Часть первая 8 страница. Через полчаса или около того Найла разбудил дождь, брызгавший в лицо

Через полчаса или около того Найла разбудил дождь, брызгавший в лицо, и он сонно натянул капюшон спального мешка на голову. Поскольку дождь усилился, юноша застегнул застежку-молнию, чтобы вода не затекла вовнутрь. Убаюканный шумом капель, бьющихся о водонепроницаемую ткань, он вновь погрузился в сон.

Найлу приснились люди-хамелеоны: сидя в своей подземной пещере, они говорили о нем. Юноша что именно поэтому видел их во сне: между его и их сознаниями по-прежнему поддерживалась связь. Поскольку Найл понимал, что спит, в каком-то смысле он по-прежнему бодрствовал; тогда где же он находится на самом деле? Где было спящее тело? Юноша позабыл, где его оставил.

И тут вожак людей-хамелеонов обратился к Найлу на своем языке символов. Смысл его слов был совершенно ясен: «Не шевелись».

Мгновение спустя Найл очнулся. Он все еще чувствовал присутствие людей-хамелеонов, но также ощущал опасность и понимал, что важно было ничем не давать знать, что он проснулся.

Первым, что он заметил, был необычный отчетливый запах, который напомнил ему о Дельте: смесь рыбы и гниющей растительности. Затем он понял, что больше не чувствует твердой поверхности земли под собой; вместо этого он будто бы лежал на мягчайшей пуховой перине в собственном дворце. И эта перина вместе с ним плыла по воздуху, словно ковер-самолет: поскольку водонепроницаемый капюшон больше не закрывал лицо, Найл видел озеро, мерцавшее в лунном свете, понимая, что постепенно к нему приближается. Кто-то — или что-то — перетаскивало его с большой осторожностью, чтобы не дать ему проснуться. Внезапно юноша понял, что его жизнь зависит от того, сможет ли он ничем не дать понять, что проснулся.

Сжатые пальцы правой руки лежали на груди, и, немного сдвинув средний палец, Найл дотянулся до выреза туники. Поскольку он заснул на правом боку, мыслеотражатель сполз в том же направлении. Юноша с предельной осторожностью тянулся к нему средним пальцем, пока тот не дотронулся до прочной металлической цепочки, на которой висел медальон, затем подцепил цепочку кончиком пальца и сгибал его в суставе, пока мыслеотражатель не оказался у него в ладони. Осторожно шевельнув двумя пальцами, юноша перевернул его, чтобы вогнутая поверхность коснулась кожи, и тут же ощутил прилив энергии, пробудившись окончательно.

Вызванное мыслеотражателем обострение внимания подсказало ему, что он приближался к озеру со скоростью нескольких футов в минуту и до воды осталось около сотни ярдов.

Теперь Найл понимал, что ему придется призвать всю силу концентрации, чтобы спастись. Хотя в обычном состоянии подобная новость вызвала бы нервное напряжение, теперь она лишь способствовала усилению самоконтроля.

Но что его тащило? Юноша не смел повернуть голову, даже немного, чтобы попробовать разглядеть; но, что бы это ни было, оно не обладало телепатическими способностями пауков, иначе давно бы знало, что он проснулся.

Поскольку земля кренилась к озеру, водонепроницаемый откидной клапан сполз достаточно, чтобы Найл мог разглядеть, что происходит. Он висел в паре футов над землёй, и существо, которое несло его, сверкало в лунном свете, как гигантский слизняк. Но в отличие от слизня, оно двигалось не за счет сокращения мускулов, а словно перекатывалось, как гигантский студень.

Найл точно знал, что случилось бы, выдай он себя малейшим движением: этот ком слизи немедленно поглотил бы его и задушил. Это давно бы случилось, если бы не спальный мешок: слизень не привык к созданиям, которых нельзя тут же переварить, но все же ощущал, что заключенный в водонепроницаемом коконе Найл состоит из плоти и крови.

Мгновение спустя дуновение ветерка ещё больше откинуло водонепроницаемый клапан с глаз Найла, так что он смог в полной мере осознать происходящее: осторожно несущее его существо было прозрачным в свете луны, и юноша мог видеть землю сквозь его желеобразное тело.

Найл абстрагировался от того, что с ним творится, как и от того, что он может погибнуть за какую-то пару минут. Вместо этого он принялся сосредотачиваться, пока не почувствовал, что погружается в расслабленное состояние, которого большинство животных достигает при засыпании. Используя способ, которому научили его люди-хамелеоны, Найл опустился ниже этого порога до точки глубокого расслабления, которая была предельной для людей-хамелеонов — на самом деле, оно и было предельным в том смысле, что позволяло простейшим организмам переживать температуры, близкие к абсолютному нулю. Найл вновь ощутил, как замедляются его жизненные процессы: интенсивность сердцебиения снизилась до такого предела, что никакой медицинский инструмент его уже не обнаружил бы.

Сопровождаемый странным чувством, будто плывет сквозь тьму, Найл больше не чувствовал ни малейшего беспокойства относительно того, что происходило с его телом, которое слизняк тащил к озеру: теперь это казалось до смешного незначительным. Вместо этого юноша сосредоточился на том, чтобы определить источник мерцающей во тьме энергии. Мгновение спустя эта сила объяла его, словно миллионы пузырьков. Найл тут же принялся поглощать ее, переживая всплеск чистого восторга.

Как и в прошлый раз, вскоре наслаждение сделалось почти нестерпимым. Неразбавленная жизненная сила грозила разрушить расслабление, и, как пловец, легкие которого разрываются, Найл позволил себе возвратиться в состояние бодрствования.

Слизняк уловил скачок жизненной силы жертвы и прибавил ходу, видимо, предвкушая скорую трапезу. Но теперь Найл знал, что его собственная жизненная сила — и, как следствие, воля — были куда мощнее, чем этой у несуразной массы бестолковой протоплазмы. Неторопливо сконцентрировавшись, он взял верх над инстинктом, связующим клетки этого организма воедино, и велел ему остановиться. Тому потребовалось несколько секунд для реакции: Найл догадался, что это существо не обладает каким-либо управляющим центром, и команда прежде должна дойти до всех его клеток. До берега уже оставалось менее дюжины ярдов, когда оно наконец остановилось.

Найл свесил ноги на бок, словно слезая с лошади, и, все еще скованный спальным мешком, неуклюже приземлился на ноги, затем расстегнул мешок и вылез наружу. Мерцающее в свете луны склизкое тело слизняка, казалось, пребывало в непрестанном движении, словно текущая вода. Юношу охватило любопытство: как мог столь примитивный организм — немногим более развитый, чем лягушачья игра — действовать, словно обладает и мускулами, и чем-то вроде центральной нервной системы? Найл дал ему команду ползти в противоположном направлении, от воды. Это потребовало намного большей концентрации, чем простой приказ прекратить движение, ведь снедающий клетки существа голод, который отзывавшийся дискомфортом и в желудке юноши, влек слизня к озеру; но сила воли человека в конце концов заставила слизневидное создание повиноваться.

Когда слизень пополз, Найл принялся внимательно наблюдать за ним, пытаясь разгадать принцип его передвижения. Прозрачная глыба просто катилась в указанном им направлении, ничем не давая понять, как ей это удается. Найл подумал было, что это существо выбрасывает ложноножки, но оно, вроде бы, перемещалось как единое целое, прокатываясь по земле каждой точкой тела по очереди, словно колесо.

Но, в таком случае, как же оно удерживало человека на спине, не позволяя ему соскользнуть? Здесь могло быть только одно логическое объяснение: существо контролировало себя в достаточной степени, чтобы разделиться на две части, одна из которых оставалась неподвижной, как седло на лошади, в то время как нижняя совершала эти своеобразные движения.

Прозрачность слизня напомнила о событиях в Дельте: после того, как Найл пообщался с Богиней, он испытал чувство, что вся Земля сделалась прозрачной, так что юноша четко видел пульсирующие под ее поверхностью волны жизненной силы. Это сопровождалось ощущением, которое он назвал «двойным видением», как если бы он обладал двумя парами глаз, одна из которых видела твердый материальный мир, в то время как другая смотрела сквозь него на более глубокий уровень реальности. Поскольку это походило на «взгляд со стороны», позволяющий видеть элементалей, теперь Найл попробовал применить его и к этому пульсирующему кому слизи, который терпеливо дожидался приказов, словно привязанная лошадь.

Результат потряс его: слизняк начал растворяться, словно превращаясь в воду, при этом исходящий от него специфический запах усилился. Со стороны это было похоже на стремительное таяние льдины. Менее чем через минуту существо исчезло, оставив лишь струю чистой воды, устремившейся к озеру сквозь траву.

Внезапно Найл почувствовал усталость, словно его собственная энергия утекла вслед за слизнем: последние десять минут потребовали грандиозной концентрации. Ему захотелось, зевнув, закрыть глаза и дать телу возможность восстановить утраченную энергию.

Он взял спальный мешок, увлажнившийся снаружи, и вскарабкался на холм к тому месту, где заснул. Там, где проползло существо, земля намокла, но, когда Найл нагнулся и коснулся травы, то не почувствовал слизистой вязкости, как предполагал — это была обычная вода.

Его сумка, лежащая там же, где он её оставил, осталась сухой: очевидно, существо ей не заинтересовалось. Поскольку площадка, на которой он спал, намокла, Найл перетащил сумку на дюжину ярдов в сторону. Инстинкт подсказывал ему, что озера больше нечего бояться, но необходимо хорошенько отдохнуть. Несколько минут спустя он уснул.

Когда Найл открыл глаза, уже рассвело, и, хотя Солнце все еще не коснулось вершины холма позади него, лучи уже заливали вересковые пустоши к западу. Юноша выбрался из спального мешка, отметив, что тот покрыт пахнущим рыбой беловатым налетом, и надавил на защелку, которая сворачивала спальный мешок. В горле пересохло, желудок настоятельно требовал пищи — сейчас бы свежеиспеченного хлеба с маслом и с медом на завтрак! За неимением этого, он глотнул родниковой водой из фляги и вновь почувствовал, что она на удивление его взбодрила. Её вкус, во всяком случае, сделался еще приятнее, чем когда Найл пил прямо из родника, а запах напомнил ему о зеленой траве, листьях и молодых побегах. Мгновение спустя ему уже не хотелось есть.

Пока Найл паковал ранец, солнце поднялось над горой и осветило склон и зеленую поверхность озера. Найла сразила красота и умиротворенность пейзажа. Он заметил кое-что еще: росистая трава под утренними лучами казалась ярко-зеленой, но в небольшой ложбинке, где он вчера заночевал, трава приобрела тот же самый легкий меловой оттенок, как и днище его спального мешка с той стороны, где тот был запачкан слизью. Очевидно, белый налет происходил от некого осадка, который оставался при испарении слизи. Но что озадачило Найла, так это то, что беловатая трава простиралась футов на двадцать в стороны: слизнеподобное создание, которое Найл разглядел в лунном свете, не достигало и половины этого размера.

Заинтригованный этой загадкой, Найл спустился по белесому следу до самого озера. Ширина следа, приблизительно равная двадцати футам, не менялась до конечной точки, где он исчезал в чистой воде.

Найл тряхнул головой. Как могло существо максимум восьми футов в длину оставить след в двадцать футов шириной?

Снизошедшее на него решение было столь очевидным, что Найл подивился собственному тугодумию: должно быть, существо могло распластываться в тонкий слой, и именно таким образом затекло под него, словно лужа.

Что произошло затем? Видимо, оно обернулось вокруг спального мешка, поскольку беловатые разводы покрыли его целиком. По счастью, голова Найла была в водонепроницаемом капюшоне, которым он пользовался вместо подушки. Слизневидное существо могло бы наползти ему на лицо и задушить, но тогда добыча могла начать отбиваться и сбежать. Именно поэтому, как теперь понимал Найл, оно решило оттащить его к озеру и утопить, прежде чем есть.

Но почему он не испытал чувства опасности прошлым вечером? Быть может, существо оказывало на него специфическое гипнотическое влияние, внушившее ему чувство ложной безопасности?

Внезапно Найл уверился, что именно это слизнеподобное создание стало причиной загрязнения священного озера. Как со всех живых существ, с тела слизня в течение жизни слущиваются миллионы клеток. Но тогда как клетки кожи, теряемые людьми, уже мертвы, клетки этого простейшего организма оставались живыми: существо утрачивало их лишь из-за того, что его жизненной силы хватало на поддержание ограниченного количества клеток — в противном случае оно заполнил бы собой все озеро.

Глядя на озеро, Найл обеспокоился еще одним вопросом: почему существо внезапно расплылось? Когда это произошло, Найл предположил, что таким способом оно освободилось из-под его воли, совершив своего рода самоубийство. Теперь, по размышлении, он понял, что это маловероятно: невозможно вообразить слизня, решившегося на самоубийство, а это существо было еще более примитивным.

Значит, его разрушила чужая воля. Но чья? И почему?

Этот вопрос продолжал занимать Найла, когда он взвалил на спину рюкзак и взял курс на северо-запад. Когда Асмак взял Найла на ментальную «разведку» местности между городом пауков и Серыми горами, Найл тщательно запомнил маршрут и позже закрепил увиденное с помощью мыслеотражателя, так что теперь он хотя бы четко представлял себе, куда двигаться.

За пределами долины зеленого озера расстилалась бугристая, унылая вересковая пустошь. Поверхность земли напоминала форменную полосу препятствий, и Найл постоянно спотыкался о кочки, кривые корни и торчащие из торфа камни. В небе кружило несколько воронов, но Найл не ощущал присутствия элементалей, ни даже враждебных духов, подобных тому, что выказал негодование, когда парень вздумал расположиться рядом. Отсутствием элементалей, вероятно, и объяснялись неприветливость ландшафта и неприглядность растительности.

После часа утомительного пути по этой угрюмой местности под лучами не по сезону жаркого октябрьского солнца, припекавшего макушку, ноги Найла отяжелели, и он решил дать им отдых. Но поверхность земли была либо слишком влажной, либо слишком неровной. Наконец он приметил плоский камень около трех футов в поперечнике и с облегчением на него опустился. При этом он покачнул плиту, и из-под нее выбежал небольшой грызун; прежде чем он достиг безопасного пристанища в колючем кустарнике, большой ворон спикировал на него, напугав Найла, и, убив одним ударом клюва, унес из поля зрения.

Юноша достал из рюкзака пакет с едой и съел пару жестких, хрустящих лепешек. Пока он ел, скрюченное дерево в дюжине футов от него опустился крупный ворон с хищным клювом цвета слоновой кости и с живым интересом уставился на человека.

Найл выпил немного родниковой воды и начал расслабляться. Он нередко видел воронов такого размера в пустыне и восхищался остротой их зрения, позволяющим заметить движение мыши на высоте в четверть мили. Без особой цели, просто чтобы убить время, юноша скользнул по ворону «взглядом со стороны» - не выявит ли его способность к двойному зрению что-нибудь помимо физической действительности птицы.

Двойное зрение будто наделяло его второй парой глаз, позволяющих видеть скорее душу вещей, а не их внешность — именно благодаря высокому уровню развития этой способности люди-хамелеоны могли видеть элементалей. На сей раз юноше удалось выяснить лишь то, что, будучи типичным падальщиком, ворон все время проводил в поисках хоть какой-нибудь добычи. Но благодаря контакту с умами людей-хамелеонов Найл также смог окинуть глазами птицы себя — нелепое двуногое существо, которое носит пищу на спине и ест ее сидя, хотя стоя было бы куда удобнее. В настоящий момент ворона главным образом заботило, не оставит ли двуногий парочки-другой крошек. Созерцая себя глазами ворона, Найл приметил даже, что его рюкзак завалился набок так, что фляга с медом вывалилась на землю.

В одиночестве он был рад любому соседству, и обратился к ворону вслух:

— Жаль, что я не могу летать, как ты.

Звучание собственных слов помогло Найлу осознать их значение. Он вновь очутился позади глаз птицы и узрел себя с ее точки зрения. Однако требовалось своеобразное усилие, чтобы удерживать это состояние более нескольких секунд, словно находясь в двух местах одновременно — если б Найл не проделывал это сидя, у него бы точно закружилась голова.

Изменение точки обзора привело к чрезвычайно интересным результатам: например, он видел себя намного четче, чем позволили бы человеческие глаза. Найл всегда почитал свое зрение весьма недурным, однако по сравнению с вороном он оказался едва ли не близоруким.

Устав от игры в гляделки, ворон изготовился взлететь. Найлу пришлось приложить усилие, чтобы оставаться позади глаз птицы, а не вернуться к собственным, но у него получилось, и вскоре юноша обнаружил, что смотрит на себя с дерева на расстоянии в сотню ярдов.

Незнакомые ощущения начали приносить удовольствие, и усталость испарилась. Покинутое сознанием тело само собой подзарядилось энергией, и Найл осознал, в какой степени человеческая усталость проистекает из ограниченности восприятия всего одной парой глаз.

Понимая, что ворон останется на месте, пока человек не двинется в путь, позволив ему порыскать в поисках крошек, Найл оставил на камне кусочек белого хлеба и закинул рюкзак за спину. Отходя к ближайшему раскидистому кусту, Найл пытался применять двойное зрение — иначе он бы точно споткнулся и рухнул оземь. Едва он скрылся в зарослях, как на его глазах ворон приземлился на камень и склевал хлеб, затем пару минут изучал поверхность земли в поисках крошек. Убедившись, что ни одной не осталось, ворон вновь перелетел на дерево. Не найдя подходящего места, чтобы присесть, Найл вернулся к камню и пару мгновений спустя снова смотрел на себя глазами ворона.

Теперь он попытался внушить птице, что пришло время двигаться дальше. Ворон сопротивлялся внушению, надеясь, что человек вновь приступит к еде. Потребовалось не меньше десятка минут, чтобы птице наскучило сидеть на месте, и она и взмыла в воздух. Терпеливо ожидавший этого момента Найл внезапно обнаружил, как земля стремительно уносится вниз. Ощущение было настолько жизненным, что он потянулся вниз и коснулся камня, чтобы увериться, что по-прежнему сидит на нем.

Найл уже испытывал ощущение полета под надзором Асмака, руководителя воздушной разведки, но на сей раз все было по-иному: благодаря тому, что зрение ворона было намного острее, чем у Асмака, все казалось более четким и реальным. На высоте тысячи футов зеленое озеро казалось на удивление близким, хотя до него было не меньше десятка миль, а на юге просматривались даже шпили города пауков. К востоку лежала священная гора, и с высоты было хорошо видно, что территория людей-хамелеонов намного более зеленее и приветливее, чем раскинувшийся внизу торфяник.

Спустя пару мгновений до Найла дошло, что ворон летит в направлении, противоположном тому, которое интересует его самого: птица взяла курс на юго-восток, и вдали уже виднелась серебристо-серая морская гладь. Юноша попробовал внушить ворону, чтобы тот свернул на север или запад, но безуспешно: голодная птица была одержима поиском пищи, и все прочее ее не трогало.

Вид священной горы напомнил Найлу о людях-хамелеонах и помог осознать, что он избрал неверный путь: его недавние спутники не стали бы заставлять птицу изменить направление против воли, а вмешались бы в ее собственные естественные побуждения, зародив желание изменить направление. Тогда Найл попробовал внушить ворону, что без толку болтаться над лесом, полог которого закрывает землю — а заодно и потенциальную добычу. Это произвело желаемый эффект: уверенный, что это его собственная идея, ворон повернул на север, давая юноше возможность присмотреться к отдаленной горной цепи, и затем направился на восток.

Найл даже видел место, где по-прежнему восседал он сам — к нему то и дело обращался внимательный взгляд птицы, у которой человек ассоциировался с едой — и местность к северу от него. Полученный обзор позволил юноше убедиться, что он двигался в неверном направлении: где-то милей дальше путь преграждали бурые стоячие пруды, полосы черной грязи и пожухлой растительности, которые предвещали болота. Подобный ландшафт простирался, насколько хватало зрения птицы, и если бы Найл двинулся дальше по намеченному маршруту, то был бы вынужден возвратиться той же дорогой, потратив бóльшую часть дня впустую.

Зато на северо-западе он углядел заросшую тропу — вероятно, невидимая с земли, но отчетливо различимая с воздуха, она шла поперек заросшего вереском верхового болота в направлении Долины Мертвых и Серых гор.

Тщательно прикинув направление относительно места, где он сидел, Найл сменил фокус сознания и тут же ощутил под собой холодную, неровную поверхность скалы. Со скоростью мысли он спустился на землю с высоты в четверть мили, чувствуя себя слегка дезориентированным. Далеко в небе он увидел ворона, уносящегося на запад мощными взмахами крыльев.

С помощью компаса Найл рассчитал путь к тропе, которую приметил с воздуха, затем закинул рюкзак на спину и двинулся на северо-запад. Годы жизни в пустыне привили ему неплохое чувство направления, а эта суровая вересковая пустошь была, в конечном итоге, своего рода пустыней.

Вскоре земля под ногами стала сухой и твердой, указывая на то, что он, по крайней мере, выбрался из болота. Но ко времени, когда Солнце достигло зенита, путешествие опять прискучило и вымотало Найла. Когда в одном месте ему пришлось перебираться через неглубокий поток, прикосновение холодной влаги к босым ступням оказалось настолько приятным, что он опустился на колени прямо в воду и отхлебнул большой глоток, а затем уселся на берег, опустив пальцы ног в ручей. Окажись он в тенечке, было бы непросто сопротивляться желанию растянуться на берегу и вздремнуть: текущая вода погружала в почти что гипнотический транс, вызывая безудержную зевоту. В этот момент Найл краем глаза приметил движение, почуяв духа природы. Однако прямой взгляд ничего не дал, и лишь после нескольких попыток применить «взгляд со стороны» он смог рассмотреть крошечный водоворот разноцветной энергии, который, казалось, развлекался, вспарывая поверхность воды легкими прыжками наподобие танца. Несколько минут спустя дух преобразился в крошечную женщину в коротких одежках из прозрачного белого материала. Но Найл был практически уверен, что эту форму породил его собственный разум, таким же образом, как в движущихся облаках мерещатся лица.

Мысль о том, что он вновь оказался во владениях элементалей, подняла его настроение. Но до тропы, которую он видел с воздуха, оставалось две-три мили пути, и настало время продолжить путь.

По крайней мере, эту пустошь устилал вереск, а не высокие, колючие кусты утесника, так что открывался обзор на несколько миль вокруг. Справа тянулась длинная, невысокая горная гряда, и Найл двинулся вдоль нее, памятуя, что дороги нередко прокладывают вдоль хребтов.

Дважды в течение часа до него доносился крик ворона, который летел следом. Найл не сомневался, что это все тот же ворон: его карканье казалось столь же различимым, как человеческий голос. Ворон следовал за человеком, потому что тот дал ему пищу? Или просто потому, что он был единственным живым существом на этой пустынной местности?

Идти до гряды пришлось дальше, чем предполагал Найл, но час спустя он уже стоял на откосе, обозревая открытое пространство, раскинувшееся к югу, и далекие горы на севере.

Пройдя по гребню хребта с полмили, юноша с облегчением убедился, что чувство направления сослужило ему хорошо службу: он ступил на старую узкую тропу, которая бежала с юго-востока, пересекая горную гряду в северо-западном направлении. Если бы он не выбрал идти по хребту, то вообще не приметил бы ее на каменистой вересковой пустоши, простирающейся под ним.

Найл двинулся по тропе, которая, как он предположил, некогда служила торговым трактом, с обновленным чувством цели и направления, наслаждаясь величественными видами. Однако это ощущение начало испаряться, как только он осознал, что обретенная способность окидывать взглядом огромные пространства заставляет ощутить незначительность собственных достижений. Юноша словно видел с высоты птичьего полета, как тащится по этой безбрежной пустоши, как крохотный муравей. Вскоре его обуяло такое нетерпение, что он готов был пуститься рысцой, хотя отлично понимал, что это только истощит его.

Тогда Найла посетила идея получше: он повернул мыслеотражатель на груди, ощутив всплеск мощи и энергии, которая заставила его удлинить шаги. Его вновь сосредоточенное внимание позволило уловить аромат вереска, прикосновение ветра к обнаженной груди и крики птиц в едином порыве чистого восприятия, незамутненного мыслями или эмоциями.

Найл не забывал о недостатке мыслеотражателя — где-то после получаса применения он вызывает напряжение глаз, а затем и головную боль — но чувство свежести и бодрости казалось стоящим этого. Кроме того, юноша заметил, что мыслеотражатель порождает приятное чувство контроля, и рассудил, что если намеренно увеличивать время его ношения, можно привыкнуть к более длительным периодам и постепенно свести на нет утомление от использования медальона.

Небо затянулось тучами, и начал накрапывать дождь. Обычно подобная погода угнетала Найла, но эффект мыслеотражателя заставлял понять, что подавленность — всего лишь автоматическая реакция, так что поддаваться унынию — его собственный выбор: все равно что помещать груз на чашу весов и наблюдать за тем, как она склоняется вниз.

Как только эта мысль пришла в голову юноши, он был поражен внезапным озарением — осознанием собственной свободы. Впервые в жизни ему удалось постичь его.

Найл сделал паузу, чтобы осмыслить это поразительное открытие. Он ясно видел, что с самого детства он признавал, что его выбор ограничен физическими потребностями: голодом, жаждой и усталостью. Прежде всего, он позволял этим потребностям влиять на состояние духа — словно невидимые господа, они все время стояли за его спиной, отдавая приказы. Теперь же он наконец понял, что повиноваться этим приказам его собственным выбором: с тем же успехом он мог сопротивляться или даже игнорировать их.

Найл осознавал, что этот удивительный момент станет поворотным для всей его жизни: после того, как он узрел и понял истинную основу человеческой жизни, все для него переменилось, словно детство осталось позади, уступив место зрелости.

Будто подчеркивая его озарение, прекратился дождь, и солнце отразилось на влажном вереске. Найл изо всех сил сконцентрировался, напрягая мышцы лица и стискивая зубы; от переполняющей его радостной энергии ему хотелось рассмеяться. С полминуты он удерживал это состояние, чувствуя, что может видеть все также ясно и четко, как ворон. Поджидающие его проблемы и опасности сделались незначительными, ведь все, что от него требуется — не позволить себе быть сломленным ими.

На этой внезапной волне бесшабашного оптимизма Найлу казалось, что он сможет найти ответ на любой вопрос, о котором только подумает, словно наткнулся на точку зрения, с которой может быть решена любая проблема; и тут он понял, что основа этого чувства — свойственный ему врожденный оптимизм. С тех самых пор, как он был ребенком, Найл принимал как должное, что его ждет необычайное будущее, потому что ему суждено исполнить некую важную миссию. Даже когда он обнаружил тело своего отца в пещере посреди пустыни, где провел большую часть жизни, за горем и потерянностью скрывался этот неистребимый оптимизм, которому не повредило даже то, что вслед за этим юноша угодил в плен и отправился в городе пауков в качестве раба.

А затем оказалось, что его оптимизм был отнюдь не беспочвенным: спасение паука, которого смыло за борт во время шторма, поставило Найла в привилегированное положение, и он сделался другом короля Каззака, который явно расценивал его как потенциального зятя и преемника. Но как только юноша понял, что оставшись во дворце Каззака, он предаст своих товарищей-людей, то решил рискнуть жизнью, предприняв побег из города пауков.

Его самым заветным и страстным желанием было уничтожить пауков, освободив жителей их города. Но оказалось, что этого можно избежать, ведь богиня Дельты — обнаруженное Найлом могущественное растение — даровала ему возможность освободить жителей города, не развязывая войну с пауками. И теперь, когда у него среди пауков появились друзья, такие как Дравиг, Асмак, а также сын Асмака Грель, юноша был тем более благодарен судьбе, что обошлось без войны.

Из всего этого Найл сделал вывод, что на самом деле для оптимизма у него были весьма существенные основания, и он вовсе не собирался терять это бесценное преимущество. Его решение пуститься в странствие к неведомой цитадели Мага казалось безумным, так как он понятия не имел, ни где его искать, ни что собирается делать, когда он найдет его. И все же, с того самого момента, как из дома в пустыне юноша отправился в город Смертоносца-Повелителя, он знал, что у него нет другого выбора, кроме как положиться на интуитивное чувство, что самое безопасное — двигаться вперед, а единственная настоящая угроза — это поддаться сомнениям.

Поглощенный этими мыслями, Найл уже более часа шагал по старому тракту и прошел не менее семи миль по своим прикидкам, когда пейзаж наконец изменился: к западу местность оставалась плоской, но на северо-западе тропа карабкалась в предгорья с выходами скальных пород. Затем за поворотом тропа внезапно нырнула в речную долину и запетляла меж стен из красного песчаника, местами выветренных в отдельные колонны.

Посреди долины в небо вонзалась огромная красная скала, отмечая точку, где дорога делала поворот на сорок пять градусов. Как будто приветствуя его, на вершине камня сидел ворон. На дюжиной футов ниже дороги, у подножия каменного склона, бежала река, которая выточила эту долину. Здесь, в нижней части, поток сделался широким не слишком глубоким; испещренная бликами солнца рябь на мелких заводях манила прохладой.

Дата добавления: 2015-08-21