Человек с родинкой

Капитан Михайлов давно не видел своего начальника таким озабоченным. В последние дни, после получения телеграммы из центра, Аркадий Павлович и сам чуть ли не сутками бывал на ногах, и подчиненным не давал покоя: ведь где-то здесь, за спиной у сражающейся армии, притаился и уже действует враг. Пылили по дорогам машины, прочесывали округу патрули, копались в документах штабов и военных комендатур дотошные проверяющие.

И вот первый, дающий какую-то надежду результат,– сообщение из небольшой предгорной станицы Ново-Дмитриевской. У местной жительницы квартирует группа военнослужащих Красной Армии, которая занимается заготовкой фуража и сена для кавалерийских частей. Старшим является техник-интендант первого ранга Вальков. В группе, кроме него, старшина и два красноармейца. Днем они дома не бывают, разъезжают по окрестным колхозам и совхозам, где закупают фураж;, сено и вывозят его к ближайшим железнодорожным станциям. Расплачиваются чековыми требованиями.

Хозяйка – Марфа Кононова, коренная жительница сзла, солдатка. Муж ее Павел и два сына с осени прошлого года находятся в действующей армии. До начала войны муж Кононовой работал механиком в райцентре, на элеваторе, сыновья учились в школе, а летом работали в колхозе трактористами.

На столе у Васина лежало уже немало донесений о группах военнослужащих, находящихся в командировках или оторванных так или иначе от своих частей. Одни не вызывали никаких подозрений, другие давали какие-либо поводы для проверок и перепроверок. Но лишь сообщение капитана Чаянова заинтересовало майора по-настоящему. Прочитав его, он возбужденно заходил по кабинету:

– Это уже кое-что... У Фролкина-то в показаниях – тоже интендант. Это уже интересно.

Михайлов передал Васину письмо. Майор глянул на адрес:

– От супруги.

И тут нее вскрыл конверт. Помощник хотел было уйти. Понимал: минуты, когда фронтовик читает письмо из дома,– особые минуты. Он будто переносится туда, к родным и близким, вместе с ними делит их заботы, трудности, радости. Не надо человеку мешать в такой момент... Но майор остановил его:

– Подожди, Иван Степанович. Посмотри, какая рука! Правда, замечательная рука?

На тетрадном листке – обведенная карандашом пухлая детская ручонка.

– Замечательная, Аркадий Павлович,– улыбнулся капитан.– Дочь?

– Она самая, Верка! Супруга пишет, самостоятельная девица. Сама-то она на заводе пропадает. Мины вымачивает...

Васин убрал письмо в стол, сразу перенесся с далекого Урала сюда.

– Мины... А тут под нас норовит подложить мину какая-то сволочь. Вот что, капитан, вызови-ка ко мне срочно Чаянова.

Майор считал Чаянова не просто способным работником, он видел в нем талант разведчика. И кроме того, этот талант сочетался с отвагой, готовностью пойти на самое опасное дело. Майору случалось и останавливать Чаянова, когда видел неоправданный риск.

Бывший работник прокуратуры, Чаянов уже в первые дни войны оказался на фронте. Роль заместителя политрука представлялась ему слишком спокойной. Под селом Вергулевкой, что в Донбассе, пошел с двумя красноармейцами в разведку. Попали в переплет. Один боец был убит, второй тяжело ранен, а Чаянов, расстреляв все патроны и уложив немало наседавших на него фрицев, бросил себе под ноги гранату. Но она, как назло, не взорвалась. Разведчиков схватили, заперли в какой-то сарай.

Ночью боец умер.

Чаянов ощупал прочные бревенчатые стены сарая. «Сработано на совесть,– досадовал он.– Не уйдешь». Потом мелькнула надежда: а если через крышу? Вскарабкался в углу по выступам бревен, пошарил в темноте – потолка нет, крыша камышитовая.

Шаги часового за стеной то утихали, то звучали отчетливо. Чаянов понял: ходит вокруг сарая. То усиливались, то слабели порывы ветра. Это радовало: не будет слышна его работа. Он рвал спрессованные временем, одеревеневшие стебли. Руки стали липкими от крови – порезал о камыш. Наконец в лицо пахнуло прохладой, а через минуту он уже выбрался на крышу. Часовой как раз зашел за угол, можно было уходить: темень ненастной ночи поможет укрыться. Но Чаянов остался самим собой: уходить вот так просто?.. «Черта с два,– думал он,– я вам оставлю свою визитную карточку». Он сполз к самому краю крыши и стал ждать приближения часового. Немец даже не ахнул, когда что-то свалилось на него сверху, железными тисками сжало горло...

К своим он явился вооруженный немецким автоматом. Но слишком уж схематичными показались обстоятельства побега; кроме того, потерял бойцов, побывал у врага, а сам жив-здоров?.. Хотя и возражал батальонный комиссар Майсурадзе, Чаянова взяли под стражу, начали следствие. Кончилось оно, к счастью, очень быстро. На участке полка немцев потеснили, была освобождена Вергулевка. Следователь, ведущий дело Чаянова, нашел описанный в протоколе допроса сарай, дыру в крыше и даже поговорил со стариком, который рассказал, как какой-то отчаянный хлопец порешил немчуру и ушел...

Васин встретился с Чаяновым случайно: им одновременно вручались награды.

– Знаешь, какой это человек!– сказал ему давний знакомый – майор Мансуров.– Герой! У нас в полку все такие.

– Может, поделишься?– пошутил Васин.– В моем ведомстве тоже герои нужны.

– Ничего не выйдет.

Но Васин просмотрел личное дело Чаянова, узнал, что он по образованию юрист, и через месяц, став капитаном, прибыл в его распоряжение...

Чаянов пришел по вызову Васина под вечер.

– Немного задержался, товарищ майор. Был в комендатуре. Любопытную деталь раскопал: старшим у заготовителей этих зарегистрирован не техник-интендант первого ранга, а старшина Ситько из резервной воинской части, полевая почта 28476.

– Так, так... Надо подумать. Повторно проверять документы, прощупывать их было бы неосторожным. Как считаешь, капитан? Если эти действительно наша интендантская служба, то ничего. А вдруг те, кого разыскиваем? Спугнем преждевременно излишним вниманием, несозревшее дело загубим. Задержать? Но оснований пока недостаточно.

Васин вызвал Михайлова:

– Срочный запрос в полевую почту 28476 на старшину Ситько.

Утром следующего дня на запрос Васина о заготовителях из воинской части, где они числятся убывшими, поступил далеко не удовлетворивший его ответ. В нем сообщалось, что резервная войсковая часть, полевая почта 28476, действительно дислоцировалась в их районе до конца 1941 года, затем, после окончания формирования, была отправлена в распоряжение одного из фронтов. Другими данными отвечающий не располагает.

Загадка оставалась загадкой. И так и этак прикидывал Васин. Может, это дезертиры, прикрывающиеся документами этой части, полученными еще в период принадлежности к ее составу? Может быть, выполняли задание командования, а затем, узнав, что часть ушла на фронт, несколько «задержались» в спокойных условиях глубокого тыла?

Вечером, отпустив Чаянова, майор проинструктировал его: держать заготовителей под контролем. Преждевременно не пугать их и не компрометировать, если окажется, что они действительно те, за кого себя выдают.

– На днях,– заверил Васин,– начнем осуществлять план, который я сейчас согласовываю с командованием воинской части.

Осуществление этого плана началось через три дня.

Утром в зеленое предгорное село Ново-Дмитриевское прибыла и разместилась в районе дома Кононовой шумная и обремененная техникой, конным обозом и дымящей походной кухней группа артиллеристов; часть или подразделение – несведущий глаз так просто не разберет. В селе, в благоухающем разноцветьем воздухе сразу запахло дымом, бензином, нагретым на солнце металлом. Командовал артиллеристами молодой, энергичный младший лейтенант.

Прибывшие ходили по хатам, уточняли наличие свободных мест и устраивались на ночлег. Когда уже село солнце, группа бойцов во главе с молоденьким и низкорослым командиром зашла в хату Марфы. Младший лейтенант, встретив хозяйку у порога, спросил, нельзя ли ему разместить у нее несколько красноармейцев?

– А кто вы, сынки, будете?– ответила вопросом на вопрос хозяйка.– Да вы заходите до хаты,– и, пропустив пришедших, сама вошла за ними.

– Младший лейтенант Бодыков!– браво, с восточным акцентом представился хозяйке командир.– Мы, как бы это вам сказать... пушкари.

Бодыков рассмеялся. Улыбались и бойцы.

– Стоят у меня уже. Их спросить надо. Если они не против, потесниться можно.

На разговор из соседней комнаты в расстегнутой по-домашнему гимнастерке и без ремня вышел высокий пожилой военный со знаками отличия техника-интенданта первого ранга.

– В чем дело, младший лейтенант?

– Товарищ техник-интендант первого ранга! Командир огневого взвода младший лейтенант Бодыков. Разрешите обратиться?

– Да, обращайтесь.

– Мы зашли насчет размещения наших красноармейцев в этой хате. Хозяйка не возражает.

– Здесь занято. Поищите в других домах, где свободно. Ведь в селе немного войск, так ведь? Я думаю, место найдется?

– Место-то найдется, да вот какое дело: нам нельзя далеко от матчасти уходить.

– Ничего, найдете место поблизости. Можете идти, младший лейтенант.

Выйдя от Кононовой, Бодыков чуть было не пустился бегом. Но нельзя: он был с бойцами. Только спустя полчаса сумел передать по полевому телефону:

– Товарищ пятый? Я – Крым-2. Калибр снаряда точно соответствует калибру орудия.

– Пятый вас понял,– ответили в трубку.

– Так... Положение проясняется.– Капитан Чаянов, едва положив трубку, стал составлять шифровку в штаб Васина о том, что у «интенданта» на подбородке, с правой стороны,– родинка.

С рассветом улица, где стоял дом Марфы Кононовой, зашумела и заметно оживилась. В садах и огородах, а то и просто на обочине заросшей травой сельской улице, под развесистыми тополями разместились наспех замаскированные пушки, автомашины, тракторы. В огородах подальше от людского глаза стояли большие, покрытые новым добротным брезентом, странные, ранее невиданные автомашины с покатыми назад кузовами. Возле них неотлучно находился красноармеец с винтовкой, близко никого не подпускал.

В армейский лексикон уже просочилось песенное слово «катюша». И хоть назвали этим ласковым словом секретный по тому времени реактивный миномет, его очень быстро стали узнавать люди, даже не сведующие в военной технике.

– Дядя, это «катюши»?– приставали к часовому мальчишки.

– А ну марш отсюда! Идите в другое место!

Что мог еще ответить боец шустрым и любознательным мальчишкам? Только то, что положено постовому.

Прослышав о чудо-машинах, стоящих в огороде Кононихи, на них посматривали издали и взрослые, а уходя, загорались надеждой, что, может быть, эти машины помогут остановить наконец фашистов...

С приходом военных оживилось притихшее с началом войны село. Зазвенело гармошками, песнями станичных девчат над Кубанью. И что там война, если в круг вышел парень в лихо сдвинутой набекрень пилотке и с шашкой – извечным атрибутом казацкой доблести. Что с того, что ноет спина после долгого дня работы на колхозном току, если гармонист грянул веселую кадриль. Трамбует землю солдатский кирзовый сапог, топает в такт ему легкий девичий каблук. Малиновым звоном вызванивают кавалерийские шпоры на ногах у парня. Взял их напрокат у конника артиллериста, потому что его пушка на мехтяге, и ему ни шпоры, ни шашка не положены. Взял для этого круга, для этого танца, для этой чернобровой казачки...

* * *

Интендант и его подчиненные, против обычного, в этот день не спали. Редко выходили и во двор. Хозяйка слышала, как кто-то из них сказал:

– Нелегкая их принесла!

Они ждали, что артиллеристы не задержатся в селе. Но надежды их не только не оправдались, но получилось еще хуже. Во второй половине следующего дня на улице против дома Марфы остановилась команда новобранцев, одетая еще в привычную домашнюю одежду, с вместительными «сидорами» в руках и за плечами.

– Стой! Привал! Никому не расходиться!

Командир, что привел новобранцев, тут же ушел куда-то в сопровождении председателя сельсовета.

Шумная и пестрая группа – кто сел, а кто лег, устало вытянув натруженные длительной ходьбой ноги.– Задымила цигарками. Некоторые стали разворачивать свои мешки и доставать снедь. Другие, отделившись, двинулись с кружками через улицу к колодцу.

Поглазеть на происходящее – еще гостей бог принес!– вышли старики и ребятня. Некоторые подходили ближе, здоровались за руку или просто слегка приподнимали картуз. Новодмитриевцев новобранцы заинтересовали даже больше, чем бывалые фронтовики. Пожилые казаки завязывали с парнями беседы о самом главном, что волновало: откуда они, из каких мест, какие виды на урожай в тех краях, удастся ли собрать его в этом году, беспокоит ли немец, как управляются в поле, если всех казаков на войну позвали? Заканчивались эти неторопливые беседы непременным пожеланием анафемы супостату Гитлеру.

Вернулся командир, подал громкую команду: «Становись!» Сопровождаемые ребятишками, новобранцы двинулись в другой конец улицы, к школе. Там их разместили на постой. А утром следующего дня парни были уже в новеньком «хэбэ» и обмотках. И сразу начались напряженные занятия за огородами, на берегу Кубани. Одна группа, поднимая дорожную пыль, старательно маршировала, стремясь «взять ногу», как этого настойчиво требовал проводивший занятие младший командир, другая, расположившись в тени, разбирала и собирала русскую трехлинейку, третья неумело, но зато яростно колола штыком набитое соломой чучело, изображающее врага.

А неподалеку от дома Марфы, в углу сада, еще одна группа новичков-артиллеристов осваивала орудие.

Шли обычные, ничем не примечательные будни воинского подразделения. И вряд ли кто-либо из молодых бойцов, как, впрочем, и из бывалых пушкарей, мог заподозрить, что стоят они в этой не очень удобной для дислокации станице совсем не случайно...

Во второй половине дня во двор зашла девушка лет двадцати в форме военфельдшера с туго набитой санитарной сумкой через плечо. На ее стук из хаты вышла Марфа.

– Здравствуй, дочка,– ответила она приветливо.– Господи! И девчат обрядили в солдатскую форму. Заходи в хату, заходи!– приговаривала она.– Кто же ты будешь, чи солдат, чи кто?

– Военфельдшер я.

– Доктор, стало быть. Раненых лечишь?

Военфельдшер Ольга Доброва вслед за хозяйкой вошла в просторную переднюю. Небольшой, чисто убранный дом раздолен на две половины. Справа от входа – узенькая дверь в кухню. Налево – еще одна дверь, пошире. У стены напротив порога – кровать с двумя высоко взбитыми подушками, застеленная цветным покрывалом. У окна – деревянная, без спинок, тоже аккуратно прибранная лежанка. Там же небольшой столик, уставленный, как и подоконник, комнатными цветами в горшках и консервных банках. На стене, над кроватью, в блестящей рамке большой, видимо, недавно увеличенный портрет усатого мужчины лет сорока пяти в черном пиджаке и белой косоворотке. А рядом, справа и слева от него, две любительские фотографии, с которых смотрели пытливым взглядом два молодых чубатых парня.

Хозяйка, назвавшаяся Марфой Степановной, приветливая средних лет женщина с гладко зачесанными и прихваченными в узел волосами. Заложив руки за передник, она доброжелательно рассматривала Ольгу. Видя, что ту заинтересовали фотографии, Марфа пояснила:

– Это мой Павел, а то,– она вздохнула,– сыновья. Да ты садись, дочка, что стоишь, не стесняйся. Мои постояльцы,– Марфа понизила голос, указала глазами в сторону соседней комнаты,– еще не поднимались после обеда. Уезжали они вчера по своим делам – сегодня только к обеду возвратились. Намаялись.

Марфа, сев на кровать и посадив гостью против себя ка табуретку, продолжала рассматривать ее ласковыми материнскими глазами.

– Да... мои вот тоже где-то воюют.

– И ваши тоже?– спросила Ольга.

– А как же? С первых дней. Сначала Павла позвали, а потом и сыновьям повестки пришли. А теперь вот не дают о себе знать.– Марфа смахнула слезу передником.– Может быть, и в живых уже никого нет?

– Да вы не очень расстраивайтесь,– успокаивала Ольга.-– Жизнь солдатская непостоянная – сегодня здесь, завтра, смотришь, уже в другом месте. И почта ходит не так исправно, как до войны.

– Да, да, да,– соглашалась Марфа.– А скажи, дочка, ты-то давно ли воюешь?

– Да, считайте, с начала войны.

– Забрали или сама пошла?

– Сама. Я только-только успела медтехникум закончить, а тут война. Ну я в военкомат: давайте направление. Вот так и стала солдатом, как вы говорите, фельдшером.

– И в бою была?

– А как же? Раненых выносила.

– Трудно, небось?

– Тяжело смотреть на них. Бывало, тащишь, а он просит, чтобы не бросала. Лучше пристрели, говорит, чем под немцем остаться.

– А немца-то живого видала?

– А как же, видела. Даже перевязывать одного пришлось, раненого наши захватили. Какой-то забитый он, как истукан. Среди них ведь не все фашисты, есть и такие, кого Гитлер насильно на нашу землю послал.

– А-а, все они,– махнула рукой Марфа.– Воюют же, не сдаются?

– Воюют... Но сдаваться будут! Придет время. Знаете,– помолчав несколько секунд, Ольга продолжила: – Знаете, Марфа Степановна, я ведь к вам не просто так зашла. Хотела спросить, не примите ли вы меня на некоторое время на квартиру. Я знаю, у вас уже стоят... Да мне ведь и уголка хватит. Везде все занято, нигде не приткнешься.

– Ну что же,– сразу согласилась хозяйка.– Это можно.

Скрипнула дверь. В дверях смежной комнаты вырос коренастый военный в петлицах старшины.

– О! К нам медперсонал пожаловал в гости. А у нас, между прочим, больных и раненых нет.

– Да она вон с новобранцами пришла, просится на постой,– ответила за Ольгу Марфа.

– А где же вы ее разместите, позвольте спросить? Разве что с нами?– Старшина осклабился в широкой улыбке.

– Зачем с вами. Вот здесь со мной и разместится. Не балабонь лишнее. И мне веселей с ней будет. Хоть погутарить будет с кем о наших бабьих делах.

– Ну что же, спросите только нашего командира,– ответил старшина и вышел во двор.

– Так я пойду, хозяйка. Надо сказать своему комбату, что, может быть, переселюсь к вам, если будет этот командир согласен... А нет, то еще где-то в другом месте пристанища искать надо.

– Ничего не надо искать! Что же я, не хозяйка в своем доме? Спросить-то его надо, я это разумею, но, думаю; что все будет ладно.

– Ну, тогда я пойду.

– Иди, иди, дочка. Только как же это мы битый час гутарили, а как зовешься, не спросила я?

– Ольгой меня зовут.

– Оля,– повторила хозяйка.– Хорошее шля. А меня, ты уже знаешь, Марфой Степановной величают.

* * *

Ольга живет у Кононовой уже третий день. Но постояльцев еще ни разу всех вместе не видела. Утром уходит – их, как обычно, еще нет или спят, или кто-нибудь один из них дома, сидит в своей комнате, не проявляя ни к ней, ни к окружающему никакого интереса. Вечером приходит – они уже спят или сидят в своей комнате, словно сычи. Ольге за свою службу приходилось жить и в землянках, и вот так же в домах у местных жителей. И всегда уж кто-кто, а красноармейцы вели себя по отношению к ней иначе. Бывало, узнают, что в хате девушка живет, не пропустят, обязательно найдут предлог зайти, поговорить, шутку бросить, а то и поухаживать – не так часто выдавались такие минуты на войне. И всегда между нею и бойцами устанавливалась дружба. Эти же – какой-то не такой народ. И командир их, и его подчиненные всегда угрюмые, неприветливые, замкнутые. Наблюдала за ними исподтишка Ольга, и тяжелые, нехорошие мысли приходили ей в голову. Неужели они – эти здоровые, взрослые мужчины, одетые в нашу форму, могут быть теми, кто желает зла советским людям, кто живет на нашей земле, дышит одним с нами воздухом, а сам лишь ищет удобного момента, чтобы навредить, ударить в спину?

Командир их, высокий мужчина лет пятидесяти, подстрижен «под ежика», опрятно одет. Увидел в первый раз новую квартирантку, задержался в передней.

– А, солдатка! Ну здравствуй!

– Здравия желаю, товарищ техник-интендант первого ранга!

– Смотри-ка, разбирается... Откуда такая?

– С Украины я.

– Ну и как воюешь?

– Как все, так и я. Вперед не рвусь и сзади оставаться нельзя, наша служба известная – раненых подбирать.

Марфа Степановна внимательно слушала их разговор.

– Ну, а как к тебе относятся твои командиры? Небось пристают со всяким таким?..

– Ну, что вы! У нас народ дисциплинированный. Им не до меня, война.

– Да, да, война, конечно, большая война... В этой мясорубке победит тот, у кого больше сил, кто лучше готовился к ней.

Ольга внимательно разглядывала собеседника.

– Наверное, стеснила я вас?

– Нет, чего же? Если только хозяйку не стеснила, мы отдельно квартируем, в соседней комнате, да и находимся здесь не все время, дела...

Интендант шагнул в сени. Вылезли из своей берлоги еще трое постояльцев. Проходя мимо женщин, бросили скупо:

– Здрасте.

Вышла во двор и Марфа.

Оставшись, Ольга осмотрелась. Ее с Марфой комнату отделяет от соседей деревянная стенка, оклеенная обоями. А как там, у них? Ольга видела в окно: все четверо пошли к колодцу умываться. Она быстро приоткрыла дверь, окинула взглядом жилье Марфиных постояльцев. Два окна, одно ведет в сад, второе – на улицу. Однорамные. Вверху – форточки. Задняя стена глухая. Две кровати: одна – у глухой стены, другая – у противоположной, ближе к двери. Стол приставлен к окну, что на улицу. В углу лежат четыре вещмешка и небольшой, изрядно потрепанный чемодан. Сверху вещмешков – три винтовки и один автомат, противогазы. На кровати, что у дверей,– полевая сумка и фуражка интенданта. Под противоположной кроватью какой-то сверток, закрытый плащ-палаткой, по-видимому, постель; должно быть, двое спят на кровати, а двое – на полу.

Ольга прикрыла дверь, обернулась; на пороге стояла Марфа Степановна.

– Я решила посмотреть, как они живут. Ничего устроились,– Ольга хотела еще что-то добавить в оправдание, но Кононова перебила ее:

– Все обсмотрела что надо?– Она улыбнулась, подошла к девушке и положила ей руку на плечо:

– Я ведь все знаю, милая моя. Говорил со мной вчера этот твой капитан... Чернявый такой.

– Чаянов?– подсказала Ольга.

– Он.

Марфа Степановна все еще никак не может опомниться от вчерашней беседы в соседнем селе, куда ее специально увез на машине какой-то пожилой шофер. Капитан Чаянов очень спокойно сказал,– а Марфе это было, как обухом по голове,– что у нее в доме, возможно, живут не наши люди. Пока советское командование знает о них очень мало, поэтому и она, Марфа Кононова, не должна подавать вида. Должна относиться к ним как к своим военнослужащим и все.

– А Ольгу послали мы,– сказал Чаянов.– После того как «интендант» указал от ворот поворот нашим людям, помните, младший лейтенант к вам приходил?

– Как же, как же. А девонька, стало быть, от вас?

– Да, задание серьезное, поэтому и побеспокоил я вас своим вызовом. Поможете ей, если что... У нее это вроде поста.

– Ну что ж, правильно сделал, сынок, что мне сказал. Уж извини, что я так тебя... Дело, конечно, непривычное, но я сделаю все как надо.

А вечером того же дня, собирая на стол еду постояльцам, она, как бы к слову, рассказала о своей удачной поездке на базар, где ей «повезло»– кое-что продала и обменяла на какую ни есть одежонку». Заготовители никакого интереса к ее рассказу не проявили.

Марфа Кононова становилась конспиратором...

Дата добавления: 2015-08-18