ДЖ. О. УИНТЕРБОРН 24 страница

Уинтерборн напряженно прислушался. Да, так и есть! Слыхали, Бейкер? -- сказал он вестовому. Что, сэр? Слушайте. В тишине едва можно было различить далекое жужжание аэроплана, потомдонесся совсем слабый, но внятный гул. Вот! Слыхали? Нет, сэр. Это тяжелая артиллерия бьет по М. Скоро и вы услышите. Ну, идемте, намнадо поторапливаться. Путь далекий, а надо бы обернуться до темноты. Ровно год, чуть ли не день в день, прошел с тех пор, как Уинтерборнвпервые попал в М., и вот теперь он возвращался туда командиром роты. Из Лондона он проехал прямиком в Этапль и несколько дней жил здесь впалатке под соснами, на склоне песчаного холма. На фронт прибыло множествоофицеров, и спать приходилось вчетвером в одной палатке. На взглядУинтерборна, места хватало с избытком, но остальные трое -- младшие офицеры,впервые попавшие во Францию,-- жаловались, что им негде расставить своипоходные койки и они вынуждены довольствоваться спальными мешками.Уинтерборн не трудился везти с собой койку, зная, что вряд ли часто придетсяна ней спать. В Этапле даже и офицеры, хоть им живется свободнее, не знали, как убитьвремя. Столовой служила большая палатка, по которой гуляли сквозняки; затоимелся кинематограф, и Уинтерборн бывал там каждый вечер. На базе служиломного женщин, и он заметил, что некоторые беременны. Как видно, никто и непытался это скрывать; что ж, рождаемость в Англии быстро падает, а младенцысовершенно необходимы для следующей войны. Кладбище, с тех пор какУинтерборн несколько месяцев назад в последний раз видел его из окна вагона,разрослось вдвое. Дорого, должно быть, обошлось тогда наступление на Ипре.Вон на сколько акров тянутся деревянные кресты -- старые уже покосились,потемнели от непогоды, новые упрямо продвигаются все дальше в дюны. А теперьвот разгром на Сомме. Хэг отдал приказ -- ни шагу назад, Фош возглавилкомандование союзными войсками, в Америку летят отчаянные мольбы немедленноприслать подкрепление. И все же фронт день за днем подается назад поднажимом непрерывных немецких атак. Похоже, что эта война никогда некончится. В Этапле Уинтерборн получил назначение во 2-ю роту 9-го батальонаФодерширского полка; вместе с ним туда направлялись десятка полтора младшихофицеров, почти никто из них на фронте еще не бывал. Батальон в эти днинаходился на отдыхе в крохотной деревушке, милях в двадцати позади М.Фодерширский полк входил в одну из тех самых дивизий, что были разбитывдребезги, батальон понес тяжелые потери, выбыли из строя почти все офицеры,в том числе сам полковник, и большая часть рядового состава. Новый командирбатальона -- в прошлом капрал регулярных войск -- в офицеры был произведен всамом начале войны; сноровка и педантизм старого служаки помогли емувыдвинуться, и теперь он получил временное звание подполковника. Он был небоец, не воин, но мастер муштровать и обучать. Грубил и запугивал людей,точно сержант-инструктор на плацу, и его "метод обучения" заключался в том,чтобы всем своим подчиненным, будь то офицеры или рядовые солдаты, с утра доночи не давать ни минуты покоя. После недельного "отдыха" под его командойУинтерборн так вымотался, словно провел эту неделю на передовой. Еще необстрелянные офицеры выбились из сил и пали духом. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что подполковнику Стрейкеруприходилось тяжко и, не старайся он так явно дорваться до чинов и званий,карабкаясь в гору хотя бы и по спинам своих подчиненных, Уинтерборн емупосочувствовал бы. От прежнего батальона мало что уцелело. Из старыхофицеров остались четверо, в том числе адъютант командира; были ещенесколько старых унтер-офицеров да горсточка солдат -- больше штабные исигнальщики. И ни одного пулеметчика. Две роты целиком попали в плен,оставшиеся пробились из окружения ценою огромных потерь. А взамен прислалижелторотых новобранцев, почти необученных восемнадцатилетних юнцов,-- умногих поджилки тряслись при одной мысли об окопах. Чтобы восполнитьнехватку унтер-офицеров, пришлось давать повышение чуть ли не каждому, ктоуспел понюхать пороха, даже полуграмотным обозникам, которые и подписатьсятолком не умели. Уинтерборн надеялся, что поначалу он будет на фронте сверхштатнымофицером и, находясь неотлучно при командирах более опытных, присматриваяськ ним в деле, постепенно освоится с новыми обязанностями. Он ужаснулся,когда его сразу же поставили командовать второй ротой, хотя это и польстилонемножко его самолюбию. Так или иначе, это было неизбежно. Некоторые изновых офицеров были совсем еще мальчики; другие -- добровольцы из службытыла, прекрасно знавшие свое дело, но понятия не имевшие об окопной войне;и, наконец, "незаменимые" служащие, за которых упорно держались коммерческиефирмы вплоть до переосвидетельствования 1917 года. Под началом Уинтерборнаоказались четыре младших офицера -- Хатчинсон, Кобболд, Пэйн и Раштон. Всенеплохие ребята, но трое вообще впервые попали в армию, а четвертый побывалтолько в Египте. Уинтерборн просто в ужас пришел, когда в первый день устроил смотрсвоей роте. Он понимал, что варварство посылать под выстрелы этих мальчиковс испуганными лицами, не укрепив роту более опытными людьми. Было бы кудаправильней рассыпать их по другим ротам. Пуговицы у них были начищены доослепительного блеска; на ученьях они старательно чеканили шаг; делаяповорот направо или налево, почти по-гвардейски щелкали каблуками итрепетали, когда к ним обращался офицер. Но где же им было справиться с тем,что их ждало. Уинтерборну вспомнилось, каким беспомощным щенком сам онвпервые попал на фронт, и еще сильней сжалось сердце при мысли, что офицерон совершенно неопытный и неумелый. О том, как командовать ротой на фронте,он имел самое смутное понятие. Да, конечно, он прежде выслушивал и исполнялчужие приказания, и в офицерской школе его в общих чертах обучали руководитьротой... на бумаге. Но совсем другое дело -- взять на себя ответственностьза сто с лишним человек, причем почти все они -- просто испуганные мальчики,которые в жизни своей не видали никаких окопов, кроме учебных, и не слыхали,как разрывается снаряд. Что ж, остается только одно: делать свое дело, ипритом как можно лучше... Их дивизии предстояло сменить Канадский корпус на одном из участковфронта у М. Уинтерборн со своей ротой должен был занять часть резервнойлинии окопов влево от М. Все четыре ротных командира со своими вестовымиотправились на грузовике вперед, разведать позиции и уговориться с канадцамио том, когда, как и в каком порядке их сменять. Сугубо необходимо,-- внушалУинтерборну батальонный,-- получить и внимательно прочитать письменныераспоряжения по обороне участка, каковые должны иметься у командира, коегоон сменяет. Предполагалось, что их встретят проводники из Канадского корпуса, нотех в условленном месте не оказалось. Уинтерборн решил, что дойдет и безпроводников,-- он нашел бы дорогу в М. хоть с завязанными глазами и,наверно, раз двадцать проходил когда-то по окопу, где должна была теперьразместиться его рота. Другие офицеры, не надеясь на него, остались ждать.Он двинулся дальше вдвоем с Бейкером, своим денщиком и вестовым. Людей нехватало, каждый денщик одновременно был и вестовым -- и, разумеется,прескверно исполнял обе свои роли. Бейкера навязал Уинтерборнудеспот-батальонный, который вмешивался в каждую мелочь, а потом, есличто-нибудь не ладилось, взыскивал с командира роты. При такой системе нетрудно приписать себе все заслуги в случае успеха и свалить на кого-нибудьдругого ответственность за неудачу. Уинтерборн, будь его воля, никогда не взял бы Бейкера в вестовые ипонять не мог, с чего батальонному вздумалось приставить к нему этогопарнишку. Бейкер до войны служил посыльным в шляпной мастерской,-- славный,в сущности, малый, но уж очень робкий, глуповатый и ленивый. Он, кажется,воображал, что наилучшим образом исполнять долг вестового -- значит шагатьвплотную за офицером, наступая ему на пятки. Миновали хорошо знакомые Уинтерборну места: кладбище (оно стало кудабольше), разрушенный поселок (теперь еще более разрушенный), длинныйшлаковый отвал, прошли по Саутхемптон Роу. Да, здесь все по-прежнему, разветолько выглядит еще мрачней и безотрадней, еще больше пострадало отобстрела. Несколько тяжелых снарядов угодили на кладбище, видимо, совсемнедавно -- утром или прошлой ночью; иные могилы разворочены, повсюдуваляются раскиданные взрывом кости, клочья одеял, обломки крестов...Уинтерборн свернул на кладбище и прошел вдоль длинного ряда могил, гдележали его товарищи-саперы. Постоял у могилы Томпсона. Крест покосился: внего попал осколок снаряда. Уинтерборн выпрямил его. Без особого труда он отыскал нужный окоп и спросил у первого жеканадского стрелка, как пройти к ротному командиру. Стрелок, беспечноопершись на бруствер, жевал резинку. Уинтерборна, который привык к тому, чтосолдаты неизменно величают офицера "сэр", тянутся в струнку и покорно едятглазами начальство, слегка покоробило, когда канадец, ни слова не говоря,небрежно ткнул большим пальцем через левое плечо и вновь принялся задумчивожевать свою резинку. Ротного командира, майора, Уинтерборн застал в отхожемместе, рассчитанном на двоих; майор весьма демократически расположился здесьи перекидывался добродушными шуточками с каким-то солдатом. В британскойармии уборные для офицеров всегда устраивались отдельно. Уинтерборн вдруг развеселился и решил, что канадцы ему нравятся. Емутотчас предложили выпить стаканчик виски и сыграть партию в бридж. Все же онуклонился от этого любезного приглашения и объяснил, что пришел он сюдаознакомиться с письменным приказом на случай обороны и осмотреть всепозиции. Канадский майор посмотрел на него круглыми глазами и сказал, чтоникаких письменных распоряжений у него нет. Ну, а что вы будете делать, если немцы вас атакуют? Да, наверно, придется занять фланговую оборону -- если уж немцы пройдутмимо пулеметчиков в М. Майор провел Уинтерборна по канадским позициям. Наперекор всемправилам, он был без фуражки, и когда он шел по окопам, солдаты дружески емукивали в знак приветствия или даже коротко окликали. Уинтерборн заметил, чтоони не ждут, чтобы офицер заговорил с ними первым, и не называют его "сэр".Забавно, подумал он: канадцы, бесспорно, лучшие солдаты во всей британскойармии, канадские части всегда посылают в самое пекло. И, однако, они даже неназывают офицера "сэр"! Встреча с канадцами, вероятно, была для Уинтерборна последним просветом-- больше он уже не знал ни одной веселой или хотя бы спокойной минуты. Едваон вернулся в свой батальон, жизнь его обратилась в нескончаемый тяжкийкошмар. На него обрушился бумажный поток, с него требовали каких-то сведенийи цифр, и он просто не понимал, как отвечать на всю эту писанину. Ошибкам,промахам, упущениям его неопытных солдат не было числа, и педант-батальонныйвымешал на нем всякую мелочь. Шли дни, недели, а он спал лишь изредка,урывками, ему даже ни разу не удалось скинуть на ночь башмаки. Приходилосьбез передышки шагать взад и вперед по окопу, особенно в те шесть дней,которые рота проводила на передовой, да и во втором эшелоне, когда онасменялась, было не легче. Каждый день Уинтерборн часами сидел, отвечая надурацкие письменные запросы, с которыми бегали к нему загнанные вестовые, иломал голову над бесконечными приказами, подробными, дотошными и никому ненужными. То и дело его вызывали в штаб батальона и беспощадно распекали ишпыняли за малейшую пустячную оплошность. Наперекор всем правилам, он самшел в дозор, чтоб быть уверенным, что хоть один дозор за ночь сделает своедело как следует,-- и за это тоже получил нагоняй. Солдаты, которых фронтнеожиданно избавил от надраиванья пуговиц, козырянья и муштры (а их приучилидумать, что это -- превыше всего), самым прискорбным образом распустились истали небрежны в делах серьезных. Они теряли снаряжение, разбрасывалипатроны, не помнили своих обязанностей и засыпали на посту; дни дрожали,когда их посылали в дозор, чуть не плакали, оставаясь в секрете на "ничьейземле", раскидывали по всему окопу обрывки бумаги, жестянки из-подконсервов, объедки, тут же в окопе мочились и вечно "забывали", что им быловелено. Пока Уинтерборн, надрываясь до седьмого пота, пытался что-товтолковать своим солдатам и навести хоть какой-то порядок в одном концетраншеи, в другом конце совершались все мыслимые и немыслимые прегрешенияпротив устава и дисциплины. Бесполезно было "брать на заметку"провинившихся, ведь они уже и так были на передовой -- наказания болеетяжкого, пожалуй, не придумаешь. Однажды, выйдя из себя, Уинтерборн все-такивелел старшине взять на заметку тех, кто проштрафился,-- и к концу дня всписке у него оказалось сорок две фамилии. Курам на смех. Унтер-офицерыпоняли, что это -- дело гиблое, и все осталось по-старому. Как выяснилось, почти все новобранцы отчаянно копались, надеваяпротивогазы, и, видно, до того отупели, что просто не понимали, чем грозитгаз. Они совершали проступки дикие и нелепые. Например, пулеметчики бросалипулемет и всем расчетом отправлялись обедать. Уинтерборн обнаружил это лишьна десятый день. Младшие офицеры, разумеется, все видели, но не знали, чтообязаны ему об этом доложить. Уинтерборн подал рапорт на унтер-офицера,который был за это в ответе, чтоб другим неповадно было. Написал рапорт и нарядового, который уснул на посту, но спохватился, что за столь тяжкоепреступление беднягу могут расстрелять, и поспешил уничтожить опаснуюбумагу. Ко всему он постоянно терзался мыслью, что позиции, занятые егоротой, никуда не годятся. Они растянулись на пятьсот с лишним ярдов пофронту. На линии охранения -- четыре секрета и наблюдательных поста, накаждом -- полувзвод. За ними, в трехстах ярдах, основная линия обороны, издесь же его командный пункт. Еще дальше разбросаны отдельные пулеметныеточки. Уинтерборн всячески протестовал против такого расположения сил, ноподелать ничего не мог. Быть может, план обороны отлично выглядел на бумаге и его удалось быосуществить, имея под рукой настоящих, обстрелянных солдат, но Уинтерборну сего ротой на это надеяться не приходилось. После первых же двух ночей,проведенных на передовой, он понял, что, если немцы двинутся в атаку, он насвоих позициях не продержится и десяти минут. Он пытался убедить в этомподполковника, умоляя хоть на время изменить диспозицию -- разместить ротуна меньшем участке, чтобы командир мог не терять своих людей из виду. Иуслыхал в ответ, что он ничего не смыслит и даже в капралы не годится.Уинтерборн возразил не без яда, что не всякому дано родиться капралом. Пустькомандиром роты поставят кого-нибудь другого, предложил он, но ему ответили:нет, командовать будет он, если не желает немедленно отправиться под арест,а уж полевой суд покажет ему, что значит на фронте пренебрегать своимиобязанностями и не повиноваться приказу. Разумеется, состряпать "дело" длявоенно-полевого суда ничего не стоит,-- и Уинтерборн волей-неволей продолжалтянуть лямку. Ему очень повезло: на первых порах противник ни разу не атаковал егоучасток; но все же он потерял несколько человек. Двоих -- подносчиковпродовольствия -- ранило, когда они, посланные в наряд, потеряли своих иполночи плутали без дороги. Еще одному пробило пулей шею, хотя Уинтерборнтрижды приказывал каждому унтер-офицеру, чтобы учили людей остерегатьсявражеских стрелков. Как-то утром во время поверки немцы обстреляли ихснарядами с горчичным газом. О том, как опасен газ, Уинтерборн твердилсолдатам до изнеможения. И вот два снаряда упали у самого бруствера; подругую сторону, на стрелковой ступени находились в это время шестеро солдат;в минуту разрыва они пригнулись было, а потом тупо уставились на ярко-желтуюворонку, недоумевая, отчего это так странно пахнет. Трое отравились газом --и двое не выжили. Каждую ночь Уинтерборн тащился из окопа в окоп по своему огромномуучастку, проверяя, все ли на местах. Однажды утром, когда уже рассвело, онпошел проверить секреты, даже не пытаясь урвать хоть час для сна, словночуял неладное. Постов было четыре, они укрывались там, где когда-то былапередовая, отделенные один от другого расстоянием примерно в сотню ярдов. Натретьем посту он увидел только шесть винтовок, приставленных к стенке окопа,и -- ни души. Всех захватили в плен подкравшиеся втихомолку вражескиеразведчики, а ведь было уже совсем светло! Вероятно, все спали. ВзбешенныйУинтерборн велел вестовому привести смену, а сам остался на страже. Вестовойпропадал целую вечность, а вернувшись, робко доложил, что сержант отказалсяприйти. Уинтерборну совсем не хотелось, чтобы о захваченном в плен отделенииузнали на других постах: еще перепугаются все насмерть. Оставлять на постувестового было бессмысленно -- едва дождавшись, когда командир повернется кнему спиной, он наверняка побежит на другие посты и поднимет панику.Уинтерборн поспешил назад; оказалось, вестовой передал его распоряжение дотого путано и бессвязно, что сержант попросту ничего не понял и велелпереспросить ротного и вернуться с точным и ясным приказом. Конечно,подполковник и на этот раз обвинил в случившемся Уинтерборна и опятьпригрозил военно-полевым судом. Тот стал возражать, они разругались, и послеэтого батальонный начал преследовать Уинтерборна с удвоенным пылом. Когда,проведя первые три недели на передовой, рота получила четыре дня отдыха,Уинтерборн был уже совсем подавлен и измучен,-- он и не думал, что можно дотакой степени вымотаться. После нескончаемых окриков и топтанья в темноте,разведя всех по квартирам, он как подкошенный свалился на свою парусиновуюкойку. Он проспал четырнадцать часов подряд. Несомненно, Уинтерборн слишком принимал все это к сердцу, все казалосьему трагедией. Положение, в которое он попал, жестоко обостряло грызущую егоболезненную тревогу. Судьба, всегда склонная к злым шуткам, как нарочно,поставила его в такие условия, что он непрестанно терзался душой и телом,выбивался из последних сил -- и все впустую. Быть может, ему просто неповезло, потому что по алфавиту он оказался в конце списка и послали его вбатальон, так скверно сформированный и отданный под команду такого бурбона.Офицерскую школу мы кончили почти одновременно; но у меня все шло довольногладко, а на него валились все шишки. Его одолевали мрачные раздумья, всеказалось беспросветным и безнадежным: личная жизнь пошла прахом, в армии егоположение -- хуже некуда, союзные войска снова и снова отступают, и похоже,что война будет длиться вечно, и даже если он уцелеет, никогда у него нехватит сил начать новую жизнь. Да еще его сразу опять послали в М., скоторым для него неразделимы были такие трагические воспоминания, и оттоговдвое трудней было обуздывать издерганные контузиями нервы. Бессонница,неотвязная тревога, потрясения, лихорадка, которая возобновилась, едва онвернулся на фронт, безмерная усталость, вечно подавляемый страх,-- все этопривело его на грань безумия, и лишь гордость и привычка владеть собой ещепомогали ему держаться. Он потерпел крушение, и его кружило, как щепку, вбешеном водовороте войны. Тянулись дни, недели, месяцы. Уинтерборн жил, точно в бреду. Что бы онни увидел, что бы ни услышал, в мозгу отдавалось одно: Смерть, Смерть,Смерть. Всюду на полях сражений были гибель и смерть, казалось, они вошли внего, и теперь в жилах течет отравленная кровь. Он жил среди искромсанныхтрупов, среди останков и праха, на каком-то адовом кладбище. Рассеянноковырнув палкой стенку окопа, он задевал ребра человеческого скелета.Приказал вырыть за окопом новую яму для отхожего места -- и триждыприходилось бросать работу, потому что всякий раз под лопатами оказывалосьстрашное черное месиво разлагающихся трупов. Однажды туманным утром онподнялся на высоту 91, где, наверно, при свете дня никто не бывал с тех пор,как ее отбили у немцев. Вокруг была непривычная тишина, все окутал густойтуман. Вблизи фронт словно замер, но и с севера и с юга доносились отзвукиожесточенной канонады. Мертвая, опустошенная земля, изрытая воронками, вржавых обрывках колючей проволоки, и повсюду валяются скелеты в стальныхкасках, в клочьях истлевшего тряпья -- то серого, то цвета хаки. Воткостлявые пальцы скелета все еще сжимают обломок заржавелой винтовки; вотзияет полусгнивший башмак, и в нем виднеются тонкие кости с узловатымисуставами. Вот скелет, искалеченный разрывом,-- череп расколот надвое, зубыраскидало по пласту обнажившегося мела; силой взрыва монеты и металлическийкарандаш вогнало в берцовые кости. В бетонном пулеметном гнезде три немецкихскелета повисли на пулемете, умолкшее дуло которого все еще смотрит вамбразуру. К пулеметчикам подобрались сзади и закидали их фосфорнымигранатами -- такая граната прожигает человеческую плоть, от нее не спастись.На обнаженном запястье скелета, на ссохшемся кожаном ремешке еще держатсяразбитые часы... Клубился туман, и в воздухе, сотрясавшемся от грома далекойканонады, медленно плыли его белые пряди, точно тени убитых; а Уинтерборнвсе стоял, безмолвный, застывший, и смотрел на последние достиженияцивилизованного человечества. На их участке предпринята была вылазка. Из окопа Уинтерборн следил заогневой завесой, прикрывавшей отряд, посланный в расположение врага. Ночнуютьму разрывали осветительные и сигнальные немецкие ракеты. Яростноогрызалась немецкая артиллерия, минометы и пулеметы. Ветром несло клубы дымаи удушливого газа. Нескончаемо длилось тягостное ожидание; и вот, едвадержась на ногах, возвратились офицер и трое солдат -- в крови, почерневшиеот дыма, одежда изорвана о колючую проволоку. Вылазка не удалась. На передовую с базы прислали особую химическую команду, и онаобстреляла противника минами Стокса; каждая из нескольких тысяч мин несласмертоносный заряд ядовитого газа. Выпустив последнюю мину, гости поспешилиубраться восвояси. На передовую обрушился ответный огонь немецкойартиллерии. А на другое утро Уинтерборн видел в бинокль, как немцы наносилках уносили своих мертвецов. На "ничьей земле" упал английский аэроплан. Пилот был еще жив,Уинтерборн видел, как он пытался выбраться из кучи обломков. Вражескийпулемет дал по нему очередь, и он бессильно свесился через борт кабины.Аэроплан вдребезги разбила своя же артиллерия, чтобы немцы не моглииспользовать его конструкцию. Их передвинули на другой участок. Опасались вражеской атаки, и, когдастемнело, рота принялась укреплять поврежденные проволочные заграждения на"ничьей земле". Внезапно немецкий фронт на протяжении полумили вспыхнулсплошной полосой огня. Послышался нарастающий свист и вой -- и вокруг стреском разорвались тысячи химических снарядов. Многих убило прямымпопаданием, ранило разлетающимися осколками. Каждый, кто больше двух развдохнул смертоносный газ, был обречен. Миновала ночь, забрезжил медленный,туманный рассвет, а по ходу сообщения все еще шагали санитары; тела наносилках были недвижимы, на губах выступила пена. Немецкие атаки выдохлись, началось мощное контрнаступление союзныхвойск. Полумертвые от голода немецкие армии были отброшены в своюнеприступную крепость--на линию Гинденбурга. Канадскому корпусу великолепнымштурмом удалось взять рубеж Дрокур -- Кеан. И вот Уинтерборн снова на Сомме, в этой чудовищной пустыне, преследуетотступающего врага. Ночью они прошли по дороге Бапом -- Камбрэ, наскоровыкопав неглубокие ямы в песчаном откосе, устроились на ночлег. В бледномсвете луны разоренная земля лежала оледенелая, застывшая, как сама Смерть.Это безмерное запустение подавляло, люди говорили шепотом. При свете днястало видно, что все вокруг завалено мусором, оставшимся после разгромленныхнемецких армий. Изувеченные танки, орудия на разбитых колесах выступалисреди недвижного океана взрытой снарядами земли, точно остовы затонувшихкораблей. Всюду под ногами -- шинели, потрепанные ранцы, винтовки, фляжки,противогазы, гранаты, каски, лопаты и кирки, брошенные в минуту паническогобегства. Ночью в небе встало зарево -- пылал Камбрэ, и черным горбомвырисовывалась на багровом фоне гора Бурлон. Выгнали немцев из Камбрэ, двинулись дальше, от деревни к деревне;вражеский арьергард, отступая, непрерывно бил по ним из орудий и пулеметов.Немецкие пулеметчики -- осколки великолепной армии первых военных лет --погибали на посту. Охваченная паникой немецкая пехота целыми подразделениямисдавалась в плен. Трое суток кряду рота Уинтерборна шла впереди других по незнакомойместности; он вел ее ночами, по компасу, а мысли его путались. Нестерпимойпыткой было идти в непроглядной тьме сквозь град снарядов и все времяопасаться, что вот-вот по тебе застрочит из засады вражеский пулемет. Рота сбоем врывалась в деревни, больше четырех лет пробывшие под властью немцев.Перепуганные жители забивались в погреба или, обезумев от ужаса, бежали кудаглаза глядят. Спустя час после рассвета, после короткого, но яростногоартиллерийского обстрела, рота заняла деревню Ф. На дорогах вокруг нее шагунельзя было ступить -- всюду мертвые немцы, разбитые повозки, искалеченныетрупы лошадей. Убитые немецкие солдаты валялись посреди улицы, среди грудчерепицы и кирпича. В каком-то саду крестьянин, потерявший рассудок, рылмогилу жене, которую разорвало снарядом. В разрушенной сельской школеУинтерборн подобрал на полу книгу, это оказался Паскаль -- "Мысли охристианстве", Часть Камбрэ война сровняла с землей еще в 1914 году, остался печальныйпамятник: собранные в кучи обломки. Другую часть уничтожил пожар. Науцелевших улицах многие дома были разграблены. Мебель переломана, картины ифотографии сорваны со стен, подушки вспороты штыками, занавеси рассечены,ковры изрезаны в куски. Перепортив все, что только попалось под руку, немцысваливали вещи в кучу посреди комнаты, мочились и испражнялись на них.Уинтерборн заглянул, по крайней мере, в десяток домов, и всюду было одно ито же. За Камбрэ деревни разграбить не успели, но грязь была неимоверная,гудели тучи мух. Иные домики, стоявшие на отшибе, были выпотрошены допоследней крохи. В одном таком домишке Уинтерборн увидел изможденнуюфранцуженку и двух полумертвых от голода детей -- у них не осталось ничего,буквально ничего, кроме соломы. Он отдал им свой неприкосновенный запаспровизии и двадцать франков. Женщина взяла их, лицо ее застыло в тупойбезнадежности. Уже недалека была бельгийская граница. Вечером третьего ноябряУинтерборн с двумя десятками солдат ворвался в деревню К., с другого ееконца поспешно отступали немцы. Приказ был -- по возможности занять деревнюи остановиться здесь на ночлег. Уинтерборн расквартировал роту, расставилкараулы и охранение, потом решил осмотреть погреба. Немцы были мастераставить подрывные ловушки, которые взрывались при неосторожномприкосновении, а кроме того, Уинтерборн хотел удостовериться, что в погребахне укрылись неприятельские солдаты и не нападут потом на спящих врасплох. Онспускался в каждый погреб с электрическим карманным фонариком и скороубедился, что опасаться нечего. Немцы бежали в такой спешке, что кое-где впогребах остались винтовки и снаряжение. Полы были устланы соломой. В одномпогребе Уинтерборн увидел на столе неоконченное письмо, оборванное наполуслове. В другом валялся огромный черный пес,-- видно, хозяин пристрелилего из боязни, что он попадет в чьи-нибудь недобрые руки. Подполковник объяснял по карте план предстоящего боя, офицерызаписывали. Приказ был излишне подробный, но ясный и четкий. Кончили околополовины четвертого, а в половине седьмого назначена была атака. НаканунеУинтерборн поднялся в пять утра, и с тех пор непрерывно был на ногах.Хотелось спать, глаза резало, голова была такая тяжелая, что он с большимтрудом понял и записал приказ. Он еле выводил слова дрожащим, неузнаваемымпочерком, путал и пропускал буквы. Подолгу не мог разобраться в ссылках накарту и выводил батальонного из себя, снова и снова его переспрашивая. У них оставалось около часу до выхода на боевые позиции. Остальныеофицеры поспешили к себе, чтобы немного вздремнуть. Уинтерборну отчаяннохотелось спать, но сон не шел. При одном мысли о том, что снова надодраться, хотя бы и с разбитым, потерявшим всякую надежду немецкимарьергардом, он цепенел от ужаса. Как выдержать еще одно огневоезаграждение? Он пытался написать Фанни и Элизабет, но на уме было другое, онне мог собраться с мыслями, не мог связать нескольких самых простых фраз. Онсидел на стуле, который принес ему денщик, и, подперев голову руками,остановившимся взглядом смотрел на солому, на мертвого черного пса. Онжаждал одного: покоя. Ему нужен, ему необходим покой. Он не может большевынести, у него не осталось ни капли сил и энергии. Быть бы скелетом из тех,что лежат на высоте 91, безыменным трупом, каких много валяется сейчас наулице. У него даже не хватило мужества взять револьвер и застрелиться, ипрезрение к себе стало последней каплей, переполнившей чашу его отчаяния. Они построились повзводно на деревенской улице, и каждый офицер вмолчании повел свой взвод к отведенному участку. Уинтерборн со взводомуправления шел следом и проверял, так ли разместился каждый взвод, каквелено. Он пожал руку каждому офицеру. Хорошо помните приказ и рубеж, который вам надо занять? Да. Прощайте. Зачем так? Лучше -- до свнданья! Прощайте. Он вернулся на свой командный пункт и стал ждать. Взглянул насветящиеся стрелки ручных часов. Двадцать пять минут седьмого. Через пятьминут -- атака. Эту холодную ноябрьскую ночь заполняла необычайная тишина.Тысячи людей, сотни орудий стояли друг против друга, готовые к бою, нокругом не слышалось ни звука. Он прислушался. Все тихо. Вестовой что-тошепнул сигнальщику, тот шепотом ответил. Еще три минуты. Тишина. СердцеУинтерборна сильно билось -- быстрей, чем тикали часы, которые он поднес куху. ТРРАХ! Точно оркестр по знаку дирижерской палочки, загрохотали тысячиорудий на севере и на юге. Тьмы как не бывало, всюду -- слепящие вспышкивыстрелов, земля содрогается от страшных ударов, в воздухе воют и визжатснаряды. Вспыхнула огнями немецкая передовая, и, в свой черед, заговориланемецкая артиллерия. Бросаясь вперед, Уинтерборн успел увидеть, какдвинулись в атаку первые отделения его роты, потом все смешалось в дыму игрохоте рвущихся снарядов. Он видел, как покачнулся и упал его вестовой,когда между ними разорвался снаряд; потом исчез капрал,-- его разнеслоснарядом в клочки. Уинтерборн добежал до выемки, где проходила дорога, легна краю и стал всматриваться в рассветную мглу. Ничего не видно, только дым,и он рванулся дальше. И вдруг со всех сторон -- немецкие каски. Он схватилсяза револьвер. Потом заметил, что немцы безоружны и высоко подняли трясущиесяруки. Строчили немецкие пулеметы, непрестанно свистели пули. На ходу онувидел нескольких убитых солдат своей роты. Одно отделение уничтожил тяжелыйснаряд -- все, до последнего человека. В других местах мертвецы лежалипоодиночке. Убит Джеймсон; убит Холлиуэл; а вот сразу трое убитых -- сержантМортон, Тейлор и Фиш. Уинтерборн выбрался на шоссе, отсюда до рубежа,который им надо было занять, оставалось всего триста ярдов. Бешеныйпулеметный огонь не давал его роте ступить ни шагу дальше. Офицеры и солдатыприжались к земле, солдаты палили из винтовок, пулеметы расстреливали лентуза лентой, ранен был второй вестовой Уинтерборна. Он корчился на земле истонал: Ради бога, добейте меня! Добейте! Не могу! Пытка! Добейте меня! Словно что-то сломалось в мозгу Уинтерборна. Он почувствовал, чтосходит с ума, и вскочил. Пулеметная очередь стальным бичом яростно хлестнулаего по груди. Вселенная взорвалась, и все поглотила тьма. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА ГЛАВНОЕ КОМАНДОВАНИЕ СОЮЗНЫМИ АРМИЯМИ СТАВКА ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО 12.XI.1918. ОФИЦЕРЫ, УНТЕР-ОФИЦЕРЫ И СОЛДАТЫ СОЮЗНЫХ АРМИЙ! Вы упорно сдерживали неприятеля, долгие месяцы вы с неизменной энергиейи решимостью атаковали его. Вы выиграли величайшую битву в истории, исполнили священный долг:спасли свободу всего мира. Вы вправе гордиться собой. Вы овеяли свои знамена неувядаемой славой. Потомки вам благодарны. (Подпись) Ф. Фош, Маршал Франции, Главнокомандующий союзными армиями.

Эпилог

Дата добавления: 2015-09-03