Высокопреосвященнейшему архиепископу гедеонуот церковного Совета троицкой Церкви Г. Красноярска.

Вашему Высокопреосвященству считаем своим долгом описать деятельность Эльвиры, женщины совершенно неверующей, бывшей в нашем храме регентом. Из-за попустительства настоятеля (бывшего) о. Нифонта и регента Эльвиры певцы устраивали праздничные попой­ки прямо на хорах, на чердаке храма и в комнате священников, что в колокольне. Оттуда после праздничных развлечений техничка Ма­рия Кузьмина вёдрами выносила через двери храма окурки, папирос­ные коробки, бутылки из-под спиртного и прочие отходы. Было и такое: обливаясь многими слезами, та же Мария убирала блевотину с хоров и лестниц в колокольне.

Вновь назначенный настоятель о. Александр Бурдин потребовал от Эльвиры положить конец безобразиям в хоре. На эти требования регент отвечала, что она не надсмотрщик и наводить порядок в хо­ре – не её дело.

Церковный совет освободил хор от Эльвиры и от активных люби­телей праздничных развлечений. Теперь пьянок и табакокурения на хорах не наблюдается. Народ за всё это благодарит нас и настоя­теля о. Александра.

На клиросе присутствие Эльвиры тоже не желательно. Она сто­ит там чужим человеком; не молится. Клирошане слышат от неё: “Я не пришла бы, но Нифонт говорит: «Эльвира, ходи: времена ме­няются!»”
15 апреля 1986 г.».

Запрещенному диакону всё же было разрешено исполнять долж­ность алтарника и псаломщика в Ачинске. Не ограничившись защитой И. Лапкина перед церковными властями, он в мае 1986 г. вызвался быть защитником его в суде. Следователь обещал Игнатию, что Бурдину будет предоставлено право знакомства с материалами дела, сви­дания с подзащитным. Однако за два дня до суда Лапкии был изве­щён, чтоБурдин не может быть защитником, так как был допрошен в качестве свидетеля по этому делу... У С. Бурдина был проведён обыск, за которым последовало вынесение официального предостере­жения о недопустимости нарушения закона. Вот как мотивировала его прокуратура Алтайского края: «Действия по хранению произ­ведений, изъятых у Вас, признанных в соответствия с заключением научно-религиоведческой экспертизы тенденциозными и идеологичес­ки вредными, могут привести к совершению преступления в дальней­шем» (№ 18-3I7-86 от 26.07.86).

После того, как главный досадитель и смутьян Игнатий Лапкин был осуждён к лишению свободы гражданским судом, суд владычний счел возможным обойтись с непокорным диаконом помягче и применить к нему нечто вроде «канонической высылки». Вот резолюция № 530 от 20.08.86:

«Учитывая ваш неуравновешенный характер, психический надлом и семейную избалованность, что подтвердилось вашими безрассудны­ми поступками, оскорбившими Церковь и верующих, считаю, что вам служить в Церкви не полезно и не спасительно.

Но если у вас есть искреннее стремление, но не как попови­ча, а как порядочного человека и убеждённого христианина, слу­жить поруганной вами же Церкви с целью замолить свой грех, то я не буду возражать, если вы уедете куда-то подальше от нашей епархии (например, к месту жительства вашей жены) и устроитесь у какого-либо преосвященного. В нашей епархии вам места нет.

Молитесь, да простит Господь дерзость вашу.

Архиепископ ГЕДЕОН».

А вот ещё два письма, имеющих отношение к жизненному пути Игнатия; комментарий принадлежит самому герою нашей истории. Мы решили не исключать из неё этого эпизода, поскольку покойного владыку Варфоломея он рисует, в общем-то, не в худшем виде.

«Высокопреосвященнейшему Архиепископу Среднеазиатскому и Ташкентскому Варфоломею от Лапкина Игнатия Тихоновича.

Ваше Высокопреосвященство. Смиренно прошу Вашего разреше­ния высказать пред Вами сердечную боль, испытанную мною в Воскресенском храме г. Фрунзе.

25 декабря 1977 г. мне посчастливилось участвовать в молитве со всеми верующими на Божественной литургии во вверенном Вашему окормлению Воскресенском храме. Службу вёл о. Николай чинно и благоговейно. Когда было объявлено всем исповедникам пройти в крестильное помещение, то мне пришлось быть со всеми исповедни­ками и видеть и слышать молодого священника о. Бориса Бузмакова.

То, что я увидел, потрясло меня до глубины души и привело в смертельный страх и ужас неописуемый. Исповедников было около 50 человек, если не больше, и на всю процедуру исповедания (это ни в каком смысле не было исповедованием) ушло около 20 минут. Выйдя к народу, батюшка ни разу не повернулся к народу, но скоро­говоркой, как иногда читают 40 раз «Господи, помилуй» прострочил малую часть каких-то грехов, которые нельзя было даже расслышать, и тут же встал к аналою и начал давать «разрешительную молитву».

Редко кто называл своё имя, а приложиться к Евангелию или ко кресту просто практически невозможно было. «Скорее, скорее», – подгонял исповедующий. Над головой, прикрытой епитрахилью едва ли у каждого второго, совершались резкие толчки рукой, должен­ствующие означать, что это совершилось крестное знамение, и че­ловек отталкивался, и епитрахиль уже взлетала к голове ещё не по­дошедшего исповедующегося, едва касаясь иногда концом епитрахили головы. Ни один человек не сказал ни одного тайного греха, да к этому и не призывался никто.

Увидев меня, уже одного, он сказал: «Опоздал?» – «Нет, мне хотелось бы Вам сказать нечто». – «Потом, потом», – отвечал пас­тырь.

Но после всё же согласился выслушать, и я сказал ему: «Над Вами занесён меч Божий, вы творите безумие. Никто в городе, ни один безбожник не сделал столько зла, как Вы. Вы кощунствуете, безумствуя на святом месте».

На это он толкнул дружески фамильярно меня в бок кулаком и сказал: «Не будем об этом говорить», – и пошёл на улицу (во двор и в храм).

Через короткое время пришлось присутствовать при крещении. Даже по условиям военного времени непонятна спешка и небрежность, с которой было этим же батюшкой производимо «крещение». Единствен­но, что узнали крещаемые и их родители и восприемники, было то, что в отсутствии священника успела сказать прислужница, в обязанности которой входило следить за мало-мальским порядком. По­казывая на св. иконы, она умилительно говорила о необходимости крещения и что изображает икона. С кумовьёв некому снять шапки, и они стоят у дверей, пока сами не догадаются.

Пришёл батюшка. Дословно передаю, как было крещение.

- Деньги все заплатили? Квитанции у всех есть?

- У всех!

Отвернувшись от мирян, батюшка что-то начал бубнить. Детей не раздевали даже, а так, до колен оголили ножки и шапочки сняли. Батюшка мокрой ладонью хлопал каждого крещаемого по голове, что и знаменовало собою крещение, потом мазал миром. Где находилась рука ребёнка, он и не видел, и часто мазал кофточку кумы, ибо рука ребёнка находилась на спине восприемника.

- Прошло крещение, платите за молитву по рублю, – улыбаясь, сказал батюшка.

С момента, как началось крещение и до конца прошло 14 минут на 15 крещаемых. Ни «отрекаюсь от дел сатаны», ни «сочетаваюсь Христу», – ничего этого не было. На просьбу перекреститься кумо­вья, смеясь, по диагонали махнули сверху вниз рукой. Когда в этот же день пришлось говорить с прихожанами храма, то они за­свидетельствовали, что так совершается всегда. И слышал, что ему на это указывали, но Борис ответил будто: «Мне заработать надо и уехать».

Не отнимаю благодати Божией от священства, рукоположенного благодатным православным епископством. Но горе тому пастырю, по вине которого погибнет хотя бы одна овца. Ему не хватит всей жизни его, – говорит великий Златоуст, – чтобы загладить свою вину пред Господом неба и земли. Если бы священник просто грешил за церковью, то не было бы так ужасно: но вот и в самом святилище видно ужасное: ни благо­говения, ни страха, но смех и кощунство.

Простите, владыко святый, меня многогрешного и недостойного, ибо написано, что обвинение на пресвитера не должно быть прини­маемо от одного (1 Тим. 5:19). Но это всё довожу до Вашего све­дения, как архипастырю.

Помолитесь о мне, владыко святый, и благословите на всякое доброе дело. Игнатий. 6.1.78 Барнаул».

Дата добавления: 2015-10-13