Формы власти 2 страница

¹⁸ Троцкий Л. Искусство революции и социалистическое искусство // Правда. 1923. 29 сент.

Перед лицом беспорядочных и бесконечных насилий нашей жизни — нескончаемых кампаний, курсов, акций, директив, лозунгов, призывов, указаний, предписаний, программ и сходной конъюнктурной чертовщины — пора наконец понять и принять, что историю нельзя менять, тем более на отрезке века одного поколения. На сей счет грешно заблуждаться: история куда богаче, умней своих преобразователей и проектантов. Леваческим иллюзиям сознательно конструируемости реальной жизни должен быть положен предел — в виде демократически-правовых гарантий (по отношению к политической деятельности), запрещающих расценивать народ как материал, который можно по своему («высочайшему») усмотрению оседлать, послать, направить и пр., и пр., фиксируемое той же решимостью глаголов.

Народ, страна — не объект, а субъект: не они работают на политику, а политика — на них.

Признак воплощенности народовластия: демократия. Традиционная трактовка демоса (в отличие от эвпатридов) как основной полноправной (в отличие от рабов) части населения положила начало расхожему определению демократии как воплощенному народовластию. Это определение, надо сказать, — формальное. С содержательной точки зрения как мера, так и самая возможность воплощения народовластия зависят от гарантий в виде правовых законов и правовой законности, наличие, отсутствие и степень выраженности которых трансформирует характер фактической реализуемости начал и принципов демократии.

К слову сказать, особенностью нашей «высшей», «подлинно народной» демократии пролетарского типа являлась декларативность: провозглашение прав и свобод членов общества не подкреплялось механизмом их фактического обеспечения. Почему? Ответ на вопрос дает история.

Начнем с утверждения, что российская политическая традиция не знала ни глубокой концепции демократии, ни самой демократии.

Послеоктябрьский период представляет собой гигантскую попытку материализовать выдвинутую из обобщения опыта Парижской коммуны Марксову идею общенародного управления, последовательно трансформирующегося в самоуправление.

Идея общенародного управления, казалось бы, благополучно начала внедряться в жизнь благодаря развитию института Советов. Однако советская форма организации общества при практическом отправлении властных отношений столкнулась с капитальными трудностями. Суть в том, что для обеспечения законотворческой, контрольно-ревизионной, исполнительной деятельности, требующей оперативности, динамичности, быстрого реагирования, прибегать к формам непосредственной демократии

нецелесообразно, а то и невозможно. В широкой практике формы непосредственной демократии реализуемы на крайне узком социальном пространстве. Идеальной для них является полисная организация общества, к которой, в принципе, тяготеет государственное устройство типа Парижской коммуны (осажденная крепость). В настоящее время наиболее практикуемый вид непосредственной демократии — общенародные референдумы, организация которых требует значительной подготовки и крупных затрат. В любом случае в законодательной, исполнительной, административной, государственной деятельности к формам непосредственной демократии невозможно прибегать постоянно. Эти трудности преодолевались в процессе развития механизма представительной демократии, правда, в урезанном, усеченном виде: представительство функционировало не как профессиональное отстаивание и обслуживание интересов различных слоев гражданского общества, а как техническое оформление «единой и нерушимой» народной воли.

Как бы там ни было, зафиксируем: в итоге государственно-творческой деятельности наметился диполь «прямая — представительная» демократия, где просматривался механизм всенародного участия в формировании общей воли через Советы и депутатский механизм передачи и отстаивания воли электората.

В силу плохой совместимости данных ветвей и одновременно их обоюдной нейтрализации ни прямая (электорат не получил¹ доступа к разработке, принятию и исполнению решений), ни представительная (аналогичная ситуация произошла и с депутатским корпусом) демократия в полной мере укорениться не могла.

Законодательная власть не стала профессионально институциализированной, она сосредоточилась в руках аппарата, проводившего требуемые ему проекты через формальную машину голосования (чем дальше, тем больше депутаты выполняли не политические, а рукоподнимательские функции).

Таким образом, обладателями реальной власти оказались никем не выбираемые, никому не подотчетные, неподконтрольные работники исполнительных органов, блокирующиеся — благодаря de jure и de facto закрепленной руководящей и направляющей роли КПСС в обществе, в частности ее прерогативы подбирать и расставлять кадры, — с высшим партийным чиновничеством.

Существует мнение, что поскольку общая обезличенная и редуцированная воля масс выражалась государством, то имевший место у нас режим являлся этатизмом. Учитывая факты вопиющей алчности, беспринципности, коварности, корыстолюбивости дорвавшихся до власти и

не желающих расставаться с ней, погрязших в махинациях и интригах представителей высшего эшелона (ставшие нарицательными феномены брежневизма, рашидовщины, чаушизма, живковизма), с подобным мнением мы бы не согласились.

Прибегая к парафразу чеканной формулы Манифеста, мы бы сказали: советская государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса партократии. И советский, румынский, болгарский опыт, как и опыт других социалистических стран, где пышным пустоцветом расцветают коррупция, лихоимство, должностные злоупотребления и преступления, непотизм — прекрасное тому свидетельство.

По этой причине, думаем, сложившийся у нас политический строй уместно квалифицировать как отвратительную плутократию. Народ отчужден от политики, собственности, свободы не в пользу государства, а в пользу высшего чиновничества.

Массы, гражданское общество, личность, разумеется, зависят от деспотии государственной власти, однако за ней отчетливо видны контуры деспотии отдельных лиц. Н. Хрущеву не потрафил Э. Неизвестный — выслали. Л. Брежневу стал неугоден А. Сахаров — сослали. А всякие прочие диссиденты, правозащитники, узники совести?!

Вопрос не в том, кто правит, а в том, как правит и как править? — вопрос, даже не поставленный до недавнего времени в нашей государственной практике.

Для полного искоренения бытовавших в советской истории отвратительных явлений авторитаризма, субъективизма, волюнтаризма, тоталитаризма, вождизма необходимо еще внедрить конституционизм, принципы социально ответственного, правового государства, расширить прогрессивное законотворчество, предусмотреть рычаги широкого контроля действий должностных лиц, покончить сосредоточением власти в центре, с государственным абсолютизмом. Лишь в этом случае мы получим возможность дышать чистым, ободряющим воздухом демократии.

Принцип политического господства военщины: тимократия. Подчинение экономической, духовной, социальной жизни армии — относительная редкость: политика слишком ответственное дело, чтобы доверять ее военным. Поскольку, как известно, всякую проблему можно решать тремя способами: правильно, неправильно и как в армии, — привлечение вооруженных сил к правлению требует исключительных обстоятельств. Последние исчерпываются случаями социального сверхцентрализма, инспирируемого логикой управления в военное время (государственные комитеты, комиссии, советы обороны), в чрезвычайных условиях (катастрофы, кризисы, осадное положение, угроза национальной безопасности), в антидемократические

периоды узурпации власти со стороны единоличных или коллективных диктаторов (заговорщики, хунты), незаконно захватывающих власть и вводящих администрирующий, командно-директивный режим ее отправления.

Более распространенная модификация милитарикратии — латентная форма — власть ВПК, по всем социальным меркам также весьма опасная. Взять российскую реальность. Повальная военизация повлекла запустение гражданских отсеков. Наше извечное стремление к паритету обернулось искажением приоритетов. Со стороны наращивания народного благосостояния акценты сместились в сторону самоедского обслуживания военного комплекса. Силовое противостояние экономически более могущественному Западу затратно и бесперспективно — во избежание нарастания национальной деградации собственную безопасность требуется обеспечивать не военными, а политическими средствами.

Признак произвольной единодержавности: тирания. Несогласная с природой человека (Аристотель) тирания (синьория) означает самочинное единоличное всевластие. Подобный вид правления материализуется на замкнутых, обособленных социальных многообразиях типа полиса, города-государства, автаркии, автономии, где технически относительно беспрепятственно возможно введение прямого подавления свободы, воли, инициативы подвластных с целью проведения дискреций. Завязанная на принцип крови тирания недолговечна и бесперспективна; в истории отчетливы линии релаксации неорганического тонуса тирании для приближения к естественным (ненасильственно-несамочинным, автогенным) формам общественного устройства — внедрение синклитов, синедрионов, коллегий приоров, органов управления при дожах, магистратов, директоратов и т. д.

Признак самодержавности: деспотия. Самодержавное — неограниченное владение, пользование и распоряжение властью, опирающееся на самовластье, — рептильный фрагмент прошлого, соответствует в точном смысле доправовой (доцивильной) стадии общественной организации. «Деспотия, — пишет Г. Гегель, — есть состояние беззакония, в котором особенная воля как таковая, будь то воля монарха или народа (охлократия), имеет силу закона или, вернее, заменяет собою закон»¹⁹. А по ходу формирования в государстве, т. е. в обществе, порядка, где есть законы, происходит искоренение слоя илотов, осуществляется канализация произвола властедействий. Свобода здесь, указывает Ш. Монтескье, «может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть...

19 Гегель Г. В. Ф. Философия права. С. 302.

Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане»²⁰.

С формированием регламентированной государственно-правовой власти (со сводом принципов, учреждений, норм) закладывается фундамент персонального и народного суверенитета. Последний, представляя средоточие полномочий и правомочий субъектов социальной жизни, определяя законы и публично-политическую размерность властных структур, значительно сковывает свободу проявлений властителей. Поэтому, минуя частности, правильно подытожить: предел деспотии кладет общее движение человечества к правовой государственности, с неизбежностью естествен-ноисторического процесса легализующее все правовое и делегализующее и антилегализующее все противоправное.

Признак «темноты» массы: охлократия. В собственно политическом виде охлократии как властвования толпы, сброда, черни история не знала; имели место лишь локально-неполитические варианты охлократии, материализованные в таких формах, как состояния анархии, бунта, погрома, социального волнения и т. п. Типические признаки охлократии в количественной плоскости — массовость, стихийность, а в качественной — интенсивность, катастрофичность, вызывающие образование в социальном теле всякого рода разломов, вывихов, разрывов, сбросов, надвигов. В общественном смысле, следовательно, охлократия — грозная, неуправляемая форма тектонического порядка, возникающая на свет божий вследствие: а) либо автокаталитических самонастраиваемых процессов в недрах доведенных до отчаяния, возбужденных, взвинченных масс, готовых на спонтанный протест, самопроизвольное выступление; б) либо расчетливо преднамеренного заигрывания с массами, их обработки, проведения по отношению к ним политики подстрекательства.

Примеры первого случая — многочисленные эксцессы от крупномасштабных народных восстаний до местечкового луддизма. Так как ни прямолинейное повстанчество, ни узколобое промышленное вредительство в современный момент практически невозможны, тактика заявления и проведения массой своих интересов облачается ныне в тогу профессионального эгоизма— спекуляции и шантажа на своих частичных функциях. При этом степень остроты и непримиримости требований прямо пропорциональна монополии на социальные роли.

Возможно ли спорить с шахтерами, грозящими в случае неудовлетворения их претензий (с позиций общественного целого зачастую нерациональных)

20 Монтескье Ш. Л. Избр. произв. М.. 1955. С. 289.

лишить страну сырья? Ответ однозначен. Но за шахтерами — нефтяники, газовики, сталевары, транспортники... Чем значимей для социума продукт труда, тем жестче позиция. В наименее благоприятной ситуации среди прочих страт оказывается интеллигенция: труд ее, конечно, хотя и наиболее дефицитный, проходит, как правило, по статье «отложенный спрос». Деятельность пролетария во многом архаична; в принципе, с футурологической точки зрения, она подлежит упразднению. Однако в перспективе. В настоящем без нее нельзя. Без признаков ощутимости плодов деятельности интеллигенции же в настоящем обойтись можно (?!). Отсюда: источник демпфирования социальных коллизий — редистрибуция за счет ухудшения положения интеллигенции (закон абсолютного обнищания интеллигенции в социально острый, модернизационный период, доказательством чему — наличная российская действительность).

Примеры второго случая — в недрах тактики прямого обращения к массе в целях заручиться ее поддержкой, перетянуть на свою сторону. Отменные мастера по этой части — большевики, в анналах истории которых много подобных трюков. Напомним лишь эпизод, связанный с одним из немногих российских парламентских учреждений — Учредительным собранием. К январю 1918 г. в России была буквально воссоздана французская ситуация: революционное государство — консервативное гражданское общество, когда сделавшие для страны революцию большевики были поставлены перед необходимостью организовать работу выбранного страной малореволюционного Учредительного собрания. Такой сценарий никак не вписывался в политическую модель большевиков, предложивших выйти к народу (какому? как будто не народ выбирал Учредительное собрание) с разъяснением, что его (народные) интересы выше (!?) интересов демократического учреждения. Как подчеркивал В. Ленин: не надо идти назад к старым предрассудкам, подчиняющим интересы народа формальному демократизму; демократия, — несколько позже в концептуальном плане на XIII партконференции уточнял Сталин, — не есть нечто данное для всех времен и условий, ибо бывают моменты, когда нет возможности и смысла проводить ее. Ни больше, ни меньше. Рефлексия подобных небезобидных курьезов заставляет принять два обобщения, некогда выведенных Т. Манном и Б. О'Брайеном:

1. Обращаться к массе как к народу — значит толкать ее на мракобесие.

2. Люди, которые просто низвергают, не имея ясных и оправданных идей относительно того, что они собираются воздвигать на месте разрушенного, не реформаторы, а спекулянты на анархии.

Признак активного участия государства в общественной жизни: этакратия. Один из убежденных государственников — Т. Гоббс писал: «... вне

государства владычество страстей, война, страх, бедность, мерзость, одиночество, варварство, дикость, невежество; в государстве — владычество разума, мир, безопасность, богатство, благопристойность, общество, изысканность, знание и благосклонность»²¹. Государство как суверенная (верховная, универсальная, правовая) форма организации и отправления публично-политической власти в себе и сама по себе ничего порочного не содержит. Эмпирически демонстративной верификацией позитивной роли государства в социальном строительстве являет феномен кемализма.

Но не в этом дело. Дело в одиозном доктринальном представлении об отмирании государства по ходу общественного прогресса. Мы всегда с подозрением относились к данной догме. Удостоим ее лишь тем готовым возражением, что ни один знак бурной вариабельной политической жизни в масштабах планеты ни о чем подобном не свидетельствует; с достаточным основанием это можно считать приговором для доктрины. Не покидая почвы фактов реальности, требуется отдавать отчет: тезис об отмирании государства — вредная иллюзия. Государственное регулирование в виде централизованного, но не бюрократического вмешательства в межиндивидный обмен деятельностью необходимо, в особенности в условиях России. Оно необходимо в целях упорядочения движения и от индустриализма к экологизму, и от тоталитаризма к демократизму, к упрочению неразвитых у нас институтов гражданского общества («Россия как государство — гигант, как общество — младенец» — Ф. Тютчев).

Резюмируя, акцентируем: государственность не совпадает, не покрывается иными экстраординарными механизмами организации и деятельности публично-политической власти; она не оправдывает и не оправдывается карательными функциями различных звеньев политической системы, не означает подмену правопорядка беззаконием, демократии — насилием, инициативы — командно-приказными нормами. Центрально-административная система как тип политической власти — не чрезмерный этатизм, не государственное подавление общества, а нечто прямо противоположное — тот крайний антиэтатизм и антиюридизм, который, подменяя надлежащие государственно-правовые формы и принципы осуществления политической власти, препятствует выполнению ее прямых функций.

Признак засилья корыстолюбивого чиновничества: бюрократия. Без аппарата — чиновного люда, сосредоточивающего в своих руках обслуживание и распоряжение механизмами власти, нельзя. Другое дело, что в соответствующей обстановке возникает почва перерождения аппарата,

²¹ Гоббс Г. Избр. произв. М., 1965. Т. I. С. 364.

утрачивающего вторичный и приобретающего первичный, преобладающий статус. Социальная симптоматика перерожденной аппаратной фазы такова:

— формализм: отрыв аппарата (формы) от своих корней (содержания); иначе говоря, коллапсирование исполнительных инстанций, обособление их от воли и интересов долженствующих быть обслуживаемыми ими членов общества. Базис этой черты — гипертрофия относительной автономности аппарата, стимулируемая сбоями в системе отчета и контроля;

— волокита: нарочитое затягивание ведения дел ввиду либо непреднамеренной несостоятельности (профессиональная непригодность), либо умышленного вымогательства. В первом случае — неумение, во втором — чрезмерное умение использовать служебное положение. Некогда А. Сухово-Кобылин замечал: «Было на землю нашу три нашествия: набегали татары, находил француз, а теперь чиновники облегли». Последнее бедствие, судя по всему, — наиболее опустошительное. Продолжается оно и поныне. Никчемность нашей чиновничьей бюрократически-номенклатурной прослойки, работающей на самовоспроизводство, проявляется в ее неготовности не только брать на себя ответственность, но и выполнять свои прямые функции: рациональный контроль, учет, планирование, управление. Бесконечные вопросы, начинающиеся с «почему», буквально кричат о безынициативности «крапивного семени», о его неспособности на какие-либо нетривиальные, попросту разумные, общественно полезные акции. Требовать творчества трудно, требовать же работы нужно всегда;

— казенщина: наблюдения за работой по видимости, с соблюдением всяческих конвенансов и в ущерб существу дела наводят на мысль, что, пожалуй, не ошибался К. Родбертус, отрицавший значимость непроизводительного (редистрибутивного) управленческого труда. Не случайно подобные идеи возникли в недрах теории государственного социализма. Поскольку государственный (нетоварный) социализм, через центральное регулирование влечет внеэкономическое принуждение, логикой его развертывания предусмотрен слой кунктаторов, канализирующих идущую снизу инициативу и втискивающих ее в прокрустово ложе административных кодексов, реестров, регламентов, циркуляров. (Подобное свойственно всем патриархальным, традиционным обществам, консервирующим новаторство.) Изложенное позволяет изумиться, как же ошибался К. Маркс, считавший, что при социализме затраты на управление сразу же значительно сократятся по сравнению с тем, каковы они были раньше, и будут уменьшаться по мере развития нового общества;

— волюнтаризм: чиновник — не слуга, поступки его не автоматичны. Возможность служебных злоупотреблений, произвола обеспечена достаточными

степенями свободы в рамках должностных действий. Самоутверждение на службе, извлечение личных выгод (покровительство, попечительство, обструкция, обогащение и т. д.) осуществляются посредством досконально отработанной, манифестированной Кречинским системы, включающей столь изысканные мероприятия, как проволочки, искажения, толкования, перетолкования, разъяснения с намеками, инспирации несостыковок законодательных и подзаконных актов, создание беспорядка и документообороте, хранение под сукном бумаг и т. п.;

— мздоимство: получение дополнительного — сверх оклада (казенного жалованья) вознаграждения (дохода) за исполнение прямых служебных функций;

— лихоимство: вымогательство благ привилегий (вознаграждений) за выполнение или невыполнение профессиональных обязанностей;

— коррупция: воздействие на чиновников или чиновничество через подкуп, шантаж, обещание дополнительных привилегий, незапланированных благ, побочных доходов с целью трансформации служебных действий в интересах узких групп лиц и вопреки запросам общества.

Противоядие бюрократии образует синтетический комплекс политических, административных, экономических и пропагандистских мер, обеспечивающих созидательную работу не по декрету, а по личному интересу.

Признак распространения властного контроля на все отсеки общественной жизни: тоталитаризм. Происходя от латинского прилагательного totus — весь, целый и наречия totaliter — целиком, понятие «тоталитаризм» употребляется для обозначения такого политического режима, в котором государственная власть, сосредоточиваясь в руках у узкой группы лиц, на основе свертывания демократии, ликвидации конституционных гарантий, посредством насилия, полицейско-приказных методов воздействия на население, духовного порабощения людей полностью поглощает все формы и сферы самопроявления общественного человека.

В контексте нашего анализа важно поставить и решить вопрос правомерности отнесения наличного у нас социального строя к разряду тоталитарных. Вообще говоря, в конкретной идентификации того или иного, в том числе советского, жизнеустройства с тоталитарным мы тщетно искали бы согласия исследователей. И дело здесь не в субъективных, а в объективных основаниях, связанных с идущей от онтологии предмета неопределенностью.

Во-первых, здесь трудно задать критериологию тоталитарности, т. е. зафиксировать саму меру политизации, этакратизации и централизации, которая выступает индикатором качественного перерождения государственных, властных структур и отношений в соответствующую негативную

сторону. Во-вторых, трудно соотнести вводимую критериологию с реально существующими типами социумов: таких в современности, за исключением недолговечных диктаторско-хунтистских режимов в «банановых республиках», попросту нет. Отсюда сомнения в дееспособности «тоталитарной схемы» — является ли она эффективной в концептуальном смысле, и более осторожные квалификации советской системы не как тоталитарной, а как «государственно-социалистической»²².

Минимальный набор релевантных тоталитаризму признаков включает такие параметры, как: единоличная власть вождя (фараон, царь, «отец народов»), открыто террористический политический строй, однопартийность, жесткая структурированность и одновременно консолидированность общества на основе массовой мифологии, внедряющей идеи чрезвычайщины и базового национального согласия.

Тоталитаризм есть там, где существует культ жесткой централизованной власти, индуцирующей огосударствление, омассовление, расчеловечение многообразия интеракции общественных индивидов на макросоциальном уровне. Применительно к советской версии государственной зарегулированности жизни обозначенную совокупность обязательных тоталитаризму характеристик уместно дополнить следующим. В политической сфере:

а) ликвидация институтов публичной власти — недифференцированность функций аппарата и выборных народных органов²², самозамыкание аппарата, его обособленность от электората;

б) партократизация социальных связей, самовластность, произвольность действий аппаратчиков и функционеров, вмешивающихся по своим прихотям в любые отсеки общественной, а зачастую и личной жизни;

в) вождизм — история советского строя — история культов личностей и культов безличностей;

г) безответственность — партии (ее высшим сановникам) подотчетны и подконтрольны все, она — никому;

д) кастовость — жесткая стратификация общества, иерархизация слоев, разделенных мерой приближенности к власть предержащей партократии;

е) бюрократизация с весьма специфическими «почвенными» эффектами, а именно: монополизацией и узурпацией узким слоем комчванливых каби-нетчиков и канцеляристов управления обществом; их самовоспроизводством безотносительно к социальным нуждам и самообеспечением, самообогащением вопреки им; тривиальной дезинформацией граждан относительно подлинного состояния дел за счет насаждения иллюзий «нескончаемого

22 The International Encyclopedia of Sociology. N. Y. 1984. P. 399.

успеха»; протекционизмом, коррупцией, ростом подпольного предпринимательства, сопровождающимися возникновением организованной преступности, мафии;

ж) демократизация — последовательное, всестороннее отчуждение трудящихся от целенаправленного сознательного социального творчества, свертывание института учета и контроля снизу; расцвет политического назначенчества; ликвидация системы реальной выборности, сменяемости кадров, подбираемых по принципу угодничества, личной зависимости, преданности, родства.

В итоге — оформление непотистской плутократии, эзотеризация властно-политических структур, упрочение антигражданственного всепроникающего бюрократического государства-левиафана.

В экономической сфере:

а) эгалитаризм — специфический тип обмена деятельностью, основанный на уравнительности, подавлении инициативы, предприимчивости, на гипертрофии практики вознаграждения работников независимо от количества и качества вложенного труда;

б) отторжение средств производства от производителей, оказенивание собственности — непроизводительность деятельности, формальный характер труда, ориентированного не на конечный продукт, а на отчетность;

в) огосударствление собственности, унификация форм производства — насаждение взамен здоровых конкурентных начал текнократических количественных ориентации, монополии производителей;

г) абсурдизация общественного производства — во имя сакрального плана приносятся в жертву реальные интересы социума и его развития (изъятие элитного зерна, сведение племенного скота и т. п.);

д) идеологизация экономики — подчинение производства умозрительным схемам, а не потребностям (вырубка виноградников, истребление винных запасов в угоду антиалкогольной кампании, регулярный засев пашни ради плана при отсутствии ресурсов ее обработки — поджоги целинных полей — и т. д.);

е) редистрибуция — внетоварный, неэквивалентный, вертикальный продуктообмен в виде волевого изъятия центром прибавочного (зачастую и части необходимого) продукта с последующим его натуральным перераспределением, обмен, облеченный в форму внеэкономического принуждения и личной зависимости производителя.

Следствие указанного — упразднение независимых от государства субъектов собственности, способных к высокоэффективному, качественному производительному труду на основе личной заинтересованности, разумной инициативы.

В социально-психологической сфере:

а) насаждение атмосферы устрашения — политика «бдительности» относительно «происков» внешних (небезызвестное: страна, в одиночку строящая социализм в ситуации враждебного империалистического окружения) и внутренних (подобное же клише об обострении классовой борьбы по ходу строительства социализма) врагов. Некогда М. Салтыков-Щедрин вопрошал: возможна ли такая история, содержанием которой был бы непрерывный бесконечный испуг? Оборачиваясь на наше прошлое, следует сказать: возможна — это история командно-административного репрессивного социализма;

б) всеобщая регламентация сознания и деятельности — подверстывание как личности, так и масс под «выверенные», утвержденные сверху стереотипы, штампы, модели потребления, культуры, образа жизни;

в) политизация духовности — инкорпорация в менталитет психологической и интеллектуальной презумпции благоговения, почитания, любви всего властно-государственного (вспомним оруэлловское министерство любви — учреждение, карающее всякого не охваченного любовью к власти; у нас пошли дальше, распространив «высокие чувства» на руководство, предприятия, на законодательном уровне введя различия в судопроизводство за проступки в отношении частных лиц и государственных контор);

г) манипуляция чувствами и убеждениями — деперсонализация личности, под угрозой репрессий вынужденно сопрягающей духовные структуры не с близким ей полем ценностей, а с навязываемым извне.

В результате — разрушение амортизационных механизмов гражданского общества, опосредующих взаимодействия субъектов с государством; достижение некоей «прозрачности» фактических программ мысли и действия, нравственных и жизненных позиций, интересов и идеалов, чувств, потребностей и страстей; подцензурность экзистенциальной и социальной активности индивидов, ее «открытость» парящему над миром командно-административному оку, играющему специфическую роль «универсальной совести общества»; утрата суверенности, самоидентичности личности, бесконтрольный диктат всесильной государственной машины.

Дата добавления: 2015-08-21