как нам рассказывали, командир и штурман дивизии в вылете участвовали, их и признали виноватыми - наземные себя обозначали цветными ракетами, но ведущие, то ли не увидели ракет, тои решили, что японцы разгадали шифры (такое бывало), и вводят их в заблуждение. Можно только гадать.

Наказание очень крутое было, слухи ходили, что комдива и штурмана дивизии приговорили под горячую руку к расстрелу. Но точно ли это, не знаю. В оправдание можно было бы сказать, что не было у них боевого опыта, а он кровью приобретался.
С территории СССР мы перелетели в Корею на аэродром на берегу моря. Канко - по-русски, Хамхынг - по-корейски,
Приземлились на аэродроме, но оказалось, что батальон обслуживания и полковые тылы отстали, застряли где-то на железной дороге. Прибыли они только на следующий день.
С нами в каждом самолете прилетели техник и моторист. И был у нас целый день свободы. На территории аэродрома оказалось несколько больших не охраняемых, не уничтоженных и не разграбленных складов. И двери настежь.
Японцы так запугали корейцев, что они опасались заходить на территорию даже опустевшего аэродрома.
Мы с Валькой пошли посмотреть. Первый склад - вещевой. Форма, снаряжение, рулоны ткани. Я Вальку спрашиваю: «Нам нужны тряпки?» «Не-е, не нужны.»
Другой склад - оружейный. Штабелями лежали ящики с винтовками, патронами, гранатами. Мы с Валькой взяли ящик гранат, пошли на берег моря и все гранаты в море побросали. Гранаты были похожи на наши - банка с ручкой, взрыватель вкручивается в ручку и надо ее торцом стукнуть о что-нибудь твердое. Как искры посыпались - бросай.
На следующий день решили мы все-таки по куску материи взять, а возле склада уже наш часовой с винтовкой стоит, порядок блюдет.
На аэродроме японские истребители стояли, в целости и сохранности. По ним мы полазили из любопытства. Сейчас иногда услышишь, что у японцев парашютов не было. Но я запомнил, что пилотские сиденья у них были такие же, как и у нас - чашкой. Значит, парашюты у них были.
На аэродроме было разбросано много заполненных бочек. Командир полка по-умному поступил. Сразу по прилету собрал нас всех и сказал: «В бочках древесный спирт. У японцев истребители на спирту летают. Пить его нельзя - помрете или ослепнете. Лучше к этим бочкам не подходите». Из любопытства мы все равно проверили. Открыли бочку, понюхали - спирт, налили в посудину, прозрачный - спирт, подожгли, синим горит - спирт. Но привыкли доверять командиру.
А вскорости на этом аэродроме человек 80 пострадало - на свадьбе техника-лейтенанта. В том числе и жених с невестой. Жених еще и уговаривал: «Это нас комиссар с командиром пугают. Можно этот спирт пить, вот мы вчера с невестой проверили, а сегодня зрячие…» Кто помер, а кто вовремя сообразил два пальца в рот да воды побольше пить, - выжил, но ослеп. Ужасная история…
Корея и Польша ничего похожего. Корейцы - нищие были, под японцами намучились, нас добро встречали, как друзей. Мы и жили и ходили свободно, без опаски. Не то, что в Польше. Недели две-три мы там были.
Когда в Корею перелетали, нам выдали оккупационные деньги, розовые такие. Но видно не надолго их рассчитывали, краска с них водой смывалась. Мы их в карманы гимнастерок положили, а при жаре от пота краска потекла и форму нам попачкала.
На этом же аэродроме произошел странный инцидент. Что я сам видел. Однажды над нашим аэродромом закружил В-29. Не понятно, что ему нужно было. По тревоге были подняты дваЯк-9. Они ему показывали необходимость посадки, но он вел себя странно, и как они ни старались приземлить нарушителя, ничего не получилось. Тогда один из наших очередью повредил ему мотор и американцы тут же сели на наш аэродром. Экипаж вылез, но остался у самолета. Часа два к ним никто не подходил.
Потом подъехала машина с нашим офицером, «гости» в нее погрузились и уехали в штаб.
Через небольшое время, примерно через час, приземлилась вторая «крепость», забрала экипаж и какие-то приборы и улетела. А поврежденная «крепость» осталось у нас.
Мы по самолету целый день лазили - любопытство профессиональное, у нас таких громадин не было. На следующий день у В-29 уже стоял часовой и никого не подпускал, а еще через день на автобусе и на «Дугласе» прибыла большая комиссия. Они два дня мерили, фотографировали, что-то снимали…{10}
В 1947 году мы с приятелем попали в Монино, и там я увидел стоящий В-29. «А что здесь делает В-29?» - спросил я. «Да это не В-29, это наш Ту-4» - получил ответ.

Служба после войны

После дальневосточной командировки домой в часть мы добирались больше месяца с приключениями.
За всю дорогу на запад горячее питание получили только два раза - в Иркутске и Челябинске. А так - сухой паек и кипяток.
В сухой паек входили: хлеб, сахар, консервы, колбаса. Консервы были и рыбные и мясные - тушенка и наша и иностранная, колбаса была в основном вареная. На Дальнем Востоке тушенка была в основном американская.
Когда я в 46-м году приехал в отпуск и выложил сухой паек, моя мать испугалась: «Ты это украл?» Она такого богатства во время войны и не видела.
На Восток мы быстро самолетом добрались, а обратно выбора не было только - поездом, команда в 40 человек. Поезда на Запад битком набиты. Доехали на перекладных от Владивостока до Читы. Лопнуло терпение, и где точно не помню, кажется в Чите, еще на формировании в депо, мы захватили вагон - выставили в тамбурах дежурных с оружием, на вопросы отвечаем - «ничего не знаем, мы «спецкоманда». И так ехали, и вдруг, кажется, в Челябинске, наш вагон отогнали на запасные пути. И стали с нами вести переговоры. Мы, оказывается, окружены, и пулеметчики, автоматчики из комендантского взвода нас на мушке держат. Мы «сдались», всех арестовали.
Наш начальник объяснил ситуацию, вместе посмеялись. Снабдили нас проездными билетами. В Москве старший распустил нас на сутки по Москве погулять. В назначенное время собрались без потерь на Белорусском вокзале. Оказалось, что билетов достали всего четыре: два - Героям Советского Союза и два - старшим офицерам. И это на 40 человек! В поезд мы прорвались, вещички в купе Героев побросали, а сами по поезду разбежались. Когда проводники требовали у нас документы, мы отвечали: «Знать ничего не знаю, еду со старшим, он приказал ехать здесь. Я человек подчиненный. А сам в другой вагон ушел. Там и ищите, проездные у него».
Так до Бреста и доехали. И совершенно неожиданно в Бресте, несмотря на все наши документы, наши советские пограничники отказались пропускать нас с личным оружием. Мы доказываем, что это табельное оружие, как будем оправдываться, да еще и не дай Бог «аковцы» нападут, нам нечем отстреливаться будет. Все равно не пустили.
Тогда старший дал телеграмму в полк и через некоторое время прилетел «Дуглас» и всех нас 40 человек забрал в полк. С оружием.
Сразу после этой поездки, в октябре, я первый раз серьезно заболел. Температура поднялась, кашель. Доктор посмотрел и определил, что это воспаление легких. Поместили меня в лазарет и стали лечить. Чем и как лечили - не помню, но точно не антибиотиками. Вылечили.
В 1946 году из Польши мы перебазировались в Городню Черниговской области. Это между городами Гомелем и Щорсом, но ближе к Гомелю. В Городне самым красивым зданием была тюрьма, еще царская, но действующая. Перед тюрьмой стояли три бронзовые пушки - напоминание о том, что здесь шведы Петру I «соли на хвост насыпали». На севере городка располагался наш грунтовый аэродром, на окраине - двухэтажная школа, отданная нам под казарму. В 46-м же офицерам разрешили жить в городе, до этого все жили в казармах. На этом аэродроме я пробыл до 1950 года и все это время полк эксплуатировал свои Ил-4, а когда соседний 16-й гвардейский полк расформировывали, то их машины передали нам.
Сейчас много говорят, кто сколько и чего из оккупированной Европы вывез. Я же не помню, что бы кто-то из моего экипажа «прибарахлился».
После войны, когда мы базировались и на Украине, и в Беларуси, не важно, откуда кто призывался, все были как дома, как в родных местах. Армия была народной. В 44-м году, помню, все считали себя русскими. Стали русскими…
С началом мирной жизни обстановка в пол резко изменилась. Как будто пружины сжатые стали в людях распрямляться. Дисциплина стала падать, аварии участились. Все одно к одному. И я в Городне несколько раз на гауптвахте побывал. Да все по пустякам.

После войны мой командир Борис «сломался» и загулял. Командование его «прикрывало», посылало на всякие курсы для разнообразия жизни. А я стал летать в разных экипажах. Летал и с комзвена, и с комэском, а последние полтора года - с командиром экипажа Навроцким Володей.

Ребята, напишите особо про моего командира Ушакова, если бы не он - и смелый и думающий, не сидел бы я с вами сейчас, не рассказывал…

Послевоенные годы сильно отличались от военных. Новым министром обороны стал…, не помню точно кто, но он понизил нормы питания для летного состава до общевойскового уровня. Это сильно ударило по здоровью летчиков, участились аварии.
Как-то при взлете сразу после отрыва от земли самолет пошел на вынужденную прямо перед собой. Самолет разбит, экипаж чудом жив, летчика отдали под суд. На следствии выяснилось, что он просто «ослаб» от такого питания. И судом его оправдали.
И с нами приключилась авария по причине технической. На родной машине, на которой войну прошли. На разбеге штурман кричит: «А не наше ли колесо катится впереди?». И тут же самолет чиркает консолью по земле и ползет по взлетке. Мы выскочили, а самолет загорелся. Оказалось - усталость металла, разрушилась стойка шасси в районе рымболта. Самолет успели потушить - на старте у нас и в войну были и пожарка, и техничка, и медики. Полеты в тот день не прекратили, просто самолет с полосы стащили и давай дальше летать.
Я в этой аварии затылком сильно «приложился», положили в больницу. Замполит пришел ко мне в палату, спросил: «Ну что, испугался?»
Я думал долго: «Ну, вроде бы испугался».
«Ну, если испугался - хорошо, - видно, что замполиту сразу полегчало - летать будешь. Плохо было бы, если бы не испугался...» Замполит у нас хороший мужик был.
Он меня не раз выручал, часто просто умным советом.
Возник вопрос о демобилизации, но я неожиданно своего бывшего учителя математики встретил в Новозыбково. Он предложил мне поступить в вечернюю школу и окончить 10 классов (я ведь только 8 до армии окончил). Я написал рапорт, что бы меня оставили на сверхсрочную. Понимал, что если закончу школу, мои возможности резко увеличатся. Но замполит меня вызвал и говорит: «Забери рапорт и демобилизуйся. Странности какие-то происходят - «трясут» тех, у кого родственники были репрессированы». У меня дед в 1937 году был посажен в тюрьму. И чин был небольшой - то ли секретарь, то ли делопроизводитель в местном суде, но как бабушка говорила, выпимши мог ляпнуть что-нибудь. Вот после ноябрьских праздников пришел в суд, посмотрел на портреты вождей и сказал: «Что, у вас тоже головы болят?» Вроде и рядом никого не было... 9 ноября арестовали… В 1942 году в тюрьме умер. А в 1954 реабилитирован полностью.
Застал я и переименование полка из 5-го гвардейского в 121-й гвардейский. Когда я уходил из армии наш полк готовился к переучиванию на Ил-28.

Дата добавления: 2015-09-06