ДЖ. О. УИНТЕРБОРН 14 страница

и прижался жадными губами к ее нежным покорным губам. Несколько мгновений

она словно бы противилась и, казалось, хотела его оттолкнуть. Он обнял ее

крепче, и вдруг ее напряженное тело мягко поддалось, прильнуло к нему,

голова с закрытыми глазами медленно запрокинулась. Бархатные влажные губы

приоткрылись, кончик языка скользнул по губам Джорджа. Он тихо коснулся ее

груди и ощутил под рукой частые удары ее сердца. Она медленно откинула

голову и посмотрела на него.

Фанни! Фанни!

На него смотрели глаза, похожие в эту минуту не на драгоценные камни, а

на живые синие цветы.

Фанни! Милая моя Фанни! Наверно, я давным-давно тебя люблю, сам того не

зная!

Все еще не сводя с него глаз, Фанни медленно проговорила:

Ты очень славный, Джордж, ты и мужчина и совсем ребенок.

А ты чудесная, необыкновенная, восхитительная...

Они снова поцеловались и стояли так, обнявшись, пока у Джорджа не

закружилась голова. Он осторожно потянул ее к кровати, и они легли, одетые,

держа друг друга в объятиях. Джордж тихонько гладил стройное, не знающее

корсета девичье тело, такое горячее, упругое и нежное под тонким, прохладным

шелком платья. Сперва они бормотали какие-то бессвязные ласковые слова,

потом умолкли и лежали обнявшись, трепеща, точно испуганные дети,

старающиеся утешить друг дружку.

Фанни вздохнула и открыла глаза.

Который час?

Джордж нашарил в кармане часы.

Почти половина девятого.

Боже милостивый! Надо торопиться, не то мы не успеем поужинать.

Джордж пошел за пиджаком; когда он вернулся, Фанни преспокойно

поправляла свои шелковые чулки.

Куда бы нам пойти поближе?

Только что открылся новый ресторан на Фрис-стрит, можно туда.

Джордж следил взглядом за Фанни, пока она приводила в порядок

растрепавшиеся волосы и сосредоточенно надевала перед зеркалом шляпу. Он все

еще чувствовал легкую дрожь, а руки Фанни двигались спокойно и уверенно.

Всего несколько минут назад они были так близки, все преграды рухнули, два

человека словно растворились друг в друге. Это было полное, настоящее

счастье. "Было". И вот их снова подхватил и разделил поток обыденной жизни.

Нет, расстояние между ними еще не велико, еще можно окликнуть, позвать. Но

это такая даль по сравнению с той изумительной близостью. Не может длиться

такое блаженство. Но почему? Наверно, это еще одна злая шутка богов: дать

нам на краткий час изведать, какое счастье было бы нашим уделом, будь мы и

сами боги. Никто не может завладеть другим, никто не может принадлежать

другому. Возможно ли давать и возможно ли брать? Верно ли, что хоть на

несколько минут до конца растворяешься в другом, или это только так кажется?

О чем она сейчас думает? Внутренне она так далека от меня, словно

ускользнула куда-то в иное измерение. Мы -- романтики, мы слишком многого

хотим. Она прелестна, и я ей не противен,-- это уже немало. Не будем

спрашивать слишком много. Хватит с нас и минутного наслаждения. Но даже оно

так зыбко и непрочно! Будто пытаешься пронести дрожащий огонек в хрупком

стеклянном сосуде сквозь бурливую, враждебную толпу. Как усердно старается

этот мир задавить радость влюбленных! Как все это горько и несправедливо!

Они вышли на улицу, где уже зажглись фонари, в жару и духоту. На

тротуарах еще копошились и визжали грязные ребятишки. Мимо с кувшином пива

прошлепала итальянка в войлочных туфлях. Тяжелый, спертый воздух Сохо ударил

в лицо.

Почему вы с Элизабет поселились в этом мерзком районе?-- с недоумением

спросила Фанни.-- Наверно, жить здесь ужасно нездорово, особенно для

Элизабет.

О, к этому привыкаешь. Хэмпстед слишком далеко от центра, в Кенсингтоне

слишком дорого, в Челси и дорого и не доберешься туда. Уж если жить в

городе, так в самом центре. Предместья -- страшная гадость. Все мы мучаемся

из-за нашей английской системы строить дома по принципу "домашнего очага":

каждая семья в своей конуре. Да еще эта наша страсть существовать и в городе

и в деревне сразу. Видно, мы не так приспособлены к жизни большого города,

как романские народы. А Лондон чересчур большой и затхлый.

Они поужинали в маленьком ресторанчике, стены его были довольно жалко

"расписаны" какими-то молодыми художниками в духе Латинского квартала.

Попытка оказалась неудачной. Все отдавало любительщиной. Но Джорджа и Фанни

это мало трогало. Они были, можно сказать, старые друзья, а потому их не

мучила тягостная, неодолимая неловкость и чувство отчуждения, охватывающие

обычно тех, что становятся любовниками неожиданно для самих себя. Страсть

вспыхнула так внезапно и естественно, что ни для каких угрызений совести не

осталось места. Они разговаривали спокойно, и это не стоило им ни малейшего

труда. Фанни забавно живописала чудачества британских "поселенцев" на

Ривьере. Почему за границей встречаешь таких чудаков и монстров из числа

своих соотечественников, каких никогда не встретишь дома? Может быть, в

чужом окружении заметней их странности? Или им потому и суждено уезжать на

чужбину, что уж очень они нелепые и ни на кого не похожие?.. Несомненно,

отношения Джорджа и Фанни стали иными. Возникла новая чудесная близость и

понимание. Не странно ли, что несколько пылких поцелуев могут так все

изменить...

Они уже выходили из ресторана, как вдруг почти у двери Фанни окликнули

приятели:

Фанни, привет! Как живете? Слушайте, едем с нами. Мы все в десять едем

к Маршалу. Там собирается уйма народу. Наверно, будет очень забавно.

Нет, я хочу посмотреть на Шафтсбери новый фильм.

Что за спешка, посмотрите в другой раз.

Нет, он идет последнюю неделю, а я завтра на неделю уезжаю в Дьепп.

Ну, как хотите. Жаль, что не составите нам компанию. Ждем вас в гости,

когда вернетесь. До свиданья, до свиданья.

Фанни с Джорджем взяли такси, Фанни дала шоферу свой адрес.

Ты правда едешь завтра в Дьепп? -- не без грусти спросил Джордж.

Фанни стиснула его локоть и быстро и ловко поцеловала его в тот миг,

как машина рванулась вперед и их качнуло друг к другу.

Никуда я не еду, глупенький! Мы будем вместе, если только тебя не

замучает совесть. Но всегда полезно иметь алиби. Люди, знаешь ли, все еще

поднимают шум из-за чужой "репутации".

Ну, а вдруг мы с ними где-нибудь столкнемся или встретим еще

кого-нибудь из твоих знакомых?

Я скажу, что передумала или что в Дьеппе мне стало скучно и я сразу

вернулась.

Квартирка у Фанни была крохотная, но очень чистенькая и современная.

Джорджу, после его большой, живописной, но грязноватой комнаты с панелями по

стенам, так и отдающей восемнадцатым веком, опрятные комнатки Фанни, веселая

окраска стен и белый кафель ванной показались просто очаровательными. В

числе многих других талантов Фанни обладала даром неправдоподобно дешево

снимать отличные квартиры, премило обставлять их за какие-нибудь пять фунтов

и содержать в идеальном порядке, не суетясь и не поднимая шума. Обычно она

меняла свою резиденцию раза два в год, и всегда к лучшему. Как приятна такая

практичность и деловитость в других, особенно когда сами вы этими качествами

не отличаетесь! Я не хочу сказать, что Джордж был уж совсем непрактичен, но

мелочи повседневной жизни нагоняли на него тоску. Когда у тебя так много

других дел и так мало времени, рассуждал он, не стоит привередничать из-за

квартиры и обстановки, обидно тратить жизнь, на такие пустяки. И, однако, он

тут же решил, что им с Элизабет надо выбраться из Сохо. Уж очень там грязно

и противно.

Фанни была изумительная любовница. По крайней мере, так думал Джордж. И

суть не только в том, что по сравнению со смуглой, несколько суховатой и

девически скованной Элизабет она казалась особенно золотистой, гибкой и

податливой,-- нет, она занималась любовью с истинным увлечением. Для нее это

было искусство. Не тягостный долг, не унизительная необходимость, не цепь

экспериментов, приносящих все новые разочарования,-- но упоительное

искусство, в котором могли выразиться во всей полноте свойственные ей

жизнелюбие и неугомонная энергия. Как все великие артисты, она была

совершенно бескорыстна: поборница искусства для искусства. Она тщательно

выбирала себе любовников и даже предпочитала тех, что победнее, чтобы ее

никто не заподозрил в корыстных помыслах или в стремлении сделать карьеру.

"Туше" у нее было гениальное, и она не желала тратить его понапрасну. Не

будь она великой любовницей, из нее вышел бы неплохой скульптор. Но, как все

художники, она была требовательна и тщеславна. Она не желала зарывать талант

в землю. Если партнер не отзывался всем существом и не умел оценить ее по

достоинству, она старалась поскорей от него отделаться. Все эти скованные,

неуклюжие англичане не в ее вкусе. Нет уж, спасибо! Быть может, поэтому она

так много жила за границей.

Но этот англичанин не был ни скованным, ни неизлечимо неуклюжим.

Пожалуй, грубоват, не хватает лоска, стиля, но под руководством опытной

наставницы быстро сделает успехи. Острым глазом художника Фанни давно уже

заметила, что Джордж обещает много. Он от природы восприимчив, и, что

гораздо важнее, ему свойственна особая, артистическая чуткость, которая

находит высшую отраду в том, чтобы дарить наслаждение. Он не тупой бык и не

хвастливый индюк. Фанни была довольна: она не ошиблась в выборе...

До возвращения Элизабет Джордж больше не работал. И прекрасно сделал,

так как ему совсем не вредно было отдохнуть. Он остался у Фанни. Обедали они

либо на скорую руку дома, либо в таких местах, где заведомо нельзя было

встретить знакомых: в обжорках, где завсегдатаями были маклеры из Сити, в

каких-то забавных кабачках, где на полу, густо посыпанном опилками, стояли

неуклюжие плевательницы и можно было, усевшись на высокие табуреты перед

стойкой, съесть жаркое и две порции овощей и выпить пива. Они заходили в

мюзик-холлы самого невысокого пошиба, пересмотрели чуть ли не все наивные и

грубые фильмы тех дней -- хороши были только чаплинские,-- и шутки ради

побывали в Вестминстерском аббатстве, куда вовек не заглядывает ни один

коренной житель Лондона. И решили, что внутри оно больше всего похоже на

мастерскую чрезвычайно бездарного скульптора академической школы,

разместившуюся в слишком тесном для нее, но довольно красивом готическом

сарае. Фанни терпеть не могла готику,-- от всех этих стрел и загогулин у нее

мороз идет по коже, заявила она; а Джордж сказал, что истинный дух

средневековой скульптуры лучше всего поймешь, заглянув под скамью в ложе

каноников. Но ссориться из-за этого они не стали. Они были слишком

счастливы.

Об Элизабет они больше не говорили до кануна того дня, когда она должна

была вернуться.

Ты, конечно, пойдешь ее встречать? -- спросила Фанни.

Да, конечно.

Что ж, передай от меня привет,

Надо бы ей все рассказать,-- в раздумье произнес Джордж.

Фанни мигом поняла, чем это грозит. Ее "свобода" была несколько иного

сорта, чем довольно отвлеченная и возвышенная "свобода", которую

проповедовала Элизабет. Фанни смотрела на вещи проще и практичней; к тому же

она неплохо разбиралась в людях и знала Элизабет куда лучше, чем Джордж. И

Джорджа она тоже знала неплохо. Если Джордж все расскажет Элизабет, взрыва

не миновать: Элизабет в два счета забросит свои теории, как было и в прошлый

раз. Но и посвящать Джорджа в истинное положение дел нет никакого смысла. А

с другой стороны, Фанни вовсе не хотелось ни терять его, ни "отбивать" у

Элизабет,-- это желание пришло много позже, когда Элизабет первая бросилась

в драку. Нет, с Джорджем надо справиться, пользуясь мужским тупоумием.

Что ж, расскажи ей, если хочешь. Но я на твоем месте не стала бы с ней

это обсуждать. Она, конечно, уже давным-давно подсознательно чувствует наше

с тобой влечение друг к другу и ничего не имеет против, это видно по тому,

как она держится. По-моему, совсем незачем без конца судить и рядить о таких

глубоко личных делах, которые касаются только двоих. Слова просто

гипнотизируют нас, нам кажется, будто существует только то, о чем заговоришь

вслух. Да разве можно передать словами такие тонкие и сложные чувства и

оттенки? Нам потому и нужны прикосновения, что слова бессильны. Скажи

Элизабет не словами, просто люби ее крепче.

Так, значит, по-твоему, она все знает?

Фанни ощутила легкую досаду. Ну почему до него не доходит, почему он не

понимает намека?

Если она такая проницательная и искушенная, как говорит нам, она

давным-давно должна была почувствовать, что это может случиться. И если она

ни словом не обмолвилась, значит, она просто не хочет с тобой об этом

говорить. Раз она не против, больше ничего и не нужно.

Но ведь она считает, что в любви надо быть совершенно откровенными и

рассказывать друг другу всю правду о своих увлечениях.

Вот как? Ну, во всяком случае, мой тебе совет: ничего не говори, пока

она сама тебя не спросит.

Хорошо, дорогая, пусть будет по-твоему.

Джордж, как и полагается, встретил Элизабет на вокзале. Она была

счастлива вернуться в Лондон, вырваться из затхлой атмосферы родительского

дома, из этой надутой и чинной мещанской скуки. Она высунулась из окошка

такси, жадно втянула воздух.

Как приятно снова дышать копотью милого чумазого Лондона! Я опять

свободна, свободна, свободна!

Очень худо было дома?

Ох, ужасно, я не чаяла дождаться конца.

Я так рад, что ты вернулась.

А я как рада! Я очень по тебе соскучилась! А ты прекрасно выглядишь,

Джордж, такой красивый стал -- прямо итальянец!

Тебе просто кажется, потому что ты меня две недели не видела.

А как Фанни?

Жива и здорова. Кланялась тебе.

Здравствуй, милая, славная, безобразная моя Тотнем Корт Роуд,-- сказала

Элизабет, опять высовываясь из окошка.

Кстати, пока тебя не было, я в Сохо чуть не задохнулся. Может, переедем

куда-нибудь, где можно жить по-человечески?

Как, в предместье? Что с тобой, Джордж! Ты же терпеть не можешь

лондонские предместья и всегда говорил, что тебе нравится жить в центре.

Да, верно. Но, может быть, нам удастся подыскать что-нибудь стоящее в

Челси.

Две квартиры в Челси нам не по карману.

А почему бы не снять одну большую на двоих?

Жить в одной квартире? Да что ты, Джордж!

Ну, не хочешь -- не надо, но Фанни считает, что Сохо вредно для твоего

здоровья.

Ладно, там посмотрим.

То ли, как намекала в своей книге старая шведка, новое приключение

только подхлестывает прежнюю любовь, то ли Джорджу не терпелось испытать

себя в искусстве, которому обучила его Фанни, или просто он хотел заглушить

угрызения совести, но Элизабет нашла его необычайно пылким и совершенно

очаровательным.

Она приписала это благотворному влиянию их недолгой разлуки.

Вскоре они переселились в Челси. Фанни подыскала им отличную квартиру

-- две большие комнаты, кухня и вполне современная ванная,-- за меньшую

цену, чем обходились им две комнаты в халупах Сохо. У Элизабет нежданно

открылся талант к "витью гнездышка", и она без конца суетилась и хлопотала,

обставляя их новый дом, хоть Джордж над нею и посмеивался. Но оба они были

счастливы, что перебрались из грязного Сохо в чистую и удобную квартиру.

Шел июнь 1914 года. Настала жара, но они решили не выезжать за город,

остаться на лето в Лондоне, а на сентябрь и октябрь поехать в Париж.

Элизабет почти все свободное время проводила в обществе Реджи Бернсайда, а

Джордж с головой ушел в живопись. Он хотел написать достаточно хороших

полотен и осенью устроить в Париже небольшую выставку.

Однажды в конце июля он рано закончил работу -- они с Элизабет и Реджи

собирались позавтракать вместе где-нибудь возле Пикадилли. День был

чудесный, белые пушистые облачка неподвижно висели в голубом небе, ветер

легонько ерошил уже по-летнему потемневшую листву деревьев. Даже на Кингз

Роуд было славно. Джордж заметил (и не раз потом вспоминал, потому что то

были, в сущности, последние спокойные минуты его жизни), как ярко белели на

фоне платана перчатки полицейского, который регулировал движение. Где-то в

саду, в ветвях сирени, наперебой чирикали и ссорились воробьи. Нагретые

солнцем белые плиты тротуара приятно дышали теплом.

Дожидаясь автобуса номер девятнадцать, Джордж сделал то, чего почти

никогда не делал: купил газету. Он всегда говорил, что читать газеты --

значит убивать жизнь на пустяки: уж если случится что-нибудь важное, об этом

тотчас услышишь. Он сам не знал, почему в то утро ему вздумалось купить

газету. Уже недели три он работал без отдыха, никого не видел, кроме

Элизабет,-- может быть, ему захотелось узнать, что делается на белом свете.

А может быть, просто -- поглядеть, не идет ли какой-нибудь новый фильм.

С газетой под мышкой Джордж поднялся на империал и заплатил за проезд.

Потом мельком взглянул на заголовки -- и прочел: "СЕРЬЕЗНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ НА

БАЛКАНАХ, АВСТРО-ВЕНГЕРСКИЙ УЛЬТИМАТУМ СЕРБИИ, СЕРБИЯ ОБРАТИЛАСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ

К РОССИИ, ПОЗИЦИЯ ГЕРМАНИИ И ФРАНЦИИ". Джордж в недоумении посмотрел на

соседей по автобусу. Кроме него, тут были четверо мужчин и две женщины; все

мужчины озабоченно читали тот же ранний экстренный выпуск вечерней газеты.

Джордж жадно, от слова до слова, прочел телеграммы и тотчас понял, что

положение действительно серьезное. Австрийская империя на грани войны с

Сербией (на эту страну всегда смотрели свысока, пока она не стала "одним из

наших отважных маленьких союзников"); Россия угрожает выступить на защиту

Сербии; обязательства по Тройственному союзу заставят Германию и Италию

поддержать Австрию; Франция, связанная союзом с Россией, должна будет

поддержать ее -- и Англия как участница "Согласия" не сможет оставаться в

стороне. Пожалуй, разразится общеевропейская война, крупнейшее столкновение

сил со времен Наполеона. Джордж всегда считал, что между "цивилизованными"

нациями война невозможна,-- и вот она близка, она уже у порога. Он не мог

этому поверить. Нет, Германия не желает войны, для Франции это было бы

чистейшим безумием, и Англия, конечно, тоже не хочет воевать. Итак, великие

державы вмешаются и не позволят. Чем там занимается сэр Эдуард Грей? А,

предлагает созвать конференцию... Пассажир, сидевший напротив, наклонился к

Джорджу и ткнул пальцем в газету.

Что вы на это скажете, сэр?

Похоже, что дело очень серьезное.

Война на носу, а?

Ну, надеюсь, до этого не дойдет. Газеты вечно преувеличивают. Это была

бы чудовищная катастрофа.

Ничего, нам не грех немножко встряхнуться. Все мир да мир, так и

заплесневеть недолго. Маленькое кровопускание -- штука полезная.

По-моему, до этого не дойдет. По-моему...

Рано или поздно дойдет. Уж эти немцы, сами знаете... А только перед

нашим флотом им не устоять.

Все-таки будем надеяться, что воевать не придется.

Это как сказать. Я бы немцам показал, почем фунт лиха, да и вы, думаю,

не прочь.

О, я человек нейтральный! -- засмеялся Джордж.-- На меня не

рассчитывайте.

Хм! -- буркнул его собеседник, поднялся и, выходя из автобуса,

подозрительно оглядел этого непатриотически настроенного субъекта с такой

неанглийской внешностью. Ну, ясно, иностранец, треклятый иностранец. Хм! Что

он делает у нас в Англии, хотел бы я знать? Хм!

Джордж уже вновь погрузился в газету, не догадываясь, какую бурю чувств

поднял он в груди сего весьма немолодого, но рьяного патриота.

Послушайте! -- воскликнул Джордж, едва успев поздороваться с Элизабет и

Реджи.-- Видели вы сегодня газету?

Газету? -- переспросила Элизабет.-- А что там? Что-нибудь про тебя?

Да нет же, на Балканах того и гляди начнется война, и похоже, что она

затянет всех.

Реджи пренебрежительно фыркнул:

А, пустяки! Чудак вы, Джордж, кто же верит газетным сенсациям! Да мы

только вчера говорили об этом в профессорской и сошлись на том, что конфликт

будет локализован и что Грей, вероятно, через день-два выступит с

соответствующим заявлением. Все обойдется.

Элизабет выхватила у Джорджа газету и пыталась разобраться в

непривычной путанице громких фраз.

Так это, по-вашему, ложная тревога? -- спросил Джордж, вешая шляпу и

усаживаясь за столик.

Ну, разумеется! -- презрительно отозвался Реджи.

А ты как думаешь, Элизабет?

Сама не знаю,-- Элизабет с недоумением подняла глаза от газеты.--

Каким-то странным языком это написано, ничего не могу понять. Неужели в

газетах всегда так пишут?

Почти всегда,-- сказал Джордж.-- Но я рад, что это, по-вашему, просто

раздуто, Реджи. Скажу по совести, заголовки меня напугали. Вот что

получается, когда уходишь в свою скорлупу и не знаешь, что творится вокруг.

Все же он не вполне успокоился и на обратном пути распорядился, чтобы

ему доставляли на дом ежедневную газету, пока он не отменит заказ. Он

надеялся, что уже назавтра новости будут получше, но ошибся. Ничего хорошего

не принес и следующий день. А потом пришло известие, что в России

мобилизация и что главные силы британского флота вышли из Спитхедской

гавани, будто бы на маневры, но с запечатанным приказом. Джордж вспомнил

офицера береговой охраны, который однажды, выпив лишнего, проговорился, что

у него в запечатанном пакете хранится приказ на случай войны. Быть может,

через несколько дней этому офицеру придется распечатать пакет, быть может,

он его уже распечатал. Джордж пытался работать -- и не мог; отложил кисть и

краски, взялся за книгу -- и поймал себя на мысли: Австрия, Россия,

Германия, Франция, а там, пожалуй, и Англия,-- да нет же, нет, не может

быть! Он не находил себе места и наконец пошел к Элизабет. Легкими мазками

она набрасывала пестрый букет летних цветов в большой синей вазе. В комнате

стояла тишина. Одно из окон было открыто, за ним виднелся сад, сдавленный со

всех сторон высокими домами. В просвет между полосатыми черно-оранжевыми

занавесями влетела оса и с жужжаньем устремилась к гроздьям винограда на

большом испанском блюде.

Что скажешь, Джордж?

Комната была такая безмятежно спокойная и Элизабет такая же

невозмутимая, как всегда... Джордж вдруг и сам удивился своему волнению.

Неспокойно мне, как бы не было войны.

Ну, знаешь ли! Охота тебе поднимать панику. Ведь Реджи сказал, что это

все пустяки, а у них в Кембридже всегда знают самые последние новости.

Да, конечно, дорогая, но сейчас речь не о Кембридже, а о Европе. Уж

если царь и кайзер пожелают развязать войну, они не станут спрашиваться у

кембриджских профессоров.

Элизабет досадливо поморщилась, не отрываясь от мольберта.

Что ж,-- сказала она, прикусив кисть.-- Я тут ничем помочь не могу.

Впрочем, нас это не коснется.

Нас это не коснется! Джордж чуть помедлил в нерешимости.

Пожалуй, пойду узнаю, что нового.

Ну, иди. Я сегодня ужинаю с Реджи.

Ладно.

В первые дни августа Джордж много бродил по Лондону, ездил в автобусах,

без конца покупал газеты. Город казался мирным и безмятежным, как обычно, и,

однако, во всем сквозило скрытое беспокойство. Быть может, это было лишь

отражение внутренней тревоги Джорджа; быть может, всему виною было

невиданное множество экстренных выпусков и непрестанные крики

мальчишек-газетчиков; мальчишки останавливались в самых неожиданных местах,

окруженные нетерпеливыми покупателями, и едва поспевали раздавать

свежеотпечатанные листы. Те дни как-то слились в памяти Джорджа, и он не мог

потом вспомнить последовательность событий. Две-три разрозненные сценки

отчетливо стояли перед глазами, остальное расплывалось, исчезало,

заслоненное видениями более страшными.

Ему запомнился обед в клубе Беркли, в отдельном кабинете: их с Элизабет

и кое-кого из их друзей пригласил один богатый американец. Разговор то и

дело возвращался к войне -- будет ли она и какую позицию в этом случае

займут Англия и Америка. Джордж все еще цеплялся за спасительную иллюзию,

будто между высокоразвитыми промышленными странами война невозможна. Он

изложил свою точку зрения американцу, тот согласился и сказал, что

Уолл-стрит и Трэдниддл-стрит соединенными усилиями могут остановить даже

звезды небесные.

Если война все-таки разразится,-- сказал Джордж,-- это будет как

стихийное бедствие: чума, землетрясение. Но, по-моему, все правительства в

своих же интересах объединятся и предотвратят ее или хотя бы ограничат,

чтобы дело не пошло дальше Австрии и Сербии.

А вам не кажется, что немцы рвутся в драку? -- спросил кто-то из

англичан.

Не знаю, просто не знаю. Да и что мы все знаем? Наши правительства не

сообщают нам, что они делают и какие строят планы. Мы как слепые. Мы можем

только гадать, но ничего не знаем наверняка.

Похоже, что рано или поздно войны не миновать. Мир слишком тесен, чтобы

вместить и Германию, которая требует больше места под солнцем, и Британскую

империю, которая не желает сокращаться.

С одной стороны неодолимая сила, с другой -- неподвижная косная

масса... Но сейчас речь не об Англии и Германии, а об Австрии и Сербии.

Ну, убийство эрцгерцога просто предлог -- это, наверно, было заранее

подстроено.

Кем же, Австрией или Сербией? По-моему, это совсем не похоже на

театральное представление, где на одной стороне злодеи, а на другой --

прекраснодушные герои. Если, как вы говорите, убийство эрцгерцога было

подстроено, то это гнусность и подлость. Значит, одно из двух: либо

правители всех стран -- подлые заговорщики, готовые ради достижения своих

целей на любое преступление и вероломство, и тогда, если они хотят войны,

нам ее не избежать; либо они обыкновенные более или менее порядочные люди,

как и мы с вами,-- и тогда они сделают все, чтобы ее предотвратить. А мы

ничего не можем сделать. Мы бессильны. У них и власть и полная

осведомленность. У нас нет ни того, ни другого...

Безупречные лакеи-австрийцы в белых перчатках неслышно подавали и

уносили блюдо за блюдом. Джордж приметил одного -- молодого, с коротко

остриженными рыжими волосами и умным, подвижным лицом. Должно быть, бедный

студент из Вены или из Праги, который пошел в лакеи, чтобы заработать на

хлеб, пока он изучает английский язык. Они были примерно одного возраста и

роста. Джордж вдруг подумал: я и этот лакей -- потенциальные враги. Что за

нелепость, что за бред!

Пообедали, закурили. Джордж придвинул стул к раскрытому окну и смотрел

вниз, на залитую светом оживленную Пикадилли. Сверху грохот улицы казался

ровным, приглушенным гулом. Вывешенные возле отеля Ритц огромные плакаты с

последними газетными сообщениями были особенно крикливы и воинственны. А

сотрапезники Джорджа заговорили о другом: ведь они уже твердо решили, что

всеобщей войны не будет и быть не может. Джордж, свято веривший в

политическую проницательность мистера Бобба, просмотрел его последнюю статью

и успокоился: вот и Бобб говорит, что войны не будет. Это все просто

газетная шумиха, спекуляция и шантаж, как на бирже... Тут вошли три или

четыре новых гостя, сразу, но не вместе, а явно каждый сам по себе. И Джордж

услышал, как один из них, моложавый, в безукоризненном фраке, здороваясь с

хозяином, возбужденно сказал:

Я только что обедал с Томми Паркинсоном из министерства иностранных

дел. Ему пришлось рано уйти, он спешил назад, на Даунинг-стрит. По-видимому,

кабинет заседает непрерывно. Томми очень мрачно настроен и не ждет ничего

хорошего.

А что он говорит? -- нетерпеливо спросили сразу несколько голосов.

Дата добавления: 2015-09-03