Абвер действует

Те же летящие в прозрачной синеве нити паутины, То же золото умирающей в рощах листвы и толчея сбивающихся перед дальней дорогой в стаи скворцов... По у ранней осени 1941 года были и другие, вовсе не привычные, заставляющие тревожно сжиматься сердца приметы. Последние дни бабьего лета догорали в кровавых сполохах ночных артиллерийских перестрелок, в заревах от пылающих деревень. А по большакам и проселкам, на восток тянулись измотанные в тяжелых оборонительных боях отступающие войска.

Ценой невероятного напряжения сил Красная Армия сдерживала фашистские войска на огромном фронте от Балтики до Черноморья. Блокированы Ленинград и Одесса. Гитлеровцы рвутся в Донбасс, на Северный Кавказ, в Крым. Войска Южного фронта с боями оставили правобережную Украину. 51-я отдельная армия под натиском превосходящих сил противника (11-я полевая и 2-я танковая армии) отошла с Перекопа, сдала Симферополь. К середине сентября Крымский полуостров оказался фактически отрезанным от всей страны. Но еще сражался. И как сражался! За каждым камнем, за каждым деревом врага подстерегала смерть. Крепким орешком для гитлеровских стратегов оказался Севастополь. Защитники его вал за валом отбрасывали наступавших.

Командующий 11-й армией генерал Манштейн нервничал, бросал в бой последние резервы, и все же сроки захвата Крыма трещали по всем швам. В ставке недоумевали: рейхсминистр Геббельс объявил части Красной Армии на Южном фронте давно разбитыми и рассеянными. Кто же там оказывает сопротивление, кто сдерживает победоносное продвижение войск фюрера?

Манштейн требовал от разведки исчерпывающих данных о районах сосредоточения русских, об их резервах, о потенциальных возможностях дальнейшего сопротивлении. Он неоднократно повторял:

– Разведка должна разрушать их коммуникации, уничтожать и выводить из строя средства переброски войск, взрывать склады, выявлять для авиации новые цели. Промедление непростительно никому!

Не нервозному поведению и категорическому тону в разговоре даже с высшими чинами армейской разведки было видно, что он ими не вполне доволен. А в разговоре наедине с начальником абвера армии Альфредом Готтом он сказал прямо:

– Вы, оберет, медлите, не проявляете должной энергии и изобретательности. В ряде случаев по отдельным направлениям фронта держите меня в неведении. Ваши люди мало что знают. Поступающая мне скудная и весьма неубедительная информация о действиях русских не способствует выполнению в установленные сроки приказов фюрера. Вы понимаете, какие возможны последствия?

После таких выводов Готт обрушивался на своих подчиненных – руководителей абвера в войсках первого эшелона. Частенько доставалась от него и гауптману Генриху Вильке. Правда, решительных и тем более организационных мер и выводов по отношению к нему не принимал – опасался вызвать недовольство весьма влиятельных особ – родственников этого прусского выскочки. «Глядишь,– рассуждал он,– сам попадешь в немилость, не таким фюрер уже снял головы».

Но все же нажимать на Вильке приходилось.

– Примите все меры, господин Вильке,– требовал он от него,– чтобы коммуникации русских по суше и морю были у вас под постоянным контролем и нашим воздействием. Их надо методично разрушать. Следует всеми силами задерживать поступление русских резервов с тыла. Не гнушайтесь никакими средствами. Ваша агентура должна проникать в самые центры русских армий. Мы должны достоверно знать, что толкает этих русских к такому упорному сопротивлению, что заставляет их цепляться за каждый клочок земли? Максимально усильте пропаганду среди русских солдат и населения, внушайте, что сопротивление против наших армий бесполезно, что скоро армии фюрера полностью освободят их от большевиков.

– Я все понимаю,– оправдывался Вильке,– все понимаю, господин оберст, и принимаю меры...

– Сейчас, господин Вильке,– перебил его Готт,– нам нужны стопроцентные удачи, понимаете?– стопроцентные! Ответьте, где в основном сосредоточены резервы русских на нашем направлении? Что делается у русских за проливом, на Тамани? Ну? Знаете вы об этом?

– Я, герр оберст, верю в благополучный исход этой кампании, но не готов к ответу на ваши вопросы,– ответил Вильке. «Черт его знает, что у него в голове? – подумал он.– Может, Готт и Канарису^[8]и Шелленбергу^[9]служит одновременно». А вслух сказал:–Эти вопросы мне надо уточнить через агентуру, пленных. Надо перепроверить...

– Да, да да! Перепроверяйте, и немедленно: сейчас нужны совершенно точные данные, Манштейн фальши не простит. Не жалейте агентуру, не бойтесь ею рисковать. Открывайте каналы к самой ценной, довоенной. Хорошо было бы использовать агентов из стран, которые мы уже оккупировали. Лица из оккупированных стран пользуются у русских особым сочувствием.

Готт пустился в рассуждения:

– Понимаете, Вильке, по предварительно намеченной экспозиции мы ожидали сопротивления русских численностью 150–170 дивизий и бригад, причем, как утверждали в Генштабе, малообученных солдат со слабой техникой, малопригодными, с тонкой броней, танками. Считалось, что больше трех-трех с половиной миллионов человек русские не выставят против нас. А что вышло? Вы, надеюсь, не забыли август прошлого года под Смоленском и Киевом? Знаете судьбу нашей группы армий «Центр», что там с ними сделали? Выходит, что силы русских значительно больше, чем мы ожидали? Значит, мы тогда не точно знали их потенциальные резервы? Куда смотрела наша разведка? Нет, здесь на юге этого допустить нельзя. Мы с вами не допустим, Вильке. Мы – глаза и уши армии!

Готт перешел на доверительный тон:

– Канарис имеет точные сведения, что на оставшейся в руках русских части Украины и в степных районах, населенных разноплеменными народами, поднимается восстание против кремлевских властей. Они ударят красным войскам в спину. Чтобы русским нечем было воевать, надо парализовать работу их промышленности. Это должна сделать наша активная и преданная нам агентура. Поэтому я требую от вас – агентуру не жалеть, засылать ее парами, группами, командами... Заставьте, Вильке, всех работать во имя благородной цели, поставленной перед немецкой нацией нашим фюрером! Вы все поняли, гауптман Вильке?

– Яволь, герр оберст!

– Ну, хорошо. Все. Я вас больше не держу. Хайль Гитлер!

– Хайль! – Вильке резко повернулся.

Вышел он от Готта взмокший и разъяренный. Черт бы побрал этого болтуна-барона! Уморил прописными истинами: «Во имя благородной цели...»

Возвращаясь к себе, Вильке размышлял: «В самом деле, что их, этих русских, заставляет так упорно сопротивляться? Неужели они не видят, что дни их сочтены? Войска фюрера вышли на правобережье Днепра, уже идет сражение за плацдарм у Каховки. Мы и союзные нам войска сосредоточили на Восточном фронте полторы сотни дивизий, в том числе и снятых с Западного фронта. Группа армий «Центр», хотя и потерпела в декабре поражение, находится в 300 километрах от Кремля. Идут бои за Одессу. Взят Киев. Здесь Манштейн захватил перешеек и устремился к Севастополю и Керчи. И, несмотря на такую ситуацию, сопротивление русских не ослабевает, а нарастает. Почему так? Что ими руководит, этими азиатами? На что они еще надеются? Сколько политруков и комиссаров мы уничтожили, а они все сопротивляются. Да, да, следует активизировать нашу агентуру. Действительно, засылать ее к ним надо, как требует Готт, десятками, сотнями, тысячами, пусть русские их ловят, уничтожают. Всех не переловят, кто-то останется и потрудится во имя великой Германии. Но тут же Вильке спрашивал: «А где их брать, эти сотни? Из военнопленных? Они не очень охотно идут на наши предложения, дохнут с голоду в лагерях, но не идут. Надеются на победу своей армии? Но это же утопия! Фюрер сказал, что наша победа – дело предрешенное, остановка только за некоторой корректировкой сроков покорения России.

А бедняге Отто не повезло. Заброшенные им русские агенты, на которых он возлагал такие надежды, попав на свою территорию, вместо кодового сигнала по радио о благополучном приземлении передали ему открытым текстом: «Спасибо за комфортабельную доставку на Родину, при встрече отблагодарим так, что на всю жизнь запомнишь, рыжая скотина». Они добровольно явились в НКВД. Вместе с ними Краге потеряли двух весьма надежных агентов, которые должны были контролировать всю работу этой группы.

Перед Вильке всплыло бледное, растерянное лицо Отто Краге, его дрожащие руки, когда он докладывал шефу о провале. Где гарантия, что и с ним не сыграют такую шутку?

Вильке сидел в уютной комнатушке особняка, надежно охраняемого солдатами. До фронта несколько десятков километров – не очень слышно даже канонады. Совсем мирная обстановка, если не думать о том, что ему сейчас предстоит разговор с человеком, пришедшим из-за линии фронта.

– Введите его!– распорядился Вильке.– И переводчика тоже ко мне.

Прервав его размышления, переводчик Ятаров доложил, что русского перебежчика привели.

Против Вильке стоял выше среднего роста, сутуловатый и угрюмый, с растрепанной шевелюрой мужчина. Он перебежал от русских в районе Ишуньских высот неделю назад. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. По поведению и предыдущему разговору с ним чувствовалось, что цену он себе знает. На вопросы отвечал свободно, но сдержанно и до конца не договаривал. Выправка и умение отвечать на вопросы выдавали в нем военного человека.

– Итак, господин Тальнов, вы настаиваете на том, чтобы мы дали вам оружие и поручили работу в интересах немецкой армии?– спросил Вильке через переводчика.

– Да, господин офицер. В моих краях, куда вы скоро придете, я мог бы сделать многое. Там остались у меня родственники, сослуживцы по прошлой войне, другие связи. Я хорошо знаю те места, условия жизни людей. Дайте мне только хороших помощников, и я сделаю все, что прикажете. Там остались моя земля, дом, все мое богатство, отобранное в тридцатых годах коммунистами во время организации коммун. Поверьте мне, господин офицер, я говорю вам правду, я же к вам сам пришел. Сам!

Переводчик скороговоркой переводил ответы Тальнова, а следователь Остер записывал их. Вильке, не перебивая, внимательно слушал Тальнова. Он думал, анализировал, разгадывал, сопоставлял. Досадно, что на запрос о подтверждении показаний задержанного, якобы до войны сотрудничавшего с немецкой разведкой на Урале, ответ задерживался. Однако Вильке все ясе приходил к выводу, что на этого русского есть смысл сделать ставку, рискнуть.

Гауптману Вильке сейчас нужна была не мелкая сошка, умеющая взорвать мост, указать цель самолету. Нужен агент с масштабом, способный нанести, как этого требует Готт, мощный, хорошо подготовленный удар русским в спину.

Выслушав Тальнова, Вильке сказал:

– Хорошо. Мы вам верим, но пока что-либо решать еще рано. Надо подождать. На этом закончим наш разговор. Мы встретимся с вами в другое, более подходящее время, а теперь отдыхайте.

Ятаров перевел ответ.

Тальнова проводили в полутемный глинобитный амбар, где он обитал под охраной часового уже много дней.

«Почему они меня держат в этой дыре?– досадовал он, сидя в амбаре.– Неужели еще не верят? Разве им мало того, что мною было сделано для них в довоенные годы? Ну, погодите,– скрипел он зубами.– Придет и мой час. Узнаете, кто такой Тальнов!»

Он и сам сейчас не очень отчетливо сознавал, на кого у него больше злости – на соотечественников или на немцев, которые ему не доверяют.

Прошло несколько дней. За это время Тальнову пришлось повторить еще два раза уже сказанное о себе на предыдущих допросах о том, как в тридцатых годах еле-еле унес ноги с Урала, как пробился в Крым, где был мобилизован в армию. Как лихо прикончил лейтенанта, с которым преднамеренно отстал от остальных красноармейцев, находясь в разведке. А затем всю ночь полз через гипс же минное поле, рискуя подорваться на нем. Оказался вблизи немецких окопов и позвал находившихся там солдат, подняв руки над головой.

Все это с присущей абверу педантичностью фиксировалось следователем Остером и давалось Тальнову для подписи – каждый лист в отдельности. Отвечая на вопросы следователя и присматриваясь к нему, Тальнов с завистью думал: «Вот же повезло человеку! Видно, русский, а сумел стать офицером! Сидит себе в тепле, далеко от передовой, сытый, одетый, довольный, да и деньжата небось водятся. Чем же он так угодил им? Как выслужился? А может, какой барон или князь? Их ведь тогда, в двадцатом, под Новороссийском краснюки стадами гнали к морю. Многим и уплыть удалось; мне, к примеру, не очень повезло – места к-a пароходе не досталось...»

Как-то после допросов Тальнов спросил Остера:

– Вы, господин, русский?

Следователь медленно поднял голову, холодно посмотрел на Тальнова и резко, будто чеканил из жести каждое слово, ответил:

– Тут вопросы задаем мы! Много будешь знать – повредит.

Обескураженный Тальнов вышел во двор, досадуя на себя за оплошность и излишнее любопытство, которое тут не шибко поощряется. Часовой неотступно следовал за ним.

Дата добавления: 2015-08-18