|
Читайте также: |
Когда в детстве мы с сестрой рассказывали друг другу о том, где хотели бы жить, я всегда говорила, что хотела бы иметь пентхаус в Нью-Йорке, а она, напротив - ферму в деревне с лошадью, конюшней… Получилось же все наоборот: она живет в Лос-Анджелесе, а я здесь, в деревне.
Сначала мы с Альбано жили в Риме, в квартире на вилле Бразини, в окруженном соснами полукруглом здании со множеством окон. Но в городе было слишком много смога и слишком много вторжения в нашу жизнь. Слишком много грязи, и не только в воздухе. Мы чувствовали, что за нами наблюдают даже за закрытыми дверями, и мы решили найти для себя что-то на природе.
Когда я приехала в Апулию в первый раз, она мне понравилась сразу. Это было в июне. Меня поразили яркость красок, запах чистого воздуха. В Челлино еще было много грунтовых дорог, и все дома были белые. Это мне даже немного Мексику напомнило. И потом, люди были такие гостеприимные – может быть, даже слишком! Бесконечные, очень оживленные, обеды: я поражалась, как это так долго можно сидеть за столом. Я была удивлена их непосредственной добротой. Я рассматривала людей, чтобы найти какие-то признаки лицемерия, я искала истинное лицо под маской. Но ее не было. Они действительно были такие, непосредственные и добрые.
После нескольких таких приездов я поняла, что жизнь в городе не имеет никакого сравнения и убедила Альбано совершить прыжок… в прошлое (в смысле – это для него «в прошлое»). Сначала мы жили в самом селении, но его ритм жизни не совпадал с нашим. Здесь не удавалось избежать шума, вторжений, ежечасных звонков по домофону, а еще колокола, уличные торговцы… и однажды Альбано увел меня в лес в нескольких километрах от Челлино.
«Тебе нравится?» - спросил он меня, как будто бы речь шла о покупке новой кофточки.
«Нравится ли мне!» Да это был рай! Лес из вековых деревьев - дубов, сосен, эвкалиптов. Всё обнесено выложенной сухой кладкой каменной стеной. Альбано купил его.
Он был большой, 55 гектаров. Рядом был другой участок на 40 гектаров с постройкой восемнадцатого века. Они принадлежали одному и тому же владельцу. Альбано, вопреки советам родителей и друзей, но поощряемый мною, купил также и его. Дом там был построен рядом с лесом, но не скрыт деревьями.
Первоначально мы планировали восстановить старую постройку. Но мне было девятнадцать лет, и я не имела никакого опыта в строительстве. Инженер, с которым мы познакомились, убедил нас, что на деньги, необходимые для реконструкции, мы вполне могли бы построить красивый дом с нуля. Мы, молодые и наивные, ему поверили.
Я знала, что мой дом должен был иметь крыльцо, красную черепицу и белую штукатурку. Я хотела, чтобы в каждой комнате были своя ванная, свой стенной шкаф и своя терраса. Я желала больше пространства и огромных окон с видом на сад, чтобы добиться слияния того, что внутри, с тем, что снаружи. Мне была нужна как можно более естественная среду обитания, чтобы не чувствовать себя запертой в четырех стенах. Когда я видела планировку на бумаге, мне этот дом все время казался маленьким.
«Может быть, мы сделаем меньше комнат, но чтобы они были большие?» - предлагала я инженеру.
«Посмотрите, это большой дом, он уже слишком большой», - говорил он.
А я: «Я хочу, чтобы он был просторный!»
И он расширял. В момент, когда я его увидела без строительных лесов, я испугалась: «Но этот дом просто огромный, уж слишком…»
Но уже было ничего не поделать: я слегка ошиблась в размерах! Терпение. Что я могла теперь сделать, уменьшить его?
Сначала мы чувствовали себя пионерами Дикого Запада. В какой-то степени так оно и было, но мне это нравилось. Коровы, животные во внутреннем дворике, жизнь в тесном контакте с природой: мы вернулись к истокам. Однако мои свекр и свекровь, которые жили в доме с нами, боялись оставаться одни, когда мы уезжали. Альбано добавлял, что дети не могут расти в изоляции, и что с теми старыми конюшнями надо что-то делать. Он не хотел, чтобы там жили мыши. Он предпочитал людей.
С каждым новым домом, появлявшимся на месте конюшни, я чувствовала, что понемногу уходит то ощущение первопроходцев, и мне было жаль. Однако я не могла удержать Альбано: все стало так, как хотел он. Сейчас это настоящая деревня с церковью, построенной на старом гумне, и маленьким рестораном. Там, где раньше были конюшни и амбарами, теперь живут люди!
Сейчас я мечтаю о том, чтобы жить на далеком острове, куда очень трудно доплыть и где никто не сможет вторгнуться на мою территорию. Мне, как Гёте, нравится учиться у природы.
Для меня дом – это синоним убежища. Меня раздражает телефон и даже телевизор. Особенно во время еды. Когда я на рабочем месте, я всегда очень вежлива с ближним (или, по крайней мере, я стараюсь быть такой). Но когда я дома, если вижу кого-то вдалеке, у меня возникает реакция животного убежать и спрятаться. Может, потому, что с тех пор, как я родилась, у меня всегда была слишком публичная жизнь.
В нашем доме есть мебель, которую я с самой молодости возила с собой - то немногое из мебели моих родителей. Например, среди прочих предметов мебели я пользуюсь прикроватными тумбочками пятидесятых годов, которые стояли в спальне мамы и папы. Как-то друзья Илении пришли к ней в гости и сказали, что этот дом плохо обставлен. Она жаловалась: «Мама, мне грустно, мои друзья раскритиковали наш дом…».
Я ей ответила, что уже двадцать лет нас все устраивает: «Не думаю, что мы должны спрашивать их мнение. И потом, если им не нравится, так лучше: обойдутся!»
Кажется, из этого моего отчета вы все равно не смогли составить себе ясную картину того, как я живу… да и я тоже! Тогда добавлю немного иронии и расскажу о некоторых страницах нашей жизни образца 1974 года.
Мадрид - Бриндизи, 9 июля
5.30 утра, механически собираю чемоданы.
«Ты готова? Пойдем…»
«Иду!»
Жарко. Я устала. Я не выспалась.
«Опаздываем!» - кричит Альбано из другой комнаты.
«Иду!»
Как хочется спать! Я спала от силы часа три. Еще юбка, блузка, обычные пустяки. Вот, не хватает только зубной щетки.
«Давай, Роми`, быстрее!»
Это немыслимо – так рано вставать. Смертельно жжет глаза… и потом опять – отправление, прибытие, разобрать чемоданы, собрать чемоданы… Ну вот, вроде бы все.
«Я готова».
Спускаемся с чемоданом по лестнице. Волосы лезут в глаза… а машина уже ждет. От этого «Ситроена» меня тошнит при одном его виде. В нем слишком укачивает. А что делать?
«Ты дал чаевые? Мне кажется, что тот тип на нас плохо смотрит…» - поспешно говорю я Альбано.
«Когда есть я, тебе не надо об этом беспокоиться, - это его обычный ответ. - Поехали».
Франко, мой деверь, за рулем. У него уставшее лицо индейца. Черные волосы индейца. Большой нос, темные глаза, походка индейца (поднятые плечи и шея, вытянутая вперед). Свисающие руки и большие ноги, которыми он шаркает, пока идет с видом плейбоя (индейского?)
Движение плотное. Солнце начинает припекать.
«Вот знак: аэропорт Мадрида. Поворачивай, поворачивай направо», - идут приказы от «водителя на заднем сидении».
У меня урчит желудок. Даже теперь, когда я это вспоминаю, я сразу же ощущаю голод. Когда я не высыпаюсь, я всегда голодная.
«Поднажми, Франко».
Франко молчит, в основном ворчит.
«Давай, Франко. Обгони его. Давай, больше на дороге никого нет. Что ты ждешь, не видишь, что он не двигается?»
Красивая страна Испания. Матерь Божья, как же хочется есть! Нет даже жвачки.
«Езжай медленно. Поверни туда».
«Ты ошибся, Франко».
Наконец я вижу аэропорт… но он почему-то позади нас!
Мы подъезжаем. Может, я найду здесь бутерброд, если есть время.
«Ты позаботься о чемоданах, Роми`, пока я сбегаю за билетами, а ты, Франко, припаркуйся так быстро, как только сможешь».
«У нас есть время».
Он заговорил. Странно. Он тоже голоден: «Как есть хочется».
«Ай. Каждый раз, когда он говорит «я голоден» - это объявление войны», - бормочет Альбано.
Франко тормозит. Альбано выпрыгивает. Слегка ошеломленная, я зову грузчика. Входим в аэропорт. Оказавшись внутри, я вижу толпу северянок-блондинок - растрепанные девушки в синих джинсах несутся прямо передо мной. Они напоминают мне стадо лошадей. Вижу, некоторые балансируют на непомерно высоких каблуках. Некоторые едва могут шевелить головой - настолько налакированы волосы. Пупок на виду, глубокий вырез, из которого видно все. Для таких людей есть соответствующее бранное слово. Такие девушки мчатся от одного аэропорта к другому и дарят то немногое, что осталось от их женственности, какому-нибудь молодому человеку у выхода номер четырнадцать, который отправляется в другой мир, уже завоеванный организованными турами.
«Роми`, чемоданы», - слышу вдалеке. Оборачиваюсь, чтобы найти человека с багажом. Слышу объявление: «Отправляется рейс авиакомпании «Иберия» номер 136, Нью-Йорк - Лос-Анджелес. Выход номер семь».
Ах, Америка! Страна богатой бедности и бедного богатства. Поразительная страна. Жвачка, замороженные продукты, консервы. Сколько пороков она дала человечеству; белое золото, черное золото; сколько фальшивых ценностей...
«Роми`, чемоданы!»
Объявляют рейс. Какой ужас! Куда ушел Альбано? А, вот он, в массе людей: должен быть там. В самом деле.
«Автограф, пожалуйста».
«Вы понимаете по-испански?»
«А в жизни он выглядит лучше».
«Сеньорита, дайте автограф, пожалуйста». – «Извините, но мы очень спешим».
«Что ты делаешь, Роми`? А чемоданы?»
«Вон они, я плачу?»
«Сколько?»
«Автограф, пожулайста».
«25 песет».
«Вот вам».
«Какой он милый».
«Как же хочется есть!»
Плачущие дети, которых родители подталкивают поцеловать Альбано. Пока они его целуют, он оформляет посадочные талоны. Девушка на билетной стойке просит автограф. Приходит Франко, спокойный-спокойный.
Наконец нам удается сесть в самолет. Коробки, пакеты, куклы, веера. Кто-то прямо перед нами курит сигару. А я все еще хочу есть! Более того – если я срочно чего-нибудь не съем, мне реально станет плохо.
«Журнал?»
«Спасибо, сеньорита»
«Журнал?»
«Нет, спасибо»
Не читаю эту чушь. От нее у меня депрессия. Я достаю свою книгу. Мне нравится Виктор Гюго.
«Посмотрим, что делается в Италии», - говорит Альбано, щекоча мне нос своей газетой.
Как воняют эти газеты! Почти как новости, которые в них содержатся…
«Еще один взрыв, негодяи!»
Я не удивлена. Они сорвались с цепи, и кто их остановит?
«Альбано, ты не думаешь, что это та же война, только в другой форме?»
«Это не мир, а г…!»
«Это потому что они устроили взрыв?»
Он не отвечает и снова принимается читать.
Я смотрю на него, сидящего здесь, рядом со мной. У него вид интеллектуала, он чем-то напоминает студента университета. Широкий лоб есть. Умный взгляд - тоже. Руки…а, нет. Руки, несомненно, человека земли (своей земли). Руки и мускулистая грудь выдают годы работы в поле. Даже близорукость – это знак в его пользу: мужчин в очках я всегда считала более интересными.
Я смотрю на него, пока он читает здесь, рядом со мной, и чувствую, что это, вне всякого сомнения, мужчина моей жизни.
Я тоже начинаю читать и погружаюсь в мир своих мечтаний. Книга медленно выскальзывает из рук.
Я, должно быть, заснула, потому что слышу искаженный голос:
«Пристегните ремни и погасите все сигареты…» - повторяется на английском и итальянском языках с испанским акцентом, что вызывает у меня смех.
Два сильных толчка, и мы приземлились в Риме. Едва мы спустились с трапа, нас зовут самим забрать багаж, потому что носильщики бастуют.
«Черт бы их побрал…»
«Нам только этого не хватало».
Франко ворчит. В аэропорту мы провели четыре часа среди газет, бара, людей и детей.
«Это Аль Бано: тот, который поет. Видишь его? Смотри, ПьерКарлоФранческо, поцелуй его.» «Чмок»: сахар и шоколад на лице Альбано.
«Не бойся: вот, сейчас он тебе даст автограф».
ПьерКарлоФранческо смотрит в воздух. «Смотри, как он пишет. Прямо как в телевизоре. Уже давно мой ребенок хотел с вами познакомиться. Спасибо, пойдем. До свидания».
Они удаляются, и я слышу голос ребенка, который говорит: «Мама, кто был этот синьор?»
Я открываю книгу. Слышу шепотки вокруг.
«Ух ты, это же Ромина».
«Да, это точно Ромина Паула!»
Приближается рой женщин. Кажется, они в своей жизни ни разу не воздержались ни от одного блюда. Я улыбаюсь.
«Какая милая, посмотри!» - говорит одна.
«Я ее большой кумир!» - говорит вторая.
«Она более милая по телевизору» - добавляет первая.
Рррр! Я возвращаюсь к своей книге.
«Посадка на рейс БМ066 до Бриндизи, выход 13».
«А какой же еще выход мог бы быть?» - торжественно говорит Альбано: это его счастливое число.
«Опять ты со своими суевериями… - говорю. - Ты знаешь, что для американцев 13 – это число, приносящее несчастье?».
«Здесь мы в Италии».
Подняться, спуститься, взлететь, приземлиться, потрястись в автобусе, который везет людей как дрова… наконец приезжаем в Бриндизи.
«Ты никого не видишь, Роми`?»
«Нет, может они не очень хорошо поняли».
«Я ему ясно сказал».
Прибывает Луччо. Точнее, сначала прибывает его живот, а потом он. Луччо. Более известный как дон Кармело. То бишь - Карризи Кармело. Или Кармело Карризи, как вам будет угодно. На голове неизменная шляпа с поднятыми полями (как он говорит, «с опущенными носят только рогоносцы»). Небритый. Ремень поддерживает изношенные брюки, исчезающие в районе живота. Ботинки с перфорацией: «чтобы давать воздух ногам…» Волосы «алла масканья», зачесаны назад с помощью водой и («для особых случаев») геля,. Короткий галстук, исчезающий у бороды. Гремучая смесь - как одеколон «Огонь Везувия», одной капли которого достаточно, чтобы перебить любые ароматы.
«Привет, Луччо», - «колючие» поцелуи.
«Что говорят?» - поцелуи с Франко и Альбано.
«На какой машине ты приехал?»
«На Каролине, а что?»
«Какая, «500»?»
«Да».
«А что случилось с джипом?»
«Проткнул колесо».
«Ладно, поехали. Не успел я приехать, как вы меня сразу разозлили».
Такси даже не пахнет. Забастовка. Ну пусть тогда хоть «500». В тесноте, четверо плюс чемоданы, худо-бедно добираемся до дома. Получаем теплый прием от собаки, которая нас уже забыла и поэтому захлебывалась лаем.
Во внутреннем дворике, снаружи кухни, звук аккордеона. Это Альдо Рушитто, в доме Карризи более известный как «Рушитти». Рост южанина – «ближе к земле». Взгляд постоянно грустный или беспокойный. Волосы зачесаны с пробором почти по центру. Рукава куртки почти закрывают его руки, штаны немного коротки: обшит с любовью и преданностью швейной машиной синьоры Рушитто. Сбоку от него сидит дядя Пьетро, с тростью в руке и взглядом в пустоту. Читает стихотворение о войне 1915-1918 годов.
У входной двери, как по сценарию, появляются Иоланда, тетя Энцина, Дженовеффа, Рина, Грациелла, а также группа детей в возрасте от 1 до 12 лет.
«Мама, что ты мне привезла?»
«Папааааа, что ты мне привез?»
«Красивую вещь».
«Да, но что?»
«У меня была вещица, красивая-красивая, но ведьма ее у меня украла».
Иления: «А ты найди другую».
Я достаю один чупа-чупс Илении и один Яри, которые от радости не знают, срывать обертку или нет. Конечно, я также даю сладости в пустые ручонки других детей, которые непрестанно поедали меня глазами.
«Вы поели?» - сразу беспокоится Иоланда: кормление семьи всегда было по ее части.
«Там есть одна сарделька», - импульсивно вмешивается синьора Рушитто. Да хоть сардельку!
Альбано сразу бежит к обезьяне. Франко - к невесте.
Вхожу на кухню. Телевизор включен. На огне – кастрюли, на столе - бутылки свежего соуса. Звонит телефон. Луччо сидит и курит. Иоланда ходит из стороны в сторону, нося одну вещь сюда, другую – туда. Тетя Энцина ходит следом за ней. Синьора Рушитто шьет на машинке. Я ем сардельку и между тем читаю в газете, что Альбано и я расстались.
Дети с жадностью поглощают свои чупа-чупсы, плачут, смеются и периодически выдают умные мысли. «Ну, в общем, самолеты не умеют говорить о синеве», - изрекает Иления.
Появляется синьор Рушитто: «Действительно, человеческое общежитие – вещь очень сложная…»
Луччо: «Жизнь – это рак!»
«Черт бы вас всех побрал!»
Я слышу шум и топот в саду. Иду посмотреть, что случилось. Нардуччо, управляющий, бегает по траве с палкой в руке и гоняет свиней, что-то около двадцати, больших и маленьких: «А-а-а! Нравится вам свежая трава, глупые твари!» Ну да, конечно, это называется свежая. Газон почти весь сухой, потому что насос сломался из-за соленой воды…
И все же как прекрасно снова оказаться дома! После стольких сражений спокойное место, чтобы отдохнуть. Свиньи хрюкают, пробегая. Приходит злой Альбано.
«Ну, когда они соизволят закрыть те ворота?»
И начинает гонять стадо вместе с Нардуччио.
Я иду в свою комнату. Ставлю пластинку и расслабляюсь. Ну вот, теперь я точно дома. Звонит телефон. Один, два, три, четыре раза. Снимаю трубку: «Хэлло!»
«Тарин!»
«Где ты?»
«В аэропорту Рима».
«Куда направляешься?»
«Не знаю, а ты что скажешь?»
«Езжай сюда».
«Хорошо».
«Пока».
«Пока».
Отключаю телефон. Звонит домофон: «Завтра приходит Калла`, чтобы делать фото».
«Хорошо».
«…Представь себе, что ты плывешь в лодочке по реке. Вокруг мандариновые деревья и мармеладные небеса…» - пели «Битлз». Слушая их музыку, я попадаю в другое измерение. Они создают особую атмосферу. Они заставляют меня мечтать. Позже спускаюсь посмотреть фильм по телевизору. Иления уснула на ковре. Яри тоже, положив голову на спину Илении. Альбано спит на диване. Луччо храпит в кресле.
Хороший фильм! Он, Гэри Купер, мне очень нравится. Ну да. Тогда актеры были действительно актерами, и фильмы делали по-настоящему волнующие и смешные.
Бужу всех, чтобы идти спать. Наконец спокойствие нисходит на дом. Я опускаю голову на подушку и думаю, как же мне повезло жить в таком месте и вести такой образ жизни, который меня удовлетворяет. Как в человеческом плане, так и в творческом.
В этой тишине можно даже подумать…
«Бах. Бах». Два выстрела в ночи. Сердце забилось.
«Бах. Бах. Бах».
Бегу к окну. Тишина. Альбано заворочался в постели.
«Что происходит?»
«Стреляли».
Альбано вскакивает. Хватает пистолет, высовывается в окно и пять раз стреляет.
Тишина. Слышится, как открываются ставни на этаже под нами. Выглядывает Франко.
«Я выстрелил первым, а воры сейчас ответили», - говорит он.
«Ты стрелял первым?» - спрашивает Альбано.
«Да»
«Сейчас стрелял я».
Пока они говорили, с кухни вышел Луччо с ружьем через плечо.
«Бах» - стреляет в воздух.
«Кто это?» - кричит Франко.
«Бах» - еще один выстрел.
«Кто это?» - спрашивает Альбано.
Луччо возвращается. Франко ворчит и закрывает окно.
«Господи, кто-нибудь спит в этом доме?» - бормочет Альбано и проскальзывает обратно в постель. Сейчас все тихо, и может быть, теперь удастся поспать.
10 августа 1974 года (в оригинале явная ошибка в датах – прим. пер.)
Утром за завтраком мне сказали, что они украли трех лошадей и курицу. Слава богу, что стреляли, иначе, думаю, забрали бы и дом!
Приехал Калла из Милана. Он привез свежие-свежие новости из гнилой-гнилой среды.
«Ну эта вот, как ее там, - ездила на три дня в Испанию встречаться с любовником. А вот тот, ну другой который, - выяснилось, что он заплатил за победу на фестивале Canzonissima и даже в Сан-Ремо».
Слухи, множество слухов. Кто-то рассказывает подобное и про нас, и про всех остальных. Барьера между истиной и вымыслом больше не существует.
«Ну, ребята, обед был вкусный и особенно вино. Но я должен оправдать свое пребывание здесь. Когда фотографировать?»
Щёлк. Альбано, гоняющийся за уткой. Щёлк. Альбано на лимонном дереве.
«Посмотри сюда. Нет, ниже. Ту ногу, не так. Сделай вид, что собираешь лимоны». Альбано действительно их собирает. Щёлк. Альбано прыгает вниз, но поскальзывается и падает. «Молодец, как будто на самом деле».
«Но это было по-настоящему, я правда упал!»
Альбано и я решили больше не фотографироваться вместе, но Калла настаивает: «Давай, последние».
Щёлк. Альбано и Ромина, которые подбирают лимон.
«А дети?» Иления не хочет фотографироваться, а Яри спит. «С вами всегда хорошо работается…» - Калла поправляет очки, заправляет пленку, и мы возвращаемся в дом.
Я взглянула издалека: действительно, совсем неплохой у нас дом. Может, слишком большой для нас, слишком просторный. Но, учитывая, что нас здесь больше, чем просто «два сердца» - а семь, восемь, может, десять, пространство уже не кажется таким большим. Если бы я строила его сейчас, я бы все сделала совсем по-другому и намного меньше. С внутренним двориком…
Слышу ноты Штрауса. Аделина Рушитто учится в кабинете игре на фортепиано. Эта девочка - вылитая мексиканка. Оливковая кожа, густые волосы, длинные, черные, как глаза, в которых зрачок не отличается от радужной оболочки. Утверждает, что похожа на меня. Но думаю, что с возрастом она будет гораздо более «типичной».
Сейчас она играет с чувством. Конечно, музыка Штрауса – великая, даже когда ее играют маленькие ручки. Я вспоминаю, как я ее играла в колледже и сколько прилагала для этого усилий. В те моменты я ощущала себя великой пианисткой. Аделина меня замечает у крыльца. Она краснеет и перестает играть. Я делала то же самое, когда была ребенком. Я и сейчас такая. Я волнуюсь, даже когда мне приходится петь под фонограмму перед телекамерой, не говоря уже о живом исполнении перед широкой аудиторией!
Вот почему я никогда не смогла бы выступать на фестивалях типа Сан-Ремо (ах, если бы я тогда знала! – Примечание Ромины).
«Мамаааа!»
Это Яри разрывает цепочку моих рассуждений: он идет ко мне, улыбаясь и переваливаясь. «Мамааа!» - и открывает рот, показывая шесть зубов, выросших тут и там.
Я беру его на руки. Он перестает капризничать: знает, как я сильно его люблю! Милый маленький сладкий Яри, такой любимый, такой желанный. Кто знает, каким будет мир для него?
«Мама, я тоже!» - появляется Иления, босая и растрепанная. Моя маленькая дикарка. Она крепко-крепко обнимает меня и целует.
«Ты чувствуешь себя немного лучше, милая?» - спрашиваю ее.
«Нет, мама. Я вся чувствую себя лучше».
Я думаю обо всех этих рассуждениях об «освобождении», «реализации». Но что такое жизнь - сцена, или те немногие годы, когда ты даришь и получаешь любовь?
Дата добавления: 2015-08-18; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нехватка любви – единственное, к чему нельзя привыкнуть никогда | | | Калимеро |