Глава двадцать девятая БИТВА

Наступило воскресенье; звонили колокола, когда викарий шел в церковь; звон рассыпался по де­ревне, ударялся в стены домов и, отскакивая от них, словно слетая с высокой каменной башни, заполнял собой долину. Все было, как обычно бывало по воскресеньям, сколько Анрел служил в Волдинге; однако то время казалось теперь как будто выдуманным. В густых звуках воплотилось все, что только было прекрасного в прошлом, словно сверкающая пыль, которую время соскоб­лило с изысканной золотой безделушки, попалась в паутину некоего заброшенного дома и сохрани­лась там, когда от всего остального золота не оста­лось и следа. Через эту старую победную музыку, на которую отзывались даже кирпичи и шифер, не пробиться свирели, думал викарий, и у него в душе неожиданно расцвела новая надежда, корни которой были в колокольных звуках. Тем не ме­нее текста проповеди у него не было, не было ни одного доходчивого довода, не было вообще ни одного слова.

Викарий принес с собой заметки к проповеди, произнесенной им два или три года назад, когда гроза удержала дома почти всех прихожан, кроме пяти-шести человек, и они-то слушали ее между раскатами грома: Августа напомнила ему об этой проповеди и показала, где лежит конспект. Это была добрая, дружественная, гуманная проповедь и перед лицом беды, грозившей Волдингу, совершенно бесполезная, как понимала Августа, но она также понимала, что ее муж должен проповедо­вать до последнего, пока не наступит конец, при­ближающуюся тень которого она уже видела, правда, не знала, каким он будет.

Итак, викарий пришел к своим прихожанам, держа в руках конспект старой проповеди; для противостояния неведомому он был экипирован не лучше солдата, который отправился бы в атаку с сачком.

Во время службы викария одолевало то одно то другое настроение: видя, насколько хватало глаз, заполненные ряды, он верил, что пока по­беждает правое дело, а потом его охватывало от­чаяние, ибо ему казалось, будто люди пришли на воскресную службу по укоренившейся привыч­ке, как в некоторых приходах, насколько до не­го доходили слухи, люди являлись в церковь, да­же перестав верить, просто потому что так было принято.

Когда же он подошел к кафедре и разложил свои бумаги, а потом поднял голову и оглядел своих прихожан, которых он так долго и близко знал, и увидел на их лицах, открытых ему, мор­щины, проложенные печалями и радостями, из­вестными ему, тогда все его настроения куда-то испарились и осталась одна жалость, такая глу­бокая жалость, что ему стало ясно, едва он заго­ворит, как из его глаз хлынут слезы. Поэтому он стоял и молчал, теребя в руках бесполезные запи­си. А потом сказал:

— Ах, мои дорогие.

Еще минуту викарий удерживал слова, гото­вые хлынуть из его уст, потому что их освободи­ла его великая жалость к людям; так в конце кон­цов вырываются из-подо льда потоки, едва их согревает неожиданно нагрянувшая Весна. Он должен был говорить с ними. Но что сказать? И он процитировал по памяти часть фразы из мо­литвенника: «В дальние времена и в еще более дальние времена». Какой бы смысл ни был зало­жен в этих словах, они увлекли его мысли в про­шлое, словно золотой мостик перекинулся через несчастливые года в более спокойное время, о ко­тором он должен был говорить со своими прихо­жанами. И он говорил с ними об их садах, о лю­бимых лужайках и живых изгородях, стоявших белыми в конце мая, о цветущем шиповнике и лесных орехах в горах, о безостановочном и нето­ропливом течении реки через Волдинг, которое было и будет всегда, о той реке, на берегу которой седовласые фермеры время от времени собирают­ся, чтобы ловить гольянов. Легкими путями и ми­лыми его сердцу тропинками викарий уверенно привел крестьян в прошлое. Прежний уклад луч­ше, сказал он, ведь в нем вера их отцов и обычаи предков. Еще он сказал о том, как мошкара види­мым благословением висит над могилами; и ска­зал, где в начале весны появляются первые ане­моны, а где гиацинты, где зажигают костер в горах; это была их история. Никакие доводы не могли бы так захватить людей, как эти простые воспоминания, благодаря которым они мыслен­но вернулись в прошлое. Разве не были те дни прекрасны, спросил викарий. Не успев ответить ему умом, они с готовностью отозвались сердцем. Викарий обращался к ним попросту, не играя ри­торическими приемами и не используя универси­тетские познания; он протянул к ним руки и при­звал их вернуться на прежний путь. Притихли простые жители Волдинга; притихли те, кто ожил в их воспоминаниях. В наступившей тишине бы­ло слышно, как за открытой дверью сверкающая на солнце мошкара поет свою песню. И Августа опять обрела надежду.

У пастыря и у его паствы были одинаковые мысли; и в солнечных садах ушедших лет их вос­поминания были там, куда их вел викарий. Воз­вращайтесь, говорил он, возвращайтесь назад и с благословения Создателя вы познаете прежнюю веру. Что поможет вам, спрашивал он, в неведо­мом будущем с его непредвиденными заботами и непредсказуемыми переменами, если не взять с собой свет, который так долго освещал вам путь? Не слышно было шуршания юбок, не пошевелил­ся и не захныкал ни один младенец. Поначалу ти­хо, так тихо, как идет по земле Весна, как поют птицы там, где играют дети, и таинственно, как звучит музыка льда, разбиваемого солнцем и вет­ром, а потом все громче и громче заиграла сви­рель, затмевая речь викария.

Никто не сомневался в том, что это Томми Даффин: все слышали, как громыхали его подби­тые гвоздями ботинки на красных квадратных плитках, которыми была выложена тропинка в церковном дворе.

Он заиграл громче. Первые звуки были похо­жи на знак рукой или зов шепотом. А теперь сви­рель звучала как труба победителя, который дует в нее на границе неизвестной земли, зовя за собой солдат. Еще минуту назад прихожане были мыс­ленно с Анрелом, который вел их в спокойную привычную жизнь среди всего того, что им было знакомо, как шток-розы, как всплеск света перед наступлением вечера, как мошкара, прилетающая неведомо откуда, чтобы повиснуть в воздухе ря­дом с колокольчиком, как простое чудо боярыш­ника. А теперь людей звали другие чудеса, о кото­рых викарию не было известно ничего; если мелодия свирели исходила от берегов, о которых викарий не знал, или из мест, о которых он даже не грезил, то не было никакой надежды, что про­стые неученые люди узнают, куда они идут, преж­де чем будет слишком поздно. Слишком поздно! Подумав так, викарий запнулся, помедлил. А сви­рель не умолкала. Тихо было внутри церкви, и ти­хо было снаружи, когда послышались тяжелые удаляющиеся шаги Томми Даффина.

Дата добавления: 2015-08-18