ДЖ. О. УИНТЕРБОРН 21 страница

Проспав несколько часов и наскоро поев, Ивенс и Уинтерборн сноваотправились на передовую. Ивенса мучил стыд за то, что накануне онзаблудился, да и майор его отчитал. Ивенс выслушал молча, хотя мог бы иответить: если майор так хорошо знал дорогу, напрасно он не потрудился самотвести саперов на место. Было около двух часов, день стоял холодный, ясный. Они обошли М., надкоторым, как всегда, не смолкал сводящий с ума свист, треск и грохотснарядов. В окопах, огибающих высоту 91, им повстречались двое раненых --обросшие, по пояс в грязи. Один, с перевязанной головой, нес каску в руке; удругого левый рукав шинели болтался пустой, рука от кисти до плеча внескольких местах забинтована. Они о чем-то хмуро, сосредоточенноразговаривали и не обратили внимания на Ивенса с его вестовым. Уинтерборнуслышал, как один из них сказал: Я два раза говорил этой сволочи -- новому офицеру,-- на дьявола,говорю, нам тащиться в тот сволочной окоп, там какую-нибудь сволочьнаверняка подстрелят. Сволочь он и больше никто,-- отозвался другой. Ивенс с Уинтерборном остановились на вершине холма, у старой передовой,чтобы отдышаться немного, и оглянулись. Голубое небо пестрело пушистымиклубками шрапнельных разрывов -- артиллерия била по трем вражескимаэропланам. На М., лежавший у их ног, с грохотом сыпались снаряды. Дальшерасстилалась серо-зеленая равнина, усеянная пятнами разрушенных селений,иссеченная длинными кривыми шрамами окопов. Четко выделялась широкаяизвилистая полоса "ничьей земли", перепаханная обстрелами до того, чтообнажился пласт мела. Видны были вспышки тяжелых орудий и разрывы вражескихснарядов на перекрестках дорог и вокруг позиций английской артиллерии.Машина с красным крестом, переправлявшая раненых с перевязочного пункта,пробиралась через М.,-- и, преследуя ее по пятам, на дороге рвались снарядыполевой артиллерии. Ивенс и Уинтерборн не сводили глаз с этой машины, желаяей уйти невредимой. Раза два ее скрывал черный дым разрывов, и они уже ненадеялись вновь ее увидеть, но она появлялась опять, подскакивая ипереваливаясь на выбоинах, и в конце концов скрылась из виду в той стороне,где начиналась железная дорога. Ах, негодяи! Как я рад, что они ее не накрыли! -- сказал Уинтерборн,вылезая из окопа. Ну, знаете,-- заметил Ивенс,-- под красным крестом перевозят не толькораненых, это хитрость известная. При свете дня они без труда нашли новую передовую. В окопах на старыхнемецких указателях были наспех нацарапаны английские надписи, и дажестранно показалось, как это они минувшей ночью сбились с дороги. Всюду былополно пехоты: кто стоял на посту, кто примостился, сгорбясь, на краюступеней, многие лежали в узких и длинных, точно могилы, нишах, вырытых встенке окопа. Ивенс и Уинтерборн разыскали командира, и он провел их к томуместу, где надо было копать новый ход сообщения. Обернувшись, чтобы ответитьИвенсу на какой-то вопрос, Уинтерборн сильно стукнул прикладом одного изспящих в нише. Тот не пошевельнулся. Крепко спят ваши ребята,-- заметил Ивенс. Да,-- устало отозвался офицер,-- но он, может быть, не спит, а умер.Санитары выбились из сил, не успевают выносить мертвецов. Тут и спящие иубитые. Надо обходить всех подряд и каждому давать пинка, иначе не отличишь. Примерное направление нового окопа, который предстояло отрыть, былонамечено заранее: он должен был соединить прежнюю передовую немцев своронкой от мины Конгрива, где пока устроили склад боеприпасов. Грохотразрывающихся снарядов приветствовал их, когда вышли осмотреть это место. Не завидую я вам, не слишком приятно будет тут работать,-- сказалпехотный офицер.-- Это, пожалуй, самое скверное место на высоте девяностоодин. Боши бьют по этому участку день и ночь. Ваш полковник разругался из-заэтого с самим бригадным, но наши ребята совсем валятся с ног, не могут онибольше копать. Дружно разорвались еще несколько снарядов -- трах, трах-трах-трах.Пополз едкий, вонючий серо-зеленый дым. Это будет называться "траншея Нерона",-- прибавил офицер на прощанье.--Сами видите, от угля и шлака все черно, как на пожарище. Ну, до свиданья,счастливо! Да смотрите, берегитесь газа. Работы в траншее Нерона оказались поистине пыткой. Немцы очень точнозасекли это место и яростно обстреливали саперов. Стреляли частыми залпами,пять минут тишины были уже долгой передышкой. Ивенс с Уинтерборном и Хьюм сосвоим вестовым без устали обходили саперов, которые тревожно и торопливоработали в темноте, спеша устроить себе хоть неглубокое укрытие. Когдаснаряды рвались близко, люди падали на землю, съеживались в комок. При светепервого утра обнаружилось,-- вместо того чтобы отрывать, как положено, триярда окопа, каждый попросту копал яму, в которую мог бы забраться сам. Виные ночи огонь был такой неистовый, что Ивенс на время отводил людей встарые окопы. Среди саперов были раненые и убитые. А потом немцы начали упорно, методически обстреливать разрушенныедеревни близ английской передовой химическими снарядами. Это началось навторую же ночь работ в траншее Нерона. С высоты 91 саперы заметили, чтоогонь противника усилился, и на обратном пути, когда проходили через М.,снаряды непрерывно свистели над головой. Но, странное дело, разрывов не былослышно. Должно быть, бьют по тылам,-- сказал Ивенс.-- Может, теперь начальствопризадумается и перестанет засыпать нас своими дурацкими бумажонками. Но, подходя к поселку, они по звуку поняли, что снаряды должны падатьгде-то совсем близко. Скоро они услышали и привычное взз... но за ним,вместо треска и грохота, следовало совсем непривычное глухое пфф... Не может быть, чтобы они все просто не разрывались,-- сказалУинтерборн. Еще один снаряд упал совсем рядом, за бруствером, снова послышалосьнепонятное глухое шипенье. И тотчас в воздухе странно запахло -- как будтосвежескошенным сеном, только острее. Ивенс и Уинтерборн принюхались и крикнули в один голос: Фосген! Газ! Поспешно, неловкими руками саперы натянули маски и пошли дальше,спотыкаясь, почти ощупью. Ивенс и Уинтерборн выбрались на дорогу и подошли кпоселку. Химические снаряды градом сыпались на поселок, на их жилища --вззз, вззз, взз, взз, пфф-пфф-пфф-пфф. На мгновенье оба сняли маски -- ввоздухе стоял едкий запах фосгена. Ивенс и Уинтерборн стояли у конца окопа, помогая полуслепым впротивогазах саперам выбираться наружу. Одна за другой шли мимо нелепыефигуры; резиновые маски вместо лиц, огромные мертво поблескивающие очки,длинный хобот, протянувшийся к коробке... точно погибшие души, искупающие вновом аду какой-то чудовищный грех,-- подумалось Уинтерборну. Входы вподвалы были наглухо завешены для защиты от газа, и все же он просачивалсявнутрь. Двоих солдат, наглотавшихся газа, унесли на носилках. Лица у нихбыли страшные, на губах пена. Химический обстрел продолжался, пока не рассвело. Уинтерборн уснул,чуть сдвинув маску противогаза. До этого дня, ложась спать, все они вешалипротивогазы на гвоздь или клали вместе с остальным снаряжением; опыт этой иследующих ночей приучил их спать с коробкой противогаза на груди и с маскойпод рукой. Когда рассвело, опять открыла огонь тяжелая артиллерия. Уинтерборнпроснулся оттого, что один снаряд разорвался совсем рядом с его погребом. Ондолго лежал на полу, прислушиваясь к треску и грохоту. Он слышал, как дваеще кое-как державшихся дома разлетелись вдребезги от прямого попадания, исразу же подумал -- а остались ли целы погреба? Оказалось -- разбиты. Посчастью, в них никого не было. Вскоре немцы перенесли огонь ярдов на пятьсотвлево и начали обстреливать какие-то артиллерийские позиции. Обрадовавшисьзатишью, Уинтерборн решил умыться. Он выбежал из погреба в рубашке ипротивогазе, с брезентовым ведром в руках и увидел, что водоразборнаяколонка рядом с его домом разбита прямым попаданием. Он знал, что правее,ярдах в трехстах, есть еще колонка; правда, ему не случалось ходить в тусторону. Утро и на этот раз было холодное, но солнечное, в небе всюду белелинеизбежные облачка шрапнельных разрывов. Он уже так привык к ним, что простоих не замечал. Изредка сверху доносился далекий, еле уловимый трескпулеметной очереди -- слабый отзвук войны, идущей в воздухе; Уинтерборн знало ней почти так же мало, как те, кто оставался в Англии,-- о войне на суше. Он снял маску и осторожно потянул носом воздух. Дул свежий ветер, и,хотя запах фосгена еще чувствовался, серьезной опасности явно не было.Уинтерборн решился не надевать маску. Земля была изрыта глубокимиконическими воронками тяжелых снарядов и сплошь, точно оспой, изъеденамелкими впадинами от снарядов химических. Он нашел неразорвавшийся снаряд ис любопытством его осмотрел. Бурая оболочка, калибр примерно шесть дюймов. В этой части поселка дома стояли реже и в погребах никто не жил. Верхпочти у всех домов снесло, но первый этаж кое-где уцелел. На ходу Уинтерборнзаглядывал во все дома подряд. В первом обои давным-давно отстали исвалились на пол комьями заплесневелой бумаги. Всюду -- битый кирпич ичерепица, обломки балок, дранка, рассыпавшаяся в пыль штукатурка. Из всегоэтого мусора торчали какие-то остатки изломанной мебели, искореженныежелезные кровати, лохмотья, которые некогда были одеждой. Пошарив кругом, оннашел фотографии, письма -- бумага отсырела, чернила выцвели,-- сломанныеигрушки, осколки цветочных ваз, атласное подвенечное платье, все в грязи ипыли, фату, флердоранж. Он стоял, опустив голову, и смотрел на эти жалкиеосколки чьих-то разбитых жизней; машинально закурил и тотчас отшвырнулсигарету -- она отдавала фосгеном. -- La gloire --> ¹,-- пробормотал он.-- Deutschland beralles --> ². Боже, храни короля. Следующий дом пострадал меньше других и грубые деревянные ставни ещедержались на петлях. Уинтерборн заглянул в щель и увидел, что внутри нет нимусора, ни обломков, но все сплошь заставлено какими-то деревяннымипредметами. Заслонив глаза ладонями, он всмотрелся пристальней -- сплошнымитесными рядами стояли деревянные кресты. На ближайших он разгляделвыведенную краской надпись: R. I. Р. --> ³, ниже оставленоместо для имени, а еще ниже -- номер одного из батальонов его дивизии,текущий месяц и год и место для числа. Какая предусмотрительность! -- думалУинтерборн, наполняя у колонки ведро и фляжку. -- Превосходно организованаэта война! К девяти часам за ним пришел денщик Ивенса: приказано явитьсянемедленно в полной боевой готовности. Усталый и сонный Уинтерборн навьючилна себя снаряжение, вновь застегнул лямку противогаза, вскинул на левоеплечо винтовку со штыком. Он ждал вместе с денщиками, кто-то из них протянулему кусок хлеба, обмакнутый в сало. Немного погодя из столовой вышел Ивенс,и они двинулись в путь. Мне надо повидать командира роты минеров,-- сказал Ивенс.-- Будет новаяработа на высоте девяносто один. Это левее траншеи Нерона и дальше --придется еще полчаса тратить на дорогу. Уинтерборн решил, что сейчас самое время высказать кое-какие своисоображения. Надеюсь, вы ничего не будете иметь против, сэр, если я скажу... это,конечно, не жалоба, просто я много об этом думал. Ну-ну, я слушаю. Видите ли, сэр, мне кажется, нас расквартировали в поселке, а не прямона передовой для того, чтобы мы могли лучше отдыхать и приходить на работусо свежими силами. Но ведь из этого ничего не получается, особенно впоследние две недели, и похоже, что дальше будет еще хуже. Мне кажется, намбыло бы куда лучше разместиться в укрытиях резервной линии. Мы дважды в деньделаем длиннейший переход по грязи; нам достается, когда немцы обстреливаюттранспорт и кухни; на передовых мы тоже всю ночь под огнем; на обратном пути-- тоже под огнем; и возвращаемся мы на квартиры, где полно газа, потому чтодвадцать часов в сутки немцы бьют не только обычными снарядами, но ихимическими. Наши погреба -- не защита от прямого попадания. Сырости в нихбольше, чем в блиндажах, и не светлее, и крыс не меньше. По передовым большебьют минометы и легкая артиллерия, но тяжелая артиллерия их почти незадевает; мы могли бы разместиться в блиндажах хотя бы пятнадцатифутовойглубины -- и спали бы, а в погребе каждые десять минут просыпаешься, потомучто рядом падает "чемодан". Мы теряем понапрасну много людей, сэр. Я сейчаспроходил мимо кухни, и повар сказал, что один из его помощников ночьюотравился газом. И старшина сегодня совсем зеленый, тоже, видно, наглотался.Вы не могли бы сделать так, чтобы нам перейти ближе к передовой, сэр? Ивенс призадумался. Пожалуй, вы правы. Но перевести туда людей я не могу. Это не в моейвласти. А жаль. Попрошу майора доложить об этом полковнику. Все, что высказали, совершенно справедливо. На прошлой неделе у нас во время работыубито и ранено восемь человек, а по дороге на передовую и назад --двенадцать. Но только ведь скоро большое наступление, и, наверно, перед нимне останется ни одного блиндажа свободного. Уинтерборн ощутил прилив гордости: Ивенс не отмахнулся от него, невысмеял! А Ивенс, помолчав немного, спросил: Кстати, Уинтерборн, вы никогда не думали о производстве в офицеры? Видите ли, сэр, мне об этом еще в Англии говорил адъютант учебногобатальона. Думаю, что ему писал мой отец. Отца это очень волновало. Почему же вы не подали рапорта? Настал черед Уинтерборна призадуматься. Трудно объяснить, сэр. Причин много, они вас, пожалуй, не убедят, но уменя было, да и есть, такое чувство, что я должен остаться рядовым напередовой. Я предпочел бы попасть в пехоту, но саперы как будто к ней ближевсего. Знаете, начальство довольно часто подбирает желающих учиться и получитьофицерский чин. Если хотите, в следующий раз я вас внесу в список, и майоротрекомендует вас полковнику. Благодарю вас, сэр. Я подумаю. Прошла еще ночь, за ней другая, третья, четвертая, а большого сражениявсе не было. И никуда их не перевели. Каждую ночь они под огнем отправлялисьна передовую, под огнем работали, под огнем возвращались -- и попадали поддождь химических снарядов. Каждый день по нескольку часов вынуждены былипроводить в противогазах. Спали урывками, и уснуть было страшно: как знать,проснешься ли. Как человек, приближенный к Ивенсу, да притом "образованный",Уинтерборн оказался в положении двусмысленном и неловком. Все чаще Ивенспоручал ему то, что обычно входит в обязанности унтер-офицера. А Уинтерборн,с присущим ему чувством долга, добросовестно исполнял любое поручение.Однажды ночью назначена была газовая атака -- возмездие немцам занепрерывный обстрел химическими снарядами. Всем офицерам хотелось на этопосмотреть; обстрел должен был начаться за час до рассвета, а значит,пришлось бы либо одному из офицеров отвести на квартиры всю роту, либопродержать саперов два часа лишних на передовой, и тогда они попали бы подожесточенный артиллерийский огонь, который, конечно, не преминут в отместкуоткрыть немцы. Ивенс распутал этот узел очень просто. Он послал заУинтерборном. Уинтерборн, мы хотим задержаться и поглядеть на представление. Можетбыть, вы отведете роту? Я скажу сержанту Перкинсу, что это поручено вам; но,разумеется, все распоряжения отдавайте через него. А потом вернетесь идоложите мне. Слушаю, сэр. Британская газовая атака не состоялась, зато противник устроилсерьезную, по тем временам, химическую бомбардировку. В ту ночь он выпустилоколо тридцати тысяч химических снарядов; большинство их обрушилось напоселок, где квартировали саперы, и на его окрестности. Последние полмили импришлось идти в противогазах, и Уинтерборн боялся, что вообще не доведетроту. Он отыскал заброшенный, но довольно глубокий окоп, который пересекалпоселок и доходил почти до самых солдатских жилищ,-- и, вместо того чтобыидти улицей, повел роту этим окопом. Так было немного дальше, затобезопаснее. Вокруг градом сыпались снаряды, а он не желал терять людей.Вдвоем с сержантом Перкинсом они благополучно довели роту. Ну, спокойной ночи, сержант,-- сказал Уинтерборн.-- Мне надо вернутьсяна позиции и доложить мистеру Ивенсу. Неужто опять туда пойдешь? Да, мистер Ивенс приказал. Вот это да! Ну, спасибо, что он не мне приказал. Уинтерборн надел противогаз и ощупью выбрался из погреба, где стоялисержанты. Было тихо, тепло, сыро и очень темно -- для обстрела химическимиснарядами ночь самая подходящая. Чуть заметный ветерок тянул со сторонывражеских позиций. Надо было тащиться по грязи длиннейшим окопом, либо пойтидорогой, где ничто не защищало от обстрела; поколебавшись, Уинтерборнспустился в окоп: в противогазе он почти ничего не видел и боялсязаплутаться. Жутковато было одному ощупью пробираться по безлюдному окопу,когда вокруг без счета свистели и рвались химические снаряды. То и дело онишлепались в нескольких ярдах от него. Раза три он спотыкался и падал вворонки, вырытые снарядами уже после того, как он проходил тут со своейротой. Добрых полмили он шел сквозь облако газа -- не шел, а еле плелся вгрязи и в темноте, спотыкаясь и с трудом нащупывая дорогу. Казалось, этомуне будет конца. Он держался левой рукой за стенку окопа, а правую протянулвперед и думал только о том, как бы не сбиться и не налететь на что-нибудьво тьме. Наконец зона обстрела осталась позади, и он решился на миг выглянутьиз-под маски. И тотчас почувствовал, что дышать нечем: воздух отравленфосгеном. Ощупью он прошел еще ярдов двести и повторил попытку. Запах газабыл еще силен, но Уинтерборн решил рискнуть и снял противогаз. Теперь онвидел сносно и пошел быстрей. До рассвета оставалось, около часа, когда онпредстал перед Ивенсом. Противник сыплет химическими, сэр,-- доложил он.-- Бьет по нашемупоселку и на полмили вокруг. Поэтому я так задержался. Вся местностьзаражена фосгеном. Ивенс присвистнул. А мы тут, по правде сказать, выпивали в блиндаже с пехотными офицерами,и кое-кто хватил лишнего. Тогда лучше дождаться рассвета, сэр. Если выйти в окоп, вы и самиуслышите -- снаряды так и летят. Да я вам верю на слово. Но майор требует, чтоб мы возвращались сейчасже. Оказывается, никакой газовой атаки не будет. Помогите-ка мне их довести. Слушаю, сэр. Майор был совершенно трезв; Ивенс превосходно владел собой; ноостальные четверо оказались изрядно навеселе. Вести их через отравленнуюзону было истинным мученьем. Они уверяли, что опасности никакой нет, что газдавно рассеялся, и поминутно пытались снять противогазы. Они пропускали мимоушей категорические приказы майора, так что Ивенсу и Уинтерборну приходилосьто и дело снимать противогазы и всячески убеждать нетрезвых офицеровпротивогазы надеть. Уинтерборн чувствовал, как смертоносный фосген проникаетему в легкие. Когда рассвело, они добрались до погреба, где помещалась офицерскаястоловая, по счастью, без потерь. Уинтерборн наглотался газа, и его отчаянномутило. Майор снял противогаз и взялся за кувшин. Денщики, черт их дери, высосали все до капли! -- крикнул он сдосадой.-- Уинтерборн, возьмите-ка бидон и подите принесите из кухни воды. Слушаю, сэр. Хоть и рассвело, снаряды все еще сыпались градом. До кухни было стоярдов, и трижды Уинтерборна едва не задело осколком. Он вернулся в столовуюи поставил на стол бидон с водой. Большое спасибо,-- сказал ему Ивенс.-- Теперь можете идти, Уинтерборн.Спокойной ночи. Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи,-- сказал и майор.-- Спасибо, что принесли воды,Уинтерборн. Напрасно я вас посылал. Спасибо, сэр. Спокойной ночи. В другой части погреба за столом, кое-как сколоченным из сосновыхдосок, сидели остальные офицеры; при тусклом свете воткнутой в бутылку свечилица казались призрачными. Это было надежное убежище от газа, все щелинаглухо закрыты туго натянутыми одеялами. Уинтерборн,-- окликнул один из офицеров. Да, сэр. Сбегайте к каптенармусу и принесите нам бутылку виски, Слушаю, сэр. Уинтерборн взобрался по лестнице, быстро поднял наружный противогазовыйзанавес и вышел из погреба. В лицо ударил нестерпимый запах фосгена, и онрывком натянул маску противогаза. Снаряды падали гуще прежнего. Один угодилв стену дома, кирпичи и мелкие осколки забарабанили по каске Уинтерборна, поплечам. Он прижался к тому, что уцелело от стены. До каптенармуса двестиярдов. Почти четверть мили под смертоносным ливнем -- чтобы полупьяныйофицер мог выпить лишний глоток виски. Уинтерборн постоял, подумал. Не пойти-- значит не подчиниться приказу. Он круто повернулся и пошел к себе. Иникогда ни словом не было упомянуто об этом случае неповиновения командиру внепосредственной близости противника. Стоя у входа в свой погреб, Уинтерборн снял каску и отогнул верхпротивогаза, чтобы оглядеться, но зажим с носа не снял и большого резиновогомундштука изо рта не выпустил. В белесом свете утра все казалось холодным исмутным, и с безжалостной настойчивостью снова и снова глухо рвалисьхимические снаряды. Уинтерборн следил за разрывами: из каждой воронкивсплывало кудрявое облачко желтого газа. Земля вокруг была вся рябая от этихтолько что вырытых воронок и сплошь усыпана битым кирпичом и свежимиобломками. В воронке у самого порога валялась дохлая крыса -- стало быть,война не щадит и крыс! У дома когда-то был палисадник, в нем рос стройныймолодой ясень. Снаряд разорвался у самых его корней, расщепил тонкий ствол ишвырнул деревцо наземь с переломанными ветвями. Молодая листва еще зеленела,лишь с одной стороны листья съежились и пожухли, обожженные газом. Трава,еще неделю назад по-весеннему нежная и яркая, тоже болезненно пожелтела ипоблекла. Уинтерборн повернулся и взялся за край противогазового занавеса, ив эту минуту послышался вой и грохот первого тяжелого снаряда: начиналсядневной артиллерийский обстрел. Но и стрельба химическими снарядами непрекращалась. В погребе было темно -- хоть глаз выколи. Уинтерборн снял противогаз иощупью спустился по разбитым ступеням, стараясь не разбудить другихвестовых. Надо было обойтись одной спичкой -- спичек не хватало, они были навес золота. В лицо пахнуло тяжкой духотой, но запах фосгена почти нечувствовался. Уинтерборн устало усмехнулся: давно ли он яростно воевал вказармах за свежий воздух,-- а теперь вот радуется любой вони и духоте, лишьбы она не была пополам с ядовитым газом. Он зажег свой огарок, медленно снялснаряжение и тотчас опять повесил на шею противогаз. На башмаках нарослатолстая корка грязи, обмотки и штаны изодраны проволокой, перепачканы грязьюи засалены. Пуля вырвала клок кожаной куртки, на каске глубокая длиннаяцарапина: задело осколком снаряда. Он безмерно устал, его мутило. Когда-тоему случалось уставать после долгих прогулок, после ожесточенных сражений врегби или состязаний в беге по пересеченной местности,-- но никогда он неиспытывал такой непреходящей, долгие месяцы копившейся усталости. Движениястали медлительными и неуверенными, точно у измученного тяжелым трудомкрестьянина или дряхлого старика. Все сильней мучила тошнота -- хоть бы ужвырвало, тогда, может быть, не будет так назойливо преследовать запах газа,которым он, кажется, пропитался насквозь. Он долго напрягался, стоя надпустым брезентовым ведром, пока на глаза не навернулись слезы, но рвотувызвать не удалось. Только теперь он заметил, как черны от грязи его ладони. Он уже собирался сесть на свою постель -- одеяло и ранец, покрытыйтщательно сложенной непромокаемой подстилкой, и тут заметил на ней сверток инесколько писем. Кто-то из вестовых принес ему почту, добрая душа! Посылкабыла от Элизабет -- какая она милая, что помнит о нем! Да, прислала все, очем просил, и не навязала ему бесполезных пустяков, какие обычно посылаютсолдату на фронт. Но пока ничего нельзя трогать, разве только свечи, аостальное утром поделят по-братски все обитатели погреба. Таков хорошийнеписаный закон, один из многих: каждую посылку делят поровну на всеотделение, чтобы никто не остался с пустыми руками, а особенно -- те, ктотак беден или одинок, что ничего не получает из дому. Какая Элизабет милая,что помнит о нем! Он распечатал письмо, руки его слегка дрожали от усталости и отразрывов, сотрясавших землю. Спохватился, зажег новую свечу, поднеся когрызку старой, задул огарок и заботливо спрятал, чтобы после отдатькому-нибудь из пехоты. Письмо было прелестное, неожиданно нежное. Она толькочто вернулась из Хэмптон-Корта,-- ходила туда поглядеть на цветы. Садысильно запущены, на Большой Аллее ни цветочка -- садовники ушли воевать, и вАнглии теперь нет денег на цветы. А помнит ли он, как они бродили там вапреле, пять лет тому назад? Да, он помнил, и сердце его сжалось отвнезапной мысли, что впервые в жизни он за всю весну не видел ни одногоцветка, не видел хотя бы первоцвета. Крохотная желтая мать-и-мачеха, которуюон так любит, вся загублена фосгеном. Дальше Элизабет писала: "На прошлой неделе я видела Фанни. Она изящна и очаровательна, какникогда, и на ней изумительная шляпа! Говорят, она очень привязалась кодному блестящему молодому ученому, он химик и делает какие-то поразительные вещи. Он смешивает всякие вещества и делает опыты с дымом и убивает имдесятки бедных маленьких обезьянок. Ужасно, правда? Но Фанни говорит, чтоэто очень важно для войны". Его снова стало мутить. Он повернулся на бок и попытался вызвать рвоту,но ничего не вышло. Захотелось пить, и он глотнул затхлой воды из фляжки.Какая Элизабет милая, что помнит о нем! Письмо Фанни было очень бойкое и веселое. Была там-то, делала то-то,видела то-то. Как поживает дорогой Джордж? Она так рада, что на Западномфронте еще не было боев! "Недавно видела Элизабет,-- говорилось дальше в письме.-- Она немножкоозабоченная, но выглядит прелестно. С ней был очаровательный молодой человек-- он американец и сбежал из Йэля, чтобы вступить в нашу авиацию". Тяжелые снаряды рвались все ближе. Они падали по четыре, на небольшомрасстоянии друг от друга: немцы пристреливались. За противогазовым занавесомпослышался треск -- остатки дома напротив рухнули, снесенные прямымпопаданием. От каждого разрыва все в погребе вздрагивало, трепетал огонексвечи. Что ж, это мило, что Фанни ему написала. Очень мило. Она хорошая.Уинтерборн взялся за остальные письма. В одном конверте, из Парижа, оказался"Бюллетень писателей" -- список убитых и раненых французских литераторов ихудожников и вести о тех, кто на фронте. Он ужаснулся, увидев, как многопогибло его парижских друзей. Синим карандашом было отчеркнуто несколькозапоздалое сообщение о том, что мсье Джордж Уинтерборн, le jeune peintreanglais --> ¹, находится в учебном лагере в Англии. Еще одно письмо переслала ему Элизабет. Лондонский агент по продажекартин извещал Уинтерборна, что некий американец приобрел один из егоэскизов за пять фунтов, но, узнав, что сам художник сейчас на фронте,пожелал вместо пяти уплатить двадцать пять. Прилагается чек на двадцать двас половиной фунта (за вычетом десяти процентов комиссионных). Экоенахальство, подумал Уинтерборн,-- взять проценты за комиссию с денег,которые я получил в подарок. Но, понятно, Дело остается Делом. А какойщедрый этот американец. На редкость добрая душа! Солдатское жалованье --пять франков в неделю, так что эти деньги очень даже кстати. Надо написать ипоблагодарить... Последнее письмо оказалось от Апджона, от которого больше года не былони слуху ни духу. Видимо, Элизабет просила его написать и сообщить, чтонового. Мистер Апджон в письме разливался соловьем. Он теперь на улицеУайтхолл,-- занят "делами государственной важности". Уинтерборн развеселилсяпри мысли: наконец-то государство оценило, сколь важен мистер Апджон! МистерШобб съездил во Францию, провел три недели на фронте, а ныне пребывает втылу. Товарищ Бобб выступил как рьяный противник войны. Его засадили наполтора месяца в тюрьму. Его друзья "пробились" к некоему влиятельному лицу,которое затем "пробилось" к секретарю кого-то власть имущего-- и мистераБобба выпустили как человека, занятого земледельческим трудом. И теперь он"трудится" на ферме, которую устроила некая дама-благотворительница дляинтеллигентов -- убежденных противников войны. Мистер Уолдо Тобб обрел своепризвание в военной цензуре и блаженствует: пусть не в его силах заставитьлюдей говорить то, что хочет он, зато он не допустит, чтобы они написалихоть слово, оскорбительное для империи, дорогой его сердцу как второеотечество... Джордж усмехнулся про себя. Забавный малый этот Апджон. Он вытащилскладной нож -- надо соскрести грязь с башмаков, не то их не расшнуруешь.Наверху с треском рвались снаряды. Один разорвался совсем близко запогребом. Казалось, крыша подпрыгнула, что-то ударило Уинтерборна по темени,и свеча погасла. Не сразу удалось вновь ее зажечь. Проснулись остальные. Что стряслось? Да ничего, просто трахнуло рядом. Сейчас залягу. Далеко ходил? Опять на передовую, за офицерами. Как добрались? В порядке, все целы. Только газа кругом до черта. Без маски невылезайте. Спокойной ночи, старина. Спокойной ночи, друг. Три следующие ночи прошли как будто спокойнее. Газа было не так ужмного, но немецкая тяжелая артиллерия била непрерывно. На третью ночьумолкла и она, Уинтерборн улегся еще засветло и уснул крепким сном. Внезапно он проснулся и сел. Кой черт, что случилось? Его оглушилчудовищный грохот и рев, словно разом началось извержение трех вулканов исорвались с цепи десять бурь. Земля содрогалась, как будто по ней мчалисьгалопом бешеные табуны, стены погреба ходили ходуном. Уинтерборн схватилкаску, бросился к выходу мимо вестовых, которые с криком повскакали на ноги,отдернул было противогазовый занавес -- и отпрянул. Была еще ночь, но небосверкало сотнями ослепительных огней. Палили две тысячи британских орудий,грохот и пламя заполнили небо и землю. На полмили к северу и насколькохватал глаз к югу орудийные вспышки по всему фронту слились в одну слепящуюцепь. Словно руки исполина, все в перстнях, сверкающих прожекторами, дрожатво тьме, словно бесчисленные гигантские алмазы искрятся и блещут яркимилучами. Блеск, и грохот, и ни мгновенья передышки. Лишь двенадцати иличетырнадцатндюй-мовое морское орудие, стоявшее совсем близко за поселком,ухало гулко и мерно, словно отбивая такт в этом аду. Уинтерборн, спотыкаясь, побежал вперед, где развалины не заслонялипроисходящего. Скорчившись за остатками какого-то разрушенного дома, онпоглядел в сторону немецких окопов. Там длинной, неровной стеной поднялсядым, раздираемый бесчисленными багровыми молниями разрывов. А в глубине всеярче и ярче сверкали орудийные вспышки: батарея за батареей открывала огонь,и казалось -- грохот и пламя уже достигли предела, но они все нарастали, всеусиливались. Уинтерборн не услышал -- отдельных звуков нельзя былоразличить,-- но увидел, как первый немецкий снаряд разорвался, немного недолетев до их поселка. В первых слабых лучах рассвета смутно темнели тучидыма над немецкими окопами. То была артиллерийская подготовка наступления,которого ждали так долго. Уинтерборн ощутил дрожь в сердце, та же дрожьсотрясала землю, и воздух дрожал. Этого не передать словами -- ужасающее зрелище, чудовищная симфония.Художник-дьявол, что поставил этот спектакль, был настоящий мастер, рядом сним все творцы величественного и страшного -- сущие младенцы. Рев пушекпокрывал все остальные звуки, то была потрясающая размеренная гармония,сверхъестественный джаз-банд гигантских барабанов, полет Валькирий висполнении трех тысяч орудий. Настойчивый треск пулеметов вторил теме ужаса.Было слишком темно, чтобы разглядеть идущие в атаку войска, но Уинтерборн стоской подумал, что каждая нота этой чудовищной симфонии означает чью-тосмерть или увечье. Ему представилось, как неровные шеренги английскихсолдат, спотыкаясь, бегут сквозь дым и пламя и ревущий, оглушительный хаос ивалятся под немецким заградительным огнем под пулеметными очередями,которыми немцы их косят с резервной линии. Представились ему и немецкиеокопы, уже сметенные свирепым ураганом взрывов и летящего металла. Там, гдебушует эта буря, не уцелеет ничто живое -- разве только чудом. За первыеполчаса артиллерийского шквала, конечно, уже сотни и сотни людей безжалостноубиты, раздавлены, разорваны в клочья, ослеплены, смяты, изувечены.Ураганный огонь перекинулся с передовой линии на резервную -- и чудовищныйоркестр, казалось, загремел еще яростней. Сраженье началось. Скоро надобудет добивать людей -- швырять ручные гранаты и взрывчатку в блиндажи, гдепрячутся уцелевшие. Немецкая тяжелая артиллерия била по М., перепахивала ходы сообщения иперекрестки дорог, обрушила ливень металла на жалкие остатки поселкасаперов. Уинтерборн видел, как зашаталась и грянулась оземь трубаполуразрушенной фабрики. Два снаряда разорвались один справа от него, другойслева, со всех сторон летели комья земли, камни, осколки кирпича. Онповернулся и побежал к своему погребу, спотыкаясь и проваливаясь в мелкиеворонки. У него на глазах в одинокий дом, стоявший поодаль, попали сразу дватяжелых снаряда, и он разлетелся в пыль. На бегу он стиснул руки, глаза его были полны слез.

Дата добавления: 2015-09-03