НА СВОБОДЕ 6 страница

В монахи я не годен, а их люблю, какие они хорошие, есть чистые, не то, что мы тут, и много они молятся. Храни вас Господь. Заранее с Пасхой вас Христовой.

Лагерь Жанатас позади.

Игнатий, Надежда и все наши друзья. 11.4.87».

«...Вы пишете: наша русская церковь наверное единственная за всю историю христианства, которая отреклась от своих мучеников, от своей славы и силы. Это всё даром не проходит. А мы – мы плоть от плоти её. Увы, она наша мать, и нам за всё нести ответ». Это вы написали по поводу того, что я заметил, что кому-то Надежда Васильевна звонила в Москве, а её «не узнавали».

Читаю эти ваши слова уже в который раз и пла v чу, не могу дальше ответ дать. Какое горе, какая печаль! Это печаль моя с первого дня после ареста. Помню, вызвал меня ещё в Барнаульской тюрьме зам. начальника по оперчасти, мозговой центр тюрьмы подполковникБражников. «А что же за вас не ходатайствуют ваши попы?» Веришь ли, это самые язвительные были слова, наверное, за всё время там. Он просто может быть спросил, а мне мечи острые каждое его слово. Да кого хочешь посади, хотя бы и всех в епархии, но архиерей не сдвинет с места утробную свою преосвященную особу. Более того, его письмо, разосланное против меня, было заключительным аккордом и на суде, и в газете против меня под заголовках «“Златоуст” со Второй Строительной» /читали?/

Как-то был я в Киеве и зашёл разговор о предательстве архиереями дела Божия, и один раб Божий сказал: их всех надо сегодня через Соловки года на три провести. Абсолютно уверен, необходима эта мера отрезвления от пира во время чумы. Представляю иногда себе такую картину: вот епископ Анфим, отпра­вивший всю паству свою на костёр и потом сам взошедший туда же. Поднять всех мучеников и напротив них поставить сонм сегодняшних архи- и просто пастырей... Что бы те и эти говорили друг другу? И вот я посреди них оказался... Со стороны мучеников я чувствовал поддержку, а со стороны сегодняшних хулу и угрозу, что я пытаюсь нарушить добрые, лояльные отношения церкви и государства, и что с Запада жду Мессию, что говорил наш священник Михаил Скачков, да нe вменит ему Господь на Суде Божием. И я уже сижу, уже там несу иго, а он с архиереем разъезжал по епархии и травили людей против меня, и что у меня икон нет, и что мы Божию Матерь не признаём. Когда это было сказано при ма­тушке Анне Николаевне Бурдиной, чей сын вызывался быть моим защитником, то матушка не стерпела, хотя я и увещевал ещё рань­ше её молчать. И обличила их во лжи. А о. Геннадий Фаст пришёл из меннонитов – бывший преподаватель Томского университета. Он сказал: «Владыка, мы здесь, и сыты, одеты и среди своих, а Игнатий где?» – и тем устыдил их. А у о. Геннадия брат Вильгельм, кандидат наук, теперь изгнан, работает с метлой уже пять лет.

Какое горе, какие беды, когда нет семени, а кровь хри­стиан – семя Церкви. Трудно, больно, криком кричи, а про себя думаешь: да как же мы думаем спастись без страданий. Меня всё время упрекали и друзья, и родные ещё после первого заключения в 80 году: ты туда сам рвёшься – это грех. Повторяю: не рвусь, но и не отрицаюсь, да будет воля Господня. Пока дома, болею, простуды изгоняю, а вот опять затеял это дело с посланиями в прокуратуры, чтобы облегчить участь оставшихся, выполнить их наказ. А что из этого выйдет? Может быть, опять ворота уже скрежещут? Но как говорит Краснов: думать и делать всё так, чтобы только-только не посадили – то и это не жизнь, и вот ваши молитвы, письма заменили мне всех архиереев. Сейчас выставь их всех, со всеми их шлейфами, а вы мне дороже, потому что вы в трудную минуту руку помощи протянули. Пусть не смогли сделать, что хотели, но Господь судит помышления и намерения сердечные. Да, было сильное желание встречи с вами, есть что рассказать, поделиться малым опытом, может быть оказаться в чём-то кому-то полезным...

Епископат дал себя подкупить целиком. Был период покоя перед Декием (239-241 гг.), кажется, около 40 лет был период затишья от гонений, и люди бросились на блага земные, устраивать свою земную жизнь. И вдруг удар... только пыль пошла. Казалось, полный разгром, отречения, предательства. Но уже в 2-3 года состав Церкви полностью обновился. Если просто читать, как по­весть, со стороны, то так и надо, да поскорее бы, думаю. Но когда по тебе это колесница проедется, тогда потише уже гре­мишь сам и скромнее мыслишь. «Да будет воля Твоя, Христе Спасе».

Он наведет, Он очистит гумно Своё.

Даже вот моё велико ли было страдание? Всё по ускоренному ме­тоду, видимо, из-за того, что время уже к закату мира грядет, но и то, сколько пользы получил я для себя, очищение, смирение, молитва, сострадание, и всем польза, и обнаружились новые дру­зья, и враги не сумели сокрыться.

Слышал и верю, что церковь готовит и приготовит кадры для катакомбного своего пути, и да придёт, и не умедлит Господь. С помощью Божьей всё можно преодолеть.

Тоскливо, что ни единой души верующей рядом, ни одного православного. И если случалось кому заболеть рядом, или кто обращался к Богу, тут всё забывал, как будто и не в душной вони махорки спрессованной, а на лугу где в цветах. Ни дня не прожил без научения, без свидетельства. Сотни и более того услышали весть о Распятом и Воскресшем Иисуса Христе, Возлюбленном души моей. А теперь все сны мои всё про то же, всё про тамошнее же.

Цените, что имеете, что можете свободно передвигаться, молиться. Мне так часто не хватало даже маленького уголка, где помолиться, поплакать о людях, – так отвернёшься к забору, и стоишь, вроде что рассматриваешь, а сам плачу, не могу унять­ся. Особенно часто посещал Господь в думах о детях, что им уготовано, как похищает враг души... Не опишешь всё, новый «Архипелаг» надо. Ко всем вам душой простираюсь. Сейчас наши в храм уехали, а я тут дома у мамы, как прокажённый сижу без бороды, как слуги Давида... 13.4.87».

«На работу всё ещё не могу устроиться. Вчера был по повест­ке у зам. прокурора района. Долго говорили, и он точно обещал помочь, и звонил директору на биржу туда. Но опять неудачно. Теперь этот уже начальник решил звонить нач. УВД края, чтобы они как-то помогли мне. Сегодня опять иду. В пятницу 18 мест прошёл до обеда – везде отказали – вы госпреступник, каторжник... Опасный человек... 3.8.87».

«Все мои воспоминания можно на одной строчке отобразить: Мысленно умер, молился, плакал, надеялся на Бога, стоял на своём, то есть на том, что изданное мной – хорошее, полезное. Богу слава! Свобода!!

...Как жаль Сашу Огородникова. Чем бы ему помочь? Почему же он не пропишется? Да уговорите же его, что же он – враг самому себе? Я вот прописан, вышел на работу, и ни разу пока не приставали, и переписка есть, и передвижение. А соз­дать конфликтную ситуацию я могу сегодня же, а полезно ли это? Доказать кому-то за рубежом, что я смелый, и что у нас гонят? Бог лучше знает, что я не смелый, а за границей истинные дру­зья и так нас любят, есть гонения или нет, и радуются нам и нашему освобождению. 27.10.87».

«Как повлияла “перестройка” в мирской жизни страны на церковную жизнь, на содержание проповеди, на ревность служи­телей и рядовых членов Церкви по всем рассматриваемым темам.

Не есть ли “гласность” призыв к всенародному исповеданию грехов: предательства, малодушия, трусости, корысти, замалчивания пороков – без чего невозможно и изба­виться от них? И если власти мира сего признают, что были до­пущены огромные перегибы во всём, и, конечно же, в отношении церкви, то захваливание властей предержащих ещё в те годы «застоя» – приведшее к отступлению и омертвению общинной жизни, не должно ли привести ставших в руководстве Церкви к открытому исповеданию своих связей с миром, с замораживанием духа жизни? То есть нужда в их покаянии всенародном. 6.1.88».

«...Надежда Васильевна хоть раз в неделю, а домой является. Тоже “по секрету всему свету” скажу, чтобы вы додумали: где же это она у меня шляется? Так вот, заработав, приобрёл за четыре дома от церкви часть дома деревянного для приезжих молельщиков, и вот она там за хожалку... Надя на саночках туда дровишки возит, чтобы бабушкам было тепло. У неё есть под­ход к престарелым, и вот – они там из церкви иногда и на неделю задержатся, до пятнадцати человек, а то и более, а она их при­ми, обогрей, накорми, уложи, выпроводи, встреть, купи, и слушают записи, и помогает от ненужного освободиться. Тут говельщики из соседних сёл, и всем нужна ласка, внимание. Пока лучше Надежды никого нет. На помощь – наши близкие сёстры. 13.1.88».

«СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРО

Когда читаем о том, что нужно подавать милостыню, накормить алчущего, жаждущего напоить (Мф. 25 гл.), то в большинстве случаев все почти понимают это только буквально: по­мочь деньгами, хлебом, водой. Но Слово Божие – источник мудрос­ти. Оно учит, что у человека есть бессмертная душа, и она так­же алчет и жаждет. Если смотреть сегодня на то, что вокруг нас, то можно увидеть, что в духовной алчбе умирает больше, чем от физического недостатка хлеба (Амос. 8 гл.). По милости Великого Бога сегодня почти каждый может иметь Библию, или напечатанную, или переписанную. Но сколько есть ещё источ­ников мудрости, которые не издаются, это и жития, и труды свя­тых отцов. Много ли таких книг ныне выпускается, как 5 том «Настольной книги священнослужителя»?

Слава Богу, что дети Божии трудятся и переписывают мно­гое. Но насколько полезнее, продуктивнее, когда есть печатная машина, типография. У нас нет таковых возможностей, только ме­чтаем о том. Но приобрести пишущую машинку и начать трудиться – это может каждый, если он не калека. Преимущества от рукописи в том, что буквы более понятны, ровнее, компактнее, быстрее, на несколько экземпляров сразу. И вот ты одно переписал, а другой другое, и так допустим 7 человек, и обменялась на рав­ное количество страниц, и у тебя получится уже 7 книг. Уже начало библиотеке положено. А то многие сегодня привыкли только к слову «дай», забыв, что слово Божие учит: не пожелай чужого, блаженнее давать, нежели брать (Деян. 20:35). «Да не будет рука твоя распростертой к принятию и сжатой при отдании» (Сирах 4:35). Это ведь про нас: когда что где увидим, стихи добрые или ещё какой материал, то сразу же «дай, дай, дай». А когда у нас бы спросили, то ответ один: «нет, нет, нет». Сколько приятности испытываешь, когда даёшь. Сколько смущения, неудобства, чувства долга, когда берёшь. И как радостно идти на обмен, и даже не раз за напечатанное один раз.

Убедительно советую всем вам купить пишущие машинки, тем паче, что они продаются совершенно свободно. Только предварительно посоветуйтесь, какую взять. Я вот пишу на «Украине-2», её никто не хвалит, а я уже не первый год на ней стучу. Бумагу, копирку и ленточки тоже можно добыть. А научиться пе­чатать тоже можно, есть учебники для самостоятельно изучающих печать по слепому методу десятью пальцами. Опыт показывает, что покупают только люди активные, а ленивые всегда ссылаются на неумение, или мама не велит, или дорого, или негде... Считаю, что всё это лукавство. Если бы знал, что от этого зави­сит будущность, от милостыни духовной, то как бы искал, сам расспрашивал бы, где достать. Я пишу со многими ошибками, писарь вовсе аховый, никудышный, но когда покажешь, что написано; каноны соборные или стихи, или труды по святым отцам, то никто не отказывается: дай-дай-дай. А что же ты-то, дорогой, хороший мой, так и будешь сидеть, ждать, когда кто даст? Время-то уходит, хватишься – и поздно, хоть лежи, хоть спи, хоть беги, плыви, пиши, трудись, но минуты, назначенные нам, убегают и уплывают, просыпаются, как песок... Июнь 1988»

«На склоне лет своей жизни многое приходится пересматривать, перетрясти старые взгляды, привычки, взглянуть в ином свете – при наложении уже накопленного опыта жизни. Есть вопросы, ко­торые высвечиваются теперь иначе.

Нас росло в семье пять братьев и пять сестёр. Почему одни стали верующими, а другие сделались отступниками или же вовсе не пришли ко Христу? Почему именно в наш дом пришла Библия в нашей деревне?

У родного моего дяди Степана пять детей, воспитание было строгое, не сравнить с нашим, столько молитв они знали, мы же сотую долю того не слышали, сколько его дети. И никто из них не пошёл таким путем, хотя по крайней мере двое и при­знают, что что-то есть там, за гробом, но не более того. У нас отец хотя и хотел, чтобы за стол молились, а когда кто придёт, то ушли бы в горницу, чтоб никто не видел. А вообще-то ради этой жизни временной был бы не против, если бы кто занимал большой пост и даже, может быть, и вступил бы в партию. У нас дома были иные условия, мы слышали такие слова, которых дети дяди Степана отнюдь не слыхали, и жили они лучше нашего, книг было больше божественных, и однако...

Нас вовсе не принуждали молиться, не били на каждом шагу – этого не было. Правда, мать за чуприну потаскала да постегала старшего за курево, и мне попало, но в общем климате было что-то такое неуловимое, что вот просматриваю уже много раз... Даже ездил в ту местность, чтобы как бы на месте ещё прибли­зить ту обстановку и понять, что и как действует на душу чело­века, приводит его ко Христу.

Благодать – это главное. Далее, сам человек. Это соответствует тому, что говорит Библия и святые отцы, в этих словах нет ничего нового, открытия я не сделал. Но как каждый шаг, каждое слово ребенка есть для него открытие, так и для духов­ного разумения.

Вспоминаю слова Златоуста, когда он говорит, что ни я, ни Бог тебе не поможет, если ты сам себе не поможешь...

Игнатий Брянчанинов говорит, что кто говорит о любви Божьей, не испытав страха Божия – тот лжец есть. То есть если кто го­ворит, что он пришёл только ради любви и при том сразу же только от того, что полюбил небо, Христа, и только по этой причине – то нужно проверить себя, всё ли ладно. На первом ме­сте, начало мудрости – страх Божий, страх мучений, ощути ад, как говорит Силуан: «мысли твои держи во аде». Вот это чувство испытал протопоп Аввакум, когда понял, увидев павшую корову соседа, что и он умрёт, хотя и дитя ещё, что и ему не миновать участи всей земли.

Смерть. В детстве мы все бегали с ножичками и на пастьбе – печки разные вырезали в земле, и сусликов обдирать надо. Двенадцатилетний парнишка ловил сусликов – проезжал товарищ на коне, крикнул его, он собрал свои орудия и к нему на телегу, прыгнул животом на стропилину телеги, а ножичек был в кармане и перерезал в паху вену – и он через несколько минут умер. Мы пригнали коров, у меня было сбитое от коня место, был нездо­ров, но когда вечером того дня сказали, что Лушпаненко заре­зался, всё было забыто. Парень был с другого конца деревни, не наш, туда мы не ходили, но я его знал, тут же перекинул всё это на себя. Вот он был, но нет его, лежит он, зароют, и как будто и не жил. Как же так?

Размышления о смерти весьма полезны и ребёнку. Большая беда, когда не отучают от лжи. Табак и выпивка – это крепкие запоры, через которые редко какая душа вырывается к свету – что и случилось с моими двумя братьями, которые так и пребыва­ют в безбожии и в этих пороках. Уважение к старшим – везде, где бы это ни было. Стыдливость, трудолюбие, вот на что надо обращать самое строгое внимание, в корне пресекая лукавство, трусость.

Весьма полезно, думаю, ребенку всегда показывать, что значит уже здесь, на земле, быть верующим. У верующих всё по разуму, с думой о других, о последствиях. Тут не надо смотреть, сколько затратишь времени на это.

Идём дорогой, на пути лежат и проволока, и стеколки, и железки, и камни – мы с детьми тут же проводим беседу, что самое удобное именно нам убрать это с дороги, а кто едет на машине, ему и неудобно это сделать, и упасть может кто на мотоцикле, или на велосипеде, а кто-то и ногу порежет. Берём и несём или к столбу, или в куст, чтобы не попало под косу на хлебном поле или на покосе это железное. Помни о тех, кто пойдет после, какой след ты оставишь. Потом им уже и не говоришь, а они идут, и после них чистая дорога, и другой раз несут далеко, ищут, куда бы положить. Стёкла же, где-нибудь в стороне вырыв ямку, в землю и зароем – расчищайте дорогу, ровняйте. Учение непрерывное делом, то же и сам делаешь. Малое вроде бы дело, но оно окупится сторицей.

Вот пришли на пруд рыбачить или купаться, и кто-то нагадил на самом том месте, где наш пункт остановки, или там бутылки би­тые. Вспомним соответствующие места Писания и повторим вслух для памяти, а потом: «Мог бы это сделать верующий? Никогда. Не делай то, что тебе не нравится, не делай ближнему то, чего себе не жела­ешь». Всё зароем, вынесем подальше. Лежат осколки из сетки от мордушки – мы относим подальше, и ребенку уже даётся размышле­ние – для чего мы отнесли никому не нужное, и спрятали? Для того, что после нас придёт безбожник, одержимый духом раз­рушения, духом зла, как уже и видите, сколько раз на стёкла натыкались в воде, резали ноги – он всё бросит в воду, чтобы кому-то сделать зло. Так? Поэтому уменьшим работу диаволу, не дадим ему повода, ибо он ищет повода сделать пакость людям.

Как страшно жить без Бога уже здесь, на земле, как горько остаться без совести, что и случится с нами, если не будем стремиться к Богу. Эти люди, делающие худо, они и не думают, они просто бросаются с крутизны в воду, тонут, они не ведают, что худо творят. Это – без Бога.

Вот пьяный? Он разве хуже нас? Но он другим не может быть, потому что сердце его не отдано Христу. А если от нас Бог от­нимет благодать, то мы в сто раз хуже, дурнее его, этого не­счастного, будем. Нужно крепко держаться за ризу Христа, за его руку пронзённую. Дети, всегда смотрите, чтобы не огорчить Бога, где человек с Богом – там радость, там порядок, там нет порчи. Бог наш есть Бог порядка.

Я сторонник, чтобы дети были самостоятельны в пределах разумного, в игры их, если в них нет жестокости и бесстыдства, не стоит никогда вмешиваться.

Но вот идём по полю. Тут исподволь указывается на всю кра­соту, на загадочность, на целесообразность, на взаимную связь, это огромная школа для сердца и ума, и души дитяти. Остановимся при входе в нашу местность, обязательно помолимся, и при вы­ходе из леса или при входе на кладбище – это уже завсегда так. Небольшая, не более пяти минут молитва своими словами.

Вот мы на лугу, прекрасные полевые цветы, их скосят на сено, нет тут занесённых в Красную книгу, можно и букет сор­вать – пусть радуются. Подходим к берёзке, где всегда молимся, это наша «молитвенница», и все присмирели, встали на колени, помолились за тех, кто в узах, кто на одре болезни, кто не мо­жет видеть этого леса, облака, цветов, слышать этот живой оркестр птиц, дышать этим чистым, чудным воздухом. Бывает, и душа ребёнка воздохнет о неведомых нам страдальцах. Потом чуть рассказать, чтобы боль, неведомая доселе, стала его болью.

Не нужно витийствовать, строжиться без нужды. Пусть резвятся, Бог не осудит моего оленёнка, пусть прокукует своё кукушечка в белом платьице. Берём лесную малину, аукаем, и сближаясь на несколько минут, прославим Бога за чудные Его дары. Всё это школа, всё это кирпичики в фундамент веры буду­щей семьи.

Что-то из своей биографии расскажешь, если видишь, что может быть полезно, как мы тут жили, бегали, берегли всё в лесу, боялись себе и малое дерево на потребу спилить, а теперь... и они видят всё варварство.

Пришли нынче на пруд купаться, а на берегу много мёртвых грачат. Недалеко роща, мы там были вчера, брали в руки этих птиц, они из гнезда выпали – и снова посадили их на место. А вот кто-то сходил после нас, принёс их, обрезали лапки, разодрали жестоко невинных. Тут уж будет большой урок жалости, тут осиновый кол садизму. А ведь Бог мог бы, не его, этого птен­чика, а меня, тебя сделать таким, и что бы тогда? «Птенцы во­рона взывают к Богу», – говорит Иов многопечальный.

Дома кошке не дали воды? Почему? А если бы тебя Бог сде­лал кошкой, то понравилось бы?

Посмотри, какие печальные глаза у коня, а его ещё и бьют, дадим ему хлеба, он и вас на себе прокатит. Беру коня под уздцы, пастухи дали, и бегу, а дети по переменке сидят, трю­хают в седле, не доставая ногами до стремени.

Эти уроки я сам получал у природы, это мне не надо прохо­дить курсы. У нас так было: любили каждую пташечку, гнёздышко бы её не разорить, не повредить родничок, да почистить его. Дети видят, как мы грязные возимся уже второй день, выправ­ляем родник. Это им урок, они уже его берегут, ценят, и чтобы капля худого в него не попала.

Бог назирает, и воздаст тебе тем же, что сеешь, вот такая полынь и взойдёт. Ночь, комары, луна восходит – выводим детей на пшеничное поле, чтобы посмотреть, как пшеничное поле волнами колышется, как кричит перепёлка, тучки покрывало на луну накидывают. Припомнишь им и стих Пушкина, и как было у нас в детстве, когда потерянную овцу искали, как отцу ночью ужин несли на стороженье по снегу, как я один шёл по бору и слышал вой волков.

Отпускать детей в лагерь, в детсад, или в интернат – зна­чит потерять их. Мы росли при родителях, каждый шаг был к дому, но не к театру. Какие бы одёжки не носил в детстве, что бы ни ел, будь то и царское, уже всё бы было не моё, вырос бы из них уже. А опыт жизни, шелест тополей, змей запущенный, поса­женное мной дерево, сделанные скворечники, вот это стойло, эта рыбалка – всего этого босоногому детству уже не приложить повторно.

Весна, приближается Пасха. Утомились в Посте, всегда строго держали его. Считаю, что дети и должны так же поститься, если не малы и не больны при этом. Нам, уже отсаженным от гру­ди, молока не давали никогда, и ничего – нет больных диабетом, желудочников, все десять живые и не жалуемся. Зато какое счастье – ожидание дня Пасхи; вот мама начинает уже готовить – рамы выставляет, все натёрто, пол желтый, хвощ прошёлся по некра­шеным половицам и по потолку, по полкам, по столу. Везде что-то сбережённое печётся, пыхтит, запах издаёт. Великое ли дело, кому сколько яичек курочка снесёт, а помнит вот уже и в таком возрасте душа. Суббота – это на безродных, родительская, так учили нас. Пятница – самому маленькому, и так далее, заранее отец высчитает, и начинается всегда недели за две до Пасхи: бабушке, а курицы всё больше к теплу несут яиц, и последнему вон уже сколько будет, всё его, ему отдадут.

Благословение Господне нас касалось. Помяни, Господи, родителей наших живых и мёртвых во Царствии Твоём. Ночная молитва, свечи, христосование.

Перед Рождеством ждут нас сырчики, алябушки, творожники со сметаной, замороженные. Их много, но есть нельзя. Старший брат не боялся, брал.

Вот тут уже было начало большого водораздела. Чтобы я не пожаловался, что они курили с двоюродным братом, они повалили меня, нос зажали, а в рот окурок-бычок сунули. Дыхнул – всё, ты тоже курил, теперь не расскажешь.

Но до многого доходили сами, по наитию. Но и против ничто не влекло, не было у нас товарищей неверующих. Тут огромная пропасть. Кто связался с безбожной компанией, или входит в дом к таким, или водит к себе – это уже повестка в суд, это тризна души. Сделать всё, что только можно, чтобы связи не было с безбожеством никакой. Идолов сжигать. Образ Христа воздвигать, кресту Твоему поклоняемся, Христе. Дружба с миром есть вражда против Бога.

Авторитет Библии и Слова Божия – Христа воздвигай всюду, во время и не во время, пожнёшь в своё время, если не ослабеешь. И что бы дети ни проходили в школе, всё разбери во свете Библии. У тебя дела, тебе некогда? Пожалеешь. Брось всё, созижди алтарь Христу в сердце ребёнка, да не погибнешь из-за его неве­рия, сокруши рёбра безбожества! Если не ты, то кто же: если не сегодня, то когда же? Спеши же, не умедли же.

Отдых. Как, где, с кем?

Иоанн Златоуст говорит, что нет лучше отдыха, как провести его с семьёй в сельской местности. И тело отдохнёт, и от суеты и городского шума подальше, и соблазнов меньше. Видишь всё, что Бог создал, и прославляешь Творца.

Мы жили в деревне, в 150 км от Барнаула. Деревню нашу Хрущёв ещё уничтожил, а Брежнев доканал. Люди разбежались. А мы каждый год туда и привадились ездить. Вначале просто так, с одним одеялом или без оного. Комары и мошка нас донимали. Спать искали копну прошлогодней или нынешней соломы. Так как солому жгут каждый год, то и не всегда найдёшь такую... Потом, через несколько лет, купили сетки-накомарники – легче стало, потом перешли на палатки – разорились, купили, перешили, и из двухместной сделали на 6-7 человек, приплюснутая получилась «лепёшка», но дождь не всегда протекает, да и не на улице.

Выйдешь на разъезде «Подстепный» и сразу же сердце защемит, такое всё родное, столько раз исхоженное. Если летом, то уговор – только босиком ходить, вначале ропот от некоторых, а потом втянутся, терпят, морщатся, а ходят. Летом 1987 года пробыли там 42 дня – это мне награда за всё, чем надышался по камерам, по вагонам. Роднички воды свежей, на разъезде молоко покупали – бегали туда за 4 км каждый день. Смотришь и восход, и закат, и звёздочки, облака и травы, и цветы, и корни, и де­ревья, птички разные, звери, и есть где купаться – да разве всё это можно сравнить с тем, чтобы быть где-то в увеселении в городе или даже поехать куда-то в Сочи – там всё по часам, ешь, что дадут, люди чужие вокруг – тут всё иначе, все свои, душа отдыхает. Ночью и утром, и днём, и вечером общая молитва – и сколько там получено благословений! Для детей эти поездки на всю жизнь, тут формируется то, чего в городе и не найти. Видят всё возможное для рассматривания творение Божие, бегают, чувство родины впитывают, учатся ценить всё, что растёт, что летает, бегает и ползает.

Этим летом для детишек был настоящий трудовой лагерь – столько работы, пилили, копали, плели, строили шалаш, ограду, крест, рыбалка, купание.

Слава Богу нашему за милость Его. Слава!

Бескрайние просторы полей, сколько там в детстве исхожено, столько пережито, и вот от каждой травинки, от лога, пруда – воспоминания и благодарность Господу, что так дивно сохранил и нас, и веру нашу. Здесь были первые вздохи, тоска, желание неземного.

Мир вам, родные наши. Заждались вас в Потеряевке друзья. Особенно Ромку с Кирей, ибо куда ни поверни, везде следы их труда, и про то говорим всем. Вчера там был, нас было 16 человек: из Одессы, с Чёрного моря, из Николаевска, из близле­жащих к морю мест. Ждём из Новосибирской области, из разных городов, из Новокузнецка и из других мест. Детей много и все разные, нужен глаз да глаз. Этому особый догляд нужен – за­тюканный вовсе, и уже начинает оттаивать ребёнок. Приеду, как прокурор, выявляешь такие вопросы, о которых придётся судить-рядить: кто первый нашёл большую чёрную или синюю, или жел­тую, коричневую стрекозу, кто носил её, кому теперь она принад­лежит, тут это важно до слёз.

Молока в день уходит до 20 литров. Сплели несколько мордушек, четыре или три на втором мостике ставим, рыба всегда в достатке, сушим. В огороде всё растёт буйно, свой свежий слезун, лук, укроп, петрушка, редиска. На подходе помидоры, огурцы, капуста, картошка горох – это как лес растет. Палатка одна чуть протекла, а шалаш стоит, как ковчег, тепло, и сверху только шорох дождя, так сладко спать... Говорят, что раньше помещики при крепостном праве специально ставили крепостных, чтобы лили воду на крышу через веник в виде капель, дождь бы сту­чал – это полезно для успокоения нервов.

Игра в городки идёт так, что пастухи приходят, смотрят, когда и кто обыграет – команда на команду. Малины много, не проедают, черёмуха, клубника была.

Приезжает начальство районное. Три дня назад снова мили­ция приехала и председатель сельсовета. Поздоровались, меня подозвали, а мы их на территорию попросили. Переписали нас, благо свидетельства были у детей почти у всех, и сказали: «Никто вас не обижает?» – «Нет». – «А пастухи?» Мы сказали, что матерится тракторист. – «А, это Попов, есть такой. Ну, если вас тут кто будет обижать, вы уж нам сообщите сразу в Корчино!»

И все так разговаривали ласково – с улыбкой, вспоминали про тысячелетие, про религию... С тем и уехали, а мы накануне молились, канон читали Илии грозному пророку и просили его заступничества(2 августа). А это было второго августа, когда приехали «гости».

Жития каждый день любят слушать. А когда пастухи утром спят долго, или в обед отдыхают, или вечером они рано ложатся отдыхать, то мы тихо разговариваем, хотя пастухи просили нас не обращать на них внимания, дескать всё равно они не спят. Но мы блюдём правило сие, никому не докучать, помня, что па­стухи при деле, работники, а мы бездельники, курортники.

Вечером же уходят играть в парк, уже в темноте, или в «третьего лишнего», тут беготня, суматоха, визг, смех, потому подальше уйдут, за Симаковский пруд, и дают там жару в тело. А утром ищут обувь, ищут и не могут найти, и вспомнят, что за Симаковским прудом обувь одна стоит, от ног отдыхает. Ходим-то босиком, но ради порядка и с собой берём, если где буре­ломом лезть за малиной... Всем здесь нравится. Ждём вас. Храни вас Бог.

6 августа 1988. Игнатий».

Дата добавления: 2015-10-13