Глава 8. Еще с первого дня моего появления в Альтенбаумбурге пошла по нему

Еще с первого дня моего появления в Альтенбаумбурге пошла по нему, а затем и по его окрестностям грозная и причудливая слава о новом герцоге, что каким то образом сумел убить неуязвимого Хорнельдона, любимца древней феи.

Могучий вожак во главе стаи всегда важен, но особенно здесь, в землях Дасселя, а так же Маркгрефлерланда и в Монферратских владениях. Уже давно бы побывал и там, надо проверить, показаться и утвердиться, если бы не постоянная тревога, которую довольно успешно скрываю за улыбками и шуточками.

А сегодня после нашего приезда вся эта необъятная крепость гудит возбужденными голосами, и хотя я со страхом жду полуночи, однако невольно слушаю восторженные разговоры челяди, что их хозяин пошел войной на фею, покорил ее, но убивать не стал, а в знак ее подчинения забрал себе в жены ее младшую сестру. Конечно же, куда более прекрасную, а как же!

Всем льстит, что у них такой могущественный хозяин, тень его мощи падает и на них, можно свысока посматривать на соседей, это у нас в крови, мы же люди, а не эльфы какие-то непонятные.

За остаток дня я объехал с графом Гатером и бароном Уроншидом еще раз свои ближайшие владения. На мой взгляд, работы непочатый край, все запущено, дикая отсталость даже в сравнении с Сен-Мари. Насколько же приятнее и понятнее была жизнь, когда пребывал беспечным простым рыцарем!

Хапанье новых земель и титулов соблазнительно, но теперь вижу, насколько чревато. С каждой ступенькой больше обязанностей, и чем выше, тем груз тяжелее. Ни один король не может жениться по любви, и даже герцогу нужно выбирать с осторожностью, но из меня пока что больше пародия на герцога, к тому же Иллариана не простолюдинка…

Хуже другое, сейчас вот должен вести войска на Гандерсгейм, а я даже не представляю, что там и как там. А вдруг варвары снова сумели сплотиться и дать отпор?

Я подумал с раскаянием и некоторой тревогой, что леди Бабетта знает обо мне больше, чем я сам. Она в последнюю нашу встречу усомнилась, что лично поведу войска в Гандерсгейм, а ведь я был твердо уверен, что да, вернусь как раз в момент, когда выступят из Брабанта, приму поздравления и поеду впереди на черном коне в сверкающих доспехах.

Но она… нет, скорее всего, это некто поумнее ее или помудрее просчитал все мои поступки и сделал далеко идущий вывод. Увы, совершенно верный. Это значит, не такой уж я и загадочный прынц.

Иллариана настолько стесняется всеобщего обожания, что готова носить паранджу. Сегодня, чтобы не привлекать лишнего внимания, выскользнула тихой мышкой из моих покоев, долго поднималась на самую высокую башню.

Я не мог не сопровождать, а когда она заметно устала, подхватил ее на руки. Она пищала и отбрыкивалась, но я понес, время от времени нацеловывая в щеку.

– Как ты можешь, – прошептала она в испуге, – я тяжелая!

– Да, конечно, – согласился я. – Как слон. Даже как два слона.

– Бесстыжий!.. Но все равно… еще и разговариваешь…

– Я бы тебя всю жизнь не спускал с рук, – сообщил я. – Не дрыгай задними лапками, а то стены развалишь.

– Правда?

– Ты же видишь, они всего лишь из камней.

Я вынес ее наверх, почти не запыхался, хотя сердце стучит часто-часто, но это всегда в присутствии Илларианы. Она высвободилась, по детски стыдливо поцеловала в щеку и тихохонько отступила.

– Не смотри…

– Не буду, – пообещал я.

– Но ты смотришь, – обвинила она.

– Не могу отвести глаз, – признался я. – Просто не знаю, что со мной. Совсем дурак. И не стыжусь.

– Ты в мире людей, – произнесла она грустно, – но ты еще больше одинок, чем я.

– Грустно быть исключением, – признался я. – Но еще грустнее быть как все.

Она смотрела озадаченно, потом покачала головой.

– Я не знаю, что хуже. И не знаю, что лучше.

– Вместе поймем, – пообещал я.

Она взмахнула руками, я продолжал смотреть во все глаза, но снова не заметил момент превращения человека в пернатое. Только что передо мной стояла большеглазая Иллариана, а в следующее мгновение крупная красивая птица оттолкнулась от пола, растопырила в небе широкие крылья и, сделав круг над башней, пошла почти вертикально в синюю высь.

Надо бы возвращаться с верхушки башни вниз в крепость, дел невпроворот, но я, как влюбленный дурак, кем вообще-то и являюсь, сам знаю, остался ждать, только посматривал с высоты на свои владения и прикидывал, как лучше перестроить хозяйство, но мысли то и дело возвращались к Иллариане.

Мир любит чудеса и героев. Я не встретил серьезного сопротивления ни в Альтенбаумбурге, ни за его пределами, но хорошо понимаю, что стоит мне оступиться… Это местные лорды могут делать сколько угодно ошибок, они на месте, родовитые, их подпирает клан, родня будет поддерживать и тогда, когда наделают глупостей или вообще потерпят поражение.

Меня же поддерживают до тех пор, пока из моих рук сыплются титулы, пожалования земель, награды, щедрые трофеи при дележе добычи. По дороге из замка Черной Бронзы я наиболее отличившихся одарил землями в Гандерсгейме, а виконту Ноэлю Джонстоуну пожаловал титул барона и пообещал большой надел земли с тремя четырьмя деревнями как минимум.

Это вызвало восторг у остальных, а сам Ноэль чуть не расплакался от счастья, здесь единственный способ продвинуться в титуле – дождаться смерти родственника, от которого титул может перейти к тебе. Но если ты младший сын, то и таких шансов нет…

Сейчас мне верны больше, чем королю, потому что король – это стабильность, а я – обещание великих перемен, при которых все получат быстро и много.

Жизнь никогда не бывает справедливой, мелькнула мысль. Для большинства из нас так оно, пожалуй, и лучше. Гандерсгейм в самом деле нужно покорить и привести в лоно христианства. А то, что многие на этом нагреют руки, многие погибнут с той и другой стороны… что ж, покажите мне другие пути!

Солнце перешло на западную половину неба и медленно начало сдвигаться вниз. Пышно взбитые, как ажурная мыльная пена, облака стыдливо порозовели, замедлили движение, потом вообще остановились над горизонтом.

Я ждал с замиранием сердца, мысль о переустройстве мира постоянно прерывалась тревогой: как она там, не обидел ли кто, и дыхание учащалось, а кулаки сжимались, как только я представлял, что ей нужна помощь.

В небе птицы появлялись часто, я следил взглядом за каждой, вдруг Иллариана прибудет в ином облике, но когда-далеко далеко блеснула розовая искорка, подобно солнечному лучу на морской раковине, сердце мое радостно екнуло.

Птица приближалась стремительно, снизилась сразу, не делая кругов. Я раскинул руки, она сразу ринулась мне в объятия. Я готовился ухватить птицу, но на грудь мне упала запыхавшаяся Иллариана.

– Как же ты… быстро, – только и выдохнул я.

– Быстро вернулась?

– Нет, ты отсутствовала целую вечность, – возразил я обвиняющее. – Мне завидно, как сразу в человека? Невероятно.

– У нас была долгая практика, – ответила она с легким смехом. – От этого зависели жизни. Кто не успевал…

Ее лицо помрачнело, она закусила губу, заново переживая гибель миллионов сородичей, что не умели так быстро уходить от опасности и потому… отсеивались.

– Это все позади, – сказал я горячо и прижал ее к груди. – Нужно жить будущим.

– Ты очень хороший, – произнесла она тихо. – Ты замечательный. Я чувствую, как ты хочешь помочь…

– Я и помогу!

Она вздохнула.

– Как? Это не крепость захватить.

Я сказал с наигранной обидчивостью:

– Я умею захватывать не только крепости! И не только… захватывать. Все получится, Иллариана. Я для тебя мир переверну!

Мы на открытой площадке, легкий ветерок играет ее золотыми волосами, но Иллариана зябко поежилась, как мне кажется, совсем не от ветра.

– Ты меня пугаешь… Вообще ты чудовище! Что ты со мной делаешь?.. Только чуть отдалилась от тебя и уже тоскую!.. Ты злой и сильный маг, да?

– Любовь, – сказал я тупенько, – и есть магия. Так что я, да, маг.

– Мы будем жить счастливо, – пообещала она с жаром, – и умрем, как говорят у вас, в один день!.. Или будем жить вечно и никогда не умрем!.. Или проживем тысячи лет, а если наскучит – умрем в один день. Все будет, как ты хочешь.

Я поцеловал ее в макушку и прижал к груди.

– Все будет, как хочешь ты.

– Правда?

– Ну конечно.

– Тогда будем жить вечно.

– Будем, – согласился я совершенно серьезно, – столько дел… Даже вечности не хватит, чтобы все переделать! А почему твои сородичи всегда в сторонке? Я не кусаюсь, хоть и плотоядный. Меня могли бы не опасаться.

Она посмотрела мимо меня в уже темнеющее небо, вздохнула так тяжко, что у меня кольнуло в груди.

– Боятся. Жизнь приучила, что выживают только те, кто боится и всего избегает.

Я пробормотал:

– Ну, вообще то есть и другой путь…

Она прижалась ко мне, крепко-крепко обхватив руками, такими нежными и тонкими, спрятала лицо на груди.

– Если бы ты знал, – прошептала она, – как я иногда тебя боюсь!.. Именно за этот ваш другой путь. И почему я, дура такая, тебя безумно люблю?

Я подхватил ее на руки и пошел вниз, стараясь не задевать ее ногами близкие стены башни.

На выходе все еще яркое солнце, бьет в глаза прямо от горизонта, в небе ни облачка. Челядь и охранники смотрят со стыдливыми улыбками, а у рыцарей рожи расплываются в полном довольстве.

Навстречу поспешил граф Гатер, закричал ликующе:

– Прибыл гонец! Отряд воинов, что я вызвал, уже в трех днях пути! Там тридцать рыцарей и двести тяжеловооруженных всадников!

Я не дал брыкающейся Иллариане вырваться, прижал к себе и ответил патетически:

– Прекрасно! Как только прибудут, все сможем отправиться в Сен-Мари и вторгнуться в Гандерсгейм! А свои дела в Альтенбаумбурге постараюсь завершить за это время.

– Слава Богу, – сказал граф Гатер патетически.

Иллариана спрятала лицо на моей груди, словно так вот граф и другие не увидят её на моих руках. Под их одобрительные улыбки я занес ее в донжон и не выпускал из рук, пока перед нами не распахнули двери в мои покои.

– Вот мы и снова дома, – сказал я и бережно усадил ее в кресло. – Это твой дом, твоя крепость. И никто не посмеет тебя обидеть! Здесь все готовы умереть, но защитить тебя.

Она судорожно вздохнула.

– Вот это и необычно… Мои этого не могут понять. Нас никто никогда не защищал, только убивали.

– Лучшая защита, – сказал я бодро, – наступление. А сдачу надо давать заранее! Чтоб уважали. В этом мире позицию можно утвердить только силой.

– А убеждением?

– Убеждения, – сказал я с уважением, – самая страшная сила! Всесокрушающая. Убеждения не признают никаких доводов, противоречий, переговоров… К счастью, убеждения у нас тоже есть.

Она вздрогнула, жалко улыбнулась и сделала движение ринуться ко мне и спрятаться на груди, но застеснялась и осталась в кресле, только сжалась и подтянула зябко задние лапки.

Слуги быстро расставили по столу посуду, неслышно исчезли. Уже как-то знают, что я могу и сам наполнять тарелки. Подсматривают, наверное.

Иллариана слабо улыбнулась.

– Снова будешь меня кормить?

– Точно, – ответил я лихо. – Как еще выразить свою любовь и заботу? Только так, ах-ах, оно ест, ест!..

– Хорошо, – согласилась она неожиданно, – я в самом деле не удержусь. У тебя здесь столько необычного, волшебного… А что это?

Она смотрела поверх стола и пока еще пустых бокалов, там на свободном кресле тяжело свисает со спинки мой пояс, как и вообще вся одежда. Слуги быстро усвоили мою барскую причуду разбрасывать одежду там, где снял, и передвигать не смеют, вдруг это нечто ритуальное.

– Что у тебя там?

– Пояс, – ответил я.

– А в поясе?.. Я чувствую.

Я пожал плечами.

– Да много чего в кармашках. Начиная от монет и заканчивая… А-а, ты, наверное, о Камне Яшмовой Молнии?

Она проговорила тихохонько:

– Я не знаю, как его называете вы, но это очень опасная вещь. К счастью, ими могли управлять только те, Первые.

– А что о них знаешь ты? – спросил я с любопытством. – Признаюсь, мне он достался достаточно легко. И вроде бы обхожусь без этой штуки. Я вообще по жадности нахватал, как запасливая ворона, столько всего, что и не успел разобраться даже с частью, как все снова отобрали. Ты же знаешь, это жизнь…

– Вообще то нет, – ответила она. Я взглянул удивленно. Она пояснила: – У нас всегда была своя жизнь. А какая она вообще для других… Но это хорошо, что не знаешь, как раскрыть этот опасный Камень. Только Первые могли высвобождать запертую в нем силу. Как, не знаю… Но если вдруг как то суметь это сделать… этот Камень, как вы его называете, сожжет весь мир!

Я обнял ее и чмокнул в лоб.

– Не страшись, малышка. Теперь это просто трофей. Для музея. Тебе больше мяса или сыру?

Она покачала головой, не давая себя сбить, взгляд ее стал очень серьезным.

– В пророчестве сказано, что любой, кто прибегнет к мощи Камня Яшмовой Молнии, будет проклят навеки и навсегда изгнан из этого мира! Уделом его будут самые ужасные муки в аду. Умоляю тебя, избавься от него!

– Как?

– Брось в самое глубокое море, – предложила она.

– Ты же знаешь, – напомнил я, – и моря пересыхают.

Она сказала жалобно:

– Это случится через эоны!.. И если эту вещь тогда найдут в толще донных отложений, те люди сумеют, может быть, с ним поступить разумнее…

Я смотрел на нее с любовью и нежностью.

– Дорогая, ну что за разговоры о судьбах человечества? Давай начнем с этих восхитительных хрюктов, а потом постепенно доберемся и до рыбы… это еще не мясо, но уже и не вегетарианство…

Она потрясла головой.

– Ты чего стараешься меня раскормить? Летать все равно смогу и толстая.

– Мысли такой не было, – заверил я. – А ночью можешь?

– Есть?

– Летать.

Она поежилась.

– Могу, но очень не люблю. Ночью темно и страшно.

– Ладно, – сказал я, – тогда в ночные полеты не приглашаю. Ради тебя я и ночь превратил бы в день, хотя в ночи есть своя прелесть.

Она зябко передернула плечами.

– Ночью мы беспомощны. И спим так, что не разбудить.

– Летаргия? – предположил я. – Ночное оцепенение, как у шмелей? Как вы еще и уцелели…

– Теперь не все впадают, – объяснила она. – Мы уже давно разработали защитную магию. Один два не спят, сторожат. И сумеют разбудить, если придет беда.

– Вечное бегство, – определил я, – не есть гуд. Бегущий рано или поздно проиграет по всем статьям. Но мы с тобой что-нить придумаем. У нас времени на все хватит… Скажи, а как те Первые пользовались этим Яшмовым Камнем?

– Я не знаю, – произнесла она робко, – как это делалось и что вообще может Камень Яшмовой Молнии… но знаю, что в умелых руках он может кормить целый мир… хотя не представляю, как это… и что в неумелых может сжечь целый мир. Из живого останутся только травы и пчелы. Да еще леса… Все остальное сгинет. Даже конские табуны, оленьи стада…

– Нет там оленьих стад, – сказал я трезво, – разве что улитки и слизняки размером со слонов… И пусть все дохнет. Главное, муравьи уцелеют.

Она сказала удивленно:

– Я не говорила про муравьев!

– Это неважно, – сказал я. – Муравьи в любом случае уцелеют. Они умные.

Она воскликнула возмущенно:

– Как ты можешь о таком шутить? Погибнет целый мир!

Я согласился:

– Это нехорошо!

– Это нельзя, – поправила она.

– Нельзя, – снова согласился я. – Но если очень надо, то… можно.

Она чуть улыбнулась, принимая за шутку, но я смотрел серьезно, и в ее глазах промелькнул страх.

– Что вы за… люди?

– Конкурентоспособные, – объяснил я мирно. – Выживаемые. Сперва нас били все звери, теперь мы… У вас с этим как?

Она сказала печально:

– Наш Просветленный напрасно взял с нас клятву о выживании любой ценой. Он сам позже все понял… и умер, хотя считается, что он погиб. Мы живем, потому что поклялись, но в наших душах нет жизни!.. Мы слишком устали. Видимо, народы тоже рождаются, взрослеют, живут и состариваются, после чего умирают, если их еще раньше не уничтожают более молодые и полные жизни соседи. А мы даже не народ, а отдельная раса!

Я подумал, покачал головой:

– В целом верно, но я знаю исключения. Есть горстка народов, что идут через века и тысячелетия, почти не меняясь, а вокруг мельтешат всякие разные, создают королевства, империи, после чего все рушится, а потом это все создают уже другие народности и нации, а они все идут и идут… Так что будьте таким же исключением!

– А сможем ли, – спросила она слабым голосом. – Думаю, мы уже опоздали.

– Всегда можно разжечь пассионарность, – убеждал я. – Например, пустить слух, что только вам предначертано спасти мир! А без вас все рухнет. Это получше, чем просто жить, чтобы выжить. Нам жизнь не так уж и дорога, если приходится платить высокую цену, а вот ради человечества можно и постараться, потерпеть, помучиться.

Дата добавления: 2015-08-18