А. Бергсон

Французский мыслитель Анри Бергсон (1859-1941) - один из наиболее ярких представителей «философии жиз­ни», известен как последовательный критик формально-ло- гической рациональности. Тем не менее его рассуждения, доказывающие ограниченность понятийно-логической формы знания и преимущества интуитивного постижения бытия, выстроены весьма последовательно и сочетают прекрасный литературный стиль изложения с хорошим знанием современной ему науки.

Бергсон констатирует, что за видимым разнообразием философских позиций скрываются два разных способа по­знания вещей. Первый предполагает изучение вещи извне - путем ее расчленения или символического изображения. Данный путь обеспечивает получение знания, ограниченно­го его соотнесенностью с выбранной точкой зрения на изу­чаемое. Второй способ, наоборот, состоит во вхождении во внутреннюю сущность вещи путем интуиции, как бы при­писывающей этой вещи некие состояния души и через ду­ховное сродство с ними постигающей вещь в целом и абсо­лютно, а не относительно. Так, можно дать внешнее описа­ние человеческой личности, хотя оно не охватывает все то, что она есть сама по себе; но человека можно понять изнут­ри, на основе расположения, позволяющего духовно слить­ся с другим и целостно постичь его суть, недоступную ника­кому анализу.

Метафизика, по Бергсону, притязает на интуитивное постижение сути бытия в целом. Она, конечно, использует понятия, поскольку они вообще нужны для строгого мыш­ления, осуществляющегося в науках, на которые она опира­ется. Но метафизика должна освобождаться от жестких, догматических понятий и использовать только такие поня­тия, которые, как пишет Бергсон, способны принять усколь­зающую форму интуиции. Есть по крайней мере одна ре­альность, которую мы схватываем изнутри, и это - наша собственная личность. Она - не вещь, а процесс, разворачи­вающийся во времени. В нашей личности есть и своеобраз­ная кора, затвердевшая поверхность, характеризующая восприятия материального мира, сгруппированные в пред­меты. Есть также двигательные привычки и схемы деятель­ности. Они, однако, не составляют наше «Я», которое, как мы интуитивно ощущаем, есть непрерывность истечения, последовательность уникальных событий, перетекающих одно в другое.

Исходная посылка философии Бергсона состоит в том, что подлинная реальность есть изменчивость. Для созна­тельного существа существование состоит в изменении. На­ша интуиция побуждает заключить, что изменение это сов­падает с временем, которое не есть пустое дление или толь­ко субъективная форма восприятия предметов нашего опы­та, а выступает как постоянное творение нового. Внешняя, непосредственно данная нашему духу реальность есть под­вижность, изменчивость.

Классики античной философии считали, что неизменное выше, чем изменчивое. Современная наука, как констатиру­ет Бергсон, начинает прозревать, что именно изменчивость есть подлинная реальность. Эта субстанциональная по сво­ему статусу реальность духовна и представляет собой исте­чение сознания, деятельности, свободы.

Первоначальный порыв жизни переходит от одного по­коления живых организмов к другому, следующему за ним. Развитие жизни - отнюдь не линейный и однонаправлен­ный процесс; скорее это взрыв и последующее дробление первоначального порыва, происходящее в силу сопротивле­ния со стороны неодушевленной материи, в которой дан­ный порыв распространяется и в которую он внедряет неоп­ределенность и свободу. В свою очередь действие материи приводит к образованию относительно устойчивых и опре­деленных форм существования (вещей). Устойчивость - это остановка в развитии. Отдельные живые организмы от­носительно устойчивы и потому не самоценны. Абсолютно значим только сам жизненный порыв. Будучи духовным, он заключает в себе множество разнообразных возможностей. Этот порыв увлекает материю на путь организации, мате­рия же замедляет и раздробляет движение.

Духовность - это движение вперед. В мире человеческо­го бытия она ведет к творению такого нового, которое несо­измеримо с исходными посылками и не вытекает из них. Те же представления, которые вращаются в круге исходных по­сылок, предопределяющих выводы, идут в направлении к материальному, к вещам, имеющим устойчивую опреде­ленность. Показательна в данном отношении, как отмечает Бергсон, слабость или неубедительность дедукции в приме­нении к проблемам психологии или морали. Казалось бы, именно в области духовных явлений наш ум должен чувствовать себя особенно свободным и способным к сущ­ностному постижению. На деле же именно здесь он останав­ливается и испытывает крайние затруднения при попытках получить убедительные новые выводы. Наоборот, в геомет­рии, астрономии, физике, словом, везде, где мы имеем дело с внешними для нас вещами, логическая дедукция оказыва­ется вполне дееспособной и результативной.

Дело в том, что дедукция как мыслительная операция со­образуется с особенностями материи, а последняя как бы поддерживается пространством. Равным образом и индук­ция основывается на том, что одинаковые причины ведут к одинаковым следствиям. Геометрия - идеальная форма та­ких упорядоченных рассуждений. Математический поря­док, по Бергсону, указывает на перерыв, остановку творче­ского опыта. Материя в целом представляется ему неким понижением до уровня протяженности того, что по сути есть время; она есть переход свободы в необходимость. Но материальные вещи не могут сами поддерживать свое суще­ствование; самопроизвольно они, как считает великий ин­туитивист, только разрушаются. Значит, их созидание идет в направлении, противоположном чисто физическим про­цессам, т.е. имеет нематериальный характер. Невеще­ственное, духовное начало бытия является подлинной тво­рящей силой, или жизненным порывом. Пути его разверты­вания непредзаданы, ^запрограммированы и не имеют фиксированной конечной цели. В этом обнаруживается творческий и вместе с тем иррациональный характер, жиз­ненного порыва. Жизнь есть непрекращающееся и непредопределенное творение нового.

Мир материальных тел и протяженностей принадлежит к внешней, поверхностной стороне бытия. Материя пассив­на, ибо в ней жизненный порыв дробится и окостеневает во множестве конкретных предметов. Присущая им упорядо­ченность бытия, утвердившаяся в результате ограничения, свертывания жизненного порыва, составляет материал для познавательных усилий нашего интеллекта. Интеллект, ра­циональное познание есть поиск подобия, подведение ново­го под старое, отыскание единообразия и закономерности в мире установившихся «твердых» тел. Благодаря интеллекту, возможны приспособительные действия в мире ставшего, фабрикации искусственных предметов и орудий покорения природы. Человек как физическое тело связан со множе­ством других телесных форм бытия, и доставляемые интел­лектуальным познанием сведения об их свойствах имеют неоспоримую практическую значимость, помогают людям обустроиться в мире. Но познавательные возможности ин­теллекта ограничиваются областью дискретного, в котором угасло пламя жизни.

Глубинная сущность жизни принципиально недоступна интеллекту, постигающему бытие путем его расчленения на части, омертвления процесса, выделения в нем моментов покоя, их классификации и выражения их в понятиях, со­единяемых друг с другом по правилам логики. Рациональ­ные логические процедуры позволяют также изложить пра­вила морального поведения человека. Последние выражают упорядоченность социального бытия, благодаря которой общество можно сравнивать с организмом, или системой клеток, выполняющих специфические функции и тесней­шим образом связанных друг с другом. В общественной жизни привычки и стереотипы играют, по Бергсону, ту же роль, которую законы играют в природе. Привычки оказы­вают давление на нашу волю и, подкрепляя друг друга, об­разуют прочную целостность. Бергсон полагает, что, вопре­ки Канту, для человека вполне естественно следовать долгу, понимаемому как привычный, навязываемый обществом порядок бытия. Человеческий разум лишь фиксирует этот порядок, не раскрывая его истоков. Привычка есть деятель­ность, которая вначале была обдуманной, а затем приобре­ла характер инстинкта.

Бергсон утверждает, что в эволюции жизни изначально присутствуют две основные формы сознания - интеллект (разум) и инстинкт, которые проникали друг в друга на ран­них ступенях жизни, но стали в последующем разъединять­ся. Развитие пошло по двум главным линиям, одна из кото­рых породила многообразный мир насекомых, где царству­ет инстинкт, а другая привела к человеку с его интеллектом. Насекомые располагают внешними органами деятельности, а новые жизненные задачи решаются путем возникновения новых видов, имеющих соответствующие органы. Люди с помощью интеллекта создают искусственные орудия пре­образовательной деятельности. Инстинкт животных спла­чивает их в сообщества, где отдельная особь лишена само­стоятельности и возможности выбора целей. Человеческий разум хотя и допускает свободу выбора, но, в конечном ито­ге, тоже обеспечивает прочную организацию общественной жизни.

Правда, индивидуализированная интеллектуальная дея­тельность чревата личностным произволом, который мо­жет взорвать целостность общественного организма. Одна­ко природа воздвигает препятствия на пути опасных для об­щества эгоистических побуждений. Религия и мораль представляют собой, по Бергсону, защитные реакции при­роды против разлагающей силы ума. Даже самые странные, с современной точки зрения, религиозные обряды и запре­ты имели, наверно, у своих истоков существенный момент общественной целесообразности. Сталкиваясь с непости­жимыми, таинственными и угрожающими явлениями бы­тия, человек вырабатывал религиозные мифы и с их по­мощью ослаблял возникающую угрозу дезориентации, па­ники, упадка духа, обретал некоторую уверенность в себе и надежду на благоприятный исход своих начинаний.

Религия и мораль имеют, как отмечает Бергсон, в основ­ном консервативную, охранительную направленность. Но, наряду со статическими религией и моралью, возможны и особенно значимы, в плане реализации жизненного порыва, творческая религия и мораль. Статические религия и мо­раль соответствуют ограниченному, закрытому обществу, члены которого тесно спаяны между собой, но равнодушны к другим людям, не входящим в этот замкнутый круг. Нор­мой взаимоотношений закрытых обществ является вражда, рождающая войны и жестокость. Но жизненный порыв, скованный жесткой формой закрытого общества,. ищет и находит отдельные личности, каждая из которых представ­ляет собой как бы новый вид, состоящий из одной особи.

Эти уникальные личности - гении, которые бросают вы­зов косности затвердевших форм жизни. Благодаря им жиз­ненный порыв, проходящий через материю, открывает для человеческого рода новые перспективы, связанные с ради­кальными моральными и религиозными идеями. В проти­вовес устоявшейся морали-принуждению и ритуализиро­ванной, формализованной религии эти творческие гении предлагают человечеству возвышающую его мораль-при- зыв и религию любви, способную сблизить всех людей, оду­хотворить их жизненные устремления. Через интуитивные духовные обретения отдельных гениальных личностей реа­лизуется божественный по своей сути жизненный порыв, который потом, правда, вновь застывает в неких формах моральных привычек и религиозных обрядов.

Философские тексты Бергсона пронизаны естественно­научными, в том числе биологическими, мотивами; но по существу, как подчеркивает и сам их автор, они связаны с признанием неубедительности физико-химического объяс­нения, жизни, с допущением некоей тайны жизни, вытека­ющей из ее ненаправленности, спонтанной внутренней ак­тивности.

Новизна «философии жизни» состоит не в том, что ее создатели выдвинули радикальные системообразующие идеи, в корне изменившие наше понимание бытия. Приме­чательность данного течения современной философской мысли состоит скорее в предпринятых его представителями попытках преодолеть односторонность классического рацио­нализма в понимании бытия; она связана также с принци­пиальной недогматичностью и с признанием самостоятель­ной роли внеинтеллектуальных форм духовности - воли, чувств, человеческих эмоций.

Жизнь, утверждаемая в качестве первичной и самобыт­ной реальности, не является ни вещью, ни какой-то иной формой материального бытия, ни понятием в его субстан­циональном, как у Гегеля, значении, ни человеческим ощу­щением. Она ускользает от односторонних определений. Тем самым онтология «философии жизни» приобретает не­кую зыбкость, изначальную неопределенность и сводится преимущественно к утверждению необъяснимой в своих истоках и базовых характеристиках внутренней активности бытия, постижимой скорее в художественных образах, не­жели в строгих понятийно-логических формах. Критика «философией жизни» чрезмерных притязаний разума в та­ких его наиболее развитых проявлениях, как философская и естественнонаучная рациональность, может быть истолко­вана как неявная постановка задачи разработать новое, отвечающее современным условиям, понимание философ­ского разума и по-новому реализовать связи философии с другими формами постижения человеком мира - с религи­ей, искусством, моралью, наукой.

Дата добавления: 2015-10-13