Подвиг Ермаковича

Убедившись в том, что военными мероприятиями нельзя подавить партизанское движение, гестапо нача­ло менять тактику. Фашисты стали понимать, что пар­тизаны крепки поддержкой, оказываемой им населе­нием, и решили выловить по деревням всех связанных с нами людей. Для осуществления поставленной задачи руководители гестапо, однако, не потрудились придумать чего-либо нового, а использовали грубые, давно известные методы шантажа и провокации, рас­считывая на то, что простой белорусский крестьянин пойдет на любую фашистскую приманку. Но враг и в этом жестоко просчитался.

Однажды переодетые агенты гестапо прибыли в деревню Ковалевичи, явились к председателю колхоза товарищу Мухе и, выдавая себя за партизан, потребо­вали отпустить им хлеба из оставшихся запасов, при­готовленных для отправки оккупантам. Осторожный Муха сразу почувствовал, с кем имеет дело, и наотрез отказался выдать хлеб. Тогда гестаповцы потребовали объяснения: на каком основании председатель кол­хоза отпустил тридцать пудов жита партизанам моего отряда? Муха и тут не растерялся. Он заявил, что партизаны взяли у него хлеб силой, без его разре­шения.

Гестаповцы бросили свою роль недоигранной. Предъявив документы полицейских из Красных Лук, они арестовали Муху и увезли в гестапо.

На допросе комендант гестапо прежде всего спро­сил: почему председатель колхоза не заявил властям, когда партизаны отобрали у него хлеб? Муха начал утверждать, что он такое заявление сделал на второй же день бургомистру Василенко. Гестаповцы навели справку у бургомистра в Таронковичах. Но Василенко по самому характеру запроса понял, в чем дело, и подтвердил, что такое заявление со стороны председа­теля колхоза Мухи имело место.

Муху отпустили, и он в тот же день известил на­ших людей о провокационной тактике гестапо.

Почти одновременно с этим в село Заборье прибы­ла другая группа переодетых гестаповцев во главе с помощником начальника краснолукской полиции Журавкиным. Журавкин был из местных жителей. Зайцев и Ермакович знали его в лицо. Молва о его зверствах шла далеко за пределами района. Группа начала ра­ботать, соблюдая все меры предосторожности. Втайне составлялись черные списки лиц, сочувствующих пар­тизанам. Фамилия Зайцева была поставлена первой. Пробыв в Заборье около недели и не встретив ни одного партизана, Журавкин отослал часть своих лю­дей в Краснолуки с докладом и просьбой выслать в Заборье карательный отряд для расправы с пособни­ками партизан.

Чуткий и осторожный Ермакович, заслышав о по­явлении гестаповцев, решил разведать, что происходит в Заборье. Его деревня была рядом. Он взял с собой военинженера Ковалева, бежавшего незадолго перед тем из фашистского плена и проживавшего в Москов­ской Горе под видом местного колхозника. С моего разрешения Ермакович привлекал Ковалева к выпол­нению некоторых заданий. В этот раз военинженеру были вручены сломанные часы, бутылка самогону и поручено потолковать «по душам» с заборьинским часовым мастером.

Ермакович завез Ковалева к часовщику, а сам по­ехал на другой конец улицы к Зайцеву, чтобы погово­рить с ним о положении в районе. Неподалеку от зайцевского дома он привязал лошадь у изгороди чьей-то усадьбы и только повернул за угол двора, как лицом к лицу столкнулся с Журавкиным, выходившим из ворот вместе с каким-то человеком в штатской одеж­де. Ермакович еще в мирное время был знаком с Жу­равкиным. Поздоровавшись, он начал обычный раз­говор о погоде да о хозяйстве. Агент, сопровождавший Журавкина, не знал Ермаковича и стал наводить раз­говор на партизан. Выдавая себя за бежавшего ив плена красноармейца, он спросил, не знает ли граж­данин, случаем, как с ними связаться. Ермакович при­кинулся обиженным и стал упрекать Журавкина.

— Неужели вы мне не доверяете? — спросил он в упор знакомого гестаповца. Журавкин смутился и представил Ермаковича своему спутнику как хороше­го знакомого, от которого можно не таиться. Узнав, что у Ермаковича стоит лошадь за углом, Журавкин попросил подвезти его на другой конец села.

Поехали. Дорогой Журавкин похвалился, что дня через два Заборе будет очищено от всех пособников партизан, и сказал при этом, что список на сорок че­ловек таких людей им уже составлен. Ермаковичсме ­ ялся, притворно восхищаясь ловкостью Журавкин, а тот, подогретый удачей, развеселился и спросил, нет ли чего выпить. Этою толькои надо было Ермаковичу. Оставив Журавкина с его спутником в хате у верного - человека, он побежал к часовщику, взял у Ковалева ещене начатую бутылку самогона, а самомуинженеру предложил не медля вернуться в свою деревню!

Журавкин окончательно развеселился, увидев в ру­ках Ермаковича самогон. Бутылку распили мгновен­но, и он, только разлакомившись, запросил еще. Ерма­кович всячески отнекивался, а между прочим намек­нул, что самогона можно бы достать, да ехать за ним нужно полтора километра. Журавкин посоветовался со своим спутником и решил — куда ни шло! — ехать к «старому другу» погулять. У Ермаковича же всегда хранился самогон на всякий случай.

Через какой-нибудь час «дорогие гости» сидели у Ермаковича и глушили самогон стаканами. Когда Ермаковичу показалось, что выпито уже достаточное количество и гости должны основательно захмелеть, он послал жену за Ковалевым. Выйдя к нему во двор, он вручил ему свой наган и приказал итти пить с го­стями, а когда Ермакович даст сигнал, стукнув стака­ном о тарелку, — стрелять в Журавкина тут же, за столом.

Пир продолжался, но Ковалев, видимо, струсил и решил увильнуть от опасного поручения. Он быстро напился до такой степени, что еле выбрался во двор и там свалился. Пока Ермакович возился с пьяным и перетаскивал его в хату соседа, пока договаривался с другим ополченцем, который должен был заменить Ко­валева, гости уже начали беспокоиться. Теперь Ерма­кович взял Журавкина на себя, а сосед ополченец должен был действовать топором. Хозяин вернулся, и пир пошел своим порядком. Гестаповцы дули самогон, как воду. Веселый сосед сыпал прибаутками, все шло хорошо; только Журавкина, человека необычайно сильного телосложения, хмель почти не брал. Сидя за столом, он спокойно распевал песни. Его друг, вдре­безги пьяный, клевал носом на сундуке у кровати.

Ермакович дал сигнал ополченцу приготовиться. Тот шагнул к печке за топором, и Ермакович, выхва­тив наган, выстрелил прямо в упор в гестаповца. С простреленной грудью Журавкин поднялся и бро­сился на Ермаковича, но вторая пуля хозяина попала гостю в переносицу и уложила его наповал. Ополченец взмахнул топором, и другой гость повалился на пол с разрубленным черепом.

На дворе стояла ночь, когда закончилась пирушка народных ополченцев с агентами гестапо. Празднич­ный стол был забрызган кровью, поперек хаты в неестественных позах валялись трупы предателей. Те­перь надо было убрать трупы и замести все следы происшедшего. Ермакович поспешно обежал едва ли не все дворы, рассказал о том, что уничтожил геста­повцев, грозивших жизни всех ополченцев, и просил помощи. Мужики и ополченцы поднялись все, как один, и начали помогать кто чем мог: одни запрягали лошадей, другие тащили трупы, третьи увозили и пря­тали их в лесу. Бабы отмывали стены, скоблили полы, стирали. С утра пошел сильный снег и окончательно скрыл все следы. Списки, составленные Журавкиным, Ермакович вытащил из кармана убитого и спрятал в надежном месте.

Через два дня в Заборье явились каратели, но ни­каких следов исчезнувшего Журавкина и сопровождав­шего его полицейского не нашли. Вернувшись в Kpacнолуки, они захватили с собой агентов, работавших с Журавкиным в первые дни, и еще через два дня снова появились в Заборье. Началось следствие. Людей хва­тали и тащили в гестапо, обосновавшееся в школе. Колхозники прикидывались простачками и несли околесицу. Гестаповцы побились, побились и уехали ни с чем.

Прошло три недели. Журавкин и его помощник не появлялись. Гестаповцы продолжали искать своих за­гадочно исчезнувших агентов. Наконец им удалось узнать, что в Заборье кто-то видел, как Журавкин ехал на подводе с Ермаковичем. Ермакович также узнал об этом открытии гестапо. Теперь он с часу на час ждал ареста. Ополченцы вели тщательную развед­ку. О предполагавшемся налете полиции в Москов­скую Гору Ермакович узнал заблаговременно и отлу­чился «в гости». Полиция обыскала его хату, допроси­ла соседей и уехала не солоно хлебавши. Все же в Краснолуках решили взять подозрительного мужика и предложили бургомистру Василенко помочь при аресте Ермаковича. Двое отобранных Василенко полицейских из Краснолук и двое из Таронковичей прибыли в Мо­сковскую Гору днем и застали Ермаковича дома. Ер­макович улучил момент и шепнул таронковическим полицейским, что в деревне находится несколько че­ловек из моего отряда; тем самым дал им понять, что он, как и Василенко, связан с партизанами. До сих пор ни Василенко, ни его полицейские не знали, что Ермакович работал на нас. Один из таронковических полицейских потихоньку пробрался к нашим бойцам и предупредил, какая опасность грозит Ерма­ковичу. Наши люди установили наблюдение за хатой командира ополченцев и, устроив засаду на дороге близ леса, приготовились спасать Ермаковича, если полицаи повезут его в Краснолуки.

Тем временем Ермакович, не жалея самогона, уго­щал гостей обедом, но пили только таронковические полицейские. Краснолукские сидели трезвые и насто­роженные. Ермакович сознался им, что был такой слу­чай: действительно он подвез Журавкина с приятелем на другой конец Заборья, а уж дальше им не по пути оказалось,—Журавкин, дескать, шел в Амосовку. Та­ронковические полицейские стали уговаривать краснолукских не таскать человека по таким пустякам в Краснолуки. Те подумали, подумали и согласились: Ермаковича пока с собой не везти, доложить его по­казания немцам, а там видно будет, как рассудит на­чальство. Гости распрощались и съехали со двора. Засада пропустила мимо себя сначала санки, в кото­рых распевали подвыпившие таронковичевцы, и вто­рые с трезвыми краснолукскими полицаями. Сани скрылись, засада снялась и убралась на свое место.

Таронковические полицейские, выехав в лес, разо­гнали лошадей и помчались во весь дух. Между тем трезвые краснолукские полицаи одумались и решили все же, от греха, выполнить задание гестапо и аресто­вать Ермаковича. Они вернулись в деревню, без стука ввалились в хату Ермаковича и приказали ему немед­ленно собираться. Ермакович был дома один, и положе­ние показалось ему вначале безвыходным. Думая о том, как предупредить партизан, что полицейские вер­нулись, он, чтобы затянуть время, предложил сначала выпить да закусить на дорожку, а уж потом и ехать.

Полицейские отказались. Тогда Ермакович спокойно уселся за стол и со словами: «Ну, как хотите, а я к панам не пообедавши не поеду», — принялся не спеша за еду.

— Кончай с обедом! — заорал один из полицаев и вскинул на Ермаковича винтовку. Ермакович оглянул­ся и, не двигаясь с места, ровным голосом сказал:

— Если ты меня застрелишь, то паны ничего не узнают о Журавкине, и вот тебя-то уж наверное рас­стреляют. А если мы приедем часом позже, дело ни­сколько не пострадает.

Так он сидел и обедал как ни в чем не бывало, а полицаи стояли с винтовками у него за спиной. Тут-то, видно, заметив. неладное, в хату вошел сосед-опол­ченец.

— Обегай-ка, друг, к старосте, возьми у него взай­мы махорочки на две закрутки, — мне к панам в Краснолуки не с чем ехать, — попросил соседа хозяин.

Ополченцу все стало ясно. Он побежал в дом, где находились наши люди во главе с капитаном Черкасо­вым, и не сказал, а скомандовал:

— Ермаковича берут! За мной!

Партизаны ворвались в хату командира ополчен­цев. Защелкали затворы полицейских винтовок, но пуля из парабеллума Черкасова свалила одного поли­цая, а Ермакович с криком: «Да здравствует совет­ская власть!» — всадил нож в горло другого.

Снова всей деревней хоронили убитых, заметали следы.

Прошла еще неделя. В Краснолуках били тревогу. Еще два агента исчезли так же таинственно и бесслед­но, как и те, на поиски которых отправились эти. Гестапо подняло на ноги всех полицейских в округе. Ермакович скрывался у нас в лесу. Гитлеровцы схва­тили его жену, но страх подсказал ей единственно правильный образ действий: не успели ее скрутить, как она заголосила, запричитала и стала умолять «панов» за ради бога сказать ей, что они сделали с ее мужем. Гестаповцы пришли в недоумение от такого вопроса, а баба, обливаясь слезами, расписывала, как с неделю тому назад приехали из Краснолук двое полициантов и увезли ее ненаглядного. Она валялась в ногах у гестаповцев и просила не таить, куда же ее сердечного дели.

Окончательно обитые с толку гестаповцы избили жену Ермаковича и отпустили.

Наконец следствие установило, что двое исчезнув­ших полицаев перед арестом Ермаковича заезжали к Василенко. Распутать это дело взялись два ближай­ших дружка и оподвижника Журавкина. Получив пол­номочия гестапо, они прискакали в Таронковичи и ворвались к Василенко с винтовками наизготове. Ва­силенко тоже схватил винтовку, стоявшую в углу, и наставил ее в упор на гостей.

— Бросай оружие! Руки вверх! — кричали геста­повцы.

— Сами бросайте, — спокойно отвечал Василен­ко. — Что вы, сбесились, что ли?

— Нет, ты бросай!

— Нет, вы!

И так они стояли долго, взяв друг друга на при­цел, и спорили. Наконец Василенко уговорил полицей­ских отставить оружие в сторону и спокойно разо­брать, в чем дело. «Все мы одной власти служим, от­куда же у вас ко мне такое недоверие?» — урезонивал он. Наконец, согласились: всем троим одновременно поставить винтовки в угол. Василенко поставил свою первый, полицаи последовали его примеру. Тогда бур­гомистр выхватил пистолет и скомандовал: «Руки вверх!»

И эти полицейские исчезли бесследно. Гестаповцы поняли, что тут дело поставлено куда серьезнее, чем они предполагали.

Чем закончилась попытка гестапо проникнуть в ополченскую деревню, следует рассказать.

Зимняя ночь в Московской Горе. Сквозь перистые, малоподвижные облака просвечивает полный диск луны. По улице, занесенной глубоким снегом, ходит патруль. У хаты Ермаковича на посту — Саша Шлы­ков. Уже третий час утра, но в хате все еще продол­жается совещание коммунистов.

Ермакович, подводя итоги, сказал:

— В этой вот избе нашли себе могилу четыре агента гестапо. Всей деревней прятали их трупы, за­метали следы. Но пока бог миловал... Враг еще не дознался...

В это время к часовому подошли три человека в сопровождении патруля.

— Это бойцы нашей ополченской группы, — оказал патрульный, приведший колхозников к хате Ермако­вича. — Добиваются пройти к нашему командиру.

— В хату пропустить не могу, не велено, — отве­тил Шлыков.

— Ну, тогда вызовите его к нам,— попросил опол­ченец в заячьем треухе.

— Тоже не могу. Подождите... Сейчас кончится совещание, и он к вам выйдет.

— Одним словом, довоевались... Теперь всей де­ревне крышка. Ни старым, ни малым пощады не бу­дет... Он тут нам и колодца не оставит, все спалит,— вздохнул второй, тщедушный ополченец с козлиной бороденкой.

Ополченец в треухе покосился на него и укориз­ненно сказал:

— Да ты хоть бы при людях-то не каркал... Слы­шали мы это от тебя еще, когда мост рушить хо­дили.

Скрипнула дверь, и на крыльце появился Ермако­вич, провожавший участников совещания. Он глянул на пришедших, насторожился:

— Вы что здесь?..

Ополченец в треухе сделал шаг вперед и по-воен­ному доложил:

— Товарищ командир! В гестапо дознались, что их агенты побиты в нашей деревне...

— Что ты говоришь!.. Как? Через кого?

— Завтра или послезавтра прибудет отряд карате­лей. Вот и записка от Лукаша, — подал он Ермаковичу бумажку.

— Надо просить оружие и людей у Бати, чтобы бой дать, — сказал человек в дубленке.

А стоявший с ним рядом обладатель козлиной бо­родки проканючил:

- Товарищ командир, прошу разрешить выехать в Сосновку денька на три, к дохтуру нужно... Колики вот здесь, под грудью появились. Да и жена расхво­ралась, не поднимается.

— Ну, у этого опять закололо, — усмехнулся опол­ченец в треухе.

Ермакович поглядел на всех троих и строго сказал;

— Только не паниковать!.. Идите по хатам и никто никуда... Ожидать приказа, Да дежурство нести неослабно.

— Что же это такое, хреста на вас нету... Смотри­те, люди добрые... Не умирать же человеку на ногах стоючи,— забормотал тщедушный ополченец, стараясь вызвать сочувствие у часового.

Тогда ополченец в треухе взял мужичонку за ру­кав и повел его по дороге, подталкивая:

— Ну, иди же ты, иди, коли приказ имеешь...

— Все нутро вымотал, — сказал человек в дублен­ке, обращаясь к Ермаковичу. — И какой толк возить­ся с ним, если он стоя умирать боится. Дали бы при­каз, я бы его лежа успокоил.

Я стоял неподалеку, в стороне, и думал о том, что предпринять для опасения деревни. Войдя в хату, я взял у Ермаковича бумагу. Записку писал наш чело­век из полиции. В ней сообщалось:

«Вчера в полиции района узнали, что агенты ге­стапо исчезли в вашей деревне. Сообщил тайный по­лицейский Коржик, из Оосновки, к которому два по­следних гестаповца заходили, когда направлялись к вам. Завтра ожидают майора гестапо из области. Ка­рательный отряд может быть послезавтра...»

— Это Степан доносит? — опросил Дубов.

— Он, — ответил Ермакович.

— Положение серьезное...

— По-моему, — сказал командир ополченцев, — нужно разрешить людям разъехаться по деревням. Гитлеровцы, ясно, деревню и так и этак опалят. Зато народ хоть уцелеет и с наступлением тепла в лес выйдет...

— А мне кажется, — сказал Дубов, — нужно взять за жабры Коржика и заставить его опровергнуть сде­ланное им донесение. Он нас боится, знает, что мы не немцы —везде найдем. И если его поприжать, то он выдаст нам подписку и все предпримет, чтобы спа­сти свою шкуру. А трупы можно перепрятать у него в огороде, кому-нибудь из своих поручить их обнару­жить и сообщить в гестапо.

У меня не было уверенности, что Коржику поверят и не начнут расправы. А для выполнения всего плана нужно было два-три дня, которых у нас не было.

— Я предлагаю Тимофею Ермаковичу немедленно отправить в наш семейный лагерь жену и дочку, а са­мому «сбежать» к нам на центральную базу. Команди­ром же группы вместо Ермаковича оставить Алексея Фомича Березкина, — высказал я свое решение.

— И?.. — спросил Дубов.

— И доложить в гестапо, что деревне удалось раскрыть «преступление».

Все помолчали.

— Ну, я вижу, у вас возражений нет. Ступайте за Березкиным.

Ермакович переглянулся с Дубовым и, довольный, пошел исполнять приказание. Вскоре он вернулся с Березкиным — ополченцем в заячьем треухе.

— Вот что, Алексей Фомич, — сказал Березкину Дубов,— тебе мы поручаем ответственное задание. Сейчас же собирайся и поезжай в район, доложи ко­менданту полиции о том, что агенты гестапо побиты в вашей деревне Ермаковичем.

Березкин недоуменно посмотрел на Дубова, потом на Ермаковича. Но Ермакович улыбался.

— Ну, а как же мы без командира? — смутился Березкин.

— Командиром назначаем тебя. Иначе тебе этого и не поручали бы, — сказал я.

И тут же, написав несколько слов на листе блок­нота, добавил:

— Вот тебе приказ о назначении. Объявите его вместе с Ермаковичем. Затем, не теряя времени, ты — в район, а Тимофей кое-что здесь подготовит и сбежит к нам в лес... Все ясно?..

Потом события развернулись так.

Березкин отправился в гестапо, а Ермакович в своей хате навел тот беспорядок, какой обычно остав­ляют при побеге, и уехал в лес со своим семейством.

Что переживали в тот день жители деревни — можно судить по рассказу бабки Василисы.

— Ух, и длинный же был энтот день! — говорила она.— Фашисты-то и не за такую провинность поселе­ния жгли, а жителей всех начистую убивали. Ну, ска­жем, стрельнул где по них кто поблизости от деревни, али как... А тут ведь четырех... Своими глазами видала и кровь ихнюю поганую подмывать ходила. А когда мы услыхали, что гестаповцы-то нашего Алешеньку не отпустили и порешили к нам в деревню приехать — уж такие страсти на нас напали... Надела я на стари­ка новую рубаху, а сама насыпала целое ведро высе­вок и раз их Пестравке — коровке своей. До этого ей все по горстке давала, а тут думаю — пусть пожует досыта перед последним концом... Да и я ли так уби­валась одна? Лушка Митряева, так та свою десяти­летнюю Нинку на руки взяла да как грудную к себе и прижимает. Ну, в общем, конец, думали. А вишь, так не получилось. Бог миловал. Видно, объегорили их наши-то...

Автомашины с ходу остановились на улице. Поли­цейские прибыли на большом грузовике, в закрытом кузове, солдаты — в автобусе, начальство — на легко­вой. На окраинах деревни появились часовые с автоматами, в касках.

Майор гестапо Фогель и комендант полиции Драч направились к хате Ермаковича. Позади следовало не­сколько немцев и полицейских, впереди — Березкин.

— Ну, ты, осел, чего уши-то развесил! — прикрик­нул Драч на Фомича, который остановился на пороге, пораженный картиной хаоса.

— А ну-ка, переложи подушки... Открой шкаф... Закрой... Сядь на постель... Встань! — приказывал Драч Березкину.

— Заходите, господин майор! Здесь все в поряд­ке,— крикнул комендант через дверь, убедившись, что хата не заминирована.

— Здесь б иль бандит, который бежаль бистро? — произнес гестаповец на ломаном русском языке, войдя в комнату.

— Господин майор! Разрешите доложить комен­данту, — обратился один из двух полицаев, вошедших в хату после обыска во дворе.

— Фогель брезгливо отвернулся и молча начал осмат­ривать бревенчатые стены.

— Господин комендант, двор обследован, обнару­жено: одна корова, одна свинья, одиннадцать кур и петух двенадцатый, — отрапортовал полицай.

— Еще, господин комендант, на погребце...— начал второй. Но первый так сунул ему кулаком в бок, что тот хмыкнул и умолк на секунду.— Еще, господин комендант, на погребце... — оправившись, продолжал он, но снопа запнулся от удара под ребро.

— Майор как-то неестественно откашлялся и возму­щенно зашагал по комнате, с хрустом сжимая пальцы рук. Драч же так хватил в челюсть полицая, что тот стукнулся затылком о косяк двери и уже больше рта не открывал. А второй, воспользовавшись этим, сооб­щил, что на погребце обнаружены кадка сала, корзи­на яиц и горшок с маслом.

— То, что полицаи докладывали об этом при Фогеле, настороженно слушавшем, взбесило коменданта по­лиции.

— Вон отсюда, болваны! — взревел он на поли­цаев и, указывая на Березкина, спросил: — Господин майор, этот нам тоже больше не нужен?..

— У меня есть несколько вопрос!.. Скажить, как ви установиль, что козяин этой хат совершиль бандит­ский поступка? — спросил майор у Березкина.

— Вчера я увидел во дворе Ермаковича серую ло­шадь, — сказал спокойно Березкин, — этого коня я ви­дел раньше у полицейских. А от бургомистра волости слышал, что где-то здесь поблизости исчезли полицей­ские вместе с лошадью. Я — к мужикам. Ну, а у нас народ какой: чаво да каво? А он, этот Ермакович, на­верное, сметил да на паре коней из ворот и за дерев­ню. Ну мы: де-ер-жи-и, де-ер-жи-и!.. А в деревне-то и дробовика нет. Нечем в спину плюнуть... Вот так и ускакал, проклятый... Ну, а я тотчас же к вам с за­явкой.

— Может ступайт,— безразлично бросил геста­повец.

— Ротозеи, целой деревней задержать не смог­ли,—проворчал вслед Березкину комендант полиции.

— Слова этот мужик есть большой доля правда. Он говориль не так, как твой полициант докладываль результат обиск, — заметил майор и тоном приказа добавил: — Масло, яйки доставляйт моя квартир... Хата палит костер. Деревня оставляйт покой.

— Корову, свинью и кое-что из одежды комендант полиции приказал отправить к себе, яйца и сало было приказано отвезти на квартиру майора гестапо, кур передали рядовым гитлеровцам, а чугуны и ведра — вдовам полициантов, побитых партизанами.

— Когда гестаповцы и полицаи забрали трофеи и вы­езжали из деревни, а хата Ермаковича догорала, лю­ди несколько успокоились.

— Кажись, бог миловал? — спросила бабка Ва­силиса у Березкииа.

— Бог богом — спасибо москвичам, — облегченно вздохнул Березкин.

— Да и тебе, Алеша, большая благодарность от всей деревни...

— А мне-то за что?.. Я — член партии. Как прика­зали, так и сделал.

Разговор, происходивший между гестаповцами, нам удалось примерно установить несколько месяцев спу­стя при допросе взятых нами в плен коменданта поли­ции и полициантов, производивших обыск во дворе Ермаковича.

Народ выходил на улицу точно после долгой же­стокой бомбежки...

Отличилась Московская Гора и весной сорок вто­рого года. В деревне был задержан полицай, достав­лявший важное донесение в гестапо из соседнего рай­она. При задержании о«оказал сопротивление и был убит. Для того чтобы выгородить хлопцев, было про­демонстрировано нападение партизан на Московскую Гору и соседние деревни.

Оккупантам так и не удалось дознаться, что де­ревня Московская Гора была партизанской и что там существовала группа «ополченцев».

Бойцы этой группы вступили затем в ряды Совет­ской Армии. Часть из них дошла до Берлина и, возвра­тившись домой, ведет теперь борьбу за высокие кол­хозные урожаи.

Примерно по такому же образцу возникло ополче­ние и в деревне Липовец, Холопинического района. Вначале оно действовало неплохо, но в феврале, ко­гда мы благодаря тяжелой обстановке выпустили из поля зрения этот населенный пункт, гестаповцам уда­лось там завербовать себе агента, и группа снизила свою активность.

* * *

На базе, выстроенной после ухода с «Красного Борка», мы прожили только три дня. Я поручил Чер­касову промять дорогу на два-три километра в глубь болота, Капитан не додумал и соединил ее с дорогой из деревни Домжарица. На второй день к нашим землянкам подъехали два паренька на быках, взявшие пропуск в лес за сеном. Ребяток отпустили, отобрав подписки. Но каратели могли выведать у них и по­ступить с ними так же, как они поступили с Румянце­вым. Пришлось покинуть с таким трудом построенное жилье и уходить на «новые места».

На этот раз решили мы обосноваться на заброшен­ном хуторе Ольховый. Один полуразрушенный сарай мы утеплили под жилье, в другом устроили коню­шню, стоявший в стороне овин был приспособлен под баню.

Баню мы устроили так, что можно было позавидо­вать. Печь сложили из камней, валявшихся здесь же в овине, покрыли ее железными боронами. На бо­роны привезли гальку из разрушенной бани Кулундука, воду кипятили снаружи в большом котле, добытом на сожженной смолокурке.

В деревне Терешки решили, что бороны мы взяли для маскировки наших троп.

Предатели сообщили это Булаю, и он усиленно искал след бороны, протянутой по снегу. На хуторе Ольховый мы прожили до конца марта.

Косой

Попытка гестапо очистить деревни от людей, актив­но участвовавших в нашей работе, не увенчалась успехом. А зима приближалась к концу. Даже тупым гестаповским комендантам было ясно, что с наступле­нием черной тропы партизанское движение примет более широкий размах. От них надо было ждать экстренных мер в борьбе с нашим отрядом.

Много усилий приложило гестапо, чтобы как-нибудь пробраться в штаб нашего отряда.

Февраль был на исходе. Мы усиленно искали путей и способов связаться с городскими коммунистами. Это стало известно гестапо, и там решили попробовать «помочь» нам установить связь с лепельекой «под­польной» организацией.

Еще в декабре, когда мы раздавали хлеб населе­нию, председатель колхоза из Волотовки Азаронок рассказал мне, что он слышал от аношкинского бурго­мистра Горбачева о лепельском агрономе, который очень интересовался нашим отрядом. Агроном этот обязательно хотел встретиться со мной, обещая со­общить, но только мне лично, что-то очень важное. Между прочим, он предлагал сваи услуги помочь нам установить связь с лепельекой подпольной органи­зацией.

Аношкинского бургомистра мы знали как человека весьма осторожного. На письменное наше предложе­ние работать на партизан, переданное ему через Азаронка, он ответил, что на это у него нехватит ни сил, ни мужества, но он твердо обещал не чинить никаких препятствий в нашей работе, а по возможности и по­могать. Позже мне передавали, что на сельских схо­дах Горбачев советовал людям поменьше болтать о партизанах, «так-то, мол, лучше будет», и делал неко­торые другие указания в нашу пользу. У оккупантов

Горбачев был на хорошем счету. Я ему и верил и не верил. Разумеется, предложение связаться с лепельскими подпольщиками было более чем заманчиво, но почему агроном доверился именно Горбачеву и почему он открыл этому человеку такие сугубо конспиратив­ные сведения? Я предложил товарищу Азаронку осто­рожно вести наблюдение за агрономом, не открывая ему никаких связей с партизанами. Среди других сво­их дел я помнил об агрономе и постоянно осведомлял­ся о результатах наблюдений.

В середине января мы познакомились с председа­телем колхоза деревни Замощье Кульгой. О нем я слышал от своих ребят много хорошего. Открытый, добродушный человек, с широкой улыбкой на круглом лице, Кульга сразу располагал к себе своей доверчи­востью и готовностью итти на любое дело. Но вот эта- то доверчивость и была его существенным недостат­ком. В первое же свидание Кульга мне рассказал, что у него есть в Лепеле знакомый агроном, который дав­но уже добивается встречи со мной. Агроном будто бы связан с бывшим секретарем Лепельского райкома Мельниковым, который якобы руководит подпольной организацией города. Я насторожился: «Снова этот агроном, и снова он сообщает совершенно секретные данные постороннему для организации человеку». А Кульга с увлечением рассказывал, как он помог агроному, передав ему шестнадцать килограммов тола, который привез сам прямо в Лепель, как сообщил, где запрятали отступавшие красноармейцы станковый пулемет, — подпольщикам пригодится!

— — Одно мне, по правде сказать, не понравилось,— закончил Кульга свое сообщение. — Но это пустяки, конечно, — он смутился и даже порозовел. — Агроном простой такой, сердечный человек, разговаривает куль­турно, а взгляд у него нехороший —косой, косит он сильно, ровно мимо тебя смотрит.

— Я спросил, когда Кульга был в Лепеле, и он отве­тил, что с неделю уже прошло, как вернулся из горо­да. Я поручил Кульге выяснить, во-первых, цел ли пу­лемет, и, во-вторых, чем именно лепельский агроном мог бы быть нам полезен.

— Еще через неделю Кульга сообщил, что пулемет вырыт и увезен, а агронома он видел. Тот очень обра­довался и заявил, что готов для нас сделать реши­тельно все—все, что угодно. Я стал расспрашивать: а как этот агроном живет обычно, с кем знается, где бывает? Кульга с готовностью рассказал, что агроном все время разъезжает по волости, чувствует себя сво­бодно, с полицейскими даже выпивает, так что беспо­коиться, дескать, нечего — он вне подозрений.

— Вот что, Кульга,— решительно сказал я,— иди­те-ка вы к нам в лес, пока гестаповцы вас не пове­сили.

— Что вы, товарищ командир, почему это они ме­ня должны повесить?

— А потому, что подведет вас этот человек. Судя по вашим же рассказам, он больше смахивает на агента гестапо, чем на подпольщика.

— Ну, что вы! Что вы! — Кульга даже обиделся.— Вы просто его не знаете, оттого так и говорите. Я ему вполне доверяю, вполне. Никакой опасности для меня нет, уверяю вас.

— Ну, как хотите,— сказал я.

— Кульге и в голову не приходило, что гитлеровцы, оставив его председателем колхоза и отобрав от него подписку, не могли успокоиться на этом. Они ведь знали, что он член партии, а вокруг действовали пар­тизаны, которые частенько заглядывали и к нему в Замощье. Как же могли гитлеровцы не интересовать­ся им, Кульгой?

— Кульга отыскивал оружие для коммунистов-подполыциков, собирал взрывчатку и все это переправлял в город Лепель, переполненный фашистским гарнизо­ном и гестаповцами. И после всего этого человек счи­тал себя вне подозрений. «Наивное дитя», — думал я. Но информировать его более подробно я не мог. Он мог об этом рассказать «подпольщику» — агроному, которого я считал гестаповцем.

Мои помощники, где нужно было, распространяли слух о том, что командира отряда очень интересует связь и встреча с агрономом. Расчет был на то, чтобы создать у гестапо надежду на успех их провокацион­ного плана и ослабить действия карателей. Этот рас­чет оказался правильным.

* * *

Наступил март. Еще держались крепкие холода. Белорусские леса утопали в глубоких пушистых сне­гах, выпавших во второй половине февраля. Выйти из леса и добраться в деревни теперь не представлялось возможным не только пешком, но и на лыжах. Кресть­янскому населению по-прежнему запрещалось под страхом суровой кары ходить и ездить в лес за сеном и дровами.

Мы уже не могли маскировать дороги, ведущие к местам нашего базирования. Но и гитлеровцы не мог­ли подойти к нам внезапно, незамеченными. Они мог­ли добраться до нас только по проторенной нами до­роге, которую мы умышленно прокладывали по ме­стам, наиболее выгодным для наблюдения и обороны.

Гитлеровцы снова начали действовать против нас карательными отрядами. У нас совершенно не было взрывчатки для минирования подходов. К концу под­ходили боеприпасы. Но у нас были запасные базы. Карателей, как правило превосходивших нас по чис­ленности в десятки раз, мы встречали короткими, вне­запными и эффектными ударами. Долго обороняться нам было нечем, и мы отходили по сугробам на запас­ные базы.

Необходимо было рассредоточиться. С этой целью несколько групп было выделено нами из основного от­ряда и расставлено в лесах между озером Домжарни­кое и Ковалевичами. При этом мы создали еще два подотряда — близ Волотовки, во главе с Ермоленко, и близ Замощья, во главе с Брынским. Подотрядам этим я дал задание: людей, вызывающий доверие, выводить в лес.

Брынский часто встречался с Кульгой. Они хорошо сработались,— горячие, доверчивые, они быстро на­шли общий язык. Кульга докладывал Брынскому, что агроном не дает ему покоя, просит устроить встречу с. командиром. Нетерпеливому Кульге казалось просто непонятным, что мы так долго тянем, упуская заман­чивые возможности, которые открывает эта встреча, и мало-помалу Брынский заразился нетерпением Кульги. Он начал мне доказывать, какую огромную пользу принесет нам свидание с агрономом.

Агроном стал бывать в Замощье почти ежедневно, и обещания его росли не по дням, а по часам. Он обе­щал снабдить отряд оружием и боеприпасами в неограниченном количестве; предлагал шрифты для подпольной типографии и наборщицу, по его словам, красивую и вполне надежную девушку. Мало того, он говорил Кульге, что в лесу под Лепелем у него сосре­доточен сильный отряд окруженцев: все командиры, все вооружены автоматами, нужно только, дескать, послать им хорошего руководителя, и они будут де­лать чудеса. И чтобы получить все эти замечательные возможности, нужна малость —одна встреча с коман­диром отряда особого назначения. Брынский доклады­вал с увлечением. Когда я выслушал все это, у меня не осталось и тени сомнения, что «агроном» подослан гестапо.

— Неужели ты думаешь, что так просто вывезти сейчас из Лепеля через посты целую типографию да еще с красивой наборщицей? И при чем тут ее красо­та? Какое это имеет отношение к делу? — убеждал я в свою очередь Брынекого.— И почему ему так не тер­пится всучить нам эту милую девицу? А что это за группа командиров с автоматами в лесу? Если они все командиры, то почему же они ищут себе варягов со стороны? И наконец, откуда у этого человека не­ограниченное количество оружия и боеприпасов? Нет! Это происки гестапо!

— Но, увлеченный обещаниями агронома, Брынский не слушал моих доводов.

— Ну, хорошо, ну, не хотите сами, тогда позвольте мне встретиться с ним. Или не доверяете, думаете, подведу?

— Я видел, что Брынский готов был обидеться, а с другой стороны, для меня было ясно, что, пока в ге­стапо надеются обезглавить отряд изнутри, они не предпримут серьезных карательных мероприятий. Вы­годно было затянуть игру с агрономом до черной тропы, а там у нас должны были открыться широкие возмож­ности. И я дал Брынскому разрешение на встречу.

Агронома через Кульгу известили, что он может встретиться лично со мной в деревне Стаичевка через пять дней. На свидание вместо меня должен был явиться Брынский. Я ценил Брынското и не послал бы его на рискованную операцию, но здесь большого риска для него не было. Пока агроном надеялся на свидание со мной, моим помощникам можно было его не опасаться.

Мы установили тщательное наблюдение за райо­ном встречи. К назначенному дню в деревню Аношки, что находилась в двух километрах от Стаичевки, при­были пятьдесят солдат из карательного отряда СС и •разместились по домам. В Замощье расположился вспомогательный отряд фашистов. Стаичевка была обложена засадами. Точно в установленный час в Стаичевке появился агроном. Он ходил по улицам, и расспрашивал встречных обо мне, где, мол, меня можно повидать. Он описывал мою наружность так тщательно и подробно, как это делалось в гестапов­ских сводках. Мужички заверяли, что они такого че­ловека сроду не встречали. Но скоро прибыл Брын­ский и прекратил поиски, пригласив агронома в дом надежного, своего человека.

Как водится, сели за стол, и тут, представившись моим помощником по политчасти, Брынский попробо­вал навести разговор на обещания агронома. Однако, несмотря на то, что собеседники уже распили одну бу­тылку и принимались за вторую, агроном никаких обе­щаний больше не давал, а все допытывался, не подъ­еду ли я. Брынский начал уже сомневаться в своем собеседнике и, чтобы проверить его, предложил ему, в виде аванса за встречу со мной, убрать нашего дав­него недруга Булая.

— Пожалуйста,— ответил агроном, заметно ожив­ляясь, и выразил готовность организовать это дело немедленно.

— А как вы думаете это сделать? — опросил его Брынский.

— Подвыпивший агроном сделал едва уловимый жест, и в руках у него оказался пакетик с порошком.

— Вот! — Он поднял порошок на уровень глаз, показывая его собеседнику,— Я дам ему яду. У меня с собой порция на несколько человек.

Что стоило после этого взять «агронома» и увести в лесной лагерь, а там уже разобраться если не само­му, то с помощью других. Но Брынскому недоставало доказательств, с кем он имеет дело.

Условившись о перенесении встречи с командиром на первую среду после смерти Булая, агроном и Брынский расстались. Агроном сел в санки и укатил по аношкинской дороге.

В гестапо поняли, что их обманывают. Не успели наши собраться в путь, как агроном вернулся.

— Я слышал, что вы собираетесь в Замощье, я то­же поеду с вами,— заявил он.

Брынский не возражал. Агроном посадил с собою в сани нашего пулеметчика и поехал вперед, погоняя коня на Замощье. Остальные ехали следом на двух санях. У самого почти въезда в Замощье возле доро­ги стоял большой деревянный сарай. Когда сани поровнялись с сараем, пулеметчик услышал разговор на чужом языке. Не говоря ни слова, он дал очередь по сараю, но агроном выхватил наган и выстрелил в упор в пулеметчика. Потом он подхватил вожжи, хлестнул коней, и сани рванулись в улицу деревни. Наши по­вернули и помчались обратно. Очередью пулеметчика был убит фашистский офицер, а тяжело раненного пулеметчика агроном доставил в гестапо. Но не приш­лось карателям допросить храбреца, он скончался от раны.

Через два дня были арестованы и расстреляны Кульга и стаичевский бригадир Романовский, в доме которого происходила встреча Брынского с гестаповцем. Несколько позже был пойман и расстрелян Азаронок.

Мне и теперь, спустя несколько лет, непонятно, почему так грубо действовал этот несомненно опыт­ный фашистский провокатор. Он получил специаль­ную подготовку в берлинской шпионско-дивероионной школе и много лет работал в капиталистических го­сударствах Европы и Америки. Но он никогда не имел дела с народными массами, не знал и не пони­мал психологии советских граждан, поднявшихся на борьбу с фашистскими оккупантами.

Антон Петрович Брынский при встрече с пред­ставителем гестапо допустил одну очень грубую ошиб­ку, разрешив «агроному» поехать в деревню с наши­ми людьми. На самом деле: если этот человек уже вызывал какое-то сомнение, то какие же были осно­вания довериться ему и пустить с ним наших людей? А если у Брынского оставалась уверенность, что он имеет дело действительно с представителем подполь­ной парторганизации, то тем более нельзя было до­пустить, чтобы этот «подпольщик», находящийся вне подозрения у полиции и разъезжающий с ней откры­то по деревням, появился бы в деревне вместе с пар­тизанами.

Пятого-шестого марта, еще до встречи Брынского с агрономом, все деревни были заняты карателями, а на дорогах выставлены засады. Казалось, в качестве приманки они оставили для партизан деревню Терешки. Мы знали, что в этой деревне есть тайные полицианты. План гитлеровцев заключался в том, чтобы заманить наших людей в эту деревню, окружить и уничтожить.

Они уже «уничтожали» нас в течение зимы неодно­кратно. Об этом они широко разглагольствовали в местных газетах. Нам очень хотелось заставить их же опровергнуть эту ложь.

Восьмою марта разыгралась непогода, и мы ре­шили провести женское собрание в Терешках, — по­казать людям, что мы не только живы, но и по-прежнему действуем.

Двадцать пять наших бойцов в семь часов Вечера оцепили деревню, а десять бойцов собрали людей в одной из хат. А чтобы снять с населения ответствен­ность за посещение собрания, мы инсценировали при­нуждение. На собрание пришли и мужчины. Собра­ние прошло благополучно. А о том, что «Батя делал доклад», на второй же день стало широко известно в окрестных деревнях.

Кое-кто из тайных полицейских получил солидную порцию резиновых палок за плохую службу, а кое- кто и совсем исчез. Говорили потом, что их выслали в концентрационный лагерь. Даже командиры кара­тельных отрядов, стоявших в ближайших к Терешкам деревнях, получили взыскания за ротозейство.

Но в Терешки частенько заглядывали крестьяне из другого района. Их посылали односельчане по­смотреть на партизан, а при возможности поговорить «о том о сем». Ведь подходила уж весна, надо решать и действовать.

Восьмого марта, как потом стало известно, на собрании был агент гестапо, скрывавшийся в деревне под видом окруженца-лейтенанта. Он даже разгова­ривал со мной, но сделать ничего не мог, хата надеж­но охранялась изнутри и снаружи. Здесь же присут­ствовал крестьянин из деревни Сивый Камень. Ему односельчане поручили посмотреть на партизан «собственноглазно». И он не только посмотрел, но и послушал.

«В точности как до прихода иноземцев, прямо как при советской власти», — говорил он потом хозяину квартиры, у которого жил несколько дней, чтобы узнать о партизанах.

Дата добавления: 2015-10-13