Глава 28. Маша оказалась замечательной рассказчицей, а поведанная ею сказка показалась мне

Маша оказалась замечательной рассказчицей, а поведанная ею сказка показалась мне забавной. Вкратце она звучала так.

Много-много лет назад у одной набожной женщины умер сын. Несчастная мать похоронила его и осталась рыдать на могиле. И тут ей явился некий старец и сказал: молитва твоя услышана, ребенок воскреснет, но на этом месте ты должна построить храм и остаться при нем служить богу.

Ясное дело - женщина выполнила указание, вот так и возник монастырь, в котором происходят чудеса.

Очень редко умершие, за которых родственники молились в обители, оживали. Естественно, все бывшие мертвецы вели праведный образ жизни, и почитали их после воскрешения, словно святых. Удивительное дело, люди, получившие вторую жизнь, не являлись ни монахами, ни служителями церкви, все они были миряне, мужчины, но, повторюсь, самого достойного поведения.

Чудеса случались в обители нерегулярно, и происходили они по странному совпадению в знаковые, поворотные моменты в истории государства. В последний раз Достойным оказался простой, тихий школьный учитель, он восстал из гроба в середине двадцатых годов, когда по всей стране комсомольцы громили церкви, разбивали колокола, жгли на кострах иконы.

Слух о чуде, случившемся в обители, мигом разлетелся по городам и весям, надо сказать, что известие сильно напугало безбожников, некоторые из них мигом понеслись в церковь замаливать грех, и машина уничтожения святых мест перестала щелкать челюстями с невероятной силой. Говорят, сам Сталин приказал не трогать монахинь из чудесной обители, а уж у верующих людей отношение к монастырю стало невероятно благолепным. Захоти правившая в те времена настоятельница собрать войско и двинуться на Москву, ей бы вполне это удалось.

Вот почему из разных уголков страны до сих пор в крохотное местечко течет нескончаемый поток людей, огромную часть которых составляют родственники недавно умерших. Конечно, они понимают, что их родители, мужья, жены, дети не восстанут из гроба.

А вдруг? В сердце каждого человека, искренне верящего в бога, живет надежда на чудо. И потом, если помолиться за усопшего в обители, то новопреставленную душу ангелы мигом перенесут в рай, вот в подобном исходе событий никто ни на минуту не сомневался.

- Странно, что бабушка тебе ничего не говорила, - завершила рассказ Маша.

- Она внезапно умерла, - быстро ответила я, - может, и хотела, да не успела.

- Слушай, - внезапно спросила Маша, - ты храпишь?

- Вроде нет, пока никто из домашних на шум из моей спальни не жаловался, а почему ты спрашиваешь?

- Да нас сейчас расселять станут, - пояснила Маша, - в общежитии, там такие крохотные келейки, на двоих. А мне последнее время не везет, вечно я то упаду по дороге, то на электричку опоздаю, вот и являюсь последней, когда уже все пристроены, и третий раз вместе с одной теткой оказываюсь, Анной Ивановной.

Хорошая женщина, но как храпит! Глаз не сомкнуть.

Понятно, конечно, что это испытание, только сколько ж можно? Ты не против со мной в одной комнате побыть?

- Нет, даже приятней со знакомой.

- Вот и хорошо, я скажу сестре Устинье, что мы вместе, - обрадовалась Маша и поспешила вперед.

- Это кто? - спросила я.

- Сестра Устинья? Она занимается хозяйством, в том числе и послушницами.

- А Епифания?

- Настоятельница? Ну та же не станет людей по комнатам разводить!

- Я ее увижу?

- Вполне вероятно, если внутрь на послушание попадешь, а коли к скотине приставят...

- Куда?

- К коровам или свиньям, при обители хозяйство большое: скотный двор, огороды, пекарня, мастерские всякие, золотошвейки шьют, художницы иконы пишут, - пояснила Маша.

- Но я хотела лишь бабушкину волю исполнить!

Оставаться здесь навсегда в моих планах нет.

- За одну службу усопшую не отмолить, минимум неделю стараться надо, - деловито сообщила Маша.

- Тогда при чем тут работа?

Девушка поправила платок.

- Если ты прибыла свечку поставить, то никто ничего не скажет, а уж коли задержаться задумала, так лениться нельзя. Сестры ни за еду, ни за кровать денег не берут, лишь послушанием отплатить можно. Что сестра Устинья велит, то и делать надо, потому как любой труд радостен. Самой же стыдно дармоедкой быть, сестры все не покладая рук трудятся, даже Меланья, а ей зимой девяносто пять стукнуло! Ноги не ходят, глаза не видят, а не бездельница.

- Чем же может заниматься старуха в подобном состоянии?

- Раньше она лучшей кружевницей была, - вздохнула Маша, - такие вещи делала, загляденье! Сейчас варежки вяжет, на ощупь.

***

Устинья оказалась высокой женщиной с недобрым взглядом. Маша о чем-то пошепталась с монашкой, и та отвела нас в комнатенку, по сравнению с которой тюремная камера могла показаться дворцом.

Крохотное длинное помещение находилось в подвале, окон в нем не имелось, из мебели было лишь два узких жестких лежака без постельного белья, пара крюков, вбитых в стену, заменяла шкаф для одежды, в углу висела темная икона, ни тумбочек, ни стола, ни уютных кресел не было и в помине.

Маша привычно перекрестилась на образ, я быстро повторила ее действия. Устинья кашлянула:

- Ты, Мария, иди к Феофании.

- Благословите, сестра!

- Ступай, помолясь.

Маша исчезла, я испугалась.

Устинья окинула меня цепким взором.

- Из города?

- Да, - опустив глаза долу, прошептала я, - из Москвы, за бабушку помолиться.

- Поди, скотины боишься, - усмехнулась Устинья, - корову не подоишь!

- Да, но, если велите, научусь.

Глаза Устиньи подобрели.

- Подберу тебе занятие по вкусу, зачем же зря время терять. Ты что умеешь?

- Э.., э.., ничего.

- Неладно! Работаешь или так живешь?

- Служу.

- Кем? - продолжала допрос монахиня.

Я моргнула, сообщать правду о написанных детективных романах невозможно, говорить о том, что являюсь журналисткой, тоже не самый лучший вариант, остается одно.

- Преподаю иностранный язык детям.

На лице Устиньи возник откровенный интерес.

- И какой басурманский знаешь?

- Немецкий.

- Готический шрифт разбираешь?

- Да, вполне нормально читаю, ничего хитрого в готике нет.

- Однако ж не все буквицы распознают, - склонила набок голову Устинья.

- У меня в школьные годы была великолепная учительница Наталья Львовна Краснова, - сказала я чистую правду, - своих детей у нее не имелось, она всю душу в школьников вкладывала, истинный преподаватель, научила меня языку так, что до сих пор не забыла его. А тем, кто хотел, Наталья Львовна объясняла готический шрифт, она сама готику великолепно читала, вот и мне знания передала, за что я ей всю жизнь благодарна.

- Хорошо, - кивнула Устинья, - пошли.

Путь занял не пять минут. Длинными, извилистыми коридорами мы шагали довольно долго, на пятидесятом повороте я поняла, что если Устинья сейчас бросит меня тут, то шансов выбраться самой из лабиринта у госпожи Таракановой нет.

Потом дизайн помещений изменился, я не хочу сказать, что они стали богаче, просто несколько уютнее. В конце концов мы поднялись по потемневшей от времени, скрипучей деревянной лестнице, Устинья распахнула огромную дверь и вошла в темное помещение, заставленное шкафами.

- Ой-ой, - невольно вырвалось у меня. Но тут же, подумав, что монахиня рассердится, я быстро добавила:

- Простите, пожалуйста.

Неожиданно Устинья улыбнулась.

- Ничего, я сама сюда попала в незапамятную пору и обомлела. Наша библиотека уникальна, здесь бесценные раритеты, которые мы должны сохранить. Садись сюда, у окна, там светло. Мать Пелагея, библиотекарь, занедужила, лежит в келье, мается, поэтому я сама объясню тебе, что к чему. Вот видишь, книга.

- Да.

- Можешь прочитать имя автора?

- Карл Баумгарт, - озвучила я.

- Верно, а название?

- "Майн Кампф", в переводе "Битва" или "Мое сражение", надо же, книга Адольфа Гитлера называлась так же.

- Гитлер родился в прошлом веке, - бесстрастно ответила Устинья, - а Баумгарт жил давно, и писал он о борьбе зла с добром. Издание сильно подпортила вода, вот часть слов и размыта. Бери листы и переписывай на них текст, очень аккуратно, восстанавливая то, что пропало.

- Но я могу не понять лексику!

- Словари есть, целая полка.

- Том такой толстый, а я всего на пару дней приехала!

Устинья прижала подбородок к груди.

- Сколько сделаешь, пока у нас живешь, все матери Пелагее помощь, а то она сокрушается: болею, труд не движется. Вон страничка заложена, с нее и начинай.

Я кивнула и хотела сесть, но тут заметила слегка удивленный взгляд Устиньи и, мигом вспомнив лекцию бабы Кати, сказала:

- Благословите на работу.

- Начинай, помолясь, - кивнула Устинья и испарилась.

В полночь, ворочаясь на немилосердно жесткой лежанке и пытаясь хоть чуть согреться, кутаясь в застиранную тряпку, выполнявшую здесь роль одеяла, я хорошо поняла, что ни при каких условиях не сумею стать монахиней. Сегодняшний день тянулся жвачкой, подавляющую его часть я провела в библиотеке, пытаясь разобрать немыслимый текст. Утешало лишь одно: на скотном дворе работа явно тяжелей.

Покормили меня два раза, обед дали в районе часа.

В библиотеку пришла хмурая девушка, похожая на ворону, и велела:

- Пошли в трапезную.

Совершив путь по бесконечным коридорам, я очутилась в комнате, где за длинным столом сидело множество женщин, молча хлебавших некое варево из алюминиевых мисок. Устиньи среди них не было, впрочем, других монахинь тоже, лишь во главе стола восседала толстая баба в черном. Мне выдали порцию то ли каши, то ли супа, два куска хлеба и стакан компота. Пока послушницы наслаждались едой, толстая баба читала вслух книгу, я не понимала ни слова, но делала вид, будто поглощена историей.

Потом всех отправили в церковь, где состоялась молитва, к моей радости, быстрая, затем я вновь оказалась в библиотеке.

Ужин подали в восемь, от обеда его отличало отсутствие компота, желающие пить могли начерпать из ведра простой воды, затем снова служба, но на этот раз длинная до невозможности, просто изматывающая.

Сначала, правда, действо меня заворожило, а слух поразило изумительной красоты хоровое пение, но позднее стало душно, множество горячих свечей нагрело воздух, еще тут витали разные ароматы, от которых закружилась голова. Примерно через полчаса стояния на одном месте у меня заломило спину, заныли ноги, к тому же "электорат" периодически падал ниц и бил земные поклоны.

Когда толпа впервые рухнула на каменные плиты, я даже обрадовалась возможности сменить позу, но потом поняла, что стоять на жестком полу на коленях еще хуже, чем на своих двоих.

В общем, когда нас благословили спать, я еле-еле доволоклась до кельи.

- Притомилась? - зевая, поинтересовалась Маша.

Я кивнула.

- С непривычки всегда так, завтра легче пойдет, - заверила соседка, - давай, не сиди, в четыре вставать.

- Во сколько? - вздрогнула я.

- В четыре, - спокойно повторила девушка.

- Зачем в такую рань?

- А как иначе? - удивилась Маша. - Одеться надо, умыться, службу отстоять.

- Службу! - я пришла в окончательный ужас.

- Да, - закивала Маша, - завтра тут много чего будет, правда, в районе десяти.

- А именно? - полюбопытствовала я.

- Усопшего сегодня привезли.

Мне стало совсем неприятно.

- Мертвого?

- Да уж не живого, - вновь зевнула Маша, - отпевать будут, сама матушка Феофания петь станет. Эх, надеюсь, всем послушать дадут!

- Что за нужда на чужих похоронах присутствовать, - фыркнула я, - вот забава! Веселей некуда.

Маша стала медленно расшнуровывать свои чемоданообразные ботинки.

- Не знаешь ты ничего, - в конце концов сказала она, - из Москвы усопшего доставили, какой-то он великий, уж и не пойму кто. Может, ученый или писатель!.. Завтра такое будет! Мне Ксения нашептала...

- Кто?

- Ну девушка, которая тебя в трапезную водила, - пояснила Маша, - она сирота, при обители живет.

Вот Ксения и набормотала! Такого, говорит, и не упомнить. Галерею открыли! Всю! Во как! До единой комнаты вымыли!

- И что странного в уборке? - продолжала я недоумевать.

Маша вытянула из сумки что-то похожее на холщовый мешок и, расшатывая его, зашептала:

- В обитель-то разные люди съезжаются, такие как мы с тобой, например, и другие.

- Какие?

- Ну.., всякие. Для них комнаты в галерее есть, там просторно, кровати хорошие, белье тонкое, ясно?

Я кивнула. Понятнее некуда, слова о том, что все люди равны, всегда останутся лишь сказанными всуе фразами. Конечно, в обители случаются почетные гости и черная кость.

- Но чтобы всю галерею приготовили! - качала головой Маша. - Небывалое дело! Потом, матушка Феофания поет! Вот это блаженство, говорят, ее в Большой театр приглашали, но веру не поколебали. Феофания уже в возрасте, голоса своего она не потеряла, однако каждый день теперь в хоре не стоит, лишь в особых случаях старается, я ее еще никогда не слышала, а охота! Гроб уже привезли, днем. Такая домовина!

Богатая! А еще тут все собака проверила. Представляешь, ее в монастырь впустили! Во внутренние покои!

Ладно бы во двор или к послушницам!

- Так пес не мужчина, - хихикнула я, - монахиням его бояться смысла нет!

Маша перекрестилась.

- Совсем ты темная! Собака нечистое животное!

Вот кошка нормально, они при церквях живут. А всяких жучек вон гнать положено. Ксения говорила, лично мать Епифания распоряжение насчет овчарки дала, она не слишком-то ненужных в хозяйстве животных долюбливает. Вот корова, коза, гуси, в конце концов, куры! А собаки! Ни к чему они. Но эту шавку из милиции специально привезли, к приему гостей готовятся.

Размотанный Машей мешок превратился в ночную рубашку, длинную, с широкими рукавами и воротничком-стойкой. Натянув сорочку, Маша перекрестилась.

- Вот какая служба будет, богатая! Суетная я, наверное, и любопытство грех, да поглядеть охота! Ксения говорила, вроде всех-всех допустят!

Я вспомнила небольшое душное помещение, где проходила вечерняя служба, и вздохнула.

- Сегодня-то дышать было нечем, а если к обитателям монастыря прибавятся еще и многочисленные гости, то люди от отсутствия кислорода попадают в обморок.

Маша всплеснула руками.

- Кто же в малом храме такое отпевание устраивает! Ясное дело, главную церковь откроют! Вот тебе повезло.

- В чем?

- Ведь никогда основную молельню не видела?

- Нет, откуда, я тут впервые.

- Ой-ой, - закачалась из стороны в сторону соседка, - первый раз красоту узришь! И икону чудотворную! От нее свет идет! А еще мать Феофания споет! Хоть бы завтра поскорей!

Я с легким удивлением посмотрела на Машу, впавшую в экстаз, милая девушка забыла, что все замечательные события, вроде чудесного пения и красивой службы, затеваются из-за умершего человека. Стоит ди ликовать в подобном случае, даже услыхав известие о встрече с чудотворной иконой?

Хотя, может, Маша, как истово верующий человек, считает: смерти нет? За гробовой чертой нас ждет намного лучшая жизнь, значит, нет необходимости рыдать о том, кто ушел в лучший мир. Меня, кстати, всегда поражает на похоронах скорбь людей, которые уверяют окружающих в своей вере. Наоборот, надо радоваться, родственник попал из юдоли печали в царство Божие, вы же с ним непременно встретитесь в лучшем из миров, к чему рыдания, а?

- За поминальный стол нас не позовут, - подытожила Маша, - и не надо, но служба! Давай, ложись!

Чего сидишь?

Я упала на плоскую, твердую подушку и попыталась заснуть, но сон исчез начисто, и вот теперь я ворочаюсь, опасливо поглядывая на мирно посапывающую Машу. Очень не хочется разбудить уставшую за день девушку.

Дата добавления: 2015-08-21