Июнь 1338 года — май 1339 года 5 страница

— Добрый вам день, странники.

— Добрый день, мастер рив, — ответил отец Гаспар, догадавшись, кто это. — Мы бы хотели видеть лорда Уильяма.

— Его ожидают к ужину, святой отец, — вежливо сообщил староста. — Могу я спросить, какое у вас дело?

Гаспар начал объяснять, и Гвенда потихоньку выскользнула обратно на улицу, обогнула дом и подошла к частным покоям. В деревянном строении угадывалась кухня. На табурете перед входом сидела молодая служанка и в большом тазу с водой перемывала гору капусты. Девушка с нежностью посмотрела на ребенка и спросила:

— Сколько ему?

— Четыре месяца, почти пять. Его зовут Сэмюэл. Мы зовем его Сэмми или Сэм.

Малыш улыбнулся, и служанка умильно сложила губы бантиком:

— Ату.

Гвенда приступила к делу:

— Я такая же простая женщина, как и ты, но мне нужно поговорить с леди Филиппой.

Девушка беспокойно нахмурилась:

— Я всего лишь прислуживаю на кухне.

— Но ведь ты иногда ее видишь. Можешь замолвить за меня словечко?

Служанка обернулась, словно боялась, что их кто-нибудь услышит.

— Право, не знаю…

Гвенда поняла, что встретиться с леди Филиппой сложнее, чем она предполагала.

— А можешь ей просто кое-что от меня передать?

Девушка отрицательно покачала головой. Из кухни раздался голос:

— Кто там хочет мне что-то передать?

Просительница напряглась, раздумывая, не вляпалась ли, и посмотрела на кухонную дверь, из которой через мгновение вышла леди Филиппа. Не красавица, уж точно не смазливая, но привлекательная: прямой нос, сильный подбородок, большие и ясные зеленые глаза. Хозяйка не улыбалась, даже слегка хмурилась, но в лице светилось что-то приветливое, понимающее. Батрачка ответила на вопрос:

— Я Гвенда из Вигли, миледи.

— Вигли. — Филиппа нахмурилась еще сильнее. — И что ты хочешь мне сказать?

— Дело касается лорда Ральфа.

— Этого я и боялась. Ну ладно, входи, обогрей ребенка у огня на кухне.

Многие благородные леди отказались бы разговаривать с человеком такого низкого происхождения, но Гвенда поняла, что у Филиппы за строгой наружностью скрывается щедрое сердце. Девушка прошла за леди на кухню. Сэмми захныкал, и молодая мать дала ему грудь.

— Можешь сесть.

Крайне необычно. Говоря с леди, вилланам полагалось стоять. Наверное, Филиппу растрогал ребенок.

— Ну, выкладывай. Что там натворил Ральф?

— Может быть, вы помните, миледи, драку на кингсбриджской шерстяной ярмарке в прошлом году.

— Конечно. Фитцджеральд пристал к миловидной крестьянской девушке, а ее красивый молодой жених сломал ему нос. Юноше, конечно, не следовало этого делать, но Ральф очень груб.

— Вы правы. На прошлой неделе лорд Вигли столкнулся в лесу с той самой девушкой, Аннет. Его сквайр держал ее, а Ральф изнасиловал.

— О Господи! — ахнула Филиппа. — Животное, хряк, дикий кабан. Я знала, что его нельзя делать лордом. Говорила ведь свекру.

— Очень жаль, что граф не последовал вашему совету.

— И теперь, полагаю, невеста намерена добиться справедливости.

Гвенда помедлила. Она точно не знала, насколько следует вдаваться в детали этой сложной истории, но чувствовала, что лучше ничего не утаивать.

— Аннет замужем, миледи, но за другим человеком.

— А кому же повезло с красавчиком?

— Так вышло, что Вулфрик женился на мне.

— Поздравляю.

— Хотя Вулфрик тоже здесь, вместе с мужем Аннет, чтобы свидетельствовать.

Филиппа пристально посмотрела на крестьянку, будто хотела что-то сказать, но потом передумала.

— И почему вы пришли сюда? Вигли не во владениях моего мужа.

— Дело произошло в лесу, граф сказал — это земли лорда Уильяма и он судить не может.

— Ну, это отговорка. Роланд судит все, что угодно, когда ему нужно. Просто не хочет наказывать человека, которого только что сделал лордом.

— Как бы то ни было, с нами деревенский священник, чтобы рассказать лорду Уильяму о случившемся.

— А что ты хочешь от меня?

— Понимаете, вы женщина и знаете, что мужчины могут выдумать всякие предлоги для изнасилования. Например, могут сказать, что женщина кокетничала или как-то соблазняла.

— Да.

— Если Ральф выкрутится из этой истории, он может сделать это снова, например, со мной.

— Или со мной, — кивнула Филиппа. — Ты бы видела, как он на меня смотрит — как пес на гусыню в пруду.

Это вселяло надежду.

— Может быть, вам удастся объяснить лорду Уильяму, как важно, чтобы Ральф не вышел сухим из воды.

Филиппа кивнула:

— Думаю, удастся.

Сэмми перестал сосать грудь и уснул. Гвенда встала:

— Благодарю вас, миледи.

— Молодец, что пришла ко мне.

Лорд Уильям принял ходоков на следующее утро в большом зале. Гвенда обрадовалась, увидев рядом Филиппу. Леди приветливо посмотрела на просительницу, и та поняла, что она переговорила с мужем.

Уильям облысел, и голый череп над темными бровями и бородой наводил на мысль о разумном властителе, что и подтверждала молва. Лорд осмотрел пятна крови на платье Аннет, ее синяки. Хоть багрово-красные вздутия уже превратились в лиловые кровоподтеки, леди Филиппа не могла сдержать негодования. Гвенда поняла, что его вызвали не столько сами синяки, сколько навеянная ими картина, как крепыш сквайр коленями упирается в руки жертвы, а лорд ее насилует.

— Ну что ж, ты все сделала правильно, — кивнул Уильям Аннет. — Тут же направилась в ближайшую деревню, показала следы насилия почтенным сельчанам и назвала обидчика. Теперь тебе остается передать заключение мировому судье в Ширинг.

Аннет встревожилась:

— Что это значит?

— Обвинительное заключение, написанное на латыни.

— Я не умею писать даже по-английски.

— Тебе поможет отец Гаспар. Судья представит обвинительное заявление присяжным, и ты расскажешь им все, что произошло. У тебя получится? Они могут задавать всякие вопросы.

Аннет решительно кивнула.

— Если тебе поверят, шериф через месяц вызовет лорда Ральфа в суд. Тогда потребуются двое гарантов, которые внесут определенную сумму в залог того, что ты явишься на процесс.

— Но кто же станет моими гарантами?

— Одним может быть отец Гаспар, а я вторым.

— Благодарю вас, лорд!

— Благодари леди, убедившую меня, что нельзя позволять насильникам нарушать на моих землях королевский мир.

Аннет бросила благодарный взгляд на Филиппу. Гвенда повернулась к Вулфрику. Она рассказывала мужу о беседе с супругой лорда. Вулфрик в знак признательности едва заметно кивнул, догадавшись, что на самом деле за все нужно благодарить ее.

Уильям продолжал:

— На суде тебе опять придется рассказать свою историю. Все твои друзья станут свидетелями: Гвенда скажет, что видела, как ты выходила из лесу в запачканном кровью платье; отец Гаспар расскажет, что ты ему поведала о случившемся, а Вулфрик еще раз засвидетельствует, что видел, как Ральф и Алан скакали по полю.

Все закивали.

— И еще. Начав подобное дело, вы не сможете просто так его бросить. Отзыв заявления является преступлением, и вы будете сурово наказаны, не говоря уже о том, что Фитцджеральд непременно постарается вам отомстить.

Аннет покачала головой:

— Я не изменю решения. Но что будет с Ральфом? Как его накажут?

— О, за изнасилование полагается только одно наказание: смерть через повешение.

Просители спали в большом зале замка вместе со слугами Уильяма, сквайрами и собаками, закутавшись в плащи и устроившись на плетеных половиках на полу. Когда огонь в огромном камине превратился в тлеющие угли, Гвенда нерешительно потянулась к мужу, робко дотронувшись до его руки и погладив плащ. Они не были вместе со дня несчастного изнасилования, и молодая жена сомневалась, хочет ли Вулфрик. Понимает ли, что она пробилась к леди Филиппе, стараясь загладить свою вину?

Вулфрик ответил тут же, притянув супругу к себе и поцеловав. Она благодарно расслабилась в его объятиях. От счастья ей хотелось плакать. Девушка ждала, но муж лежал тихо. Он был очень нежен, но, вероятно, его смущало соседство стольких людей. Вообще-то подобное происходило сплошь и рядом, и никто не обращал внимания. Но возможно, Вулфрику мешало.

Однако Гвенде так хотелось закрепить их мир, что через какое-то время она взобралась на благоверного, прикрывшись плащом, и вдруг в нескольких ярдах увидела подростка, который смотрел на них широко раскрытыми глазами. Взрослые, разумеется, вежливо отводили взгляды, но парень входил в тот возраст, когда отношения между мужчиной и женщиной кажутся захватывающей тайной, и просто не мог отвернуться. Гвенда так радовалась, что ей было почти все равно. Она улыбнулась мальчишке, не отрываясь от Вулфрика. Подросток изумленно открыл рот, смутился, как-то обиженно отвернулся и закрылся рукой. Молодая женщина укрылась плащом с головой, спрятала лицо на груди Вулфрика и забыла обо всем на свете.

На второй раз Керис уже увереннее чувствовала себя в королевском суде. Ее больше не пугал ни огромный Вестминстер-холл, ни множество богатых, облеченных властью людей, толпящихся у судейских скамей. Девушка неплохо сориентировалась; все, что казалось таким непривычным год назад, теперь было знакомо. Даже надела платье по лондонской моде — зеленое справа и синее слева. Ей нравилось изучать людей, читать в их лицах уверенность и отчаяние, растерянность и коварство. По широко раскрытым глазам и робости Суконщица сразу распознавала тех, кто впервые попал в столицу, и с удовольствием ощущала свое превосходство.

Так что все ее неприятные мысли были связаны лишь с Френсисом Книжником, молодым, хорошо информированным и — по мнению Керис, как и большинство его коллег, — очень уверенным в себе законником. Этот юркий, боевого склада маленький человечек со светлыми волосами напоминал ей нахальную птичку на окне, которая клюет крошки и яростно отпихивает остальных. Он говорил, что дело верное.

Годвину помогал Лонгфелло. Аббат, естественно, снова обратился к тому, кто выиграл дело против графа Роланда. Грегори уже проявил себя, а Книжник — тот еще кот в мешке. Однако у Керис в рукаве имелся козырь, который сразит Годвина.

Аббат нисколько не смущался, что обманул девушку, ее отца и весь город. Он всегда подчеркивал, что станет реформатором, который не потерпит болото Антония, который с сочувствием отнесется к нуждам города, который все усилия приложит для благоденствия как монахов, так и горожан. Однако за год Годвин превратился в свою противоположность и стал еще большим ретроградом, чем его покойный дядя. Стыдиться он и не думал. Думая об этом, Керис всякий раз негодовала.

Настоятель не имел никакого права принуждать горожан использовать сукновальню аббатства. Другие его нововведения — запрет на ручные мельницы, налог на личные рыбные и кроличьи садки — были хоть и жестоки, но все-таки законны. А вот сукновальня — нет, и он это знает. Интересно, думала Керис, дражайший братец действительно верит, что любой обман можно простить, если он совершается якобы ради Бога? Ведь люди, посвятившие себя Церкви, должны быть щепетильнее мирян в вопросах честности, а не наоборот. Ожидая очереди, дочь поделилась соображениями с отцом. Эдмунд ответил:

— Я не верю тем, кто высокопарно трезвонит о своей нравственности с кафедры. Эти риторы всегда найдут предлог нарушить ими же введенные правила. Предпочитаю иметь дело с обыкновенными грешниками, полагающими, что в конечном счете выгоднее говорить правду и держать слово. Подобные люди вряд ли будут менять свое мнение.

В такие минуты, видя прежнего отца, Керис понимала, какие с ним произошли перемены. Проницательность и сообразительность изменяли ему, забывчивость и рассеянность стали нормой. Девушка подозревала, что ухудшения начались за несколько месяцев до того, как она их заметила, и, возможно, именно этим объясняется, почему Эдмунд роковым образом не сумел предвидеть крах шерстяного рынка.

Через несколько дней их пригласили к розовощекому сэру Уилберту Уитфилду с гнилыми зубами, рассматривавшему иск аббатства против графа Роланда год назад. Когда судья занял свое место на скамье у восточной стены, уверенности Суконщицы поубавилось. Страшно, когда простому смертному дается такая власть. Если он примет неверное решение, новое суконное дело Керис развалится, отец разорится и денег на мост не будет.

Но заговорил Книжник, и девушка приободрилась. Френсис поведал историю сукновальни, как ее изобрел и построил легендарный Джек Строитель, как аббат Филипп предоставил городу право бесплатно ею пользоваться. Затем он заблаговременно опроверг доводы Годвина, тем самым разоружив его.

— Конечно, сукновальня в плохом состоянии, работает медленно, часто ломается. Но как же аббат может утверждать, что горожане утратили на нее право? Она является собственностью аббатства, которое и обязано следить за ее исправностью. Тот факт, что обязанность не выполняется, не меняет дела. Горожане не вправе и не обязаны чинить сукновальню. Аббат Филипп, предоставляя им право пользоваться ею, не ставил никаких условий. — И тут Френсис достал свой козырь: — На тот случай, если аббат Годвин попытается утверждать, что дар содержал-таки некие условия, прошу суд ознакомиться с волей аббата Филиппа.

Настоятель оторопел. Он пытался уверить всех, что дарственная утрачена, но Томас Лэнгли, сделав одолжение Мерфину, согласился поискать ее, стащил на один день из библиотеки, и Эдмунд успел снять копию. Керис не могла сдержать радости, увидев потрясение и негодование Годвина, который понял, что его перехитрили. Аббат сделал шаг вперед и возмущенно спросил:

— Как нашли этот документ?

Этим вопросом монах выдал себя с головой. Он не спросил: «Где его нашли?» — естественный вопрос, если бы дарственная действительно была утрачена.

Лонгфелло закатил глаза и махнул Годвину рукой, чтобы тот замолчал. Аббат закрыл рот и отступил назад, сообразив, что срезался. Поздно, усмехнулась Керис. Судья должен понять единственно возможную причину его раздражения: настоятель знал, что документ свидетельствует в пользу города, и пытался утаить его содержание.

Френсис после этого быстро закруглился — толково, подумала девушка: судья еще не забудет лживости Годвина, когда Грегори будет отстаивать его права. Но Лонгфелло удивил всех. Он вышел вперед и обратился к Уитфилду:

— Сэр, Кингсбридж не имеет прав самоуправления. — И замолчал, как будто ему больше нечего сказать.

Так оно и было. Многие города имели королевскую хартию, дававшую им право вести торговлю и держать рынки, не выплачивая податей местному графу или барону. Их жители являлись свободными людьми, подданными лишь короля. Однако некоторые города, в том числе Кингсбридж, Сент-Олбанс и Бери-Сент-Эдмундс, оставались собственностью владельца — как правило, епископа или аббата, обладая не очень ясным статусом.

— Это другое дело, — заметил судья. — Только свободные люди могут обращаться в королевский суд. Что скажете, Френсис Книжник? Ваши клиенты вилланы?

Законник повернулся к Эдмунду и сквозь зубы спросил:

— Горожане когда-нибудь обращались в королевский суд?

— Нет, только аббат…

— Но не приходская гильдия? Раньше, до вас?

— Об этом нет сведений…

— Тогда мы не можем ссылаться на прецедент. — Френсис повернулся к судье. В мгновение ока его беспокойство сменилось уверенностью, и Книжник заговорил снисходительно, словно обращаясь к какому-нибудь простолюдину: — Сэр, горожане — свободные люди. Они могут становиться членами парламента от города.

— На этот счет не существует единого правила. В разных городах разный подход, — вставил Грегори.

— Существуют ли письменные документы, положительно свидетельствующие о том, что такое случалось? — спросил судья.

Френсис посмотрел на Эдмунда, тот покачал головой и пробормотал:

— Ни один аббат никогда не будет записывать подобного.

— Письменного свидетельства не существует, сэр, но очевидно, что… — начал законник.

— Тогда наш суд и должен решить, являетесь ли вы свободными гражданами, — перебил его Уитфилд.

Эдмунд заметил:

— Сэр, жители города имеют право свободно покупать и продавать дома.

Этого важного права вилланы не имели, им требовалось разрешение лорда.

— Но у вас есть феодальные обязательства, — заметил Грегори. — Вы обязаны использовать мельницы и рыбные садки аббата.

— Да бросьте вы ваши садки, — отмахнулся сэр Уилберт. — Самое важное, в каких отношениях город находится к королевскому правосудию. Может ли королевский шериф свободно въезжать в город?

На этот вопрос ответил Грегори:

— Нет, он должен просить разрешения.

Олдермен Кингсбриджа возмущенно воскликнул:

— Но это решение аббата, не наше!

Сэр Уилберт продолжил:

— Прекрасно. Входят ли горожане в состав королевских жюри присяжных? Требуют ли льгот?

Суконщик медлил. Годвин ликовал. Работа присяжных отнимала очень много времени, и всякий старался по возможности увильнуть от нее. После паузы Эдмунд ответил:

— Мы требуем льгот.

— Тогда все ясно, — подытожил судья. — Если вы отказываетесь от этой обязанности на том основании, что являетесь вилланами, значит, не можете обращаться в королевский суд, минуя лендлорда.

Грегори взял торжественную ноту:

— В свете вышесказанного прошу вас отклонить прошение города.

— Да будет так, — подвел итог судья.

Френсис принял негодующий вид.

— Сэр, можно сказать?

— Разумеется, нет.

— Но, сэр…

— Еще одно слово, и я обвиню вас в неуважении к суду.

Книжник молча опустил голову. Сэр Уилберт махнул рукой:

— Следующее дело.

И заговорил другой законник. Эдмунд и Керис были ошарашены. Френсис упрекнул клиентов:

— Вы должны были предупредить меня, что являетесь вилланами.

— Мы не вилланы.

— Судья только что решил иначе. Как я могу выиграть дело, не зная его досконально?

Керис решила не спорить. Книжник из тех, кто никогда не признает свою ошибку. Годвин был так доволен собой, что, казалось, вот-вот лопнет. На прощание аббат не удержался от последнего выстрела и, воздев указательный палеи, высокопарно произнес:

— Надеюсь, в будущем вы поймете, насколько мудрее покоряться воле Божьей.

— Да ну тебя! — И Суконщица повернулась к отцу: — Но ведь тогда мы совершенно беспомощны! Только что доказали, что имеем право бесплатно пользоваться сукновальней, но Годвин запросто может его отнять!

— Похоже на то.

— Должен же быть какой-то выход, — сердито выпалила девушка, посмотрев на Френсиса.

— Ну, вам нужна королевская хартия, дарующая Кингсбриджу самоуправление и закрепляющая ваши права и свободы, — ответил тот. — Тогда вы сможете обращаться в королевский суд.

Керис ухватилась за эту мысль:

— И что мы должны для этого сделать?

— Обратиться к королю.

— А он даст хартию?

— Если вы докажете, что она необходима для уплаты налогов, он, разумеется, отнесется к ней внимательнее.

— Тогда нужно попытаться.

— Годвин будет вне себя, — предупредил Эдмунд.

— Ну и пусть, — мрачно ответила девушка.

— Ты недооцениваешь опасность, — покачал головой отец. — Тебе известно, как он жесток, даже в малом. Это приведет к открытой войне.

— Да будет так, — упрямо тряхнула головой Суконщица. — Открытая война.

— О, Ральф, как ты мог это сделать! — простонала мать.

Мерфин сидел у родителей и смотрел на тускло освещенное лицо брата. Тот, похоже, не мог решить, оправдываться ли ему или отрицать свою вину. Наконец буркнул:

— Она меня соблазнила.

Мод не так возмущалась, как горевала.

— Но, сынок, она жена другого человека!

— Крестьянина!

— Все равно.

— Не переживай, мать, лорда ни за что не осудят по обвинению виллана.

Мерфин не был так уверен. Ральф — вассал и, судя по всему, вызвал недовольство Уильяма Кастера. Исход судебного процесса вовсе не предрешен. Отец хмуро бросил:

— Даже если тебя не осудят — я молюсь об этом, — подумай о позоре! Ты сын рыцаря! Как ты мог забыть об этом?

Зодчий пришел в ужас, огорчился, но вовсе не удивился. Брат никогда не гнушался насилием. В детстве он постоянно ввязывался в драки, и Мерфину частенько приходилось вмешиваться и разряжать обстановку просьбами или шутками. Если бы гнусное изнасилование совершил не его брат, а кто-нибудь другой, он желал бы виселицы для преступника.

Ральф перехватил взгляд Мостника. Ему было важно мнение брата, может, даже больше, чем суждение матери. Младший всегда смотрел на старшего снизу вверх. Л Фитцджеральд-старший хотел, чтобы теперь, когда его уже нет рядом, Ральфа что-нибудь сдерживало, чтобы он не имел возможности унижать людей.

Пререкания с огорченными родителями продолжались бы и дальше, но в бедный дом постучали, и в дверях появилась Керис. Она улыбнулась Джеральду и Мод, увидев же Ральфа, помрачнела. Мерфин понял, что давняя подруга пришла к нему, и встал.

— Я не знал, что ты вернулась из Лондона.

— Только что. Мы можем поговорить?

Мастер накинул плащ, и молодые люди вышли на тусклый серый декабрьский холод. Их роман кончился год назад. Странно: архитектор чувствовал, что она еще любит его, но иногда Керис казалась железной. Мерфин уже перестал надеяться и ждал, когда время залечит рану. Пока этого не случилось. Когда он видел девушку, сердце его билось быстрее, а большего счастья, чем говорить с ней, зодчий не знал. Суконщица и Мостник прошли по главной улице и свернули в «Колокол». В вечерний час в таверне было тихо. Заказали вино с пряностями.

— Мы проиграли дело, — поделилась Керис.

— Как! — Мерфин был потрясен. — А дарственная аббата Филиппа?

— Она не пригодилась. Грегори Лонгфелло подвел дело к тому, что жители Кингсбриджа — вилланы аббата, а вилланы не имеют права обращаться в королевский суд. И судья отказался рассматривать дело.

Строитель разозлился:

— Но это же глупо. Значит, аббат может делать все, что ему заблагорассудится, невзирая ни на законы, ни на хартии…

— Знаю.

Мерфин понял, что ей не это хочется слышать. Это она говорила себе уже множество раз. Фитцджеральд сдержался и попытался рассуждать по-деловому:

— И что ты собираешься делать?

— Подавать прошение о хартии. Тогда город избавится от произвола аббата. Законник считает, что у нас сильная позиция. Представляешь, он думал, мы выиграем дело с сукновальней. Однако королю позарез нужны деньги на войну с Францией. А богатые города платят больше налогов.

— И сколько понадобится времени, чтобы получить хартию?

— А вот это плохие новости. По меньшей мере год; может, больше.

— И ты пока не сможешь заниматься сукном.

— Не на старой сукновальне.

— Значит, мост встанет.

— Я не вижу выхода.

— Черт. — Какая нелепость. У них было все для того, чтобы город возродился; непреодолимым препятствием являлось лишь упрямство одного человека. — Как мы недооценили Годвина.

— И не говори.

— Нужно освободиться от него.

— Знаю.

— И не через год, а раньше.

— Как бы я хотела иметь такую возможность.

Мерфин задумался, но попутно рассматривал Керис. На ней было новое лондонское платье, двухцветное, по последней моде, придававшее девушке игривость, хотя Суконщицу и снедала тревога. Темно-зеленый и светло-синий цвета оттеняли глаза, а лицо сияло. Такое случалось очень часто. Он мог говорить с ней на серьезные темы, например о мосте — теперь друзья редко болтали просто так, — а потом вдруг спохватывался: как же она красива. Но даже несмотря на очередное прозрение, мозг строителя продолжал работать, и он озвучил свою мысль:

— Нам нужна своя сукновальня.

Керис покачала головой:

— Незаконно. Годвин прикажет Джону Констеблю сломать ее.

— А если не в городе?

— Ты хочешь сказать, в лесу? Тоже незаконно. От нас не отстанут королевские вердереры.[11]

— Тогда не в лесу. Еще где-нибудь.

— Везде понадобится разрешение лорда.

— У меня брат лорд.

При упоминании имени Ральфа отвращение на мгновение исказило лицо Керис, но затем она стала соображать.

— Поставить сукновальню в Вигли?

— Почему нет?

— А там есть быстрый ручей, чтобы вращать рукоятку?

— По-моему, есть. Но даже если нет, вращать может бык, как на пароме.

— А Ральф разрешит?

— Конечно. Он мой брат. Не откажет мне в просьбе.

— Годвин с ума сойдет от бешенства.

— Ральфу наплевать на Годвина.

Мерфин видел, что Керис обрадовалась, разволновалась, но что она чувствует к нему? Девушка счастлива, что найдено решение проблемы, ей не терпелось обойти Годвина, но остальные ее мысли Фитцджеральд прочитать не мог.

— Подожди, прежде чем радоваться, нужно сначала все продумать. Годвин хочет ввести правило, запрещающее вывозить сукно из Кингсбриджа для сукноваляния. Такие правила действуют во многих городах.

— Некрасиво вводить такие правила без согласования с гильдией. Но если и введет, правило можно обойти. Ведь большая часть сукна все равно производится в деревнях?

— Да.

— Тогда просто не надо везти его в город. Отправляйте прямо в Вигли. Пусть там красят, валяют и оттуда же переправляют прямо в Лондон. Годвин ничего не сможет сделать.

— А сколько времени нужно на постройку сукновальни?

Мерфин задумался.

— Деревянный каркас поставлю за пару дней. Сам механизм тоже будет деревянным, но займет больше времени — нужно все точно измерить. Дольше всего собрать людей и материал. Думаю, смогу закончить сразу после Рождества.

— Здорово, — улыбнулась Керис. — Так и сделаем.

Клерк бросила кубик и, передвинув последнюю фишку на край доски, воскликнула:

— Я выиграла! Три из трех возможных. Плати.

Мерфин отдал ей серебряное пенни. В эту игру у него выигрывали всего двое — Элизабет и Керис. Он не очень злился, когда проигрывал, поскольку ценил достойного противника. Фитцджеральд откинулся и хлебнул грушевого вина. Стоял субботний январский вечер. Мать Элизабет с открытым ртом уснула в кресле возле огня, тихонько похрапывая. Она работала в «Колоколе», но, когда к дочери приходил Мерфин, всегда оставалась дома. Ему тоже так лучше. Не надо решать вопрос, целоваться с Клерк или нет. Он вообще не хотел решать этот вопрос. Конечно, с ней приятно целоваться. Молодой человек помнил прохладные губы и твердую плоскую грудь. Но это значило бы, что любви с Керис конец, а он пока еще к этому не готов.

— Как новая сукновальня в Вигли? — спросила Элизабет.

— Готова, крутится, — гордо ответил Мерфин. — Керис набила туда сукна на неделю.

Девушка приподняла брови:

— Сама?

— Нет, фигурально выражаясь. На сукновальне работает Марк Ткач, хотя он учится у сельчан.

— Хорошо, если Марк станет помощником Керис. Он был беден всю свою жизнь, это хорошая возможность.

— Дело Керис хорошо для всех. Я, например, смогу закончить мост.

— Умная девушка, — без выражения отметила Элизабет. — Но как отреагирует Годвин?

— Никак. Я думаю, ему об этом пока неизвестно.

— Но ведь рано или поздно узнает.

— Вряд ли аббат что-нибудь сможет сделать.

— Он очень самолюбив. Если вы его перехитрите, настоятель никогда вам этого не простит.

— Как-нибудь переживу.

— А мост?

— Несмотря на все проблемы, работы осталось на пару недель. Пришлось попотеть, чтобы наверстать, но на следующей шерстяной ярмарке мы уже сможем его использовать — с временным деревянным настилом.

— Да вы с Керис просто спасли город.

— Пока нет, но спасем.

В дверь постучали, и мать Элизабет испуганно подскочила.

— Кто это может быть? — спросила она. — Уже темно.

Вошел один из подмастерьев Эдмунда.

— Мастера Мерфина просят на собрание приходской гильдии.

— Зачем? — спросил Фитцджеральд.

— Мастер Эдмунд просил сказать вам, чтобы вы пришли на собрание приходской гильдии, — повторил мальчик.

Очевидно, он затвердил, что нужно передать, и больше ничего не знал.

— Полагаю, опять мост. Их волнуют деньги. — Строитель взял плащ. — Спасибо за вино. И за игру.

— Я готова играть с тобой в любое время.

Вместе с подмастерьем строитель пошел по главной улице к зданию гильдии. Там проходил вовсе не банкет, а деловая встреча. Около двадцати знатных горожан Кингсбриджа сидели за длинным, грубо сколоченным столом и тихо разговаривали; кто-то пил эль, кто-то вино. Мостник почувствовал напряжение и насторожился.

Во главе стола сидел Эдмунд, рядом с ним Годвин. Аббат не являлся членом гильдии, и его присутствие означало, что предположение Мерфина верно: речь идет о мосте. Помощника ризничего Томаса не было, зато, как ни странно, явился Филемон.

Недавно строитель повздорил с Годвином. Согласно договору, он в течение года получал по два пенса в день плюс арендную плату с острова Прокаженных. Срок договора истек, нужно было его продлить, и Годвин предложил Мерфину те же два пенса вдень. Мостник потребовал четыре, и в конце концов Годвин уступил. Может, он решил пожаловаться гильдии?

Эдмунд начал со свойственной ему прямотой:

— Мы пригласили тебя, поскольку аббат Годвин не желает, чтобы ты руководил строительством моста.

Фитцджеральда как будто ударили по лицу. Ничего подобного он не ожидал.

— Что? Но со мной заключен договор!

Годвин холодно ответил:

Дата добавления: 2015-08-03