Глава тридцать четвертая кровь на плоском камне

Свирель, которая в ту ночь увела из дома миссис Анрел, увела и всех жителей деревни, которые те­перь сидели вокруг Старых Камней. Еще днем Томми Даффин обещал им особенную ночь. По-настоящему это должно быть накануне летнего солнцестояния, сказал он, а у нас будет сегодня. И все пришли: ни у кого больше не осталось со­мнений, — ибо в этот день был окончательно от­вергнут уклад девятнадцатого столетия (и двух тысяч лет тоже), — что нельзя противиться зову камышовой свирели. Вскоре после полуночи жи­тели деревни собрались у Старых Камней. Собра­лись все: Лайли в венке из мускусных роз, по-ви­димому тех, что росли на старой красной южной стене в саду миссис Эрлэнд; немного дальше от длинного плоского камня сидела сама миссис Эрлэнд; на земле, словно отдыхая от сомнений, расположилась миссис Анрел; миссис Даффин тоже отдыхала, но от бесконечных рассказов о семнадцати годах жизни ее сына Томми, потому что сейчас было не время для бесед; тут же сидел мистер Даффин, утверждавший, что никогда не сомневался в способностях Томми, ведь ему все давалось легко; сбившись в кружок, стояли Уил­ли Лэттен и вся его банда, вооруженные палками, словно стражники Старых Камней Волдинга; си­дели там Скеглэнд, забывший о своей торговле; и Марион, забывшая о дружке в Йоркшире; и мис­сис Твиди, забывшая обо всем на свете; и столяр

Лэттен, и миссис Лэттен, и Гиббутс, и Спелкинс, и Блегг, и миссис Дэтчери, и миссис Тиченер — короче говоря, были все, кроме четырех парней, которые отправились на ферму в долину за Ста­рыми Камнями и должны были вернуться с ми­нуты на минуту, а пока Томми Даффин стоял возле плоского камня, не поднося свирель к гу­бам. Рядом, но не внутри, а снаружи круга Ста­рых Камней ждал мясник Мадден с большим мо­лотом в руке.

Небольшой костер весело горел посреди цент­рального камня.

Тишину, до того тревожимую лишь ветром или случайным криком совы, неожиданно нарушил шум из долины, что была дальше Волдинга; и все, как один, повернули головы. Это четверо парней тащили с фермы быка.

Серый круг сидевших в темноте селян не рас­пался, разве что несколько человек поднялись, уступая дорогу ведомому на веревке быку, кото­рый шел неохотно, но испуганным не казался. Его провели между людьми, потом между камнями, и вот тут-то он захрипел, словно, завидев плоский камень, все понял.

Тем временем Томми Даффин, словно ему пришла в голову неожиданная мысль, поднял сви­рель и заиграл мелодию, которую ни разу не играл до тех пор. При первых же ее звуках, будто бы по­лучив некую весть, бык сверкнул в темноте белка­ми глаз. Люди стали подниматься на ноги.

Мадден, не выпуская из рук большой молот, ступил в каменный круг.

— Нет, надо дождаться зари, — сказал. Томми Даффин, перестав играть.

Его новая мелодия была чудесна тем, что про­буждала воспоминания о делах давно-давно ми­нувших дней, считавшихся похороненными в умах людей, которые не имели о них ни малейше­го представления и даже в своих грезах едва ли до­гадывались о них. Ей не составляло труда удержи­вать возле Старых Камней впавших в состояние экстаза жителей Волдинга — плотника, церков­ного сторожа, бакалейщика, миссис Эрлэнд и всех остальных; пожалуй, не только их, потому что в ту ночь люди слышали необычное движение в лесу, как будто шел великан, но украдкой, как будто нечто неведомое почуяло запах бычьей кро­ви и явилось из другого времени и другого про­странства, привлеченное предстоящим жертво­приношением. Но это всего лишь догадки: никто ничего не мог сказать наверняка. Несомненно од­но: эхо от музыки Томми становились громче, а не тише, когда бежало от горы к горе, и приобре­тало, а не теряло в красоте и необычности, ударя­ясь о деревья; оно оживало мелодией, какую еще не творила свирель; и Томми задыхался, а мело­дия летела все дальше и дальше. На глазах людей закипели слезы, соленые горячие слезы, и благо­даря этим золотистым слезам люди понимали, что и они, и далекие звезды, и близкие насекомые, и Земля, и камни, и цветы нераздельны, как они знали прежде и забыли теперь. А еще, говорят, они увидели поблизости в лесу тень, что была больше человеческой и творила мелодию, которая поднимала горы и леса, но которую не все могли расслышать. И тут миссис Тиченер, с глазами ко­торой творилось что-то странное в последнее вре­мя, отчего она видела все яснее и дальше, вос­кликнула:

— Да это же преподобный Дэвидсон!

В то же мгновение заблудившийся луч, первый луч солнца выскользнул из-за края земли и тотчас победил звезды. Они побледнели, и тьма рассту­пилась, и ночные тайны исчезли. Все искали гла­зами тень, на которую показывала старуха, и сна­чала никто ничего не видел, а потом спустился с горы, на которой не было бессмертных, не кто иной, как викарий с каменным топором!

Все молчали. Всем показалось естественным, что как нельзя вовремя, перед самым восходом солнца, появился викарий со старинным топором, поэтому ему уступили дорогу, и он вошел внутрь круга, где были Старые Камни. Августа подняла голову и улыбнулась.

Тот порыв, что гнал викария с топором через долину, привел его на место и тут отпустил. У че­ловека появилась возможность подумать. Быстро оглядевшись, он все понял: и почему у него в ру­ках топор, и почему люди привели к Старым Камням быка, и почему огонь горит на алтаре, и почему он все бледнее и бледнее с наступлением рассвета. Викарий понял, зачем пришел к Ста­рым Камням. И так же ясно, как он видел свою паству в бледнеющих сумерках, он понимал мо­тив собственного поведения. Много чего переду­мал растерянный человек, прежде чем пришел сюда, и не все его мысли были последовательны­ми; однако большой топор, который он принес с собой к древним камням, был виден ему яснее, чем помнились мысли; это одно было очевидно и убедительно в многодневном наплыве самых раз­ных мыслей и напоминало викарию каменную скалу, поднимающуюся над туманом и указываю­щую путь к дому. Да, за этим он и пришел. Совер­шить жертвоприношение языческим богам на глазах своей паствы.

В этот момент, или, если такое возможно, на пороге куда меньших ошибок викарий вспомнил о епископе. Анрел подумал о епископе. И подумал о нем едва ли не с яростью. В сражении, как он понимал теперь, оглядываясь назад, ему при­шлось драться одному, а ведь это сражение было жизненно важным для Церкви и к тому же таким, каких не бывало едва ли не с начала новой эпохи. Будь у него хоть малая поддержка, ему, возможно, не пришлось бы проиграть. Даже если бы все епи­скопы собрались в Волдинге, размышлял бедняга, это не было бы напрасной тратой сил. А что вы­шло? Его епископ благодаря своей доброте, свое­му такту и своей великолепной ловкости, всего лишь избежал скандала. Только этого он и доби­вался.

Ученость тоже обманула Анрел а в лице Хетли. Обмануло все, что было деловым и практичным, в лице Портона. Небо и Земля тоже обманули. Ви­карий не думал о том, что было для него горше: удар, полученный от Небес, когда его предала Этельбруда, или от Земли, когда прихожане, которых он любил, покинули церковь и отправились к его врагу. Об Этельбруде ему было тяжелее думать: но, в конце концов, она всего лишь женщина, ре­шил он; ей стало досадно, что враг явился вновь, да еще с победой, в те места, где до тех пор побе­дительницей считалась она. Однако удар Земли был больнее.

Итак, он совсем один. И пришел сюда. Никто не удержал его. Ему не хватило сил сопротивлять­ся всем. Что теперь?

Лишь мученики могут выдержать дольше.

Стоя возле плоского камня, Томми потихонь­ку заиграл на свирели. Бык забеспокоился. С каж­дой минутой огонь на алтаре был бледнее и блед­нее, пока не стал просто светом. Понемногу все вокруг вновь обретало свои краски. Запел дрозд, люди ждали.

В последнее мгновение, когда викарий решил плюнуть на все, включая дело всей своей жизни, ему стало жалко быка и он отпрянул. Потом подо­шел к Томми Даффину.

— Может быть, лучше... — проговорил он, за­пинаясь и не сводя глаз с быка.

Приблизился Мадден, который понял, что хо­чет сказать викарий.

— Это старый бык, сэр. Его как раз для такого случая и держали.

Когда уже, казалось, ничего не удерживало викария от жертвоприношения богам, против которых он сражался, он вновь вернулся на свое место и стал ждать рассвета. Быка подвели по­ближе.

Прихожане смотрели на топор, пока викарий ждал, и все знали, что это как раз тот топор, кото­рый нужен, потому что он из кремня, а оружие Маддена было из железа и не годилось. Анрел чув­ствовал их одобрение.

Он вспомнил, что жертвоприношение совер­шается на заре. Вспомнил, потому что об этом ему рассказала свирель Томми. На длинном плоском камне должна быть кровь, чтобы солнце увидело ее. И кровь должна быть свежей, чтобы Те, кому она предназначена, могли вдохнуть ее запах, под­нимающийся от чистой Земли, вместе со всеми первыми утренними запахами.

Видимо, в горах был уклон, и солнце освеща­ло камни; точно так же оно сверкало на них во время летнего солнцестояния тысячи лет назад, правда, с тех пор вырос лес. Как бы то ни было, Земля немного изменила свою орбиту, отчего все сдвинулось и солнце не попадет вовремя на ка­мень. Да и летнее солнцестояние осталось далеко позади.

Итак, викарий, понимая, что солнца не будет в нужное время, подождал до тех пор, пока не на­тянулись до предела нервы его прихожан. Тогда он подал знак, и к нему подвели быка. (В следую­щие годы деревья вырубили и церемонию совер­шали в правильный час и день. А тогда было их первое жертвоприношение.)

Лет тридцать назад Анрел занимался греблей, и мускулы у него на руках, казалось, ждали сво­его часа. Он взмахнул топором, метя в большое белое пятно на лбу у быка, пониже рогов, и попал, куда метил; выдержали и палка, и кожаная лента, и сам кремень, как это было много веков назад, а у быка треснул череп, он подпрыгнул и. дернувшись, повалился на камень. Когда его по­лоснули ножом по горлу, плоский камень вновь обагрился кровью, хотя бы кровью быка. Каза­лось, радостью светится старый кремневый то­пор, неведомо сколько мучавшийся жаждой. Томми Даффин все еще играл на свирели, рас­сказывая заре, что совершили жители Волдинга; и опять издалека послышалось эхо, в котором нельзя было различить ни слов, ни смысла. Но если можно понимать намеки, то едва уловимое эхо говорило о триумфе или о насмешке; скорее всего, о насмешке, поднимавшейся до Небес, возможно о насмешке над святой Этельбрудой. Однако о соперничестве, которое, вероятно, су­ществует между бессмертными, нам ничего не известно, да и о значении музыкальных намеков мы можем лишь гадать; только на твердой почве земных страданий, земных разочарований и их исчезновения мы можем говорить более или ме­нее уверенно. Никому в Волдинге не пришлось вынести столько, сколько викарию за бесконеч­ные месяцы его одинокой борьбы; следовавшие одно за другим разочарования делали его борьбу все более трудной, пока не осталось больше ра­зочарований, но и тогда он, несмотря ни на что, продолжал сражаться в одиночку. Теперь это осталось позади. Высокопоставленные церков­ники могли бы занять определенную позицию, и святая Этельбруда могла бы их поддержать. Но для викария все было кончено. И отринув долгую борьбу со своими прихожанами, викарий почув­ствовал, как освободился от непосильного бре­мени одиночества. Из толпы до него донесся ве­селый голос:

— Вот и славно, сэр. Как вы там?

К викарию приблизился Перкин с протянутой рукой, желавший поздравить Анрела с обретени­ем иллюзии.

Дата добавления: 2015-08-18