Рыжий доктор

В станице Кущевской, что раскинулась на реке Ея вдоль железнодорожной магистрали, ведущей на Батайск и Ростов, разместился фронтовой госпиталь, в котором залечивали раны командиры и бойцы, воевавшие в Крыму.

Шли бесконечные разговоры о былых боях. «Лежачие», прикованные к кровати, и «ходячие»,– выздоравливающие – они были очень разные по возрасту, по характеру, по национальности. Но было одно, объединяющее этих людей,– оптимизм, вера в то, что, несмотря на трудные бои, на отступления, враг будет побежден. И многие мучались больше от вынужденного безделья, чем от ран, с нетерпением ждали радиосводки о положении на фронтах. Радовались, если слышали, что на каком-то участке враг остановлен, скрежетали зубами при сообщении, что враг где-то еще продвинулся, занял какой-то участок нашей территории.

Несмотря на бдительность врачей, мало-мальски залечившие раны норовили сбежать на фронт, и некоторым это удавалось...

В одной из палат, на второй кровати от дверей лежал мужчина лет пятидесяти. Он не вступал в разговоры, только слушал, что рассказывали бывалые, хотя и молодые воины. Ведь иные отступали с боями в кубанские края с самой границы.

Это был Петр Мефодьевич Крюков, получивший пулевое ранение в бедро при ликвидации банды. Крюков слушал, сравнивал рассказы с тем, что пришлось пережить ему в гражданскую, и думал про себя: да, большая война идет, не сравнить с прошлой.

– А вы, батя, тоже воюете?– спросил молоденький красноармеец с соседней койки.

– Да, сынок, воюю. Стаж у меня в этой войне невелик – вот эта рана. Но в жизни-то своей повоевал. Тебя еще и на свете, наверное, не было, когда я на коне эти края от деникинцев да других бандитов очищал.

И Петр Мефодьевич, видя, как внимательно слушают его раненые, начал рассказывать о жизни на Кубани. Он поведал о трудных годах гражданской войны и о том, как организовались тут колхозы, как пришлось биться с кулаками, укрепляя новую жизнь.

– Теперь не узнать нашу Варениковскую. Если бы вернулись сюда бывшие, не узнали бы своей станицы. Одной только рогатой живности в колхозе более трех тысяч, не считая овец да свиней. Многое за эти годы понастроили колхозники. Вот, к примеру, у нас: фермы новые, большой клуб, своя электростанция, детские ясли, две новые школы. А сколько куреней новых. Ого-го! Зажили мы добре последние годы; о хлебе, что его не хватит до нового урожая, и забыли думать. По-городскому стали жить да одеваться наши колхозники. Он помолчал и добавил: – Вот только удержим ли мы фрица за проливом...

– А где же вас ранило?– спросил тот же сосед по койке.– С самолета, наверное.

– Да нет, не с самолета. Объявился у нас один бандюга, бывший вахмистр. Он в шайке царского полковника Лаврова состоял. А потом где-то сгинул. Но ненадолго. Прошлой осенью снова появился в плавнях. Вот и попал я там с бойцами в переделку. Застукали мы бандюг, да только досталось и мне. Теперь вот бедро заживает плохо, видно, старые кости худо срастаются.

– А кто у них старшим был?–спросил от окна раненный в голову боец. Из-под бинтов у него виднелась только нижняя часть лица.– Я ведь в здешних краях родился. Вот вы говорите о Варениковской. Это моя родная станица.

– Вот как!– оживился Крюков.– Земляк, стало быть. Фамилия того бандюги Марущак, он из другого села. А вот ты скажи, ты-то чей будешь?

– Желтовы мы, может, знаете?

– Так ты Желтов? Не Гавриила, случайно, бывшего мельника нашего сынок?

– Его, мельника. Степан Желтов. Вывезли нас в тридцатом на Ставрополыцину, в Дивенский район. Там и живем до сих пор.

Палата притихла.

– Стало быть, из кулаков ты, браток, да?– спросил сосед Крюкова. Как же тебе Советская власть оружие доверила?

– Кулаки? Да что я помню о том времени, когда в отцовском доме находился? Мал еще был. А вот как жил до ухода ка войну, могу сказать. Мы с матерью да с сестренкой Варькой в высылке одни оказались. Батя в дороге где-то без вести пропал. Было, конечно, трудно сначала. Одна ведь мать работала. Потом хатенку построили, начали обживаться. И что вы думаете, сейчас там у нас? Большущий колхоз стал, много техники, освоили больше шестидесяти тысяч гектаров земли... А жили как! Я, например, за сороковой год с женой заработал около ста пудов только одной пшеницы. Хлеб круглый год белый, а вот кулаками были – мать только по праздникам такой давала. Да и до хлеба было что есть. В базу корова, свинья, овцы, птица. Во какая жизнь пошла. Бывало, соберутся деды, те самые кулаки, и гутарят да посмеиваются сами над собой о том, за что в прошлом держались.

– Но были и настоящие толстосумы,– возразил Петр Мефодьевич,– вроде Мещерякова. Я, к примеру, с гражданской только шашку да папаху привез – гордость казака, а за пазухой ни гроша не было. Ну женился, нажили сынов, а кормить-то их нечем было. Землю дали, а с чем к ней приступиться? Ни скота, ни машины. Вот и пошел на поклон к тому толстомордому Мещерякову. Ему и до революции жирно жилось. И после гражданской. Появился дома не с пустым кошелем, было за что зацепиться. Правда, все, что за чужой счет нажил, то и пошло прахом. Выжили мы его тогда из станицы, ушел он.

– Правильно, земляк... Не знаю, как звать, величать-то вас...

– Петр Мефодьевич.

– Это точно, Петр Мефодьевич. Были мироеды, что против власти шли, а за ними иной раз и середняки тянулись, поддавались на их агитацию. Я еще мальчонкой был, но помню выстрелы по ночам. Разговоры слышал: палили из обрезов по активистам да красного петуха пускали. Было... Да вы об этом могли бы много порассказать. Я – о другом... Вот тут кто-то спросил, как же, дескать, мне, кулацкой породе, оружие доверили. Я так скажу: правильно нас выселили. Было за что. Но потом-то, когда работать стали на новом месте, хозяйство подняли, хлеб стали государству сдавать, другими же людьми стали. А как работали! Ордена за труд получали, и никто нам прошлым глаза не колол. Наш колхоз, что у станции Дивное, уже миллионером перед войной этой стать был должен. А что помешало? Гитлер этот окаянный. Как началась война, к нам приехали в район военные уполномоченные. Собрали народ, побеседовали и спросили, как наше мнение, пойдем ли мы воевать за Советскую власть? Мы от такого вопроса опешили. Как. же, думаем, так? Нас как-никак врагами этой власти считали и вдруг такое спрашивают. Значит, в трудный для Родины час доверяют нам! Выступили наши мужики, сказали: благодарим за такое отношение к нам и готовы хоть сегодня явиться куда скажут. А что касается фашистов, которые явились «освобождать» нас от Советской власти, то мы их это делать не просили. На этом уполномоченные и уехали. А через неделю-другую вышел приказ: призывной возраст – явиться в военкомат. Я, к примеру, добровольно пошел. Взяли; хотя с трудом... Так что нашего брата сейчас много в Красной Армии воюет.

– Вот оно как, браток,– вступил в разговор, лежавший рядом раненый командир, старший лейтенант,– А что у тебя с головой?

– Да не с головой, с глазами. Нерв какой-то. Осколком...

– Поправишься, казак. Не горюй. Слушай, Степа, вот ты земляками интересуешься. У меня во взводе, между прочим, ребята с Кубани были. Лихо воевали. За спину других не прятались. Но, понимаешь, встретились мне недавно на берегу Керченского пролива, около села Баксы два человека. Тоже кубанцы. Там меня ранило. Приволокли меня санитары да сопровождающий старшина с передовой б село. Наш медсанбат далеко был, на фланге. Ну, кинулись они искать какого-нибудь медика. Нашли. Заносят меня в дом. Встретили нас двое, видно, муж и жена.

– Вы врачи?– спрашивает старшина.

– Да, – отвечают, но как-то неуверенно и не торопятся распоряжаться насчет меня, потому что в убежище собираются идти. Вокруг села трескотня автоматная да мины рвутся.

– Окажите, пожалуйста, помощь нашему командиру, ранен он.

– Ну, ладно,– говорят,– несите в соседнюю комнату, ложите на диван.

Врач, здоровый, рыжий, рябоватый мужик. Положили меня, оголили бок, он промыл рану, укол сделал. Жена бинтует.

– Бедро у вас серьезно повреждено, молодой человек,– говорит мужчина,– нужно госпитальное лечение.

– Спасибо, доктор,– ответил я. – Вот только где этот госпиталь найти в такой заварухе?

– Но как же нам с вами поступить?

– Не знаю,– ответил я им.– Бы у не, пожалуйста, сделайте все возможное.

И вдруг этот эскулап начинает вести какой-то странный разговор:

– Вот вы в Красной Армии,– говорит,– воюете, вижу, что старший лейтенант – три кубика в петлице, небось, коммунист, а до чего же вы дослужились? Вас даже вынести из боя да перевязать толком оказалось некому. А если сейчас немцы придут?

– Не дойдут они сюда скоро,– отвечаю,– не тревожьтесь. Ну, а если прорвутся, то живым сдаваться не собираюсь, найду что сделать... Вы же вот не боитесь, не убегаете?

– Да мы что? Мы не военные, нас с женой в армию не мобилизовали, белобилетники оба...

– Ну, все равно, если придут сюда фрицы, вам не сладко будет.

– Не пугайте нас, уважаемый. При большевиках ли, при немцах ли – нам все равно, кого лечить. При немцах, может быть, далее лучше будет. Культурная нация.

– Культурная, говорите?– Я аж задрожал и, если бы не рана, показал бы этому типу...– Это какую же культуру они нам несут? Виселицы да лагеря, колючкой обгороженные?

А он, паразит, отвечает:

– Пропаганда это. Вы предвзято оцениваете все.

А тут усилилась бомбежка, да артиллерия стала бить по селу, стены затряслись, окно дзинькнуло – осколки посыпались.

– Идемте в убежище,– предлагает мне рыжий доктор.– Вы же умный человек, должны понимать, что война проиграна. А мы с женой обещаем скрыть, что вы командир. Вылечим, дело сами себе найдете при новой власти. Сегодня-завтра они же все одно здесь будут. Соглашайтесь, зачем зря погибать. Потом сами спасибо нам скажете.

Меня и без этого провокатора боль донимала, а тут еще он... Послал я его к такой матери, крепко завернул, от всей души. Его как ветром сдуло. Но, думаю, не от слов моих, а жена его с крыльца как раз позвала, увидела, что к дому наши бегут.

– Пошли,– говорит,– Евстафий! Евстафий – только имя и осталось от него.

– А сам-то он что же?– спросил странно взволнованным голосом Степан.

– Сам? Сам убежал. А через минуту в комнату забежали старшина и один красноармеец.

– Товарищ старший лейтенант,– говорят,– мы за вами. На переправе грузится транспорт на тот берег. Фрица отогнали.

– Хорошо, старшина,– говорю им,– только вначале надо найти этих врачей.

– Мудрено найти-то, забились куда-нибудь в погреб от бомбежки. А что, благодарить хотите?

– Ага,– говорю,– поблагодарить.– А сам думаю:– «Поблагодарил» бы их, если бы время было».

На переправе я сознание потерял. Очнулся только в палате, когда на твердой земле оказался – на косе Чушка.

Все молчали. Думали. Как-то не верилось, что среди самых человечных людей на земле – врачей могут вот такие быть. Молчал и Степан. «Неужто это брат его старший, Евстафий? Рыжий и рябой. Нет, нет,– успокаивал себя Степан.– Откуда у Евстафия профессия врача».

А Крюков сразу понял, что речь идет об их станичнике, уехавшем когда-то в Ростов и окончившем там медицинское училище. Вон он какой «врач-то» получился... Но ни словом не обмолвился Петр Мефодьевич. Зачем травить душу парню, вышедшему на ровную дорогу новой жизни, пострадавшему в боях за эту жизнь.

... Выздоравливающего директора МТС Крюкова навестил лейтенант Зеленин из штаба Васина. Долго беседовали они в углу коридора. Затем Петр Мефодьевич привел из палаты старшего лейтенанта Родионова. Зеленин беседовал с ним и что-то долго писал в своем блокноте.

Дата добавления: 2015-08-18