Новелла девятая. Врача маэстро симоне, желавшего вступить в корсарское общество

Врача маэстро Симоне, желавшего вступить в корсарское общество, Бруно иБуффальмакко заставляют ночью пойти в известное место, а Буффальмаккосбрасывает его в помойную яму, где и оставляет. Когда дамы несколько поболтали об общности жен, устроенной обоимисиэнцами, королева, за которой только и оставался рассказ, не нарушая правДионео, начала так: - Любезные дамы, Спинеллоччьо вполне заслужил издевку,которую устроил ему Цеппа, потому мне и кажется, что (как то недавно хотеладоказать Пампннея) не следует строго порицать того, кто глумится надчеловеком, вызывающим глумление, либо его заслужившим. Спинеллоччьо заслужилего, а я намерена рассказать вам о человеке, который на него напросился, иполагаю, что те, которые учинили его над ним, заслуживают не порицания, апоощрения. Человек, с которым это сталось, был врач, вернувшийся воФлоренцию из Болоньи в мантии из беличьего меха, хотя сам был и бараном. Как мы то видим ежедневно, наши граждане возвращаются к нам из Болоньикто судьей, кто врачом, кто нотариусом, в длинных и просторных платьях, впурпуре и беличьих мехах и в другой великолепной видимости, а как отвечаеттому дело, это мы наблюдаем каждый день. Из их числа был некий маэстроСимоне да Вилла, более богатый отцовским достоянием, чем наукой; одетый впурпур и с большим капюшоном, доктор медицины, как он сам о себе говорил, оннедавно вернулся к нам и поселился в улице, которую мы теперь зовем Виа дельКокомеро. У этого маэстро Симоне, вернувшегося, как сказано, недавно, был вчисле его других достойных внимания привычек обычай спрашивать у всякого,бывшего с ним, о всех проходящих, кого бы ни увидел, и точно из движениилюдей ему надлежало составлять лекарства для своих больных, он на всехобращал внимание и все в них замечал. В числе прочих особенно привлекших еговзгляды были два живописца, о которых сегодня дважды была речь, Бруно иБуффальмакко, всегда бывавшие вместе, его соседи. Так как ему казалось, чтоони жили беззаботнее всех на свете и проводили время весело, что и было насамом деле, он расспрашивал о них у многих. Слыша от всех, что они людибедные и живописцы, он вообразил, что не может того быть, чтобы они жилистоль весело от своей бедности, а так как о них говорили, как о людяхостроумных, он и представил себе, что они извлекают великую выгоду изчего-нибудь другого, о чем никто не знает, и у него явилось желаниесблизиться, по возможности, с обоими или по крайней мере с одним из них; емуудалось сойтись с Бруно. Побыв с ним несколько раз, Бруно понял, что врач -дурак, и начал потешаться над ним, сделав его предметом своих диковинныхвыходок, а врач с своей стороны стал находить удовольствие в его обществе.Несколько раз, пригласив его к обеду и полагая вследствие этого, что онможет поговорить с ним по-приятельски, он выразил ему удивление, котороевнушали ему он и Буффальмакко, что, будучи людьми бедными, они так веселоживут, и он попросил его объяснить ему, как они устраиваются. Услышав этиречи врача, Бруно убедился, что этот вопрос из числа его глупых ибессмысленных, и, рассмеявшись, задумал ответить ему соответственно егоюродству. "Маэстро, - отвечал он, - я немногим бы рассказал, как мы этоделаем, но не воздержусь поведать это вам, так как вы мне приятель и я знаю,что вы этого другим не передадите. Правда, я и товарищ, мой живем так хорошои весело, как вам это и кажется, даже более; от нашего ремесла и с доходов,которые мы извлекаем из кое-каких имений, нам нечем было бы заплатить дажеза воду; но я не желал бы, чтобы вы подумали вследствие этого, что мы ходимворовать, а мы ходим на корсарство и таким образом добываем, без всякогоущерба другим, все, что нам служит в удовольствие и на потребу; оттуда, каквидите, и наше веселое житье". Услышав это и еще не поняв, в чем дело, всему поверив, врач сильноизумился, у него внезапно явилось страстное желание узнать, что означаетходить на корсарство, и он очень настоятельно стал просить, чтобы тотрассказал ему о том, уверяя, что, поистине, он никому того не передаст. "Увымне, маэстро, - сказал Бруно, - чего вы у меня просите! Вы хотите узнатьбольшую тайну, и если бы кто доведался о том, этого было бы достаточно,чтобы погубить меня, выжить со света или мне самому угодить в пастьЛюцифера, что в Сан Галло; потому я не скажу вам о том никогда". Врачговорит: "Поверь, Бруно, что бы ты ни открыл мне, о том никто никогда небудет знать, кроме тебя да меня". Тогда после долгих разговоров Бруносказал: "Так и быть, маэстро, столь велика любовь, которую я питаю к вашемупатентованному дубинообразию из Леньяи, и таково мое доверие к вам, что я немогу отказать вам ни в чем, чего бы вы ни пожелали, и потому я поведаю вамэто под условием, если вы поклянетесь мне крестом, что в Монтезоне, никогдаи никому не говорить о том, как вы и обещали". Маэстро подтвердил, чтоникогда не скажет. "Итак, знайте, сладчайший мой маэстро, - сказал Бруно, - что ещенедавно был в нашем городе великий мастер некромантии, по имени МикелеСкотто, ибо он был из Шотландии; именитые люди, из которых лишь немногиеостались теперь в живых, оказывали ему великие почести; желая уехать отсюда,он, по их настоятельным просьбам, оставил нам двух знающих своих учеников,которым приказал всегда с готовностью исполнять всякое желание благородныхлюдей, его почтивших, и они охотно служили сказанным благородным людям вкое-каких любовных и других их делах. Впоследствии, когда и город и нравыжителей пришлись им по сердцу, они решились навсегда здесь остаться и вошлив великую и тесную дружбу с некоторыми из них, не обращая внимания на то,кто они, именитые или худородные, богатые или бедные, лишь бы те людисоответствовали их нравам. В угодность таковым своим друзьям они устроилиобщество человек из двадцати пяти, которым следовало собираться по крайнеймере раз в месяц в показанном ими месте; явившись туда, каждый выражал имсвое желание, и они тотчас же исполняли его на ту ночь. Сойдясь с теми двумяв особой дружбе и близости, я и Буффальмакко были приняты в то общество, гдеи состоим. И скажу вам: когда нам случается собраться, чудно бываетпосмотреть на ковры по стенам залы, где мы пируем, на столы, убранныепо-царски, на множество благородных и прекрасных слуг, мужчин и женщин, вугождение всякому состоящему в этом обществе; на лохани, кувшины, бутылки,кубки и другую золотую и серебряную посуду, из которой мы едим и пьем, и,кроме того, на множество различных яств, какие кто пожелает, которыеподносят нам, всякое в свое время. Я никогда не был бы в состояниирассказать вам, какие слышатся там сладкие звуки от бесчисленныхинструментов, какое полное мелодии пение, не мог бы сказать, скольковосковых свечей сгорает за теми ужинами, сколько потребляется сластей икакие драгоценные вина там пьют. Я не желал бы, умная моя голова, чтобы вывообразили себе, что мы обретаемся там в этом самом платье и убранстве, вкаком вы нас видите: нет там ни одного, самого плохонького, который непоказался бы вам императором, так мы красуемся в дорогих платьях и вещах. Новыше всех других утех, какие там есть, - красивые женщины, тотчас же, лишьбы кто захотел, переносимые туда со всего света. Там вы увидели бывластительницу Барбаникков, царицу Басков, жену султана, императрицу Осбек,Чянчяферу из Норньеки, Семистанте ди Берлинноне и Скальпедру ди Нарсия. Но кчему это я их вам перечисляю? Там все царицы мира, говорю, включительно досамой Скинкимурры попа Ивана. Теперь смотрите, что дальше. Когда все попьюти полакомятся, проделав один или два танца, всякая из них отправляется вкомнату того, по чьей просьбе она явилась. И знайте, что те комнаты на видрайские, так они красивы, и не менее благоуханны, чем ящики с пряностями ввашей аптеке, когда вы велите толочь тмин, и есть в них постели, кажущиесяпрекраснее кровати венецианского дожа; на них они и отдыхают. Как орудуюттам ткачихи, работая подножками и вытягивая к себе набилку, чтобы тканьвышла прочнее, это я предоставляю вам вообразить себе. В числе прочих лучшевсего живется, по моему мнению, Буффальмакко и мне, ибо Буффальмакко большейчастью велит приводить себе французскую королеву, а я для себя английскую, аони наибольшие в свете красавицы; и мы так сумели устроить, что они не могутна нас наглядеться. Итак, сами вы можете себе представить, почему мы можем,да нам и следует жить и гулять в большем веселье, чем другим людям, коливспомните, что мы владеем любовью двух таких королев; не говоря уже о том,что стоит нам пожелать тысячи или двух тысяч флоринов, чтобы нам их - недождаться. Вот это-то мы и называем попросту "ходить на корсарство", потомучто как корсары грабят всякого, так и мы, с тем лишь отличием от них, что теникогда не возвращают имущества, мы же, воспользовавшись, возвращаем его.Теперь вы знаете, маэстро, мой простак, что мы называем ходить накорсарство; насколько это должно остаться в тайне, вы сами можете видеть,потому более я ничего вам не скажу, и не просите". Маэстро, наука которого не шла, вероятно, далее уменья лечить ребят отшелудей, настолько поверил словам Бруно, насколько следовало бы поверитьлюбой истине, и так возгорелся желанием вступить в это общество, как толькоможно было воспылать к чему-либо желаемому. Потому он ответил Бруно, чтодействительно нечего удивляться, что они так веселы, и с большим трудомвоздержался от просьбы устроить его принятие туда, предоставляя себе сделатьэто, когда, учествовав его еще более, он будет иметь возможность с большеюуверенностью предъявить ему свои желания. Итак, в расчете на это, онпродолжал поддерживать с ним общение, зазывая его вечером и утром к своемустолу и обнаруживая безмерную к нему любовь, и столь велико и постоянно былоэто их общение, что, казалось, без Бруно маэстро не мог и не умелсуществовать. Бруно чувствовал себя отлично и, дабы не показатьсянеблагодарным за такие почести, оказанные ему врачом, написал ему в залеизображение Поста, у входа в комнату - Agnus dei, у двери на улицу ночнойгоршок, дабы те, которые являлись к нему за советом, сумели отличить его отдругих, а под небольшим навесом написал битву мышей с кошками, казавшуюсяврачу очень красивой вещью. Кроме того, он иной раз говорил ему, когда емуслучалось у него не ужинать: "Сегодня я был в обществе, и так как английскаякоролева мне несколько надоела, я велел привести себе Гумедру великогоТарсийского хана". Тогда маэстро спрашивал: "Что такое Гумедра? Я этих именне понимаю". - "О мой маэстро, - отвечал Бруно, - я этому не удивляюсь, ибоя слышал, что ни Поркограссо, ни Ванначена об ней не упоминают". - "Тыхочешь сказать Иппократ и Авиценна?" - говорил маэстро. "Право, не знаю, -отвечал Бруно, - в ваших именах я так же мало смыслю, как и вы в моих, аГумедра на языке великого хана означает то же, что на нашем императрица. Ода, она показалась бы вам прелестной бабой и, уверяю вас, заставила бы васзабыть лекарства, и снадобья, и всякие пластыри". Так говаривал он с ним порой, чтобы еще более его разжечь, когдаоднажды вечером маэстро засиделся, присвечивая Бруно, пока тот расписывалбаталию мышей и кошек, и, вообразив, что он закупил его своим вниманием,решился открыть ему свою душу. Они были одни, и он сказал: "Бруно, бог томусвидетель, нет ныне человека, для которого я все бы сделал с такоюготовностью, как для тебя; да вот если б ты приказал мне отправиться отсюдав Перетолу, я, наверно бы, пошел; потому не удивись, если я попрошу у тебякое о чем по-приятельски и по доверию. Как тебе известно, ты еще недавнорассказал мне об обычаях вашего веселого общества, и у меня явилось стольвеликое желание участвовать в нем, какого никто так сильно не ощущал. И этоне без причины, как ты увидишь, если мне удастся попасть в него, ибо отнынеже позволю тебе насмеяться надо мною, если я не выпишу туда самую красивуюдевушку, какой ты давно не видал, а я видел ее в прошлом году в Какавинчильии очень люблю ее. Клянусь телом Христовым, я хотел дать ей десять болонскихгрошей, если б она согласилась со мною, да она не захотела. Потому прошутебя, насколько возможно, наставить меня, что мне сделать, чтобы попастьтуда, да и ты сделай все и постарайся, чтобы я вступил в него, а во мне вынайдете хорошего и верного товарища. Ты видишь, во-первых, что я красив изсебя, что мои ноги хорошо прилажены к туловищу и лицо мое словно розан, а ктому же я доктор медицины, какого среди вас, вероятно, нет, и я знаю многохороших вещей, красивых песенок; дай я спою тебе одну". И он внезапнопринялся петь. У Бруно явилось столь сильное желание расхохотаться, что он был внесебя, но все же удержался. Когда песнь была спета, маэстро спросил: "Кактебе это понравилось?" Бруно ответил: "Разумеется, маисовые дудочки не могутсравниться с вами, так артистически вы горланите". Говорит маэстро: "Яуверен, что ты никогда не поверил бы тому, если б сам меня не услыхал". -"Правду вы говорите", - отвечал Бруно. "Я знаю еще и другие песни, -возразил маэстро, - но пока оставим это. Ты видишь, каков я. Мой отец былблагородный, хотя жил в деревне, а я по матери из рода Валеккио, и как тымог убедиться, у меня лучшие книги и более красивые платья, чем у всехдругих флорентийских медиков. Есть у меня вещи, которые, ей-богу, если всесосчитать, стоили мне лет десять назад и более чуть не сто лир мелочью;потому прошу тебя, устрой меня, пожалуйста, в том обществе, а я, клянусьбогом, обещаю тебе, коли ты это сделаешь, не брать с тебя ни одной копейкиза мое ремесло; болей, сколько знаешь". Пока Бруно слушал его, он показался ему таким же простофилей, какимказался нередко и прежде, и он сказал: "Маэстро, посветите мне немного в этусторону и потерпите немного, пока я напишу хвосты этим мышам, а там я вамотвечу". Когда хвосты были окончены, Бруно притворился, будто просьба емуочень неприятна, и говорит: "Маэстро, вы в состоянии были бы сделать дляменя многое, это я сознаю, тем не менее то, о чем вы меня просите, хотя инезначительно для вашего великого ума, для меня является очень значительным.Я не знаю, для кого на свете я это сделал бы, если бы мог, коли не для вас,потому что я люблю вас, как подобает, да и ваши слова так уснащены разумом,что они заставили бы и постницу плясать на босу ногу, а меня и подавноотвлекли бы от моего намерения, ибо чем более я бываю с вами, тем более вымне представляетесь мудрым. Скажу вам еще, что если бы ничто другое непобуждало меня благожелать вам, то побудило бы уже то одно, что вы влюбленыв такую красавицу, как говорили. Одно я должен сказать вам: в этих делах яничего не могу, как вы то полагаете, и потому и не в состоянии устроить длявас, что бы следовало; но если вы обещаете мне вашим великим нерушимымсловом сохранить это в тайне, я укажу способ, которого вам следуетдержаться, и мне сдается, что вам, наверно, это удастся, так как у вас естьи прекрасные книги и все другое, о чем вы мне раньше говорили". На этомаэстро сказал: "Говори же, не бойся, вижу я, ты плохо меня знаешь и еще незнаешь, как я умею хранить тайны. Немного было таких дел, которые производилмессер Гаспарруоло из Саличето, когда был судьей подесты в Форлимпополи,которые он не велел бы сообщать мне, потому что считал меня хорошимблюстителем тайны. Хочешь ли увериться, что я говорю правду? Он первому мнесказал, что хочет жениться на Бергамине; видишь, как?" - "Хорошо, - говоритБруно, - коли тот доверялся вам, могу довериться и я. Способ, которого вамследует держаться, следующий: у нашего общества всегда есть начальник сдвумя советниками, сменяющимися каждые шесть месяцев; нет сомнения, что кновому году начальником будет Буффальмакко, я - советником; так решено. Аначальник может ввести и заставить ввести кого ему угодно; потому, мнекажется, вам следовало бы, по возможности, сблизиться с Буффальмакко иучествовать его. Это такой человек, что если он познает вашу мудрость,тотчас же влюбится в вас, и когда вы привлечете его немного своим умом итеми хорошими вещами, которые у вас водятся, вы можете попросить его; он несумеет сказать вам: нет. Я говорил с ним о вас, и он очень к вам расположен;вы сделайте это, а мне предоставьте сделаться с ним". Тогда маэстро сказал:"Уж очень мне нравится то, что ты говоришь, и если он человек, чтущий мудрыхмужей, и хоть немного побеседует со мною, я так устрою, что он всегда будетза мною ходить, потому что ума у меня столько, что я мог бы снабдить имцелый город, оставаясь умнейшим". Устроив это, Бруно обо всем подробно рассказал Буффальмакко. а томупоказалось за тысячу лет время, пока ему удастся сделать то, чего добивалсямаэстро-дуралей. Врач, безмерно желавший попасть в корсары, не мешкая долго,подружился с Буффальмакко, что удалось ему легко. Начал он ему задаватьлучшие в свете ужины и обеды, а вместе с ним и Бруно; они же кормили егообещаниями, как люди, чуявшие хорошие вина, жирных каплунов и другие лакомыевещи, постоянно посещали его, бывая у него без особых приглашений и всевремя говоря, что для другого они того бы не сделали. Между тем когдамаэстро показалось, что пора, он обратился с просьбой к Буффальмакко, как тосделал и с Бруно. Буффальмакко притворился, что очень этим разгневан, исильно накричал на Бруно, говоря: "Клянусь великим богом в Пазиньяно, я едваудерживаюсь, чтобы не дать тебе в голову такого тумака, что у тебя носсвалится в пятки, предатель ты этакий! Кто другой мог поведать о томмаэстро, как не ты?" Тот усердно извинял его, говоря и клянясь, что узналэто со стороны, и после многих мудрых речей все-таки его успокоил. Обратяськ маэстро, Буффальмакко сказал: "Маэстро, оно и видно, что вы были в Болоньеи принесли в наш город уменье держать язык за зубами; еще скажу вам, что выучились азбуке не на яблоке, как то желают делать иные глупцы, а научилисьей на тыкве, а известно, что она длинная, и я не ошибусь, сказав, что васкрестили в воскресенье. И хотя Бруно говорил мне, что вы там изучалимедицину, мне кажется, вы обучились там искусству обворожать людей, чтоблагодаря вашему уму и выдумкам вы делаете лучше, чем кто-либо другой извиденных мною". Врач оборвал его на средине речи и, обратившись к Бруно,сказал: "Что значит говорить и обращаться с людьми умными! Кто бы так скоропонял все особенности моего ума, как то сделал этот достойный человек! Тывот не догадался так скоро, как он, чего я стою; расскажи по крайней мере,что я тебе заметил, когда ты рассказал мне о любви Буффальмакко к мудрымлюдям. Разве я того не говорил?" - "Говорил, и лучше", - ответил Бруно.Тогда маэстро сказал Буффальмакко: "Другое бы ты заговорил, если бы повидалменя в Болонье, где не было ни большого, ни малого, ни доктора, ни школяра,который не любил бы меня более всего на свете, - так я сумел всех ублажитьсвоей беседой и своим умом. Скажу тебе более: я там не произнес ни слова,чтобы не заставить всех смеяться, так я всем нравился, а когда я оттудауезжал, все подняли страшный плач, желая, чтобы я остался, и дело дошло дотого, что решили, лишь бы я остался, предоставить мне одному читать медицинувсем школярам, какие там были; но я не захотел, ибо решил приехать сюда забольшим наследством, в которое теперь вступил и которое всегда было в моемроде; так я и сделал". Тогда Бруно сказал Буффальмакко: "Как тебе этонравится? А ты не верил мне, когда я тебе о том говорил. Клянусь евангелием,в нашем городе нет врача, который сравнялся бы с ним в распознавании ослиноймочи, и, наверное, ты подобного не найдешь отсюда и до парижских ворот.Поди-ка попробуй не сделать того, чего он хочет". - "Правду говорит Бруно, -заметил медик, - но меня здесь не знают, вы здесь народ грубый, а повидалибы вы меня среди докторов, какой у меня вид!" Тогда Буффальмакко сказал:"Поистине, маэстро, вы знаете гораздо больше, чем я когда-либо могпредположить, потому, говоря с вами непутно, как следует говорить сподобными вам мудрыми людьми, скажу вам, что я непременно устрою, чтобы выпоступили в наше общество". После этого обещания чествования их врачом умножились, они, потешаясьэтим, заставляли его плясать под дудку величайших глупостей на свете, обещаядать ему в жены графиню Отхожих, самое прелестное существо, какое толькоможно найти на задах человеческого рода. Врач спросил, кто такая этаграфиня. Буффальмакко ответил: "Ах ты тыква моя семенная, это очень знатнаядама, и мало на свете домов, где бы она не творила суд и расправу, и дажеминориты отдают ей дань при звуке литавров. И скажу тебе, что, когда онаходит, кругом ее хорошо слышно, хотя она большею частью сидит запершись; темне менее еще недавно она прошла ночью мимо вашей входной двери, направляяськ Арно, чтобы вымыть себе ноги и подышать воздухом; но ее постоянноевремяпребывание в Отхожей области. Потому-то ее служители часто бродятвокруг и все носят в доказательство ее главенства скипетр - веник и ядро.Вельмож ее везде можно видеть, каковы: Подворотник, дон Куча, Коротыш, Жижаи другие; думаю, что все они вам знакомы, но вы их не помните. В сладкиеобъятия этой-то знатной дамы, оставив красавицу из Какавинчильи, мы инаправим вас, если надежда нас не обманет". Врач, рожденный и выросший вБолонье, не понимал их выражений, почему и остался доволен обещанной дамой. Немного времени спустя художники принесли ему весть, что он принят.Когда настал день, накануне ночи, когда им надлежало собраться, маэстропозвал их обоих к обеду и после обеда спросил, что ему предпринять, чтобыявиться в общество. На это Буффальмакко сказал: "Видите ли, маэстро, вамследует быть очень мужественным, потому что, если вы не будете таковым, увас явятся препятствия, а нам вы учините большой вред; причину, почему вамнеобходимо большое мужество, вы сейчас узнаете. Вы должны устроить так,чтобы сегодня вечером, в пору первого сна, быть на одной из тех высокихгробниц, что недавно устроены позади Санта Мария Новелла; будьте в лучшем изваших платьев, чтобы на первый раз явиться в приличном виде перед обществом,и потому еще (так нам сказали, ибо после того мы там не были), что графиняжелает вас как человека хорошего рода поставить рыцарем, искупав на свойсобственный счет. Там дождитесь, пока не придет посланный нами. А для тогочтобы осведомить вас обо всем, знайте, что явится черный, рогатый зверьнебольшого роста и будет сильно пыхтеть и скакать на площади перед вами,дабы устрашить вас, но увидев, что вы не пугаетесь, тихо подойдет к вам, акак подойдет, вы безо всякого страха спускайтесь с могилы и, не поминая богаи его святых, оседлайте его; когда сядете, сложите на груди рукикрест-накрест, не касаясь более зверя. Тогда он тихо двинется и доставит васк нам; но говорю вам теперь же, если вы упомянете бога и святых, либоощутите страх, он может вас сбросить и свалить в место не особенноблаговонное; потому, если вы полагаете, что мужества у вас не хватит, неходите, ибо вы сделаете вред себе без всякой пользы нам". Тогда врач ответил: "Вы меня еще не знаете. Вы глядите на то, что яношу перчатки и на мне платье длинное; если б вы знали, что я по ночам делалв Болонье, когда хаживал с товарищами к женщинам, вы диву бы дались. Клянусьбогом, раз ночью случилось так, что одна из них не захотела пойти с нами(дрянненькая она была, хуже того, ростом с кулак), я прежде всего поколотилее хорошенько, а затем, схватив ее на отвес, понес ее на расстояние,пожалуй, полета стрелы и добился-таки того, что пришлось ей пойти с нами.Помню в другой раз, со мной не было никого, кроме моего слуги, вскоре послеAve Maria я проходил там мимо кладбища миноритов, где в тот день похоронилиодну женщину, и не ощутил никакого страха. Поэтому не смущайтесь этим,потому что смел и храбр я очень. И скажу вам еще: чтобы явиться тудаприлично, я надену мое пурпурное платье, в котором меня поставили в доктора;погляжу я, как-то обрадуется общество, увидев меня, а там со временем менясделают и начальником. Увидите, как пойдет дело, лишь бы мне попасть туда,ибо, еще не видав меня, графиня так в меня влюбилась, что хочет уготовитьмне рыцарскую баню; может быть, рыцарство мне не пристанет и я плохо будублюсти его, а может быть и хорошо; дайте только мне все устроить". - "Выочень хорошо говорите, - сказал Буффальмакко, - но смотрите, не подшутитенад нами, - вы, пожалуй, не придете или вас не найдут, когда мы пошлем завами; говорю это, потому что теперь холод, а вы, господа врачи, больно егобережетесь". - "Не попусти того господь! - отвечал врач. - Я не изознобышей, холод мне нипочем; редко случается мне, чтобы, поднявшись ночьюза телесной нуждой, как то приходится порой делать, я надевал поверх курткичто-либо кроме шубы. Потому я буду там наверно". Когда те удалились и наступила ночь, маэстро придумал для женыкое-какие предлоги, стащил у нее тайком свое торжественное платье, наделего, и когда ему показалось, что пора, отправился на одну из указанныхгробниц; скорчившись на одном из мраморных памятников, ибо холод былсильный, он стал поджидать зверя. Буффальмакко, высокий и здоровый, добылодну из тех личин, которые употреблялись в известных играх, ныне уже несовершающихся, и, напялив на себя черный мех наизнанку, так уладился в нем,что походил на медведя, только у маски была дьявольская харя и была онарогатая. Так наряженный, он вместе с Бруно, шедшим за ним посмотреть, какбудет дело, отправился на новую площадь у Санта Мария Новелла. Лишь толькоон завидел, что маэстро там, начал скакать и страшно метаться по площади,пыхтя, рыча и крича, точно исступленный. Как услышал это и увидел маэстро,волосы у него стали дыбом, он принялся дрожать, потому что был боязливееженщины, и было мгновение, когда он предпочел бы скорее быть дома, чемздесь. Тем не менее, раз отправившись туда, он сделал усилие, чтобыободриться, так велико было в нем желание увидеть чудеса, о которых те емунаговорили. Побесновавшись перед ним некоторое время, как было сказано,Буффальмакко сделал вид, будто присмирел, подошел к гробнице, на которойнаходился маэстро, и остановился. Тот, весь дрожа от страха, не знал, чтоему делать, сойти или остаться. Наконец, убоявшись, как бы зверь не учинилчего худого, если он не вскочит на него, вторым страхом изгнал первый;спустясь с гробницы и тихо говоря спаси господи, он взобрался на него,крепко уселся и, все еще дрожа, сложил руки крестом на груди, как было емусказано. Тогда Буффальмакко тихо направился к Санта Мария делла Скалла и начетвереньках довез его до монахинь Риполи. Были тогда в той стране ямы, кудатамошние крестьяне опрастывали графиню Отхожую для унаваживания своих полей.Когда Буффальмакко приблизился к ним, подойдя к краю одной и улучив время,подставил руку под ногу врача и, сдернув его со спины, сбросил прямо внизголовою; страшно ворча, скача и беснуясь, он направился вдоль Санта Марияделла Скала к лугу Оньисанти, где нашел Бруно, убежавшего, ибо он не в силахбыл удержаться от смеха. Сильно потешаясь, они издали принялись наблюдать,что будет делать испачканный врач. Господин врач, увидев себя в том поганом месте, силился подняться,пытаясь вылезть, и снова падая туда и сюда; весь замаравшись с головы доног, опечаленный и жалкий, проглотил несколько драхм грязи, но все-такивыкарабкался, покинув там плащ. Отершись, насколько было возможно, руками,не зная, что иное ему предпринять, он вернулся домой и стал стучаться, покаему не отперли. Когда он вошел весь провонялый, не успели затворить за ним двери, какявились Бруно и Буффальмакко, чтобы узнать, как примет маэстро его жена.Навострив уши, они услышали, что жена осыпала его большею бранью, чем какаядоставалась какому-либо негодяю, говоря: "Поделом тебе! Ты ходил ккакой-нибудь другой женщине и желал явиться красивым в своем пурпурномплатье. Меня тебе не было достаточно? Меня бы, братец, хватило на целыйполк, не то что на тебя. Желала бы я, чтобы они утопили тебя, а не то чтобросили, куда тебя и следовало бросить. Вот так почтенный медик, у него свояжена, а он ночью за чужими бегает!" Такими и многими другими речами жена непереставала мучить его до полуночи, пока врача, по его желанию, всегоомывали. На следующее утро Бруно и Буффальмакко, расписав себе под платьем всетело в синий цвет, как бывает от побоев, явились к врачу, которого нашли ужевставшим. Войдя к нему, они почувствовали, что от всего воняет, потому чтоне все еще было так вычищено, чтоб не несло. Когда врач услышал об ихприходе, вышел к ним навстречу и пожелал им во имя божие доброго дня. На этоБруно и Буффальмакко по уговору ответили ему с гневным видом: "Ну, этого мывам не пожелаем, напротив, молим господа послать вам всего худого, умеретьбы вам злою смертью, как человеку неверному и наибольшему предателю из всехживущих, ибо не за вами стало, чтобы мы, старавшиеся доставить вам честь иудовольствие, не были убиты, как псы. Из-за вашего обмана нам перепало в этуночь столько ударов, что при меньшем количестве осел дошел бы до Рима, неговоря уже о том, что мы были в опасности быть изгнанными из общества, куданамеревались провести вас. Если вы нам не верите, поглядите на наше тело, начто оно похоже". И, распахнув перед ним в полусвете одежды, они показали емусвои намалеванные груди и тотчас же закрылись. Врач хотел было извиниться ирассказать о своих бедствиях, как и куда его бросили. На это Буффальмаккосказал: "Я желал бы, чтобы он вас бросил с моста в Арно. Зачем поминали выбога и святых? Разве мы вам о том наперед не говорили?" Врач отвечал:"Ей-богу, не поминал". - "Как не поминали? - говорит Буффальмакко. -Поминали и очень; наш посланный сказал нам, что вы дрожали, как ветка, и непонимали, где вы находитесь. Хорошо вы с нами поступили, более никто с намитого не учинит, а вам мы воздадим ту честь, какая вам подобает". Врач стал просить прощения и молить, ради бога, не позорить его,стараясь умиротворить их словами, какие только приходили ему на ум. Избоязни, чтобы они не объявили ему позора, он, если прежде их чествовал, тотеперь зачествовал и заухаживал еще более, угощая их обедами и всем другим. Таким-то образом, как вы слышали, наставляют уму-разуму тех, кто невынес его из Болоньи.

Дата добавления: 2015-08-03