День четвертый

Кончен третий день Декамерона и начинается четвертый, в котором, подпредседательством Филострато, рассуждают о тех, чья любовь имела несчастныйисход. Дражайшие дамы, как по слышанным мною изречениям мудрых людей, так и потому, что я часто видел и о чем читал, я полагал, что бурный и пожирающийвихрь зависти должен поражать лишь высокие башни и более выдающиеся вершиныдеревьев, но я вижу себя обманутым в моем мнении, ибо, избегая и всегдастремясь избегать дикий напор этого бешеного духа, я постоянно старался идтине то что полями, но и глубокими долинами. Это должно представиться яснымвсякому, кто обратит внимание на настоящие новеллы, написанные мною нетолько народным флорентийским языком, в прозе и без заглавия, но и,насколько возможно, скромным и простым стилем. Несмотря на все это, тответер не переставал жестоко потрясать меня, почти вырывать с корнем, азависть терзать меня своими уколами. Потому я очень ясно понимаю, чтоговорят мудрецы: что из всего ныне существующего одна лишь посредственностьне знает зависти. Нашлись же, разумные мои дамы, люди, которые, читая этиновеллы, говорили, что вы мне слишком нравитесь и неприлично мне находитьстолько удовольствия в том, чтобы угождать вам и утешать вас; а другиесказали еще худшее за то, что я так вас восхваляю. Иные, показывая, что онихотят говорить более обдуманно, выразились, что в мои лета уже неприличноувлекаться такими вещами, то есть беседовать о женщинах или старатьсяугодить им. Многие, обнаруживая большую заботливость о моей славе, говорят,что я поступил бы умнее, если б оставался с музами на Парнасе, а неприсосеживался к вам с этой болтовнею. Есть еще и такие, которые, выражаясьболее презрительно, чем разумно, сказали, что я поступил бы рассудительно,если б подумал о том, откуда мне достать на хлеб, чем, увлекаясь такимиглупостями, питаться ветром. А некоторые иные тщатся, в ущерб моему труду,доказать, что рассказанное мною было не так, как я сообщаю его вам. Такие-тожестокие бури, такие-то жестокие, острые зубы, обуревают, утруждают и,наконец, задевают меня за живое, пока я подвизаюсь в услужении вашем,доблестные дамы. Все это я выслушиваю и принимаю, про то ведает бог, свеселым духом, и хотя вам достоит в этом защищать меня, и тем не менее нехочу щадить своих сил, напротив того, не отвечая, как бы то следовало, яжелаю небольшим ответом устранить все это от моего слуха, и делаю это безпромедления. Ибо, если теперь уже, когда я еще не дошел до трети моеготруда, тех людей много и они много берут на себя, я предполагаю, что прежде,чем я доберусь до конца, они могут настолько умножиться, что, не получивнаперед никакого отпора, с небольшим трудом низвергнут меня, и как бы нибыли велики ваши силы, они не в состоянии будут противостать тому. Нопрежде, чем мне ответить кое-кому, я хочу рассказать в мою защиту не целуюновеллу, дабы не показалось, что я желаю примешать мои новеллы к рассказамстоль почтенного общества, какое я вам представил, а отрывок новеллы, дабыее недостаток сам по себе доказал, что она не из тех, и, обратясь к моимпротивникам, скажу: - В нашем городе, давно-таки тому назад жил гражданин, по имени ФилиппеБальдуччи, очень невысокого происхождения, но богатый, хорошо воспитанный иопытный в делах, какие требовались в его положении; у него была жена,которую он очень любил, как и она его; ведя покойную жизнь, они ни о чем такне заботились, как угодить всецело друг другу. Случилось, как случается совсеми, что добрая женщина покинула этот свет и не оставила Филиппе ничего,кроме одного рожденного от него сына, которому было, быть может, год-два. Посмерти своей жены Филиппе остался столь неутешным, как остался бы всякий.Другой, потеряв, что любил Очутившись одиноким, лишенный общества, котороебыло ему всего милее, он не захотел пребывать более в мире, а решилсяотдаться служению богу, и так же поступить и с своим сыном Вследствие этого,раздав все свое имущество во имя божие, он тотчас же ушел на гору Азинайо,поместился здесь в одной келейке с своим сыном и, живя с ним от милостыни ив молитвах, особенно остерегался говорить в его присутствии о каком бы то нибыло мирском деле, ни показывать ему что-либо подобное, дабы это неотвлекало его от такого служения; напротив, он всегда беседовал с ним ославе вечной жизни, о боге и святых, ничему иному не обучая его, как толькомолитвам; в такой жизни он продержал его много лет, никогда не выпуская егоиз кельи и никого не давая ему видеть, кроме себя. У того достойного человека было обыкновение приезжать иногда воФлоренцию, откуда, получив, согласно с своими нуждами, необходимую для нихпомощь друзей божиих, он возвращался в свою келью. Случилось, что, когдаюноше было уже восемнадцать лет и Филиппе состарился, тот спросил егооднажды, куда он отправляется. Филиппе сказал ему. На это парень заметил:"Батюшка, вы уже стары и плохо выносите усталость, почему не поведете выменя когда-нибудь во Флоренцию и не познакомите с преданными друзьями бога ивашими для того, чтобы я, как человек юный и могущий лучше, чем вы,работать, мог впоследствии ходить по нашим надобностям во Флоренцию когдавам угодно, а вы будете оставаться дома?" Почтенный человек, рассчитав, чтосын его уже взрослый и так привычен к служению богу, что мирские дела едвали могут привлечь его, сказал сам себе: "Ведь он ладно говорит!" Вследствиеэтого, когда ему пришлось идти туда, он повел его с собою. Здесь, когдаюноша увидел дворцы, дома, церкви и все другое, чем полон город и чего он,насколько хватало памяти, никогда не видел, он стал сильно дивиться и омногом спрашивать отца, что это такое и как зовется. Отец сказывал ему отом: он, выслушав, был доволен и спрашивал о другом. Пока таким образом сынспрашивал, а отец отвечал, случилось им встретить толпу красивых и разодетыхженщин, возвращавшихся со свадьбы; как увидел их парень, так и спросил отца:"Что это такое?" На это отец сказал: "Сын мой, опусти долу глаза, не глядина них, ибо это вещь худая". Тогда сын спросил "А как их звать?" Отец, дабыне возбудить в чувственных вожделениях юноши какой-нибудь плотскойсклонности и желания, не захотел назвать их настоящим именем, то естьженщинами, а сказал: "Их звать гусынями". И вот что дивно послушать: сын,никогда дотоле не видевший ни одной женщины, не заботясь ни о дворцах, ни обыке или лошади и осле, либо о деньгах и другом, что видел, тотчас сказал:"Отец мой, прошу вас, устройте так, чтобы нам получить одну из этих гусынь".- "Ахти, сын мой, - говорит отец, - замолчи: это вещи худые". - "Разве худыевещи таковы с виду?" - спросил юноша. "Да", - ответил отец. Тогда он сказал:"Не знаю, что вы такое говорите и почему эти вещи худые; что до меня, мнекажется, я ничего еще не видел столь красивого и приятного, как они. Оникрасивее, чем намалеванные ангелы, которых вы мне несколько раз показывали.Пожалуйста, коли вы любите меня, дайте поведем с собой туда наверх одну изэтих гусынь, я стану ее кормить". Отец сказал: "Я этого не желаю, ты незнаешь, чем их и кормить", - и он тут же почувствовал, что природа сильнееего разума, и раскаялся, что повел его во Флоренцию. Но довольно до сих пор рассказанного из этой новеллы, и мне желательнообратиться к тем, для кого я ее рассказал. Итак, некоторые из моих хулителейговорят, что я дурно делаю, о юные дамы, слишком стараясь понравиться вам, ичто вы слишком нравитесь мне. В этом я открыто сознаюсь, то есть, что вы мненравитесь, а я стараюсь понравиться вам; я и спрашиваю их, соображая, чтоони не только познали любовные поцелуи и утеху объятий, и наслаждениебрачных соединений, которые вы нередко им доставляете, прелестные дамы, но ихотя бы и то одно, что они видели и постоянно видят изящные нравы ипривлекательную красоту и прелестную миловидность и сверх всего вашуженственную скромность, спрашиваю, чему тут удивляться, когда человек,вскормленный, воспитанный, выросший на дикой и уединенной горе, в стенахнебольшой кельи, без всякого другого общества, кроме отца, лишь только выпоказались ему, одних вас вожделел, одних пожелал, к одним возымелсклонность? Станут ли они упрекать меня, глумиться надо мною, поносить меняза то, что я, тело которого небо устроило всецело расположенным любить вас,чья душа с юности направлена к вам, познав силу ваших взоров, нежностьмедоточивых речей и горячее пламя сострадательных вздохов, - увлекаюсь вамиили стараюсь вам нравиться, особенно, если сообразить, что вы одни пачевсего другого понравились молодому отшельнику, юноше безо всякого понятия,скорее - дикому зверю? Поистине лишь тот, кто не любит вас и не желает бытьвами любимым, лишь человек не чувствующий и не знающий удовольствия и силыприродной склонности - так порицает меня, и мне до него мало дела. Те, что издеваются над моими годами, показывают, что не знают, почему упорея головка бывает уже белая, когда стебель остается еще зеленым. Такимлюдям я, оставив в стороне шутки, отвечу, что я никогда не вменю себе в стыддо конца жизни стараться угодить тем, угождать которым считали за честь иудовольствие Гвидо Кавальканти и Данте Алигьери, уже старые, и мессер Чиноиз Пистойи, уже дряхлый. И если бы не та причина, что пришлось бы оставитьпринятый мною способ изложения, я привел бы исторические свидетельства ипоказал бы, что они полны древних и доблестных мужей, ревностно тщившихсяуже в зрелых годах угождать женщинам; коли они того не знают, пусть пойдут ипоучатся. Что мне следовало бы пребывать с музами на Парнасе - это, я утверждаю,совет хороший, но ни мы не можем постоянно быть с музами, ни они с нами, иесли случится кому с ними расстаться, то находить удовольствие в том, что наних похоже, не заслуживает порицания. Музы - женщины, и хотя женщины и нестоят того, чего стоят музы, тем не менее на первый взгляд они похожи наних, так что, если в чем другом они не нравились бы мне, должны были быпонравиться этим. Не говоря уже о том, что женщины были мне поводом сочинитьтысячу стихов, тогда как музы никогда не дали мне повода и для одного.Правда, они хорошо помогали мне, показав, как сочинить эту тысячу, и, можетбыть, и для написания этих рассказов, хотя и скромнейших, они несколько разявлялись, чтобы побыть со мною, может быть, в угоду и честь того сходства,какое с ними имеют женщины, почему, сочиняя эти рассказы, я не удаляюсь ниот Парнаса, ни от муз, как, может быть, думают многие. Но что сказать о тех, столь соболезнующих о моей славе, которыесоветуют мне озаботиться снисканием хлеба? Право, не знаю; полагаю только,сообразив, какой был бы их ответ, если бы по нужде я попросил у них хлеба,что они сказали бы: "Пойдя поищи, не найдешь ли его в баснях!" А между темпоэты находили его в своих баснях более, чем иные богачи в своих сокровищах.Многие из них, занимаясь своими баснями, прославили свой век, тогда как,наоборот, многие, искавшие хлеба более, чем им было надобно, горестнопогибли. Но к чему говорить более? Пусть эти люди прогонят меня, когда япопрошу у них хлеба: только, слава богу, пока у меня нет в том нужды, а еслибы нужда и наступила, я умею, по учению апостола, выносить и изобилие инужду; потому никто да не печется обо мне более меня самого Те же, которые говорят, что все рассказанное не так было, доставили бымне большое удовольствие, представив подлинные рассказы, и если б ониразногласили с тем, что я пишу, я признал бы их упрек справедливым ипостарался бы исправиться; но пока ничто не предъявляется, кроме слов, яоставляю их при их мнении и буду следовать своему, говоря о них, что ониговорят обо мне. Полагая, что на этот раз я ответил довольно, я заявляю, что,вооружившись помощью бога и вашей, милейшие дамы, на которых я возлагаюнадежды, и еще хорошим терпением, я пойду с ним вперед, обратив тыл к ветру,и пусть себе дует; ибо я не вижу, что другое может со мной произойти, как нето, что бывает с мелкой пылью при сильном ветре, который либо не поднимаетее с земли, либо, подняв, несет в высоту, часто над головами людей, надвенцами королей и императоров, а иногда и оставляет на высоких дворцах ивозвышенных башнях; если она упадет с них, то ниже того места, с которогобыла поднята, упасть не может. И если когда-либо я был расположен изо всехмоих сил угодить вам в чем-нибудь, теперь я расположен к тому более, чемкогда-либо, ибо знаю, что никто не может иметь основания сказать иное, кактолько то, что как другие, так и я, любящий вас, поступаем согласно сприродой. А чтобы противиться ее законам, на это надо слишком много сил, ичасто они действуют не только напрасно, но и к величайшему вреду силящегося.Таких сил, сознаюсь, у меня нет, и я не желаю обладать ими для этой цели; даесли б они и были у меня, я скорее ссудил бы ими других, чем употребил быдля себя. Потому, да умолкнут хулители, и если не в состоянии воспылать,пусть живут, замерзнув и оставаясь при своих удовольствиях или, скорее,испорченных вожделениях, пусть оставят меня, в течение этой короткоотмеренной нам жизни, при моем. Но пора вернуться, ибо мы поблуждалидовольно, прекрасные дамы, вернуться к тому, от чего мы отправились, ипродолжать заведенный порядок. Уж солнце согнало с неба все звезды, а с влажной земли ночную тень,когда Филострато, поднявшись, велел подняться и всему обществу. Отправившисьв прекрасный сад, они принялись здесь гулять, а с наступлением обеденнойпоры пообедали там же, где ужинали прошлым вечером. Отдохнув, пока солнцестояло всего выше, и встав, они обычным порядком уселись у прелестногофонтана, и Филострато приказал Фьямметте начать рассказы. Не дожидаясьдальнейшего, она игриво начала так.

Дата добавления: 2015-08-03