Формы власти 1 страница

Система власти глубоко эшелонирована, слагается из сети политических, экономических, военных, дипломатических, бюрократических, финансовых, правовых институций, придающих дисциплинарную организованность общественным связям и очерчивающих значимое пространство власти. В нем обосабливаются центральные инстанции (административный аппарат), непосредственно подчиненные им структуры (управление среднего уровня) и предметы манипулирования — индивиды, малые группы, прочий «человеческий материал» — масса.

Если власть обладает безраздельной монополией социальных инициатив на выработку, принятие и реализацию решений, она приобретает вид жестко централизованной (интегральной) власти. Если же сферы приложения власти регламентированы (итог давления оппозиции, волнений демоса и т. п.), радиусы ее действия обозначены (совершенство законодательства), локализованы (механизм сдержек и противовесов), власть отправляется в режиме дифференцированной (интеркурсивной) власти. Основанием такой типоло-гизации, очевидно, является интенсивность властных потоков, степень силового влияния властных структур на элементы социума. Пограничными точками в диапазоне властного регулирования общественной жизни соответственно будут абсолютизм — гипертрофированная государственная (этатизм) или личная (авторитаризм) власть и анархия — универсальное отрицание консолидирующей ценности властного фактора. Поскольку и всевластие, и властный нигилизм — нетерпимые социально-политические аномалии, на значительных временных этапах цивильной жизни воплощаются гораздо более умеренные формы; понятие о них можно получить вследствие распределения форм власти по родам согласно неким принципиальным признакам. Важнейшими из последних представляются следующие.

Признак лимитированности: безграничная — ограниченная власть. Логика властной организации общества, включающая формы правления, типы политических режимов, виды государственного устройства, в целом векторизована. На масштабных промежутках истории отчетливо направленное движение от безграничной к ограниченной власти. Безграничная власть вбирает многочисленные модификации политико-государственного

абсолютизма от моно- до полидержавности. Абсолютизм (самодержавнотиранический строй) как разновидность апостольства в вопросах власти представляет самовластное всевластие, во многом бессмысленный политический произвол, в принципе свойствен добуржуазному состоянию, однако в варианте диктаторских, деспотических, авторитарно-хунтистских, феодально-монархических клик, фундаменталистских, бонапартистских тираний реставрируется в современности. Характерные предпосылки абсолютизма — слияние законодательных и исполнительных структур, организующих и контролирующих инстанций, узурпация власти одним лицом (группой лиц), беспощадное и беззаконное ущемление прав и свобод подвластных. Абсолютная тирания, утверждает неизвестный моралист V в., — «это ужасное и гнусное бедствие обязано своим происхождением только тому, что люди перестали ощущать необходимость в общем и равном для всех законе и праве. Некоторые думают, что причины появления тиранов — другие и что люди лишаются свободы по недоразумению и без всякой вины, просто потому, что... стали жертвой тирана. Но это ошибка... Как только потребность в общем для всех законе и праве исчезает из сердца народа, на место закона и права становится отдельный человек. Поэтому некоторые люди не замечают тирании даже тогда, когда она уже наступила».

Абсолютизму противостоит опирающийся на либерализм и парламентаризм демократизм, который на деле реализует гражданскую самодостаточность и самодостоинство граждан посредством повсеместно гарантируемого и соблюдаемого всеобщего равенства и ответственности.

Признак наследуемости: династическая — выборная власть. Наследуемая власть (монархия, автократия) по сути своей глубоко трагична, ибо связывает судьбы страны, народа с щедростью природы, которая частенько отдыхает на детях великих людей. Наследуемая власть принадлежит прошлому, однако, точно голова гидры, восстанавливается там и тогда, где и когда подрываются здоровые демократические социальные устои. Тип наследуемой власти просматривается в коммунистических автократиях, где, как в бывших СССР, НРБ, СРР и нынешней КНДР, наблюдается непотистская (клановая, семейно-кумовская) практика династической власти.

Признак элитности: персонифицируемая — неперсонифицируемая власть. В первой части дилеммы — разряды власти, конституируемые личностными качествами правителей. Таковы аристократия, олигархия, мери-тократия, технократия, плутократия, иерократия, теократия. Во второй чаги дилеммы — типы власти, которые, подобно охлократии и непосредственной демократии, строятся на принципах радикального отвлечения от персональных достоинств властителей. Топография современной власти отличается взаимодействием этих обоих видов: институциализация политики влечет

профессионализацию (а значит, индивидуализацию) данной сферы социальной занятости, и в то же время благодаря крушению идеологии мессианизма наряду с возрастанием экзистенциальной ответственности за выработку и приятие политических решений в наши дни усиливается значимость легального народовластия.

Признак парциальности: лицензируемая — нелицензируемая власть. Первый член обозначенной пары характеризует системы власти, которые вводят ограничения (дискриминации) на допущение граждан к потентату (многочисленные цензы — имущественный, образовательный, этнический, классовый, сословный, оседлости и др.). Цивилизованное общественное устройство, разумеется, исключает саму идею проведения властных цензов, учреждения надзора (цензуры) за властной деятельностью. В настоящий момент доминирует тенденция к нелицензируемой власти. Однако было бы ошибочно полагать, будто лицензируемая власть искоренилась. С рецидивами последней мы сталкиваемся в ситуациях распада современных многонациональных общностей, инспирируемой ими дикой трайбализацией общества, поощряющей темные расистские настроения как в государственной, так и в бытовой среде: примат этнического над личностным, национального над человеческим — проекты социальных образований типа печально известного Volksgemeinschaft на фоне национал-сепаратизма — процессы в Югославии, СССР (в особенности республики Прибалтики), ЧСФР.

Признак корпоративности: кастовая — некастовая власть. Речь идет о наличии котерий — сплоченных замкнутых политических группировок, преследующих в общественной жизни своекорыстные цели. Деятельность этих «лоббистских» структур узаконивается специфическим регламентом, поощряющим узкогрупповые вертикали власти. Будучи частичными, подобные институты не отражают и не выражают умонастроений, гражданской воли ни населения, ни электората. Типично корпоративной властью является государственный строй фашистской Италии, равно, как и нацистской Германии, Испании, Португалии. Импликации корпоративизма прослеживались в перестроечном СССР, где в конституирование депутатского корпуса закладывался принцип обособленно-группового представительства (та же «золотая сотня» от КПСС). Главное для корпоративизма — наделение функциональными признаками не индивидов, они лишаются самоценности, а социальных групп, которые под видом гражданских структур имплантируются в государственные.

Признак моральности: агиократия — порнократия П. Новгородцев противопоставлял агиократию — высоконравственную власть святынь — морально ущербной демократии. Такой содержательный ход, на наш взгляд,

— сугубая ошибка. Агиократии противостоит не демократия (сама по себе порочной, конечно, не являющаяся), а тлетворная порнократия. Вечные связи и вековые святыни как базис власти — едва ли не идеал, и если не идеал, то, во всяком случае, удел удаленного будущего. Контрарная им порнократия как цельное, состоявшееся явление также в истории не дана. Возможно говорить поэтому лишь о мере приобщенности архонтов к высокому и низкому. В этой связи очевидны оппозиции: М. Ганди — Калигула, Г. Альенде — Ричард III, И. Ганди — Екатерина Медичи... В любом случае в императивной плоскости справедливо ставить вопрос о системе властных преференций, дезидеративным основанием которых выступает желательность совокупных личностных и социальных движений от пор-нократии к агиократии.

Признак правозаконности: правовая — неправовая власть. Правовая власть руководствуется законами, тогда как неправовая власть — авторитарными, волевыми решениями. Правовую власть (номократию) требуется отличать от правой власти. В первом случае подразумевается связанность власти правом — принцип законной власти и власти законов. Во втором случае имеется в виду власть, существующая «по праву». Здесь важна конкретная трактовка сути этого «права». В российской политологической традиции (Иосиф Волоцкий, славянофилы, Ф. Достоевский и др.) вводился вероучительный стереотип «государства правды» — освященного богом религиозно-государственного порядка — проекты идеократиче-ского, демотического, гарантийного государства. В нацистской политико-правовой идеологии (К. Шмитт, Г. Франк и др.) право, идентифицируемое с силой и расой и не соприкасающееся с законностью и правопорядком, в рамках государственного строительства ориентировало на утилитаризм, чистоту расы, крови, наследственности, охрану германской земли и крестьянства, однопартийность, вождизм. Отправляясь от данных исторических прецедентов, уместно подытожить, что общественно-политическая контаминация правовой и правой власти всегда ущербна, порождая и концептуальную, и социальную реакцию.

Признак конструктивного согласия: консенсуальная — неконсенсуальная власть. Представляя высшую форму демократии, консенсуальная власть предполагает управление обществом на базе согласия всех заинтересованных лиц — общего мнения. Традиционная демократия, законы которой сводятся к решению простого большинства, понятно, несовершенна: принцип механического большинства, влекущий раскол, подрывает справедливость, вызывает социальное противостояние. Понимание того, что многие политико-государственные проблемы не решаются методом большинства (та же конфронтация католиков (меньшинство) с протестантами (большинство) в

Ольстере и т. д.), подводит к необходимости уважения инакомыслящих, отказу от борьбы с противниками, число которых может быть значительным. (Трагическая страница войны с оппозицией — нынешняя Грузия.) Исходная нацеленность на положительный результат при развитом идейном плюрализме, гарантированности гражданских прав и свобод личности предопределяет единственно рациональный путь властедейст-вий: путь согласования и взаимокорректировки курсов и линий, путь интеграции различных волеизъявлений в унитарную результирующую волю. Роль механизма консенсуса, обеспечивающего отражение всей палитры социальных позиций в итоговых решениях на любом уровне, в особенности возрастает в наши дни — в дни глобализации и интернационализации мира. И достойно сожаления, что все виды реализованной до сих пор (и наличной) власти неконсенсуальны.

Признак сменяемости: ротируемая — фоссилизируемая власть. Ограничению произвола, привнесению элемента трезвости в характер власти способствует ротируемость — формальный лимит на вершение, отправление властных функций. Сбои в чередовании, замещаемости, обновлении властного корпуса влекут утрату самокритичности (самовозвеличение, тяга к орденским лентам), насаждают атмосферу холопского раболепия (верноподданический идеализм с подобострастным клише — «как хорошо при...», где «...» — именная переменная), потворствуют бюрократическим извращениям и перерождениям институтов власти. Как обеспечить, защитить подвластным свои интересы от собственных же правителей — депутатов, чиновников?

Первоначально в теории и практике политики отрабатывалась идея независимой от государства свободной личности (Декларация прав человека-гражданина эпохи Великой французской революции, американская Декларация независимости и т. д.). Вскоре, однако, выявились существенные издержки политической модели «laissez faire, laissez passer» (свобода предпринимательства), связанные с эскалацией эгоистических начал человеческой натуры в ходе всеобщей конкуренции друг с другом, борьбы за выживание. Уточняя эту модель, Б. Дизраэли и О. Бисмарк как практики настаивали на централизованной регуляции данной борьбы с помощью законотворческих инициатив государства. Мотив централизованного вмешательства во властное устроительство жизни утвердился в качестве различных гарантий прав личности, войдя в своды законов ряда стран.

Главное, что заслуживает здесь быть выделенным, — это тема защищенности человека индивид и его свобода есть предел поползновений власти интересы гражданина святы и ненарушимы: личность не саможертвенна. Рычагами защиты социального достоинства личности выступают конституционно

закрепляемые правила, препятствующие зависимости уровня допускаемой в социуме свободы от реальных должностных лиц. Центральное место в кругу этих правил традиционно занимают статьи о ротации персонального состава властных структур (регламент выборности, сменяемости, подотчетности, подконтрольности, конституирование депутатских, парламентских, сенатских, президентских мандатов и т. д). На фоне целенаправленной, сосредоточенной кампании за приток кадров на политическом поприще на Западе вызывает удивление и недоумение контрастирующее с ней (кампанией) движение к консервации институции власти на Востоке. Обратимся к отечественному опыту. Как, скажем, понимать наделавшую много шуму анахроническую 6-ю статью последней Конституции СССР, фактически закреплявшей вековечное водительство страны партией безотносительно к степени ее готовности к этой судьбоносной миссии?

На протяжении 74-летней истории у нас складывался и креп странный тип некоего политического патрициата, а именно: оформился, утвердился в себе и для себя самозамкнутый слой (номенклатура), властное положение которого оказывалось привилегированным, обеспечиваясь не политическими качествами, а социальной ролью. Номинально сменяемость состава органов власти у нас соблюдалась: в тех же Советах практиковалось периодическое обновление депутатского корпуса. Вся соль, однако, в том, что обновление выполнялось лишь в отношении квоты для лиц «из народа», когорта же высших должностных иерархов, которым «полагались» депутатские эполеты, изменений не претерпевала. Отсюда — ротация по-советски: несменяемость «незаменимых» (номенклатуры), сменяемость «заменимых» (простолюдинов).

Признак концентрируемости: интегральная (централизованная) — интеркурсивная (дифференцированная) власть. Существует три типа централизованной власти: царство — династический абсолютизм; деспотия — личностный или групповой авторитаризм; этатизм — государственно-бюрократический авторитарный абсолютизм. Отличительная особенность централизованной власти — жесткая социальная навигация: динамический контроль общественных взаимодействий (обмена деятельностью, обработки людьми друг друга) сверху; подавление частной инициативы — дисциплинарная канализация устроительства жизни; свертывание институтов гражданского общества, ущемление прав и свобод народа; цивилизационное первопроходчество, пионерство (тенденция сознательно писать историю с красной строки, отталкиваясь от «чистого листа»). Негативные следствия и последствия централизма слишком хорошо известны, чтобы разбирать их в очередной раз, посему остановимся на механизмах предотвращения, профилактики пагубной эволюции власти в сторону централизма.

Централизм как строго субординированная система управления, надзора и исполнения, сосредотачивающаяся в одном месте и в одних руках и подчиняющаяся правилу — «выигрыш в оперативности— проигрыш в демократичности», хорош в обстоятельствах чрезвычайных, где требуется полная, безоговорочная мобилизация общественных сил: при нехватке людских, производительных ресурсов, сырья, вынужденного нарушения самоорганизации жизни, в ситуации экологических, экономических, демографических, энергетических, этнических кризисов, угрозы войны, порабощения, агрессии. Во всех иных обстоятельствах чрезмерный, неоправданный централизм влечет динократию.

Борьба с централизмом, навеваемым им иерархизмом, закрытостью, изоляционизмом, уходит в глубь веков. В числе противников централизованно зарегулированной власти — преторианцы и республиканцы, монтанисты и монархомахи, демократы и анархисты, либералы и консерваторы. Люди разных убеждений, темперамента, ориентации, они солидарны в одном — резко негативном отношении к культивируемому централизмом горячечному вибриону социальной механизации.

Противоядие централизму находится в четком, демократическом разделении властей, поддержании конструктивной оппозиции. Попытки блокирования опасных самопроявлений централизма просматриваются и в советской истории. Достаточно указать на настойчивые стремления сформировать альтернативные структуры власти в большевистской политической монокультуре: ленинская идея реорганизации Рабкрина, хрущевские планы разделения партаппарата на две фракции и др.

Прожекты подобного рода не просто половинчаты, они нереальны, бесплодны, бессмысленны. Главная проблема Отечества — репрессивная диктатура большевиков, узурпация ими власти ради власти. Большевистскую монополию на власть нельзя реформировать: ее можно ликвидировать лишь рядом нестандартных акций типа декретивного роспуска КПСС, легитимации политического плюрализма и т. п. (Характерное обстоятельство: централизованная инспирация плюрализма в итоге породила не плюрализм партии, а плюрализм органов власти, практику самозванства. А здесь с привычно «легкой руки» бюрократического централизма — советская версия общих мест цивилизованного мира и, разумеется, с душком патологии.) Политическая революция сверху в России — абсурд: история не знает здесь традиций выступления аппарата против аппарата. Сказанное лишний раз обнажает тщетность неуклюжих потуг реформаторского толка узкой и двусмысленной перестроечной фазы нашего существования — при наличии, если можно так сказать, малодушной астено-кратии.

Признак насилъственности: легитимная — нелигитимная власть. Легитимная — законная власть, имеющая конституционные полномочия. Соответственно нелигитимная власть — власть, добытая в результате нападения, захвата, незаконного применения силы, спровоцированного изменения строя, прямой и косвенной (подрывная деятельность) агрессии, пронунциаменто, различных видов давления. У истоков насильственной агрессивной власти — Каин, восставший против брата для установления единовластия. С тех незапамятных пор опирающиеся на грубую силу, воинствующие, таящие угрозу миру, расшатывающие сложившийся status quo (существующее положение) типы власти отмечены особым знаком — каиновой печатью. Казалось бы, все однозначно. И это было бы так, если бы не некий нюанс.

Традиционный легитимизм относительно просто идентифицирует случаи тривиального криминала: братоубийство, интрига, заговор, переворот, интервенция, шантаж, аннексия и т. д/Однако он практически беспомощен в ситуациях, где значима республиканская точка зрения. Нарушающий устои, рвущийся к власти ловкий царедворец-низвергатель династий (Пи-пин Короткий) — это одно. А противостоящая закону (не исключено, что и морально устаревшему) воля народа — нечто другое. В случае конфронтации законодательства с народной волей (ее выразителями) все решает сила: где ее больше, там и правда. Если одолевает законодательство — развертывается массовый террор народа (подавление восстаний, бунтов), если одерживает верх народ — трансформируется законодательство (роспуск властных структур, изменение регламента их деятельности). В силу несовершенства законодательства, а также по причине неединодушности народа, перманентно меняющего свою волю в диапазоне от «долой» до «ура», при противостоянии закона и народа идеально руководствоваться принципом наименьшего зла: с соблюдением твердости позиций уступки делаются стороне, линия которой наиболее непримирима, потенциально наиболее для всех опасна.

Признак коллективности: единоличная — коллегиальная власть. Единоличная власть — царство (монархия, империя) и хунтистско-террористические режимы типа клик, тираний, диктатур. В отличие от формальной (декларируемой законодательно) реальная единоличная власть имеет место при монополии на дискреции. В противном случае понятие единовластия эфемерно: абсолютизм, автократия вовсе не исключают коллегиальности как принципа деятельности — разнообразные приказы, коллегии, синоды, рейхстага, министерства, советы, «особые совещания» в максимально консервативных Германской, Российской, Японской империях.

Единоличная власть опирается либо на обряды, обычаи, традиции, законодательство (конституционная монархия), либо на откровенное его

(законодательство) попрание. В наш просвещенный век — при развитой правовой практике и правосознании, влиятельности международных и межгосударственных движений за гуманитарность и гуманистичность — второй (силовой) способ реализации единовластия практически невозможен (изоляция режимов Зия-Уль-Хака, Менгисту Хайле Мариама, Хусейна и др.); фактическая его форма—тоталитаризм.

Признак «имущество как могущество»: плутократия. Классический вариант плутократии — власть легальных толстосумов. Неклассический вариант плутократии — власть теневиков, оказывающих закулисное воздействие на представителей официальной власти (законодателей, государственных чиновников) через систему лоббизма. Оба эти варианта достаточно распространены и эксплицированы. Между тем они не охватывают советской модификации плутократии, реализовавшей версию «служебное положение как могущество».

Раньше, а во многом и ныне политическая система у нас была не следствием, а причиной экономической, социальной и духовной жизни. Установка на примат политики над экономикой, сомнительная сама по себе, будучи экстраполирована за пределы «переходного периода» и истолкована как универсальное организационное средство, сделала свое дело, положив начало противоестественному типу общества.

Узурпация правящей партией, осуществляющей направляющую, вдохновляющую и руководящую функцию, монополии на решение всех и всяких вопросов — от строительства до культуры, от спорта до космоса — привела к формированию уникальной для истории формы социального устройства, которую иначе, как видом политической перверсии не назовешь. В разные времена и в разных обстоятельствах существовали тоталитаризм, авторитаризм, диктатура. Имевшая же место у нас партократическая плутократия культовой ориентации не существовала нигде и никогда. Власть, впитавшая наихудшие черты тоталитарно-авторитарно-диктаторских режимов, изолировавшаяся от народа и рядовых коммунистов и предводительствуемая «первым среди равных» кучки беспардонных самовоспроизводящихся партийных тузов, в своем лице поглощающих государственные, гражданские, личностные права, свободы, институты, со всех точек зрения аномальна. Какова перспектива демонтажа этой власти в наших условиях?

Политический абрис реформации определяют три возможности, хорошо описанные Э. Трёльчем и М. Вебером. Принципиальная направленность нововведений — переход от отмеченного печатью патриархальности и авторитаризма традиционного типа власти к рациональному устройству властных отношений, основанному на конституционных, обезличенных,

универсальных началах. Этот переход по Э. Трёльчу и М. Веберу (и следующим за ними многочисленным адептам) опосредуется харизматической фазой правления, опирающейся на возвеличиваемую личность, лидера-преобразователя.

Детализируемая в данном ключе политологическая схема, полученная из оценки формирования западных политических институтов, лишена, к сожалению, надлежащей строгости. Опуская концептуальные, сосредоточимся на практических аспектах. Во-первых, ссылки на исторические прецеденты не демонстративны. Всякое общество к своей свободе идет посвоему. Особенность нашей ситуации в том, что, пребывая великой державой и находясь в преддверии третьего тысячелетия, в отличие от иных стран, некогда решавших сходные проблемы, мы попросту не имеем времени. Мы и они — в разных измерениях. Если время подгоняло их, то мы нагоняем время. Во-вторых, в сложившейся обстановке роста национального самосознания, тенденций самоопределения, децентрализации, дробления власти, выхода на арену местных лидеров у нас попросту нет личности, способной взять на себя роль харизмы. В-третьих, нужны политико-правовые гарантии, элиминирующие многозначительные «непредсказуемости», «случайности». Главное не партийное и не персональное лидерство (впитанные с молоком матери царизм и вождизм), а способности самоконтроля (безотносительно к цвету флага на башне). Судьбы страны и ее людей не могут быть в зависимости от личностных свойств властедержателей. В императивной редакции это требование сформулировал В. Розанов, выдвинувший повеление не допускать насильственного изменения человека и его жизни сообразно кем-то выдуманным для него понятиям «наилучшего».

В логику реформирования политической системы советского общества, таким образом, никак не умещается вводимая по популярной индукции фаза авторитарной харизмы. Те, кто за нее ратует, игнорируют существенное и многое, в том числе глубокие изменения, произошедшие в народном сознании в связи с крахом стереотипов царизма. Имплантация любых видов авторитаризма натыкается на решительное сопротивление масс, уже вкусивших свободы и сформировавших под живительным влиянием ее потребность не перепоручать заботу о себе «человеколюбимым» радетелям-управленцам, а действовать самостоятельно.

Из этого с неумолимостью вытекает: переход от тоталитарной плутократии к демократии (при соблюдении цивильности) не опосредствуется авторитарной харизмой, которая уже была испробована в нашем прошлом и им же отвергнута. Сам намек на реставрацию с «железной рукой»

власти вызовет крайне негативную, трудно предсказуемую по своим социальным последствиям реакцию. Во избежание нежелательных обострений поэтому отечественный путь в демократию должен идти, минуя одиозный авторитаризм.

Ожидаемое движение от тоталитарно-диктаторских, плутократических устоев к демократическому у нас — не через харизматическую форму, а через наращивание народовластия посредством активизации сфер гражданского общества, которое, блокируя антагонизмы и препятствуя сползанию к анархии (печальные эпизоды румынского опыта), с ходу становится остовом народно-парламентской системы власти. Верхи начали реформы, но главной реформоспособной силой были и остаются низы, отсюда и вся полнота компетенций (за исключением точно оговоренных случаев, приоритет деятельности в рамках которых добровольно передается низами верхам) должна быть транслирована сверху (от центра) вниз.

Признак планомерной регулируемости социальной жизни: ордократия. Для вхождения в существо дела оценим известную идейную схему конструируемости действительности по политическим (доктринальным) рецептам. Переход к новому обществу в теории задумывался как преодоление частичности посредством сознательного планирования, контроля и регуляции общественных отношений в частностях и в целом. Считалось, будто общество, регулирующее все производство, «именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня в силу этого охотником, рыбаком, пастухом или критиком»¹⁷. Данная патетическая феерия необоснованно абстрагируется от двух обстоятельств. Первое состоит в том, что разветвленное материально-техническое производство невозможно без специализации, обеспечивающей требуемый уровень квалифицированности и профессионализма. Именно поэтому логика регулирования такого рода производства ex definitio (по определению) устраняет для меня возможность делать сегодня одно, а завтра другое. Во избежание анархии, беспорядка каждый должен заниматься своим делом на своем месте. Второе — в ограниченности ресурсов планового всестороннего регулирования общественной жизнедеятельности. Общество — большая и одновременно нелинейная, нестационарная система с колоссальным множеством степеней свободы. Практика управления и отладки подобной системы сталкивается с серьезными трудностями.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 32.

Взрывоподобность событий, темпов происходящих последствий взаимодействий отдельных блоков между собой и результирующего взаимодействия их с целым, неоднозначные самопроизвольные эффекты системы обусловливают «некорректность» социально-политических задач, для которых не всегда находятся не то что точные, но и приближенные решения. С какими же мерками строгости следует подходить к планово-директивным рекомендациям, прогнозам и экстраполяциям? Каким интервалом доверия выверять их солидность и справедливость? Можно ли, например, осуществлять регуляцию общественной жизни (и доверять ей) на протяжении 50 лет? Интуиция подсказывает — нет. А на протяжении 25 лет? Тоже. Даже 5-летняя регуляция жизни во многом нереалистична, о чем свидетельствует опыт «выполнения» принимаемых у нас пятилеток.

Вышеизложенного достаточно для постановки обратной исходной. В самом деле: так ли уж жестка связь общества (в том числе социалистического) с плановой регулируемостью? В экономическом отношении до сих пор она лишь привносила сумятицу, препятствуя утверждению хозяйственно эффективного, саморегулируемого режима деятельности. В политическом — вела к казарменной заорганизованности, вытравливая из деятельности элементы выбора и инициативы. Все это позволяет сомневаться в том, будто внутренней сущностью общественных отношений (и, разумеется, социалистических) является планомерная регулируемость. Скорее наоборот: общество (и социализм) немыслимо без надежного ее ограничения. Последнее подтверждается примером России. Умонастроение социального креативизма, брошенное в российскую почву Иваном Грозным, через Петра I, Екатерину II, П. Столыпина, проросло и затмило все типы мироотношения в идеологии большевизма, совместившего его с гегелевским тезисом совпадения бытия и мышления в процессе революционно-практической трансформации действительности. Один из рьяных проводников и разработчиков этой левацкой доктрины, Л. Троцкий, например, отмечал, что в новом всесторонне планируемом, сознательно проектируемом обществе «жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментируемой. Человеческий род, застывший хомо сапиенс, снова поступит в радикальную переработку и станет под собственными пальцами объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки»¹⁸.

Дата добавления: 2015-08-21