Северний Военно – Морской Флот 5 страница

Правда, к этому времени в магазины поступили в продажу «Запорожцы» первого выпуска Запорожского комбайнового завода. Но это был не автомобиль, а голая консервная банка, тесная, холодная, горбатая с мотоциклетным двигателем. На эту машину у Петра денег хватало. Но очень уж она была несуразна. Вот он и решил приехать к нам за советом и помощью. Если мы не сможем помочь ему деньгами, он будет вынужден купить «Запорожец». Посоветовавшись с Фаей, мы добавили ему 1000 рублей и он приобрел «Москвич», который пережил и его самого, и еще долго служил семье Аллы – дочки Валентины Васильевны.

Добрые отношения у нас были с семьями Гриши и Лиды Мозеровых, Николая и Розы Борисенковых, Виктора и Тани Генис, Сергея и Ани Сухотиных, да и со многими другими, всех не перечислишь. Суровый Север накрепко спаивал семьи узами дружбы и товарищества, взаимной помощи и поддержки друг друга.

Я не говорю о коллективах, в которых работали Фая и я, там крепость товарищеских отношений была не слабее семейных. Нельзя не вспомнить добрым словом замечательного человека – руководителя нашего политотдельского коллектива СВМС полковника Луганского Степана Андреевича. Это был, по своей сути человековед. Он отлично знал способности, возможности, склонности, характер и интересы каждого из нас. Кроме этого, он прекрасно распознавал, на что способен каждый: на добросовестность, трудолюбие, вспыльчивость или спокойствие, уважительность или грубость, честность или лживость, силу воли и настойчивость, меру ответственности и преданности своему делу. Зная положительные и отрицательные наши черты, он искусно нагружал каждого тем делом, которое было ему по душе. Но нагружал, как сейчас говорят, по полной программе. Поэтому и дело у нас спорилось, радовало как его, так и каждого из нас. Его требования к нам по исполнению служебных обязанностей к порученному делу были жестки, но справедливы. Он уважал труд подчиненных, вовремя подмечал ошибки и помогал их исправлять, учил нас на наших ошибках. Но делал все уважительно, твердо и безобидно. Поэтому каждый из нас старался делать свое дело так, чтобы оно радовало как нас, так начальство и людей, с которыми мы работали. Наши радости были радостью и для Степана Андреевича, а его успехи радовали нас. Помню когда мне пришел вызов в академию, Степан Андреевич огорченно сказал: «А как же мы без тебя? Может, еще годик подождешь?». Я передал этот разговор Фае. При встрече с начальником ПО, она заявила: «Степан Андреевич, если вы не отпустите Колю в академию – вы станете самым большим моим врагом!» Тот, улыбнувшись, ответил: «Очень жалко отпускать знающего, хорошего, добросовестного труженика-офицера. Такому не скоро найдешь замену. Но придется. Врагом для хороших людей, я никогда не был и не буду».

Таких умных, самостоятельных и, я бы сказал, талантливых политработников, отличных организаторов и грамотных профессионалов, настоящих начальников-воспитателей, за всю свою 30-ти летнюю службу я встретил только двоих: Кагановича М.М и Луганского С.А.

Жаль было расставаться с хорошими людьми, с хорошим коллективом. Но жизнь настоятельно требовала учиться дальше, повышать уровень своих знаний, совершенствоваться по своей специальности. Да и возраст уже поджал. Если бы я в 1958 году не поступил в ВПА, то, по возрасту, мне бы в следующем году путь к высшему в возрасте до 32 лет, а мне как раз шел 32 год.

Позади оставалась Арктика. Бескрайняя ледяная стихия. Закованные в лед моря, гигантские айсберги, не вернувшиеся в порт назначения, корабли вмерзшие в льды, занесенные снегом поселки, провисшие под тяжестью инея провода. Край мороза и пурги. Белые медведи и лопари. Край, враждебный человеку, привыкшему к домашнему теплу и уюту.

Получив документ об окончании среднего образования, я упорно начал готовиться к поступлению в Военно-Политическую Академию им. В.И.Ленина. Начиная с 1955 года, систематически посылал заявления и необходимые документы в Академию, но ответов не получал. Видимо я не проходил потому, что служил на Северном Флоте, а заявления подавал на общевойсковой факультет. Затем появились отказы. В 1956 году подал заявление в Военно-педагогический институт им. Калинина, размещенный в Ленинграде. Но опять не повезло. Именно с этого года он прекратил прием новых слушателей, т.к. подлежал закрытию и расформированию. В 1958 году я подаю заявления сразу в два высших учебных заведения: в ВПА им.Ленина и в Ленинградский педагогический институт им.Герцена. На этот раз повезло, и даже чересчур, - пришли вызовы на вступительные экзамены из обоих учебных заведений. Мы с Фаей решили, что можно одновременно учиться и очно в Академии, и заочно в Пединституте. Но оба ВУЗа требовали обязательно иметь при себе подлинник аттестата зрелости. Мои попытки сдать документы в пединститут с копией аттестата зрелости потерпели фиаско. Если бы я знал, что в академии даже не поинтересуются моим аттестатом… Но было уже поздно – все документы из института я забрал. Еду сдавать вступительные экзамены в Москву. Несмотря на то, что я четыре года подряд штудировал материалы по программе подготовки для поступления в академию, сдавать их пришлось трудновато. Из бесед со знакомыми слушателями академии, особенно с Липиным Петром, бывшим пропагандистом нашего политотдела, я понял, что на немецком языке могу прогореть. Дело в том, что почти все абитуриенты пытались сдать именно немецкий. И для его сдачи мало было говорить по-немецки, требовалось отлично знать грамматику языка.

Петр Липин посоветовал мне сдавать французский язык. Об этом языке я не имел ни малейшего представления. Но в связи с тем, что на кафедру французского языка почти не было желающих, ее могли сократить. Поэтому преподаватели французского стремились хотя бы какое-то количество слушателей привлечь на свою кафедру. Они давали рекомендации, как за короткое время подготовиться к экзаменам, рекомендовали бывших преподавателей, ныне пенсионеров, для подготовки. Было ясно, что здесь не будет высоких требований на экзаменах.

Я решил рискнуть. Петр познакомил меня со страшим преподавателем кафедры французского языка, женщиной лет 50, Софьей Арнольдовной (фамилию не помню). Которая заявила, что если я действительно хочу изучить французский язык, то она представит меня пенсионерке, бывшей начальнице этой кафедры, та сможет подготовить меня к экзамену.

На следующий день я уже был на квартире этой пенсионерки. Старушка лет 70, она спросила, какой язык я изучал, задала несколько вопросов по-немецки и сказала, что моих знаний для сдачи экзамена явно мало. Затем, усадив меня на диван, начала рассказывать какой мелодичный, певучий, мягкий, задушевный французский язык. На этом языке говорили чуть ли не все выдающиеся личности в истории мира. Со многими из них, она встречалась лично. Особенно ее покорили своей задушевностью Анри Барбюс, Ромен Роллан, Морис Торез, Жак Дюкло, Де Голль и многие другие. Уважая ее возраст, влюбленность во французский язык и во все французское, я, конечно, внимательно слушал и поддакивал. Но слушая разные истории о французском и французах с 10.00 до 17.00, внутренне я ужасался и опасался, что пожалуй кроме этих историй я ничего не смогу получить для сдачи экзаменов. Однако, я глубоко ошибался. Часов в 17.00 она говорит: «Ну а теперь к делу». Выложила учебник французского языка, словарь французских слов, книжку по французской фразеологии, прочитала алфавит, заставила меня прочитать и произнести буквы алфавита.

Слушая мое произношение, она кривилась так, будто во рту давила горсть кислющей клюквы. Не выдержав, заявила: «Да, разве можно французские слова произносить с немецким лающим акцентом?» А другого я не знал. Повозившись со мной с алфавитом, перешла к словарю, словам и фразеологии. Рассказала, как ими пользоваться, как изучать и запоминать слова, а затем совсем «обрадовала». Открыв учебник, показала напечатанный в нем рассказ и говорит: «Завтра придете ко мне к 11 часам утра, наизусть расскажете алфавит, сделаете перевод этого рассказа и прочтете его мне». Так началась моя эпопея подготовки к экзаменам по иностранному языку. Всю ночь и утро, не смыкая ни на минуту глаз, я зубрил алфавит, «мыкал и бекал» над каждой буквой и каждым словом в переводимом тексте.

Точно к 11.00 я прибыл со своим творчеством. Какое впечатления произвели на бедную старуху мои успехи, можно было видеть по выражению ее лица, ибо после каждого моего опуса она чуть не теряла сознание. Но в конце дня она все же заявила, что я умею трудиться и это вселяет надежду на успех. В таком же режиме работы прошло около недели. Как будто у меня что-то начало получаться, кое-что даже я сам начал понимать. Мои переводы текстов стали вразумительными, и даже мне стал понятен их смысл. И вдруг, после такого недельного напряжения, она заявляет: «Хватит бездельничать!» Я смолчал, ожидая от нее очередной фокус. А она вытащила из ящика стола пачку бумаги и говорит: «Это экзаменационные билеты. Начнем их вопросы изучать в комплексе с текстом, переводом, произношением и грамматикой. Пора, за дело браться!» А дело не шуточное! Освоить 32 билета, в которых по 4 вопроса, включающие все правила произношения, написания, склонения, спряжения и т.д. и т.п. Это требовало от меня титанических усилий. Конечно, я старался во всю мощь, не забывая, что кроме иностранного языка, надо готовиться еще к 11 экзаменам по общеобразовательным и военным вопросам.

Недели через две, всех абитуриентов выдернули из московских гостиниц (я в жил в двухкомнатном номере гостиницы Советской Армии), и отправили в летние лагеря академии недалеко от станции Кубинка. Разместили в палатках, вручили расписания сдачи экзаменов каждой группой по времени, местам и предметам. Условия стали хуже, в палатке по 6 человек, каждый бубнит свое. Приходится искать на воздухе тихие места и там грызть гранит науки. И, вдруг, дней за15 до сдачи экзамена нашей группой по иностранному языку, встречает меня София Арнольдовна (она тоже была здесь и помогала мне), и говорит, что ее отзывают из Кубинки в академию для приема экзаменов от офицеров, прибывающих для защиты диссертаций и кандидатского минимума. Поэтому, если я желаю, то могу через день сдавать свой экзамен вместе с группой, сдающей экзамены по немецкому языку. Она там еще будет ассистентом. Конечно, я согласился, т.е. изъявил желание сдавать экзамены ей лично. Хотя подготовился только по 17 билетам из 32. Она мне сказала, что положит свои очки так, что изученные мной билеты будут слева от них, а остальные - справа. Предупредила, чтоб я не тушевался, если мне будет задавать вопросы принимающая немецкий язык, зав. кафедрой кандидат наук Вишневская, и смело отвечал, что знаю. Мне повезло! Я вытащил билет № 17, т.е. последний из изученных мною. Хотя на вопросы Вишневской я и ответил совсем наоборот, все же «Виен», т.е. хорошо (по-русски) мне поставили.

Вам трудно представить мою радость после сдачи этого труднейшего экзамена. Мою двойную радость и мое изумление, когда возвращаясь с экзамена у входа в свою палатку, я увидел свою красавицу, своего ангела в белой кофточке, черной юбочке и босоножках – мою Фаечку! Она без предупреждения приехала из Североморска, поддержать меня на экзаменах в Кубинских летних лагерях.

Каково же было удивление моих соседей по палатке, что «француз» обязательно погорит, когда я объявил результаты. И которые подтвердил один из соседей по палатке, сдававший с моей группой немецкий язык. В конечном счете «погорели» по иностранному языку все мои 5 соседей и еще до окончания экзаменационного периода убыли назад к местам своей службы. Особенно обидно было возвращаться, не солоно хлебавши, моему сослуживцу по училищу, Выборгу и Североморску, Щетинину И.Д., получивши двояк от той же Вишневской, которой я сдавал экзамены. Мужик эгоистичный, себялюбивый, гонористый, высокого мнения о себе и своих способностях. Он больше всех хвастался, что ему сдать экзамен по немецкому, это «раз плюнуть». Пришел он с экзамена с настолько угнетенным, что был похож на избитую, измордованную, мокрую, поджавшую хвост дворняжку с низко опущенной головой. Наконец, он понял, что по возрасту ему закрыт путь к высшему образованию.

Экзамены по общеобразовательным дисциплинам я уже многие сдал, в основном оставалось сдать по военным дисциплинам. Поэтому я меньше беспокоился за общие результаты. За прошедшие 4 года, я основательно подготовился по ним. Требовалось только бегло напомнить, бегло прочитать материал и уже готов к сдаче. Да и время, освободившееся от подготовки к иностранному языку, способствовало этому. Конечно, расслабляться было бы преступно, но уверенность в успехе появилась, и она тоже помогала, прибавляла смелости.

Все это помогло мне успешно, без единой тройки, сдать все 12 экзаменов. На 32 году жизни, предельном возрасте для поступления в ВУЗы, я был зачислен слушателем 1 курса общевойскового факультета Военно-Политической Академии им. В.И.Ленина. Мечта сбылась! Осталась позади Арктика. Бескрайняя ледяная стихия.

Теперь, хоть и временно, мы будем жителями Москвы. Нашей столицы!

Академия ни квартирами, ни даже местами проживания в академическом общежитии первокурсников не обеспечивала. Начались поиски частной квартиры, или хотя бы комнаты, чтобы вызвать семью из Североморска в Москву. Недели через две мне удалось снять за 500 рублей в месяц, девятиметровую комнату в двухкомнатной квартире в районе Новых Черемушек. Правда, не особенно удобно было проходить в свою комнату, пересекая проходную 18 метровую комнату, в которой теснилась хозяйская семья Мануиловых из 6 человек. Радовало, что дом кирпичный, теплый, со всеми коммунальными услугами: вода, газ, электроэнергия, отопление и даже лифт. Немедленно полетела телеграмма в Североморск. Вскоре мои дорогие Фая, Сережа и Танечка тоже прибыли в Москву.

Начался новый этап моей учебы, этап учебы в академии, в высшей военной политической школе. Начался поход за высшим образованием. При проведении первых же организационных мероприятий меня назначили командиром курсантского отделения, а на первом же партсобрании 1-го курса общевойскового факультета избрали в состав партбюро и секретарем партийного бюро первичной парторганизации курса. Таким образом, еще не начав учиться, на мои плечи взвалили, кроме обязанностей слушателя академии, еще две дополнительные должности. Которые требовали ежедневной траты времени, из часов,отведенных мне на учебы и личные дела. В новых условиях службы, в столице страны со своими специфическими порядками и особенностями, не сразу удавалось так распределить время, чтобы успевать своевременно решать все вопросы на службе и дома, в семье.

Прибыв в Москву и устроившись на квартире, Фая пошла работать хирургом в Московскую Городскую клиническую больницу № 62 (она известна, как Вторая городская больница). Сережу отдали учиться в первый класс, Танечку устроили в детский сад академии на Песчаных улицах, недалеко от ст. метро «Сокол». Кажется все неплохо идет. Но ведь всем четверым требовалось вовремя прибыть на работу, в школу, садик и обеспечить своевременное убытие детей с учебы. А это не так просто, если учесть, что все места работы и учебы разбросаны почти по всему городу, в четырех разных местах. Живем в Новых Черемушках. Горбольница – в центре, школа у Ново-Девичьего кладбища на Б.Пироговской, детсадик на Песчаных улицах, а ВПА – на площади Маяковского.

В 5.30 утра подняв с постели и покормив детей, мы торопились попасть на автобус, чтобы добраться до ст. метро Профсоюзная. Здесь наши маршруты расходились. Мы с Танечкой доехав до ст. Новокузнецкая, переходили на Горьковско-Замоскворецкую линию и ехали до ст. Сокол, а там пешком до садика. Оставив дочку воспитателям, я торопился обратно на метро, на ст. Сокол, оттуда добирался на ст. Маяковская и шел в академию на занятия. Фаечка же вместе с Сережей ехали от ст. Профсоюзная до ст. Октябрьская, там переходили на окружную линию и ехали до ст. Парк культуры. Переходили на Кировско - Фрунзенскую линию и добирались до ст. Спортивная, а оттуда пешком до школы. Оставив Сережу в школе, Фая спешила назад на ст. Спортивную и на метро добиралась до центра к месту своей работы. Вечером повторялось все это движение только в обратном порядке. И так изо дня в день, в течение двух лет. Из дому выходили в 6.00, а возвращались в 20.00. Несмотря на то, что мы ежедневно колесили по большей части города, самой же Москвы мы фактически не видели, из метро она не видна. Правда, на втором году моей учебы, Фае стало немного легче, т.к. я получил комнату в академическом общежитии, которое располагалось через улицу от школы, в которой учился Сережа.

В первое время, нам казалось странным и непонятным, почему все москвичи – и стар, и млад – как заведенные беспрерывно куда-то спешат, бегут по улицам и в метро. На автобусных и трамвайных остановках толчея, свалка, гвалт, не в пример Ленинграду, где при посадке в транспорт очень строго соблюдается очередность. Создавалось впечатление, что москвичи вообще разучились ходить нормально, как порядочные люди, спокойно и степенно. Но со временем, мы и за собой заметили, что незаметно стали так резво шагать, что мало кто из быстро шагающих мог нас обогнать. Какая-то невидимая сила инерции движения человеческого потока, так тянула тебя вперед, вместе со всеми, что ты незаметно вместо спокойного пешехода невольно становился бегуном, двигающимся ускоренным шагом.

Во время моего поступления в академию, ее начальником был генерал-полковник Кузнецов, которого вскоре сменил генерал-полковник Желтов А.С. и нач. ПО Дружинин. Это были, по моему, никчемные для академии и академической науки люди. Желтов всю войну пробыл членом военных советов разных фронтов, после войны был начальников управления кадров МО, откуда был похоже отправлен в академию на отдых. За четыре года учебы в академии, мы ни одного разу не видели его не только на курсе или факультете, но и в стенах академии. Чем он занимался нам неведомо. Но ясно одно,- что, военно-политическую науку он не продвинул, ни на шаг. Примерно так же можно сказать и о начальнике факультета общевойскового генерал-лейтенанта Пономаревом. Правда, его мы видели, но только на тренировках к праздничному параду. К концу тренировки он откуда-то появлялся перед строем, здоровался, затем поправив на носу пенсне в золотой оправе, высказывал свое мнение по ходу тренировки. И произнеся: «Привет семье!», разрешал распустить строй. По ходу учебного процесса и на партийных мероприятиях мы с ним не встречались. Постоянно слушатели общались с преподавателями всех предметов. Они были нашими главными советчиками, они же оценивали степень наших знаний, уровень подготовленности к выполнению тех или иных задач. Больших трудностей в учебе не было, кроме сильной загруженности учебного времени. Но и в условиях большой плотности учебных часов и лекционной загрузки, мы, в основном, успевали осваивать материал в отведенные для этого часы самостоятельной работы и самоподготовки. Единственным тормозом в учебе был курс «Сопротивление материалов». Этот предмет очень важен для металлургов, конструкторов техники, для подготовки инженеров и технических специалистов. Но мы не понимали, зачем его включили в программу подготовки политработников общевойскового факультета. Ни во время учебы в стенах академии, ни для работы в войсках сопромат нам был совершенно бесполезен. Мало того, что это нудный для изучения материал с его сигмами плавления да сигмами кручения, он забирал значительную часть времени в часы самоподготовки. До 50% всего времени, отпущенного на самоподготовку по всем предметам.

Наши командиры, начальники и преподаватели в один голос отвечали, что раз включен предмет в программу факультета, значит нужно изучать его. Академическая система консервативна, формальна, твердолоба. Она злобно, в штыки, встречает все, что нарушает ее спокойствие, что требует каких-то поправок, изменений.

Когда на неоднократные обращения в разные инстанции, мы - слушатели общевойскового факультета – не получили вразумительного ответа, пришлось поставить этот вопрос в повестку дня партийного собрания курса.

Все выступающие на собрании единогласно требовали исключить из программы сопромат, а освободившиеся часы передать на увеличение времени по предметам, нужным в нашей будущей практической работе. В своем решении партийное собрание просило командование академии исключить из нашей программы обучения сопромат. Выписка из протокола партсобрания пошла вверх. Вот тут-то мы по настоящему ощутили на себе всю силу и мощь злобного консерватизма академии.

Сначала нас пытались заставить отказаться от своего решения руководители факультета и кафедры, затем за нас взялись организаторы научного и учебного процесса академии. И, наконец, руководство академии. Каждый день мы больше времени отбивались от этой своры защитников академического консерватизма и своего авторитета, чем занимались учебой. Нас заставили повторно проводить заседания партийного бюро и партийного собрания, на которых руководство академии добивалось отмены решения нашего партсобрания. Сломит, нас не удалось. А вот получить новое решение, о необходимости доложить требования о сокращении сопромата в Глав. ПУ СА и ВМФ, им пришлось.

Нач. глав. ПУ прислал комиссию, во главе с зам. нач. гл. ПУ вице-адмиралом Гришановым, в академию для изучения этого вопроса на месте, прежде чем принять окончательное решение.

В результате, предмет «Сопротивление материалов» из программы обучения общевойскового факультета был исключен. Но, попутно, как бы невестке в отметку, за строптивость, и чтобы другим не было повадно нарушать академическое спокойствие, решено сократить, а точнее сказать, исключить из очных факультетов академии 400 слушателей старших возрастов. Сокращаемым полагалось перейти для дальнейшей учебы на факультет заочного обучения в этой же академии, но при этом срок учебы увеличивался на 1 год. Обсудив это на партийном собрании, мы вручили вице-адмиралу Гришанову решение: «Сокращаемые с очного факультета, слушатели старших возрастов согласны учиться в академии заочно, только в сроки со своими однокурсниками очно. Если же учеба заочно будет увеличена на год, ни один из слушателей на факультет заочного обучения переходить не будет».

Убедившись в нашей верности решениям партсобрания и твердости в его выполнении, нач.глав. ПУ разрешил сокращаемым и на заочном факультете учиться оставшиеся два года, как и на факультете очного обучения. Но для этого нам предстояло порядочно попотеть. До срока убытия из академии, т.е. ко времени окончания второго курса, кроме положенных экзаменов по высшей математике, физике, химии, политэкономии, диалектическому и историческому материализму, нам предстояло дополнительно сдать еще 9 экзаменов, чтобы быть зачисленными на 4-й курс факультета заочного обучения.

Пришлось готовиться и сдавать экзамены за полный курс: французского языка, рабочего и национально-освободительного международного движения, Советской и зарубежной прогрессивной современной литературе, современных международных отношениях и внешней политике СССР, истории СССР, психологии, педагогике, политической и военной географии, истории КПСС. Привыкшие в жизни невозможное делать возможным, мы сдали экзамены по 14 предметам из 24, изучаемых в академии за все 4 года.

Зверски измотанные непосильным напряжением и трудом, переведенные на 4 курса факультета заочного обучения, мы были довольны, что для дальнейшей учебы оставались вопросы военной тематики, т.е. фактически вопросы нашей повседневной службы и жизни, не требующие дополнительных больших усилий.

Жалко было только расставаться с надеждами, хорошо ознакомиться со столицей, и отдохнуть в оставшиеся 2 года учебы. Хотелось побывать в театрах, музеях, осмотреть достопримечательности Москвы, побывать на представлениях, выставках. Ведь за прошедшие два года, мы только раза по два смогли посетить Большой театр, Кремлевский дворец съездов, Театр Советской Армии, им. Вахтангова и Малый Художественный. Из всего увиденного, сильнее всего нам запомнился и понравился в Большом театре балет Чайковского «Лебединое озеро» и чарующая, незабываемая музыка к нему.

При больших возможностях культурно-художественных и просветительских учреждениях города, мы не могли выкроить времени, чтобы повести туда детей, показать им представления в цирке, уголке Дурова или детском театре. Надеялись все это сделать в последние два года пребывания в Москве.

Самым трудным был первый год. Все незнакомо, ново, необычно. Не успели устроиться толком с жильем, работой, учебой, как перед самым Новым 1959 годом, заболела Танечка. Ее поместили в больницу Черемушкинского района, где ей оперировали аппендицит. Хорошо бы побыть с ней, но с трудом удавалось даже посетить ее хотя бы один раз, принести гостинец, игрушку.

Я готовил отделения и готовился сам к сдаче первых зачетов по ряду предметов. В партбюро требовалось организовать соревнование между отделениями и слушателями всего курса. Беспрерывные заседания, инструктажи, собрания, совещания отнимали все свободное от занятий время. Фая, недавно устроившись на работу, тоже по завязку была занята за операционным столом в своей больнице. Металась между больницами, школой и домом. А ведь еще нужно было закупить продукты, и накормить всех. Что-то приготовить к новогоднему столу нам дома и Танечке в больницу. А тут, неожиданно, как снег на голову, приехали Кавказские гости – мои мама и папа. Узнав, что мы теперь живем в Москве, решили посмотреть, как мы устроились и познакомиться с новогодней Москвой.

При создавшейся у нас «напряженке», мы не могли уделить им должного внимания. Ни я, ни Фая не могли отпрашиваться с работы, а после работы бежали кто в школу, кто в больницу, по пути закупая продукты. Со стариками могли видеться только поздним вечером. Самостоятельно побродив по Москве трое суток, они уехали домой.

Не могли мы уделить должного внимания и, позднее побывавшей у нас, Фаиной сестре Изочке. Мы старались как-то скрасить ее пребывание в Москве, но наша круговерть круглосуточная не позволяла сделать что-то путевое, кроме советов куда пойти и что посмотреть. Сопровождать ее мы не могли, хотя для молодой девушки, впервые попавшей в такой крупный город, как Москва, мало было только советов. Единственное, что мне все-таки удавалось – это купить билет (что в Москве не так просто сделать), и сводить Изу в Большой театр на дневное представление балета «Щелкунчик». От вида самого театра, от убранства и декораций сцены, от одеяния и мастерского исполнения актеров и т.п., она была на седьмом небе от счастья. И впоследствии, долго помнила об этом событии, восхитившем ее культурном мероприятии. После возвращения из театра, Фая положила спать Изу на Сережин диван. Спектакль «Щелкунчик» вызвал у нее настолько сильные эмоции, что ночью она металась во сне, что-то бурчала и мурлыкала про себя. А где-то за полночь что-то загремело, и она во весь голос громко произнесла: «Ох, сорвалось!». Мы с Фаей вскочили с постели, включили свет и увидели нашу гостью, поднимающуюся с пола. Во сне она так разбушевалась, что, вертясь, свалилась с дивана на пол. Чтоб она научилась на нем спать и не падать с него, мы впоследствии отправили его в Вязники.

Постепенно жизнь начала входить в привычные рамки.

Большую радость в этот период нам доставила учеба Сережи. Был он красивым, здоровеньким, крепким, умным, хотя и невелик ростом, но серьезным и самостоятельным мальчиком. С самых первых уроков, он учился отлично. Без понуканий готовил уроки, учил заданный материал и, поэтому, в школе отвечал только на «отлично». Когда мы жили уже на Большой Пироговской, Сережа приходил домой самостоятельно, как правило, раньше возвращения Фаи с работы. Иногда, забыв дома ключ от комнаты, в ожидании прихода мамы, он опирался о двери нашей комнаты и стоял, почему-то, на одной ноге, как петух. При этом он увлеченно читал книжку или задание на дом, ничего вокруг не замечая. Эта поза неоднократно приводила Фаю в состояние восхищенно – радостного умиления, и вызывало счастливую слезу на ее глазах.

Сережа по всем предметам отлично закончил 1-й класс. А на итоговом школьном собрании был первым вызван на сцену и получил комплимент от директора школы: «Самый маленький, но самый лучший ученик школы!». Ему вручили первую в его жизни награду – дарственную книжку с надписью «Самому лучшему ученику школы». Слезам гордости и радости Фаи за своего сына не было конца ни на собрании, ни дома. Да и как не гордиться тем, что он был лучшим учеником в одной из лучших школ столицы нашей Родины. Она была счастлива от результатов своего труда, своей работы, своей заботы и помощи сыну. Это она теплотой своей любви, щедростью сердца вложила в голову и сердце малыша чувство высокой ответственности за результаты учебы, она научила его трудолюбию, серьезному отношению к учебе. Этим стоило гордиться, этому стоило радоваться! Фундамент дальнейшей учебы был заложен прочно.

Загруженные под завязку учебой, работой, домашними делами незаметно пролетели два года жизни в Москве. Хорошо, что все были здоровы и чувствовали себя хорошо. Если не считать мою систематическую беготню в медчасть академии, различные стоматологические и гомеопатические больницы, в попытках вылечить хронический автозный стоматит. Времени на это было потрачено много, но все безрезультатно. Никакие светила стоматологической науки не могли помочь мне, хотя и были докторами наук и академиками.

Труд не прошел даром. Учеба в академии дала многое: я получил общее высшее образование, высшее военное образование, специальность офицера – политработника высшей квалификации. Все это так, но почему - то у меня сложилось впечатление, что из военно-политического училища я вынес знаний больше, чем из стен академии. Особенно по военным дисциплинам. Это кажется мне самому невероятным, но сложилось именно такое впечатление. Видимо, во-первых, потому, что все военные дисциплины пришлось изучать самостоятельно, заочно. А, во-вторых, опыт 10-летней практической службы в частях после училища, текущая учеба, военные и политические знания, приобретенные на практике в ходе самообразования и систематической работы над собой, были у меня более обширны и изучены гораздо глубже, чем предусматривала академическая программа.

Дата добавления: 2015-08-13