Июнь 1338 года — май 1339 года 1 страница

Июнь 1338 года выдался сухим и солнечным, но шерстяная ярмарка кончилась катастрофой — для Кингсбриджа в целом и для Эдмунда Суконщика в частности. В середине недели Керис поняла, что отец разорен.

Горожане предвидели трудности и подготовились к ним как смогли. В дополнение к парому и лодке Яна гильдия поручила Мерфину сколотить три больших плота, чтобы баграми толкать их по реке. Молодой строитель мог бы сколотить и больше, но на берегу уже не осталось места. Аббатство открывалось рано утром, а паром работал всю ночь при свете факелов. Гильдия уговорила Годвина разрешить кингсбриджским лавочникам перебраться в предместье и торговать в очереди на паром, надеясь, что эль Дика Пивовара и булочки с изюмом Бетти Бакстер скрасят людям ожидание.

Ярмарка получилась малолюдной, и все равно очереди выстроились как никогда. Плотов не хватало, оба берега превратились в слякотное болото, телеги увязали, и их приходилось вытаскивать бычьими упряжками. Хуже того — плотами было трудно управлять, два раза они сталкивались, и люди попадали в воду. К счастью, никто не утонул.

Некоторые купцы предчувствовали сложности и не приехали. Другие, завидев очереди, разворачивались. У многих из тех, кто оказался готов прождать полдня, чтобы попасть в город, торговля шла так туго, что они через день-два уехали. В среду паром переправил в предместье больше народу, чем в город.

Утром Керис и Эдмунд с лондонцем Вильгельмом, высоким крепким мужчиной в плаще из дорогой итальянской ткани ярко-красного цвета, осматривали стройку моста. По объему закупок Вильгельм не мог сравниться с Буонавентурой Кароли, но в этом году более важных покупателей не было и вокруг него все суетились. Торговцы шерстью устроились на высоком плоту Мерфина со встроенной лебедкой для перевозки строительного материала. Молодой помощник Фитцджеральда Джимми оттолкнулся от берега.

В коффердамах посреди реки высились быки, в такой спешке поставленные в минувший декабрь. Мостник хотел сохранить коффердамы до последнего, чтобы опоры случайно не повредили те же рабочие, а после их сноса навалить сюда кучу камней, так называемую каменную наброску, которая не позволит течению вымыть грунт из-под фундамента.

Мощные центральные каменные опоры стояли как стволы деревьев, от них отходили арки к менее высоким быкам, поставленным в более мелком месте. От тех арки, в свою очередь, перекидывались к береговым устоям. На замысловатых лесах, облепивших колонны, как гнезда чаек скалу, работало больше десятка каменщиков.

Эдмунд, Керис и Вильгельм пристали к острову Прокаженных, где нашли Мерфина и брата Томаса, наблюдавших, как рабочие ставят береговой устой, от которого начнется второй мост, через северный рукав реки. Владельцем моста по-прежнему являлось аббатство, хотя оно сдало землю внаем приходской гильдии, а стройка велась благодаря заемам горожан. Томас часто приходил на стройку. Аббат Годвин проявлял хозяйский интерес к строительству и особенно к внешнему виду моста, вероятно, считая, что он станет своего рода памятником прозорливому новому настоятелю.

Мерфин осмотрел гостей золотисто-карими глазами, и сердце у Керис забилось быстрее. Они редко виделись, а говорили только о делах, но девушка по-прежнему чувствовала себя в его присутствии несвободно. Когда встречалась с ним глазами, перехватывало дыхание и замедлялась речь.

Молодые люди так и не помирились. Упрямица не рассказала ему о настое Мэтти, поэтому он не знал, прервалась ли ее беременность сама по себе или как-то иначе. Просто не заговаривали на эту тему. Дважды с тех пор Фитцджеральд приходил к ней и серьезно просил начать все сначала. Дважды Керис отвечала, что никогда не полюбит другого, но не собирается становиться чьей-нибудь женой или матерью. «Кем же ты собираешься стать?» — спросил он, и дочь Эдмунда просто отвечала, что не знает.

Мерфин повзрослел, посерьезнел. За аккуратными волосами и бородой теперь регулярно ухаживал Мэтью Цирюльник. Мостник носил подпоясанную красновато-коричневую блузу каменщиков, желтую, отороченную мехом, тунику мастера и шапку с перьями, благодаря которой казался чуть выше.

Элфрик, с которым они так и остались на ножах, пытался запретить Мерфину ходить в цеховой одежде мастера, поскольку бывший ученик не вступил ни в одну гильдию. Фитцджеральд на это отвечал, что, по сути, является мастером, а решить проблему не сложно — нужно просто принять его в члены гильдии. Дело так и зависло. Мерфину был всего двадцать один год, и Вильгельм, посмотрев на него, воскликнул:

— Какой молодой!

Керис заступилась:

— Он считался лучшим строителем в городе уже в семнадцать лет.

Мостник сказал что-то монаху и подошел к гостям.

— Береговые устои моста должны быть мощными, на глубоком фундаменте, — объяснил строитель назначение возводимой каменной конструкции.

— И зачем же, молодой человек? — спросил Вильгельм.

Мерфин привык к снисходительному отношению и не обижался. Слегка улыбнувшись, ответил:

— Я вам покажу. Расставьте ноги как можно шире, вот так. — Мерфин подал пример, и после секундного колебания торговец из Лондона подчинился. — Расползаются, правда?

— Да.

— Вот и мост все время расползается, как ноги. Он испытывает такое же напряжение, как в данный момент ваша поясница. — Строитель подпер стопой мягкий кожаный башмак Вильгельма. — А теперь ваша нога никуда не денется и напряжение в пояснице ослабло, так?

— Так.

— Береговой устой играет роль моей ноги, которая подперла вас и ослабила напряжение.

— Очень интересно, — задумчиво произнес Вильгельм, и Керис поняла, что гость переменил свое мнение о юном мастере.

— Позвольте мне все вам здесь показать, — предложил Мерфин.

За шесть месяцев остров изменился до неузнаваемости. Исчезло все, что напоминало о лепрозории. Каменистая земля была теперь почти целиком занята складами: аккуратные кучи камней, груды бревен, бочки с известью, мотки веревок. Уцелевшие полчища кроликов боролись за жизненное пространство со строителями. На кузнице чинили старые инструменты и ковали новые. Здесь же поселились некоторые каменщики и стоял новый дом главного строителя — небольшой, но прочный и красивый. Плотники, резчики по камню, изготовители строительного раствора снабжали рабочим материалом каменщиков, трудившихся на лесах.

— Рабочих вроде больше, чем обычно, — прошептала Керис мастеру.

Он улыбнулся и тихо ответил:

— Я просто расставил их на видные места. Хочу, чтобы посетители видели, как быстро мы строим. Пусть думают, что в следующем году ярмарка пройдет как обычно.

В западной части острова, вдалеке от двойного моста, на тех участках, что Мерфин сдал кингсбриджским негоциантам, располагались складские дворы и помещения. Хотя арендная плата была ниже, чем в городе, молодой человек зарабатывал уже намного больше, чем платил аббатству за аренду острова.

Когда осмотр окончился, Эдмунд повез Вильгельма обратно в город, а Суконщица осталась поговорить с Мостником.

— Дельный покупатель? — спросил он, когда плот отчалил.

— Мы только что продали ему два мешка грубой шерсти дешевле, чем покупали сами.

В этом году мешок чистой сухой дешевой шерсти весом в 364 фунта стоил тридцать шесть шиллингов, мешок шерсти хорошего качества — почти вдвое дороже.

— Почему?

— Когда цены падают, лучше иметь деньги, чем товар.

— Но вы ведь и не рассчитывали на богатый улов.

— Однако не ожидали, что будет настолько плохо.

— Странно. Раньше твой отец обладал сверхъестественной способностью предугадывать события.

Керис помолчала.

— Ну, низкий спрос плюс отсутствие моста.

На самом деле дочь тоже не понимала, почему отец, несмотря на безрадостную перспективу, покупает шерсть в прежнем количестве, почему не играет наверняка, сокращая закупки.

— Вы, наверно, попытаетесь продать излишки на ярмарке в Ширинге, — предположил Мерфин.

— Именно этого и добивается граф Роланд. Беда в том, что нас гам не знают. Сливки снимут местные. В Кингсбридже крупные сделки с оптовыми покупателями заключает отец и еще два-три человека, а мелкие торговцы и чужаки доскребают остальных. Я уверена, что и ширингские купцы поступают точно так же. Здесь мы еще можем продать несколько мешков, но там нам все не сбыть.

— И что вы будете делать?

— Поэтому я к тебе и пришла. Возможно, стройку придется остановить.

Юноша уставился на нее и тихо простонал:

— Нет.

— Мне очень жаль, но у отца нет денег. Он все вложил в шерсть, которую не может продать.

Фитцджеральда будто ударили кнутом. После паузы мастер буркнул:

— Нужно искать выход.

Девушке было очень жаль Мерфина, но утешить его она не могла ничем.

— Отец поручился выдать на постройку моста семьдесят фунтов. Половину он уплатил, но, боюсь, остальное на складе в мешках с шерстью.

— Не может быть, чтобы у него совсем не осталось денег.

— Почти. В такой же ситуации и другие, кто обещал дать денег на мост.

— Я могу работать медленнее, — отчаянно соображал строитель. — Уволить нескольких ремесленников, уменьшить запасы материалов.

— Тогда ты не построишь мост к следующему году, и всем будет только хуже.

— Но это лучше, чем совсем сдаться.

— Да, лучше, — кивнула Керис. — Пока ничего не предпринимай. Когда кончится ярмарка, подумаем. Я просто хотела, чтобы ты знал.

Молодой мастер побледнел.

— Спасибо.

Вернулся плот, и Джимми предложил перевезти Суконщицу в город. Отчаливая, Керис небрежно спросила:

— А как поживает Элизабет Клерк?

Мерфин сделал вид, что несколько удивлен вопросу.

— По-моему, нормально.

— Вы, кажется, часто встречаетесь.

— Да не очень. Но мы всегда дружили.

— Да, конечно, — отозвалась девушка, хотя знала, что это не совсем так.

Почти весь прошлый год, когда они практически не расставались, возлюбленный вообще не обращал внимания на Элизабет. А сейчас часто с ней встречался.

Дочь Эдмунда считала Клерк холодной рыбой, но это была единственная в городе женщина, которая по уму могла сравниться с Мерфином. В наследство от отца-епископа ей достался небольшой сундучок с книгами, и вчера, например, Фитцджеральд сидел у нее дома и читал.

Но спорить было унизительно, и Керис промолчала, помахав на прощание рукой. Мастер явно не хотел, чтобы у нее создалось впечатление, будто у них с Элизабет роман. Может, так, а может, ему неловко признаться, что он влюбился. Этого девушка понять не могла, но одно знала точно: Элизабет влюблена в Мерфина. Надо видеть, как она на него смотрит. Парень растопил эту ледышку. Плот пристал к берегу. Суконщица сошла и направилась вверх по склону к центру города.

Фитцджеральда новости потрясли. Керис хотелось плакать, когда она вспоминала отчаяние на его лице. Такое же лицо было у него, когда она отказалась возобновить их отношения. Девушка по-прежнему не знала, что делать в жизни. Всегда считала, что, чем бы ни занималась, жить будет в удобном доме и кормиться от выгодной торговли. И вот земля уходила из-под ног. Дочь Эдмунда ломала голову, как теперь выкарабкиваться. Отец же был странно умиротворен, словно до сих пор не осознал масштаба потерь, но Суконщица понимала: что-то нужно делать.

На главной улице она столкнулась с дочерью Элфрика Гризельдой, несшей на руках шестимесячного малыша. Та назвала сына Мерфином — вечный упрек взрослому Мерфину за то, что на ней не женился. Гризельда все еще строила из себя оскорбленную невинность, хотя никто в городе не считал Мостника отцом. Правда, некоторые полагали, что ему все же следовало жениться, так как он с ней спал.

Когда Керис подходила к дому, вышел отец. Девушка в изумлении уставилась на родителя. Он был в одном нижнем белье: длинной рубахе, подштанниках и чулках.

— Где твоя одежда?

Осмотрев себя, Эдмунд вскрикнул от ужаса.

— Я становлюсь рассеянным, — нахмурился торговец и вернулся в дом.

Наверно, снял плащ, собираясь в отхожее место, а потом забыл про него. Может, это возрастное? Но ему всего сорок восемь, да и не похоже это на обычную забывчивость. Суконщица забеспокоилась. Появился отец в плаще. Когда они шли по главной улице к монастырю, олдермен спросил:

— Ты сообщила Мерфину про деньги?

— Да. Он в отчаянии.

— Что сказал?

— Что может расходовать меньше, замедлив темп строительства.

— Но тогда не закончит к следующему году.

— Он говорит, что это лучше, чем вообще не достроить мост.

Подошли к лотку Перкина из Вигли, торговавшего несушками. Кокетливая Аннет ходила с подносом, закинув ремень на шею. За прилавком Керис увидела Гвенду, теперь работавшую у Перкина. Подруга была на восьмом месяце беременности, с тяжелой грудью и выпирающим животом. Батрачка стояла в классической позе будущей матери, у которой болит спина, — положив руку на поясницу.

Суконщица подсчитала: не прими она тогда настой Мэтти, сейчас тоже была бы на восьмом месяце. После искусственного выкидыша грудь выделяла молоко, да и все тело обвиняло ее. Девушка сильно переживала, но, рассуждая логически, приходила к выводу, что, случись это опять, сделала бы то же самое.

Гвенда заметила Керис и улыбнулась. Несмотря на все сложности, она получила свое: Вулфрик стал ее мужем. Сильный как конь, еще более похорошевший, он грузил на телегу деревянные ящики.

— Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Спина все утро болела.

— Осталось немного.

— Думаю, несколько недель.

Эдмунд спросил:

— Кто это, дорогая?

— Ты разве не помнишь Гвенду? Она заходила к нам в гости по меньшей мере раз в год последние десять лет.

Олдермен улыбнулся:

— Я не узнал тебя, Гвенда. Наверно, это беременность. Но ты прекрасно выглядишь.

Они пошли дальше. Керис знала, что Вулфрик так и не получил наследства, у Гвенды ничего не получилось. Дочь Суконщика точно не поняла, как подруга сходила тогда к Ральфу. Судя по всему, тот что-то пообещал, а потом не сдержал слова. Но что бы там ни случилось в прошлый сентябрь, Гвенда теперь ненавидела лорда Вигли почти пугающей ненавистью.

Поблизости выстроились лотки, где местные суконщики предлагали коричневое бюро, ткань неплотного переплетения, из которого люди попроще шили себе одежду. Вот у них, в отличие от торговцев шерстью, дело шло. Пряжей торговали оптом, и потеря нескольких крупных клиентов могла обрушить рынок, а бюро продавали в розницу. Оно нужно всем, его раскупали в любом случае. Может, в трудные времена чуть дешевле, но одежда требуется каждому.

У Керис мелькнула смутная мысль. Не сумев распродать пряжу, купцы иногда делали из нее сукно и торговали тканью. Однако это тяжелый труд, а доход коричневое бюро приносило небольшой. Все покупали самое дешевое, и торговцы занижали цену. Но вдруг девушка посмотрела на лотки другими глазами.

— Интересно, что приносит больше денег? — задалась она вопросом.

Бюро стоило двенадцать пенсов за ярд. За тусклое коричневое сукно плотного переплетения, обработанное на сукновальне, платили по восемнадцать, а за окрашенное еще больше. На лотке Питера Красильщика по-прежнему преобладало зеленое, желтое и розовое сукно по два шиллинга — двадцать четыре пенса — за ярд, хотя цвета у него были не очень яркие. Дочь повернулась к отцу, чтобы поделиться с ним возникшими соображениями, но сказать ничего не успела.

Посещение шерстяной ярмарки неприятно напомнило Ральфу события прошлого года, и он дотронулся до сломанного носа. Как же это случилось? Началось с невинного заигрывания с крестьянской девушкой Аннет, потом он решил проучить ее неуклюжего хахаля, но каким-то образом все закончилось его собственным унижением.

Подходя к лотку Перкина, молодой лорд утешал себя тем, что произошло потом. Когда рухнул мост, он спас жизнь графу Роланду; угодил ему своей решительностью на каменоломне и наконец-то стал лордом, пусть хоть и малюсенькой деревни Вигли. Ко всему прочему убил человека — Бена Колесника, — это не очень по-рыцарски, но все-таки доказал, на что способен.

И даже помирился с братом. На этом настояла мать. Она пригласила их на Рождество и заставила пожать друг другу руки. Отец произнес целую речь, посетовав, что сыновья служат повздорившим между собой хозяевам, но каждый из них выполняет свой долг подобно солдатам, во время гражданской войны оказавшимся по разные стороны фронта. Ральф был доволен, и, как ему показалось, Мерфин тоже.

Отомстил Вулфрику, лишив его наследства и тем самым невесты. Стреляющая глазками Аннет вышла замуж за Билли Говарда, и неудачнику пришлось довольствоваться некрасивой, хоть и пылкой Гвендой.

Но все-таки сломить его не удалось. Высокий, гордый, крестьянин держался так, словно хозяином был он, а не Ральф. Все соседи любили его, беременная жена обожала. Несмотря на удар, нанесенный ему в деле о наследстве, Вулфрик почему-то держал голову высоко. Может, это все чувственная жена?

Фитцджеральду захотелось рассказать Вулфрику о том, как Гвенда навещала его в «Колоколе». «Я спал с твоей женой, и ей понравилось». Гонору у него, конечно, тут же поубавится, но, сообразив, что лорд Вигли дал обещание и позорно не выполнил его, увалень опять почувствует свое превосходство. Ральф даже вздрогнул, представив себе презрение, которым облил бы его Вулфрик, да и все остальные, узнай они о таком бесчестном поступке. Особенно Мерфин. Нет, история с Гвендой должна остаться тайной.

Все собрались у лотка. Перкин первым увидел приближающегося лорда и поздоровался с ним с обычным подобострастием.

— Добрый день, лорд Ральф. — Он поклонился, а стоявшая позади него жена Пегги присела.

Гвенда терла спину, как будто ее кто-то ударил. Ральф увидел Аннет с подносом и вспомнил ее грудь, твердую, маленькую, как яйцо. Она заметила его взгляд и стыдливо потупила глаза. Фитцджеральду вновь захотелось дотронуться до нее. «А почему бы и нет, — подумал он, — я хозяин». Позади лотка грузивший ящики Вулфрик остановился и смотрел на лендлорда нарочито бесстрастным, но твердым, спокойным взглядом. В нем не было дерзости, но Ральф безошибочно почуял угрозу. Крестьянин глазами говорил яснее, чем словами: «Только дотронься до нее, я тебя убью».

«Рискну, — подумал землевладелец. — Пусть он на меня набросится. Я заколю его мечом». Лорд имеет — полное право приструнить обезумевшего от ненависти крестьянина. Не сводя глаз с Вулфрика, он поднес руку к груди Аннет, но в этот момент Гвенда испустила истошный крик боли и ужаса, и все повернулись к ней.

Керис услышала крик и узнала голос Гвенды. На секунду ее сковал страх. Что-то не так. Девушка торопливо вернулась к лотку Перкина. Гвенда, бледная, с искаженным от боли лицом сидела на табурете, положив руку на поясницу. Платье ее намокло. Пег быстро смекнула:

— Воды пошли. Роды начались.

— Еще рано, — встревожилась Керис.

— Но ребенок-то пошел.

— Это опасно. — Суконщица приняла решение. — Отведите ее в госпиталь.

Обычно роженицы не обращались в госпиталь, но по просьбе дочери олдермена Гвенду возьмут. Преждевременные роды опасны, это знали все. Подбежал Вулфрик. Девушка поразилась его юности. В свои семнадцать он уже собирался стать отцом. Гвенда прошептала:

— У меня голова немного кружится. Сейчас все будет в порядке.

— Я тебя понесу, — решил муж и легко поднял ее.

— Иди за мной, — распорядилась Керис и пошла впереди мимо лотков, время от времени покрикивая: — Посторонитесь, пожалуйста; дорогу.

До госпиталя дошли за минуту. Двери были широко открыты. Ночные гости разошлись, и соломенные матрацы кучей сложили у стены. Служки и послушники с ведрами и тряпками энергично мыли пол. Суконщица обратилась к первой же босой женщине среднего возраста:

— Быстро позови Старушку Юлию — скажи, что тебя послала Керис.

Девушка нашла более-менее чистый матрац и расстелила его возле алтаря. Сама точно не знала, как алтари помогают больным, но действовала, как принято. Вулфрик осторожно положил жену на матрац, будто она стеклянная. Гвенда согнула колени и расставила ноги. Через несколько минут подошла Старушка Юлия, и Керис подумала, сколько же раз ее утешала эта монахиня, которой было едва за сорок, но казалась она дряхлой.

— Это Гвенда из Вигли. Может быть, все в порядке, но роды начались на несколько недель раньше, и я подумала, что на всякий случай стоит принести ее сюда. Мы все равно были на улице.

— Все верно, — ответила Юлия, мягко отстранив помощницу и встав на колени у матраца. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила она у Гвенды.

Пока Юлия тихо говорила с Гвендой, Суконщица смотрела на Вулфрика. Его красивое молодое лицо исказила тревога. Керис знала, что он не собирался жениться на Гвенде, однако теперь волновался так, будто любил ее много лет. Роженица вскрикнула от боли.

— Ну-ну, — успокаивала монахиня. Она переместилась Гвенде в ноги и подняла платье. — Ребенок скоро выйдет.

Вошла послушница, и Керис узнала Мэр.

— Может, позвать мать Сесилию?

— Не стоит ее беспокоить, — ответила Юлия. — Просто сходи в кладовку и принеси мне деревянный ящик с надписью «Роды».

Мэр торопливо ушла. Гвенда простонала:

— О Господи, как больно!

— Тужься.

— Что не так, ради Бога? — вскричал Вулфрик.

— Все в порядке, — ответила монахиня. — Это нормально. Женщины так рожают. Ты, наверно, самый младший в семье, иначе видел бы свою мать.

Керис тоже была младшей в семье. Она знала, что роды — это больно, однако толком никогда их не видела и теперь пришла в ужас от того, как это страшно. Вернулась Мэр с деревянным ящиком и поставила возле Юлии. Гвенда перестала стонать, закрыла глаза и, казалось, уснула, но через несколько секунд вновь закричала. Старушка велела Вулфрику:

— Присядь к ней и возьми за руку.

Юноша сел. Еще раз осмотрев Гвенду, через какое-то время монахиня приказала:

— Теперь перестань тужиться. Дыши неглубоко.

Она засопела, показывая Гвенде, как нужно дышать. Та повторила, и на какое-то время ей полегчало, но затем роженица вновь закричала. Керис еле сдерживалась. Если это нормально, тогда что же такое трудные роды? Девушка потеряла чувство времени: все происходило очень быстро, но мучения подруги казались бесконечными. Суконщица чувствовала себя совершенно беспомощной и ненавидела свою беспомощность. То же самое с ней было, когда умирала мама. Хотела помочь, но не знала как, и это так бесило ее, что она искусала губы до крови.

— Ребенок выходит. — Юлия протянула руки к Гвенде.

Керис ясно увидела головку ребенка лицом вниз, покрытую мокрыми волосами, — она появлялась из половой щели, растянувшейся до невозможности.

— Господи, помилуй, да чего же удивляться, что так больно! — в ужасе воскликнула она.

Юлия поддерживала головку левой рукой. Младенец медленно повернулся на бок, появились крошечные плечики. Кожа была липкой от крови и еще какой-то жидкости.

— Теперь просто расслабься, — велела монахиня. — Скоро все кончится. Ребенок красавец.

Уж красавец так красавец, подумала Керис. Ей он показался отвратительным.

Появилось туловище, от пупка отходил толстый пульсирующий синий канат. Затем резко показались ноги и ступни. Юлия обеими руками взяла младенца — крошечный, головка немногим больше ее ладони. Но что-то оказалось не так. Ребенок не дышал. Монахиня поднесла его личико ко рту и дунула в малюсенькие ноздри. Младенец открыл ротик, вдохнул и закричал.

— Слава Богу, — вздохнула Старушка.

Она протерла лицо ребенка рукавом платья, осторожно прочистив уши, глаза, нос, губы. Затем прижала новорожденного к груди, закрыла глаза, и Керис увидела жизнь, исполненную самоотречения. Момент прошел, и монахиня положила ребенка на грудь Гвенде. Та глянула вниз.

— Мальчик или девочка?

Суконщица сообразила, что об этом никто пока не подумал. Юлия наклонилась и развела ребенку ножки.

— Мальчик.

Синий канат перестал пульсировать, съежился и побелел. Юлия взяла из ящика две короткие веревочки и перевязала пуповину в двух местах. Затем подхватила маленький острый нож и разрезала между перетяжками. Мэр приняла нож и передала из ящика крошечное одеяльце. Юлия, подняв ребенка, завернула его и одеяло и вернула Гвенде. Послушница нашла какие-то подушки и подложила их молодой матери под спину. Та спустила ворот рубахи и достала набухшую грудь. Младенец начал сосать и через минуту заснул.

Через какое-то время на пол скользнул бесформенный красный сгусток — послед. Кровь испачкала матрац. Юлия подняла сгусток и передала его Мэр, сказав:

— Сожги.

Затем монахиня осмотрела Гвенду и нахмурилась. Керис проследила за ее взглядом и поняла: кровотечение не прекратилось. Юлия протирала ноги роженицы, но красные струи тут же появлялись снова. Когда вернулась Мэр, Старушка распорядилась:

— Пожалуйста, позови мать Сесилию, скорее.

— Что-то не так? — спросил Вулфрик.

— Вообще-то кровь должна уже остановиться.

В комнате повисло напряжение. Юноша испугался. Ребенок заплакал, и Гвенда вновь дала ему грудь. Он немного пососал и уснул. Юлия смотрела на дверь. Наконец появилась аббатиса и, посмотрев на Гвенду, спросила:

— Послед вышел?

— Пару минут назад.

— Ребенку грудь давали?

— Сразу, как перерезали пуповину.

— Я за врачом.

Настоятельница быстро вышла и через несколько минут вернулась, держа в руках небольшой стеклянный сосуд с желтоватой жидкостью.

— Аббат Годвин прописал, — сообщила она.

Керис возмутилась:

— А осмотреть Гвенду аббат не хочет?

— Разумеется, нет, — отрезала Сесилия. — Он священник и монах. Как же он будет смотреть роженицу?

— Podex, — презрительно бросила Суконщица, что на латыни означало «задница».

Монахиня сделала вид, что не расслышала, и встала на колени возле Гвенды.

— Выпей, дорогая.

Та выпила лекарство, но кровотечение не прекратилось. Молодая мать совсем побледнела и казалась еще слабее, чем сразу после родов. Только ребенок спокойно спал у нее на груди, все остальные были напуганы. Вулфрик то вставал, то садился. Старушка, чуть не плача, стирала кровь. Гвенда попросила пить, и Мэр дала ей кружку с элем. Керис отвела в сторону Юлию и прошептала:

— Она истечет кровью!

— Мы сделали что могли, — покачала та головой.

— Вы уже сталкивались с подобными случаями?

— Да, с тремя.

— И чем они кончились?

— Смертью рожениц.

Керис простонала:

— Но должен же быть какой-то выход!

— Она теперь в руках Божьих. Молись.

— Я про другое.

— Осторожнее со словами.

Девушка осеклась. Вовсе не хотела ссориться с такой доброй женщиной, как Юлия.

— Простите, сестра. Я вовсе не отрицаю силу молитвы.

— Надеюсь.

— Но и не намерена сдаваться.

— Что же ты можешь сделать?

— Увидите.

Керис выскочила из госпиталя, нетерпеливо проталкиваясь между посетителями ярмарки. Ей было странно, что люди могут покупать и продавать, когда в нескольких ярдах человек при смерти. Но нередко и сама она, узнав, что кому-то предстоят роды, желала женщине удачи и отправлялась по своим делам. Суконщица выбежала с территории аббатства и помчалась к дому Мэтти Знахарки. Постучав и открыв дверь, она с облегчением вздохнула: Мэтти дома.

— Гвенда родила, — выпалила она.

— Что не так? — тут же спросила Знахарка.

— С ребенком все в порядке, но у нее кровотечение.

— Послед вышел?

— Да.

— Кровотечение должно прекратиться.

— Ты можешь помочь?

— Может быть. Попытаюсь.

— Скорее, пожалуйста.

Мэтти сняла котелок с огня, надела башмаки и, выйдя из дома, заперла дверь. Керис в ужасе покачала головой:

— Клянусь, у меня никогда не будет ребенка.

Они быстро добрались до аббатства и вошли в госпиталь. Суконщица почувствовала сильный запах крови. Знахарка вежливо поздоровалась со Старушкой Юлией:

— Добрый день, сестра Юлиана.

— Привет, Мэтти, — буркнула та. — Думаешь, можешь помочь этой женщине, после того как лекарства святого аббатства не возымели действия?

— Если ты помолишься за меня и больную, сестра, кто знает.

Этот ответ смягчил монахиню. Мэтти встала на колени возле матери и ребенка. Гвенда лежала с закрытыми глазами и с каждой минутой становилась все бледнее. Младенец сосал молоко, но у молодой матери не осталось сил, чтобы ему помогать. Знахарка распорядилась:

— Ей нужно много пить, но не крепкого. Пожалуйста, принесите кувшин теплой воды, разбавленный небольшой кружкой вина. Потом спросите на кухне, есть ли у них бульон. Нужен теплый, но не горячий.

Мэр вопросительно посмотрела на Юлию. Помедлив, та сказала:

— Иди, но никому не говори, что просила Мэтти.

Послушница быстро ушла. Знахарка забрала повыше платье роженицы и осмотрела живот. Кожа, еще несколько часов назад туго натянутая, обвисла и легла складками. Мэтти одной рукой удерживала расслабившиеся мышцы, а другой осторожно, но твердо прощупывала живот. Гвенда застонала, но скорее от неприятного ощущения, чем от боли.

— Матка мягкая, не сокращается. Поэтому и кровотечение.

Вулфрик, который, казалось, вот-вот разрыдается, спросил:

— Вы можете что-нибудь для нее сделать?

— Не знаю. — Знахарка начала массировать Гвенде живот. — Иногда это помогает.

Все молча смотрели. Керис боялась дышать. Вернулась Мэр с водой и вином.

— Дайте ей немного, пожалуйста. — Мэтти продолжала массировать. Мэр поднесла кружку к губам роженицы, и та стала жадно пить. — Не слишком много.

Дата добавления: 2015-08-03