Заговор против Баркука

Подобного рода бесцеремонного обращения с уче­ными шариата Баркук не боялся: какой мир идей был более популярным, он правильно понял и сделал из этого выводы, выгодные для сохранения власти и к тому же отвечавшие его собственным убеждениям. Но это означало, что его султанат способствует переста­новкам в обществе, которые наметились уже до за­хвата власти Баркуком. Постоянным в этом процессе оставалось лишь положение эмиров и их военных рабов. Однако это лишь на первый взгляд. То, что кипчаки заменялись черкесами, отняло у состоятель­ных семей ученого сословия партнеров, с которыми они уже привыкли работать. Но черкесы, как дока­зывает уже упоминаемая родословная Баркука, вы­ступили с претензиями на происхождение от разогнан­ных знатных арабских родов — выдумка, которую без всякого сомнения, нужно было использовать новому султанату для подогревания ненависти к тюркам, кипчаки, вытесняемые Баркуком, и чуждые арабам обычаи, которые они принесли с собой, теперь отвер­гались.

В конце 1383 года Баркук выехал верхом, чтобы принять участие в ритуальной молитве. В этот раз он впервые отказался от балдахина и от зонта правите­ля¹²⁹, бывших до тех пор обычными регалиями. Обы­чай держать зонт над султаном, говорят, пришел из Центральной Азии. Каркук был последним султаном, который каждое воскресенье пил кумыс со своими мамлюками; как многие другие обычаи, связанные до тех пор с саном султана, этот обычай тоже устарел¹³⁰. Разрыв с центральноазиатской традицией представля­ет, пожалуй, также введение игры с копьем, на кото­рую сходились с 1386 года воины на глазах правителя ¹³¹. К предпочитаемому оружию тюркских и мон­гольских конных армий копье, во всяком случае, не причисляется.

Политика, которую осуществлял Баркук и в кото­рой проиграли старая мусульманская ученая элита и эмиры тюркского происхождения, не оставалась бес­спорной. Осенью 1383 года Баркук оказался впервые в серьезной опасности, когда он чуть не заплатил жизнью за смелость своей программы правления. Если судить поверхностно, то речь идет, как это описыва­ют хронисты, о заговоре тюркских и курдских эми­ров и военных отрядов, численностью около восьми­сот человек, которые спланировали убить султана при выходе на игру в поло. Но Баркук был предупреж­ден о покушении своим наместником в Дамаске. Не­обычным было, правда, то, что аббасидский марио­неточный халиф аль-Мутаваккиль был впутан в за­говор, даже, по высказываниям обоих предполагае­мых заправил, подстрекал к заговору — и притом с обоснованием, что Баркук узурпатор и, более того, не отменил, как было обещано, налоги, которые проти­воречат шариату. Созванные верховные судьи четырех правовых школ не хотели снизойти до того, чтобы объ­явить требуемую Баркуком в указе казнь халифа за­конной. Султан должен был довольствоваться тем, чтобы посадить аль-Мутаваккиля в тюрьму. Для за­чинщиков дело закончилось не так благополучно¹³².

Большинство летописцев замалчивают другие, за­кулисные стороны; но один раз появляется указание на то, что Баркук непосредственно после наказания заговорщиков лишил князя бедуинов Нуайра Хайяна эмирского сана и передал его некоему Утману Кара. Тот, получив соответствующий указ, приехал из Ка­ира в Алеппо: вместе с местным наместником Йелбоджей ан-Насири он напал на лагерь Нуайра и разгра­бил его — победа, которая не давала Сирии покоя в ближайшее время¹³³. Впервые мы наталкиваемся на имя Нуайра в 1366 году; вместе со своим отцом он находится в резиденции каирского султана, тогда им был аль-Ашраф Шабаи. Бедуины рода ал-Фадл как раз убежали из-под верховной власти Джелаирида Увайса, посланники которого напрасно излагали в Каире просьбу о выдаче беглецов. Беглецам же были даже возвращены их прежние военные ленные по­местья, которыми они владели в местности Тадмор. В 1380 году султан назначает Нуайра «эмиром ара­бов»¹³⁴; после этого он заставил заговорить о себе в связи с тем, что предоставил убелсище впавшему в не­милость предшественнику Йелбоджи ан-Насири, на­местнику Баркука в Алеппо¹³⁵.

Но что общего во всем этом с заговором против Бар­кука? Мы слышали о четырех ученых-правоведах из Дамаска, которых на пятом году его султаната приве­ли к нему и затем посадили в тюрьму, потому что они своими жалобами на произвол и несправедливость подстрекали к волнениям¹³⁶. Заправила, Ахмад аль-Бурхан, был молодой человек немногим более трид­цати лет; он повсюду заявлял, что намерен восстано­вить халифат, так как только араб из рода Курейш имеет право править мусульманами. Он возмущался тем, как Баркук обращался с обвиненным в заговоре аль-Мутаваккилем, поехал по Сирии и Ираку, призы­вая к его свержению, и в Дамаске, наконец, добился большого признания. В Каире его тоже знали. Он был страстным почитателем Ибн Таймии, того ханбалита, который в начале четырнадцатого века отважился со­противляться правителям в Каире¹³⁷. Ибн Таймия тог­да неоднократно ссорился с султанами и сидел в заклю­чении. Из тюрьмы Ибн Таймия освободился благодаря заступничеству предшественника эмира Нуайра. Во вто­рой половине тринадцатого и начале четырнадцатого века федерация рода ал-Фадл играла решающую роль в отношениях между империями мамлюков и ильханов, так как область, которую она контролировала, простиралась от верхнего Евфрата вплоть до окрестнос­тей Басры. Это был беспокойный пограничный район между враждующими соседями. Присвоением ранга эмира и предоставлением обширных военных ленных поместий Бейбарс и его наследник старались купить расположение рода ал-Фадл. Эта политика была успешной до двадцатых годов. А потом значительные союзы, руководимые родом эмира ал-Фадл, перешли на другую сторону. Однако так же, как и мамлюки, ильханы и их наследники, должно быть, недостаточ­но были уверены в лояльности этих бедуинов. В 1366 году, как мы уже слышали, Нуайр и его отец снова повернулись к Каиру.

В родовом союзе ал-Фадл — как и у других беду­инов¹³⁸ — аббасидские халифы были в наибольшем почете. Славное прошлое в глазах бедуинов никоим образом не померкло с разрушением Багдада ханом Хулагу. Идея прежнего порядка во главе с халифом } продолжала жить в сердцах; надежду урезать власть чужих султанов они не оставили. В попытках рестав­рировать господство Аббасидов в Багдаде, предпри­нятых после 1258 года, союз ал-Фадл играл решаю­щую роль. Мечты о халифате ярко выразились в приукрашенной генеалогии рода ал-Фадл: она восхо­дила к одному мальчику, которого зачал Бармахид Джафар Яхья с аль-Аббасой, сестрой Харун ар-Рашида (прав. 786-809). Отношения Ибн Таймии с членами рода ал-Фадл были близкие; для них он написал сжато изложенное учение об исламской вере. Султаны, вероятно, смотрели на эту связь влиятель­ного ученого, относившегося к ним критически, если не крайне отрицательно, то с большим недоверием¹³⁹.

И теперь, спустя более полстолетия, те очертания снова всплыли, снова определяли события: агитация за создание свободного от господства султанов хали­фата, неповиновение рода ал-Фадл. Только одно было теперь другим: султан должен был принимать в рас­чет и жаждущих мести вытесненных мамлюков тюрк­ского происхождения; они, искусные в бою, в нарас­тающем движении против Баркука взяли руководст­во на себя.

Внешняя политика Баркука была чрезвычайно ус­пешной; не только Синджар¹⁴⁰ встал под защиту его султаната, но и Такрит и Кайсери последовали этому примеру в конце 1383 года¹⁴¹. Кайсери тогда находил­ся в состоянии борьбы с Бурхан-ад-дином, который выступил из Сиваса против своего родного города, чтобы его вернуть. Это удалось ему сделать уже год спустя¹⁴². Баркук был, конечно, не в состоянии надол­го обеспечить свое господство в тех окраинных рай­онах империи. И Такрит мамлюки не смогли защи­тить; через десять лет, когда Тимур очистил район сосредоточения войск против Сирии от возможных на­рушителей спокойствия, Такрит сравняли с землей¹⁴³. Но этого всего сейчас еще нельзя было знать. Во всяком случае в те дни Баркук казался подходящим верховным правителем, приятнее, чем Джелаирид Ахмад, который в 1383 году еще совсем не прочно сидел в седле¹⁴⁴. Через пять лет под защиту Баркука стал и туркменский князь Кара Мухаммед, который присвоил себе Тебриз; в своем незащищенном положе­нии он считал полезным этот шаг, что говорит о боль­шом уважении, которое в то время завоевал Баркук¹⁴⁵. То, что господство Баркука над окраинными облас­тями, которые охватывали территорию от Адана на за­паде до Такрита на востоке и до Тебриза на севере, ос­талось незакрепленным, он должен был отнести на свой счет, так как именно туда он перевел многих из сме­щенных им мамлюков аль-Ашраф Шабана. Очевидно, он полагал, что там они не могли стать для него опас­ными. Когда начались волнения, главным образом в Сирии, это выявилось как роковое ошибочное решение. Сначала Минтае, которого он назначил управляющим замка Малатья, в 1386 году объединил вокруг себя многих из прежних мамлюков аль-Ашраф Шабана. Это все не осталось скрытым от Баркука, и он отдал при­каз наместнику в Алеппо Йелбодже ан-Насири навести порядок на северной границе. Минтае объединился с кади Бурхан-ад-дином из Сиваса; воины из Алеппо, хотя и дошли до того города, никак не могли добиться вы­дачи Минтаса. Он ускользнул; Сивас в целях предос­торожности перешел под власть Баркука¹⁴⁶.

Это все происходило, когда Тимур надеялся спло­тить Иран во время своей трехлетней кампании и ста­рался защитить страну с севера, от кипчаков. Мятеж Митаса относился к тому времени, когда укрепление анатолийского фронта требовало особого внимания султана в Каире и его наместника в Алеппо. Нападе­ние Тимура весной 1387 года нельзя было исключить. Но когда затем воины Мавераннахра повернули на Исфахан и Шираз, а позже далее Тебриз стал мамлюкским, ослабло напряжение, которое заставляло эмиров пограничного региона сотрудничать с Баркуком. Теперь быстро выяснилось, что мятеж «тюркских» мамлюков ни в коей мере не ограничивался тем ударом по Сивасу, так как Минтае был еще на свободе, и не только он был врагом черкесов в Каире. Возможно, совершен­но неудовлетворительный исход битвы за Сивас¹⁴⁷ вы­звал негодование в рядах Йелбоджи ан-Насири; в конце 1388 года он известил Баркука об отказе повиновать­ся. Внешним поводом для этого послужил спор с пред­шественником в должности наместника Алеппо. Бар­кук велел передать ан-Насири ценный подарок и поп­росил его приехать в Каир для урегулирования непри­ятных дел. Ан-Насири правильно опасался коварства своего господина и оттягивал поездку, выставив как довод то, что активность Минтаса в провинции Козан не дает ему возможности уехать из Алеппо. Это была, конечно, отговорка, подлая ложь, так как Йелбоджа завязал дружбу с Минтасом, а тот тогда был, пожа­луй, самым важным сообщником и привел к нему от­ряды туркменов и бедуинов. Может быть, Баркук уже и знал об этой государственной измене. Во всяком случае, осторожность была жизненно важна для обе­их сторон. И ан-Насири скоро донесли, что его пред­шественник по службе, подстрекаемый султаном, хо­чет его убить. Последствия этого разоблачения можно представить: преданные ан-Насири алеппинские мам­люки изъявили готовность нанести удар; они привлекли в союзники наместников Триполи и Козана; гарнизон Хамы также перешел к ним. И Халил Дулькадир со своими туркменами, и Нуайр предоставили себя в рас­поряжение ан-Насири. Тогда Баркук решил наступать, но совершил ошибку, арестовав халифа, которого он, зная об агитации Ибн аль-Бурхана, должно быть, посчитал сообщником восставших. Это было на руку Йелбодже ан-Насири. Настрой против султана был та­ким угрожающим, что первого марта 1389 года он снова освободил Аббасида.

Отныне меры Баркука все больше и больше выда­ют обычно не свойственную ему лихорадочную сует­ливость. Он отменяет непопулярные законы, вскоре после этого снова утверждает их; каирских эмиров нужно было деньгами удерживать под своим влияни­ем. Они же должны были идти в бой за него против ан-Насири. В апреле 1389 года он продвигается до Дамаска. Что там происходит, не совсем ясно. Во всяком случае, оказывается, что мятежник имеет пре­имущество. Баркук пытается еще раз привлечь на свою сторону население отменой налогов; речь идет о том, чтобы удержать мятежника ан-Насири, откло­нившего предложение о мире, от нападения на сто­лицу, Каир нужно подготовить к обороне. И еще одно вырывается у Баркука — или от него это просто пот­ребовалось: в пятницу, седьмого мая, в проповеди на­зывают имя халифа перед именем султана. Но все уступки Баркука слишком запоздали. Через три с половиной недели после этого Йелбоджа ан-Насири стоит перед Каиром. Баркук просит сохранить ему жизнь и получает совет спрятаться на некоторое вре­мя, пока не улеглась ярость врагов. Он следует это­му совету, свидетельствующему о том, что в высших разрядах эмиров остается некоторая степень товари­щества при любых противоречиях. Через два дня он отдаст себя в руки ан-Насири, который велит пере­править его в крепость Керак. Минтас, который вы­ехал в Каир вместе с ан-Насири, проявляет между тем заботу о халифе, личности, необходимой для того, чтобы узаконить нового правителя. Правда, Йелбод­жа отказывается от предложенного султаната. В том же 1382 году Хаджи, свергнутого Баркуком, назна­чают марионеточным султаном, как говорят, после проведенной ради этой должности жеребьевки.

Минтасу было бы лучше, если бы Баркука убили. Подозрение, что черкес скоро станет для него опасным, подтвердилось скорее, чем молено было себе представить. Один раз Баркук уже сидел в заключении в Кераке, тогда, когда аль-Ашраф Шабан хотел освобо­диться от влияния мамлюков Йелбоджи Старшего. Так случилось, что Баркук и теперь легко отделался. Он смог быстро расположить к себе правителя Керака. К тому же выяснилось, что жена одного из служащих, подчиненных управляющему замком, была дочерью того самого Йелбоджи Старшего¹⁴⁹. Она преданно за­ботилась о нем, в то время как в Каире коалиция по­бедителей получила трещину, когда требовалось осо­бая прочность. Ан-Насири и Минтас — оба хотели фак­тической власти, а значит назначения марионеточного султана! Но Минтас оказался более ловким; он врасп­лох захватил ан-Насири и доставил его в кандалах в Александрию. Помогли в осуществлении этого удара собранные Баркуком деньги, которые Минтае присво­ил себе, дополнив суммами, выжатыми у сановников изгнанного султана ¹⁵⁰. Как только Минтасу больше незачем стало делить власть с Йелбоджой ап-Насири, он велел передать коменданту Керака приказ незамед­лительно убить Баркука. Но теперь было слишком поздно! Уже давно мнимый заключенный в Кераке при­обрел авторитет: его сообщники убили предъявителя приказа. Разогнанные мамлюки Баркука нашли к нему дорогу; к ним присоединились отряды бедуинов. Во­одушевленный предсказаниями одного дервиша в ок­тябре 1389 года Баркук выступил в направлении Да­маска с войском в количестве около тысячи человек. Войска, которые выслал им навстречу наместник Да­маска, были обращены в бегство. Началась двухмесяч­ная осада города. Весть о побеге Баркука распростра­нилась в Сирии и заставила некоторых эмиров еще раз поразмыслить о преданности новому каирскому режи­му; многие пришли к выводу, что он того не стоит. Но Минтас, несмотря на это не сдался.

Он сам отправился в Сирию, халифа и марионеточ­ного султана взял с собой. Но столкновения с войском Баркука египтяне не выдержали, и Минтас должен был радоваться тому, что смог убежать в Дамаск. Баркук привлек к себе халифа и остальных сановников, и они снова присягнули ему на верность. Поздней зимой 1390 года, после едва ожидаемого поворота дел Баркук вер­нулся в Каир, чтобы подготовить все для решающей битвы с Минтасом. Последний, между тем, установил в Дамаске террор; с необычной даже для его современ­ников жестокостью поступил он со сторонниками Баркука ¹⁵¹ и к тому же искал поддержки у бедуинов, кото­рые в этой неясной политической ситуации, когда гос­подство мамлюков в Сирии и Палестине рухнуло, си­лой вошли в страну. Все сообщение было парализовано, что для Минтаса имело неприятные последствия, пос­кольку он не мог узнать, что предпринял Баркук в Каире. Только в конце апреля стало известно, что под­ходят египетские войска.

Сам Баркук не возглавлял их. Сначала без него нельзя было обойтись в Каире. Помимо того, он за­мыслил возвращение Сирии сопернику Минтаса, Йел-бодже ан-Насири: конечно, Йелбоджа приложил бы все силы, чтобы вернуть наместничество в Алеппо. Од­нако одной решительностью в борьбе против Минта­са нельзя было чего-либо добиться в 1390 году. Йел­боджа ан-Насири, обосновавшийся в Дамаске, вынуж­ден был сначала отдать Минтасу север. В конце мая 1391 года ан-Насири выступил в направлении доли­ны Бекаа, откуда намеревался ударить по Минтасу. К ужасу населения утром четвертого июня Минтае снова вошел в оставленный без какой-либо защиты город, но только несколько часов мог наслаждаться этим успехом, так как уже вечером клубы пыли на горизонте возвестили о возвращении ан-Насири. На улицах завязались ожесточенные бои. Столица частич­но еще была в руках немногочисленных войск, пре­данных ан-Насири и Баркуку; из орудий оттуда стре­ляли по кварталам, которые с утра контролировал Минтае. Но у него была только одна пушка. Ужасы боев описывает Ибн Сасра в своем дневнике. Дом за домом превращался в руины, пожары довершали раз­рушение. Обе стороны призывали чернь биться на их стороне. Весь июнь продолжались стрельба, разруше­ние и пожары. В самом конце месяца Йелбоджа ан-Насири и его сторонники вновь приободрились: сул­тан, как им сообщили, уже стоит под Газой; войскам, воюющим в Дамаске, выплачиваются деньги — теперь положение должно измениться, надеялось население. Но и у Минтаса был повод для ликования. Двадцать третьего июля к нему присоединились около тысячи конных бедуинов. Но предательство в собственных ря­дах скоро ослабило его войска, так что двадцать чет­вертого августа, когда Баркук наконец вошел в опус­тошенный город, он ускользнул в горы Хауран в со­провождении бедуинского князя Нуайра¹⁵². Баркук ис­пользовал осень 1391 года для восстаиорления своего господства на севере Сирии. Он выступил походом на Алеппо, захватил Йелбоджу ан-Насири, который ему больше был ненужен, и убил его, так как боялся, что ан-Насири захочет втянуть его в долгую борьбу с Минтасом, чтобы наконец одержать победу (как сме­ющийся третий) за счет других¹⁵³. Между тем. Мин­тае бродил в районе верхнего Евфрата. В 1392 году он находился с бедуинами Нуайра в области Сала-мия. Об этом донесли султану, который пообещал роду ал-Фадл большое вознаграждение за возвраще­ние в его подчинение. Перед этим соблазном бедуи­ны не могли устоять. Они выдали Минтаса в Алеп­по, где его посадили в тюрьму и вскоре после этого убили. Голова, отделенная от туловища, была повсюду в Сирии выставляема на обозрение, а двадцать пер­вого июня 1393 года наконец доставлена в Каир, там показана толпе и повешена на Баб Зувейла¹⁵⁴. Бар­кук снова крепко держал империю в руках.

Это было кстати, так как известия с востока ислам­ского мира становились все тревожнее. Тимур занял Багдад; Ахмад Увайс бежал на Евфрат и попросил у мамлюков убежища¹⁵⁵. Ни на одно мгновение не пото­ропился Баркук завоевывать север и запад Сирии и успокоить бедуинов! Но, возможно, этим он если не перечеркнул планы Тимура, то хотя бы ощутимо их поломал. Давайте вспомним о том, что Тимур в февра­ле 1394 года встретился со сзонм сыном Умар-шейхом под Диярбакыром н хотел оттуда двинуться в Сирию ¹⁵⁶.

Ввиду вновь укрепившегося господства Баркука было бы для Тимура неразумно начинать эту войну любой ценой. Весть о внезапной кончине его сына и небла­гоприятные погодные условия, по-видимому, были внешними причинами того, что он к тому времени отказался от большой битвы. Притом Тимур уважал Баркука. Через шесть лет, узнав о его смерти, он так обрадовался, что подарил сообщившему это известие пятнадцать тысяч динаров ¹⁵⁷.

Дата добавления: 2015-08-21