Июнь — декабрь 1337 года 13 страница

— Я бы на вашем месте на нее не полез, — ответил тот.

Фитцджеральд захохотал.

— Теперь вы исполните мою просьбу? — спросила Гвенда.

Ральф облизнулся.

— Иди ко мне. На кровать.

— Нет.

— Да ладно, ты же спала с Вулфриком, уже не девственница.

— Нет.

— Подумай о земле — девяносто акров. Все, что держал его отец.

Просительница задумалась. Если согласится, мечта Вулфрика сбудется и они заживут счастливо. Если откажется, возлюбленный, как Джоби, станет безземельным батраком, будет всю жизнь надрываться, чтобы прокормить детей, и все равно без толку. И все-таки девушке было противно. Фитцджеральд неприятный, мелочный, мстительный, настоящий бык; совсем не похож на брата. Высокий рост и красивое лицо ничего не меняли. Как же мерзко. А от того, что вчера была с Вулфриком, только хуже. После счастливой ночи с любимым лечь с другим — подлая измена.

«Не будь дурой, — говорила она себе. — Обречь себя на пожизненную кару или перетерпеть пять минут?» Гвенда подумала о матери, об умерших братьях и сестрах, вспомнила, как их с Филемоном заставляли воровать. Не лучше ли один раз, совсем ненадолго, продаться Ральфу, чем обрекать будущих детей на вечную нищету? Пока она думала, Ральф молчал, понимая, что любые слова только оттолкнут ее. Молчание сослужило ему хорошую службу.

— Пожалуйста. Не заставляйте меня этого делать.

— Ага, значит, ты все-таки хочешь.

— Это грех. — В отчаянии девушка понадеялась устыдить его. — Грех вам просить меня об этом, и грех мне соглашаться.

— Грехи отпускают.

— Что подумает о вас брат?

Новый лорд замолчал, как будто задумался.

— Пожалуйста, — продолжала Гвенда, — просто позвольте Вулфрику вступить в права наследства.

Лицо Ральфа вновь приняло жесткое выражение.

— Я принял решение и не собираюсь менять его, если только ты меня не переубедишь. Никакие «пожалуйста» тут не помогут.

Глаза его потемнели, рот приоткрылся, дыхание участилось, губы под усами увлажнились. Просительница бросила платье на пол и шагнула к кровати.

— Встань на четвереньки. Нет, ко мне спиной.

Девушка послушно встала.

— Отсюда смотрится лучше, — усмехнулся Ральф.

Алан заржал. Неужели он останется? — подумала Гвенда, но Фитцджеральд велел:

— Оставь нас.

Через секунду хлопнула дверь. Хозяин комнаты встал на колени позади Гвенды. Она закрыла глаза и стала молиться о прощении, застонав от стыда. Мстительный лорд понял по-своему:

— Что, нравится?

Сколько же времени ему понадобится? Крестьянка встала поудобнее, и он победно рассмеялся, решив, что расшевелил ее. Больше всего девушка боялась, что эти мгновения навсегда отравят чувства. Неужели потом, с Вулфриком, она все время будет вспоминать их?

И тут с ужасом почувствовала, как ее накрыла теплая волна, и покраснела от срама. Несмотря на глубокое отвращение, тело предало. Испытывая гадливость к себе, Гвенда застыла, но любовник схватил ее за бедра, и она ничего не могла поделать. Внутренне содрогнувшись, вспомнила, что тело так же подвело и в лесу, с Олвином. Сейчас, как и тогда, девушка хотела стать бесчувственной деревянной статуей.

Олвина она убила его же кинжалом. Сейчас она не могла сделать то же самое, даже если бы хотела, потому что похотливый мерзавец находился сзади. Просительница не видела Ральфа и была полностью в его власти. Почувствовав, что скоро все кончится, батрачка обрадовалась, попыталась обмякнуть и не думать о том, что происходит: слишком унизительно ответить ему. Фитцджеральд дернулся, и Гвенда вместе с ним, но не от удовольствия, а от омерзения. Он удовлетворенно вздохнул и упал на кровать. Девушка вскочила и быстро натянула платье.

— Лучше, чем я думал, — буркнул Ральф, словно это комплимент.

Просительница вышла, хлопнув дверью.

В следующее воскресенье перед службой Натан Рив пришел к Вулфрику. Они с Гвендой сидели на кухне возле окна, где посветлее — опять шел дождь. Позавтракав и прибравшись, молодые люди занялись делом — юноша шил кожаные штаны, а батрачка плела веревочный пояс.

Чтобы не оскорблять отца Гаспара, девушка делала вид, что живет в амбаре, но каждую ночь проводила с Вулфриком. К ее огорчению, возлюбленный не заговаривал о свадьбе. Однако, по сути, они жили как муж и жена, что часто бывало, когда люди собирались пожениться, уладив формальности. Знати такие вольности не полагались, но в крестьянской среде на это обычно смотрели сквозь пальцы.

Опасения Гвенды подтвердились. Чем больше она пыталась выбросить Ральфа из головы, тем чаще лорд являлся ее мысленному взору. К счастью, Вулфрик ничего не замечал. Юноша так пылко любил ее, что притуплял чувство вины, хоть и не до конца. Однако Гвенда утешала себя тем, что возлюбленный все-таки получит землю. Это оправдывало все. Она, конечно, не могла объяснить Вулфрику, почему Ральф передумал. Просто рассказала ему, о чем говорила с Филемоном, Керис и Мерфином, и передала смысл беседы с Фитцджеральдом, отметив лишь, что новый лорд обещал подумать. Поэтому Вулфрик не радовался, а только надеялся.

— Эй вы, идите в усадьбу, — крикнул Натан, просунув в дверь мокрую голову.

— А что нужно лорду Ральфу? — спросила Гвенда.

— Ты что, не пойдешь, если тема беседы тебя не интересует? — съязвил Рив. — Не задавай глупых вопросов, просто вставай и иди.

Чтобы добежать до усадьбы, девушка, не имея плаща, накинула на голову одеяло. У Вулфрика были деньги от продажи урожая, он мог бы купить ей плащ, но копил на гериот.

Усадьба представляла собой уменьшенную копию замка какого-нибудь графа. В большом зале на первом этаже стоял длинный стол, а на узком верхнем этаже располагались частные покои лорда. Обстановка выдавала отсутствие хозяйки: на стенах не было ковров, солома на полу издавала неприятный запах, собаки рычали на посетителей, а на шкафу мышь грызла какую-то корку.

Ральф восседал во главе стола, справа от него разместился Алан, ухмыльнувшийся Гвенде, чего она изо всех сил попыталась не заметить. Через секунду вошел Натан, а за ним жирный хитрый Перкин. Он потирал руки и подобострастно кланялся. Его засаленные волосы издали напоминали кожаный колпак. С ним был новоиспеченный зять Билли Говард, бросивший торжествующий взгляд на Вулфрика: дескать, я получил твою девушку, а теперь приберу и землю. Что ж, ему предстоит испытать удар. Натан сел слева от господина. Остальным сесть не предложили.

Гвенда ждала этого момента — награды за свою жертву. Ей не терпелось увидеть лицо Вулфрика, когда он узнает, что земля достается ему. Любимый будет вне себя от радости, да и она тоже. Их будущее обеспечено, по крайней мере насколько это возможно в мире непредсказуемой погоды и неустойчивых цен на зерно. Ральф объявил:

— Три недели назад я пришел к выводу, что Вулфрик, сын Сэмюэла, не может наследовать отцу, так как слишком молод. — Лорд говорил медленно и важно. Как ему это нравится, думала Гвенда, сидеть во главе стола и произносить судьбоносные для других слова, которые крестьяне жадно ловят. — После этого, пока я решал, кто получит земли старого Сэмюэла, Вулфрик на них работал. — Землевладелец помолчал. — И я не убежден, что был прав, не передав наследство.

Перкин выпучил глаза. Хитрец настолько не сомневался в успехе, что потерял дар речи. Билли Говард изумленно промямлил:

— Это как же? Я думал, Нейт…

Тесть пихнул зятя локтем, и тот умолк. Гвенда не могла сдержать победной улыбки. Ральф продолжал:

— Несмотря на молодость, Вулфрик доказал, что умеет работать.

Перкин посмотрел на старосту. Гвенда поняла, что Рив пообещал землю ему. Может, уже и получил взятку. Горбун был потрясен не меньше Перкина. Открыв рот, староста долго смотрел на Ральфа, затем ошеломленно повернулся к Перкину, а после подозрительно посмотрел на батрачку. Лорд продолжил:

— И в этом ему помогала Гвенда, чья сила и преданность меня тронули.

Натан пристально посмотрел на девушку, поняв, что без нее тут не обошлось, и пытался догадаться, как ей удалось переубедить Фитцджеральда. Может, и догадался. Наплевать, лишь бы Вулфрик не узнал. Вдруг староста встал — его горб навис над столом — и тихо что-то сказал господину, Гвенда не расслышала.

— Правда? — спокойно переспросил новый лорд. — И сколько?

Рив повернулся к Перкину и что-то пробормотал сообщнику в самое ухо.

— Эй, что это вы там перешептываетесь? — встревожилась девушка.

Перкин рассердился, но неохотно кивнул:

— Хорошо.

— Что хорошо? — с нехорошим чувством спросила батрачка.

— Вдвое? — уточнил Натан.

Хитрый землепашец вновь кивнул. Гвенда по-настоящему испугалась. Рив громко объявил:

— Перкин готов уплатить двойной гериот — пять фунтов.

Ральф улыбнулся:

— Другое дело.

— Нет! — вскричала девушка.

— Размер гериота устанавливается по обычаю, закрепленному в манориальных свитках, — медленно полумальчишеским-полувзрослым голосом произнес Вулфрик. — Это не предмет торга.

Староста быстро возразил:

— Но он может меняться. Его размеры не прописаны в «Книге Страшного суда».

Ральф, глядя на молодых людей, разозлился:

— Вы что тут, законники? А если нет, заткнитесь. Гериот составляет два фунта десять шиллингов. А все остальные деньги, которые один человек может уплатить другому, вас не касаются.

Гвенда с ужасом поняла, что Фитцджеральд может не сдержать слова. Тихо, медленно, но вместе с тем четко и грозно она проговорила:

— Вы мне обещали.

— С чего это мне что-то тебе обещать?

Это был единственный вопрос, на который девушка не могла ответить.

— Я вас просила, — прошептала она.

— А я сказал, что подумаю. Но ничего не обещал.

Крестьянка ничего не могла сделать, чтобы заставить негодяя сдержать слово. Просто хотела убить его.

— Обещали! — выкрикнула она.

— Лорды не торгуются с вилланами.

Батрачка безмолвно смотрела на обманщика. Все было зря: долгий путь в Кингсбридж, унизительное раздевание перед ним и Аланом и то постыдное, что она делала на кровати в «Колоколе». Гвенда предала Вулфрика, а он не получил землю. Девушка ткнула пальцем в лорда и хрипло выговорила:

— Да будь ты проклят, Ральф Фитцджеральд.

Проклятие разъяренной женщины считалось очень действенным. Землевладелец побледнел:

— Осторожнее со словами. Для ведьм, изрыгаюших проклятия, существуют наказания.

Ни одна женщина не могла отнестись к такой угрозе легкомысленно. Гвенда отпрянула и все-таки не удержалась:

— Тем, кто не получает по заслугам в этой жизни, достанется в следующей.

Ральф не ответил и повернулся к Перкину:

— Где деньги?

Однако Перкин разбогател вовсе не потому, что говорил всем, где хранит деньги.

— Сейчас принесу, милорд.

Вулфрик насупился:

— Пойдем, Гвенда. Милости здесь ждать нечего.

Девушка пыталась сдержать рыдания. Гнев уступил место горю. Они проиграли, и это после всего, что сделали. Она опустила голову и отвернулась, чтобы никто не видел ее лица. И тут раздался голос Перкина:

— Подожди, Вулфрик. Тебе нужна работа, а мне нужны помощники. Иди ко мне. Я буду платить пенни в день.

Парень побагровел от стыда: ему предлагали батрачить на земле, которую держала его семья. Оборотистый крестьянин добавил:

— И Гвенда тоже. Вы молодые, работящие.

Девушка видела, что он вовсе не злорадствует — лишь преследует собственные интересы, мечтая заполучить двух сильных молодых батраков, которые помогли бы ему на увеличившихся владениях. Ему безразлично, а может, он и не понимает, что для Вулфрика это последнее унижение. Помолчав, хитрец добавил:

— Шиллинг в неделю на двоих. Вы будете купаться в деньгах.

На Вулфрика было больно смотреть.

— Работать за деньги на земле, которую моя семья держала десятки лет? — переспросил он. — Никогда.

Развернулся и вышел. Гвенда двинулась за ним, думая, что же, ради всего святого, им теперь делать.

Вестминстер-холл оказался огромным, больше иного собора. Высоченный потолок этого самого важного зала в Вестминстерском дворце, пугающе длинного и широкого, подпирали два ряда высоких колонн. Увидев, что Роланд чувствует себя здесь как дома, Годвин испытал удар по самолюбию. Граф и лорд Уильям важно ступали в модных штанах-чулках: одна штанина красная, другая черная. Все графы и почти все бароны были знакомы, похлопывали друг друга по плечу, перешучивались, хохотали. Аббату захотелось напомнить им, что на судебных заседаниях, проходящих в этом помещении, любого из них могут приговорить к смерти, хоть они и знатного сословия.

Сам настоятель и его земляки держались робко, переговаривались только между собой, да и то вполголоса. Однако аббат решил, что причиной тому не почтительность, а волнение. Годвин, Эдмунд и Керис чувствовали себя неловко. Никто из них прежде не бывал в Лондоне. Единственного их знакомого, освоившегося в столице, Буонавентуры Кароли, сейчас в городе не было. Жители Кингсбриджа не знали улиц, одежда их оказалась старомодной, деньги, которых, по их мнению, они взяли с собой довольно много, таяли на глазах.

Олдермен держался уверенно. Керис выглядела рассеянной, как будто думала о чем-то куда более важном, что вряд ли соответствовало истине. И только Годвин извелся. Недавно избранный аббат бросил вызов одному из самых знатных людей страны. На кону будущее города. Без моста Кингсбридж захиреет. Аббатство, в настоящий момент центр одного из самых крупных городов Англии, съежится до размеров незаметной обители в маленькой деревне, где несколько монахов будут молиться в гулкой пустоте осыпающегося собора. Честолюбец боролся за эту должность не для того, чтобы безропотно наблюдать, как его трофей обращается в пыль.

Поскольку ставки высоки, он хотел держать все под контролем, не сомневаясь, что превосходит здесь по уму почти всех, как и в Кингсбридже. Но в Вестминстере аббат почему-то утратил эту уверенность и погрузился в смятение.

Утешением Годвину служил Грегори Лонгфелло, его друг по университету, обладавший гибким умом и хорошо знавший королевский суд. Он энергично и нагло вел Годвина по лабиринтам судопроизводства. Подал прошение в парламент, как подавал прежде множество раз. Парламент его, разумеется, не обсуждал, а спустил в королевский совет, за которым присматривал канцлер. Законники — все друзья или знакомые Лонгфелло — могли передать прошение в суд Королевской скамьи, который рассматривал дела, представляющие интерес для короны. Но, как и предвидел Грегори, они сочли вопрос слишком мелким, чтобы утомлять им короля, и направили его в палату прошений.

Все это заняло шесть недель. Стоял конец ноября, холодало. Строительный сезон практически закончился. Но наконец кингсбриджские истцы предстали перед сэром Уилбертом Уитфилдом, опытным судьей, о котором говорили, что к нему благоволит сам король. Сэр Уилберт был младшим сыном некоего барона с севера. Его старший брат унаследовал титул и имение, а Уилберт сначала собирался стать священником, потом изучал право, приехал в Лондон и приглянулся в королевском суде. Грегори предупредил, что графа он предпочтет монаху, но превыше всего для него интересы короля.

Судья разместился на высокой скамье у восточной стены дворца между окнами. Перед ним за длинным столом сидели два писаря. Для тяжущихся ни скамей, ни табуретов не было.

— Сэр, вооруженный отряд графа Ширинга перекрыл путь из каменоломни, принадлежащей Кингсбриджскому аббатству, — начал Грегори, как только сэр Уилберт обратил на него взор. Его голос дрожал отделанного негодования. — Каменоломня, расположенная в его графстве, была пожалована монахам королем Генрихам Первым около двухсот лет назад. Копия хартии передана суду.

У сэра Уилберта было розовое лицо и белые волосы — почти красавец, если бы не гнилые зубы, обнажившиеся, когда он заговорил.

— Хартия передо мной.

Не дожидаясь приглашения, граф Роланд медленно, словно скучая, произнес:

— Каменоломня была пожалована монахам для постройки собора.

— Но хартия не ограничивает использование каменоломни в каких-то конкретных целях, — быстро ответил Грегори.

— А теперь они собираются строить мост, — продолжал Роланд.

— Вместо того, что рухнул на Троицу! А старый мост тоже был построен двести лет назад из дерева, пожалованного королем. — Законник говорил так, словно его оскорбляло каждое слово графа.

— На постройку нового моста вместо рухнувшего разрешения не требуется, — живо отозвался сэр Уилберт. — В хартии говорится, что король будет рад посодействовать возведению собора, но ни слова о том, что по завершении строительства аббатство лишится каких-то прав или что ему запрещается использовать камень в других целях.

Годвин ободрился. Похоже, судья принял сторону аббатства. Лонгфелло развел руками, словно судья сказал нечто само собой разумеющееся.

— Именно, сэр. Эти договоренности между аббатами Кингсбриджа и графами Ширингами соблюдались в течение долгих столетий.

Годвин знал, что дело обстоит не совсем так. Во времена аббата Филиппа хартию пытались оспорить. Но этого не знали ни сэр Уилберт, ни Роланд. Граф держался высокомерно, словно препирательства с законниками ниже его достоинства, но это было обманчивое впечатление: возражал он продуманно.

— Но в хартии не говорится, что аббатство освобождается от таможенных пошлин.

— Тогда почему же никто из предшественников графа Ширинга до сих пор их не вводил? — спросил Грегори.

Ответ у Роланда был готов:

— Мои предшественники тем самым жертвовали церкви, руководствуясь принципами благочестия. Но эти принципы вовсе не предполагают моего участия в постройке моста. А монахи отказываются платить.

И вдруг разговор принял совершенно другое направление. Удивительно быстро, подумал Годвин, не как на монастырских заседаниях капитула, которые могут длиться часами. Законник воскликнул:

— Но люди графа не дают вывозить камень и убили несчастного возницу.

— Тогда спор лучше разрешить как можно скорее, — рассудил сэр Уилберт. — Итак, граф имеет право вводить таможенную пошлину на грузы, провозимые по дорогам, мостам и бродам его графства, независимо от того, пользовался ли он этим правом в прошлом или нет. Что на это возразит аббатство?

— Что камни не просто везут по землям графа — их месторождение находится там. А значит, так называемая таможенная пошлина есть не что иное, как налог, взимаемый с аббатства за камень, что противоречит хартии Генриха Первого.

Годвин уныло заметил, что это не произвело впечатления на судью. Однако Лонгфелло еще не закончил.

— Кроме того, король, пожаловавший Кингсбриджу материал на мост и каменоломню, имел на то причины: он желал аббатству и городу благоденствия. Здесь находится городской олдермен, который подтвердит, что без моста о благоденствии Кингсбриджа не может быть и речи.

Вперед выступил Эдмунд. Непричесанный, в провинциальном платье, он показался по сравнению с роскошно одетыми аристократами деревенским увальнем, но, в отличие от племянника, этим не смущался.

— Я торгую шерстью, сэр. Без моста торговле придет конец. А без торговли Кингсбридж не сможет платить налоги королю.

Сэр Уилберт наклонился вперед.

— Сколько составила последняя десятина города?

Речь шла о налоге, который время от времени вводил парламент, — десятая или пятнадцатая часть личного движимого имущества каждого податного лица. Конечно, никто не платил десятую часть, все занижали размеры своего состояния, поэтому для каждого города или графства фиксировалась определенная сумма, распределявшаяся более-менее справедливо; бедняки и неимущие крестьяне не платили вообще ничего. Эдмунд ожидал этого вопроса и быстро ответил:

— Тысяча одиннадцать фунтов, сэр.

— А что выйдет после крушения моста?

— По моим подсчетам, менее трехсот фунтов. Однако наши горожане продолжают торговать в надежде, что мост будет построен. Но если сегодняшний суд убьет эту надежду, ежегодная шерстяная ярмарка и еженедельный рынок, по сути, прекратят свое существование и размер десятины составит не больше пятидесяти фунтов.

— Для нужд короля это капля в море, — резюмировал судья, умолчав о том, что знали все: королю очень нужны деньги, поскольку несколько недель назад он объявил войну Франции.

Роланд разозлился и презрительно спросил:

— Разве это слушания о состоянии королевской казны?

Однако сэра Уилберта было не так просто сбить с толку, даже графу.

— Это королевский суд, — учтиво ответил он. — А вы чего ожидали?

— Справедливости.

— Она никуда не денется. — Судья не сказал только: «Нравится вам это или нет». — Эдмунд Суконщик, где находится ближайший к Кингсбриджу рынок?

— В Ширинге.

— Вот как. Значит, торговля, которая захиреет у вас, будет процветать в городе графа?

— Нет, сэр. Кое-кто переберется, но многие разорятся. Большинство кингсбриджских купцов не смогут ездить в Ширинг.

Судья повернулся к Роланду:

— Сколько составляет десятина Ширинга?

Переговорив с писарем, отцом Джеромом, граф ответил:

— Шестьсот двадцать фунтов.

— А если ширингский рынок расцветет, вы сможете платить тысячу шестьсот двадцать?

— Разумеется, нет, — сердито ответил граф.

Судья был неизменно вежлив:

— Тогда ваше сопротивление постройке моста дорого обойдется королю.

— Но у меня есть права, — мрачно заметил Роланд.

— У короля тоже. Как вы возместите королевской казне потерю тысячи фунтов в год?

— Сражаясь подле него во Франции, чего не могут купцы и монахи!

— Верно, — согласился сэр Уилберт. — Но вашим рыцарям требуется вооружение.

— Это неслыханно! — не сдержался Ширинг.

Он понимал, что проигрывает. Годвин старался не выказать радости. Судье не понравилось, что его подход к делу кому-то показался неслыханным. Он впился в графа глазами:

— Я не сомневаюсь, что, посылая своих воинов на монастырскую каменоломню, вы не преследовали цели затронуть интересы короля. — Уитфилд умолк.

Роланд почуял западню. Существовал единственно возможный ответ на этот вопрос.

— Разумеется, нет.

— Теперь, когда и суду, и вам ясно, что постройка нового моста послужит интересам короля, а также Кингсбриджского аббатства и города, я полагаю, вы согласитесь на открытие доступа к каменоломне.

Годвин вынужден был признать, что сэр Уилберт умен. Он заставил Роланда согласиться со своим решением и перекрыл для него возможность апеллировать лично к королю. После долгой паузы граф буркнул:

— Да.

— А также на беспошлинную перевозку камней по вашим землям.

Ширинг понял, что проиграл. В его «да» звучало бешенство.

— Так и порешим, — резюмировал судья. — Следующее дело.

Это была крупная победа, но, пожалуй, запоздалая. Ноябрь кончился, наступил декабрь, когда обычно заканчивался строительный сезон. Дожди задержали морозы, но все равно оставались считанные недели. У Мерфина на каменоломне скопились сотни готовых тесаных камней, однако на их перевозку в Кингсбридж уйдут месяцы. Граф Роланд проиграл дело в суде, но ему удалось-таки отсрочить постройку моста на год.

Керис, Эдмунд и Годвин возвращались в Кингсбридж со смешанными чувствами. С берега девушка увидела коффердам Мерфина. Из обоих рукавов реки вокруг острова Прокаженных на несколько футов из воды двумя большими кругами выступали столбы. На пароме плыл также один из строителей Фитцджеральда Гарольд Каменщик, и Суконщица спросила его, вычерпали ли уже воду.

— Пока нет. Мастер думает сделать это прямо перед началом стройки.

Дочь Эдмунда с удовольствием отметила, что Мерфина, несмотря на молодость, уже называют мастером.

— А почему? Не лучше ли сначала все как следует подготовить?

— Говорит, если вычерпать воду, течение будет давить на коффердам сильнее.

Керис поражалась, откуда Мерфину все это известно. Азы он освоил у своего первого учителя Йоакима. Потом часто беседовал с приезжими, особенно с теми, кто бывал во Флоренции и Риме, и досконально изучил места Книги Тимофея, где говорилось о строительстве собора. Но, судя по всему, юноша обладал еще и удивительной интуицией. Керис ни за что бы не сообразила, что вычерпанный коффердам слабее наполненного водой.

Хотя просители устали, им не терпелось сообщить Мерфину новости и узнать, что он успеет сделать до окончания строительного сезона, если, конечно, что-нибудь успеет. Все трое остановились, только чтобы передать лошадей конюхам, и отправились его искать. Молодой строитель на чердаке каменщиков в северо-западной башне собора при свете масляных ламп чертил на настиле парапет. Увидев делегатов, он оторвался от работы и широко улыбнулся:

— Мы победили?

— Мы победили, — кивнул Эдмунд.

— Спасибо Грегори Лонгфелло, — добавил Годвин. — Он потребовал больших денег, но заслужил их.

Мерфин обнял олдермена и аббата — стычка с последним была забыта, по крайней мере на какое-то время, — и нежно поцеловал Керис, тихонько сказав:

— Я скучал по тебе. Восемь недель! Мне казалось, ты никогда не вернешься.

Она промолчала. Ей нужно было сообщить ему нечто очень важное, но наедине. Отец не заметил ее сдержанности.

— Ну, Мерфин, можешь прямо приступать к строительству.

— Отлично.

Годвин кивнул:

— Можно уже завтра начать перевозить камни, но, боюсь, до заморозков много не успеть.

— Я думал об этом. — Мерфин посмотрел в окно. Декабрьский день угасал. — Может, и получится.

— Вот это да! — воскликнул Эдмунд. — Ну и что ты придумал?

Фитцджеральд спросил у Годвина:

— Вы можете дать индульгенции тем, кто согласится возить камни с каменоломни?

Индульгенция отпускала грехи. Как и денежные пожертвования, она могла загладить и совершенные грехи, и стать предоплатой за будущие.

— Разумеется, — ответил аббат. — А какой в этом смысл?

Мостник повернулся к Эдмунду:

— Сколько в Кингсбридже телег?

— Дай подумать, — сосредоточился олдермен. — У каждого стоящего торговца… Значит, сотни две.

— А если обойти сегодня город и попросить всех отправиться завтра на каменоломню за камнями?

Эдмунд пристально посмотрел на Мерфина, и губы его медленно растянулись в улыбку:

— Здорово. Вот это мысль!

— Лучше говорить, что остальные уже согласились, — продолжал строитель. — Это будет как праздник. С ними поедут родные, возьмут пиво, обед. Если каждый привезет по телеге, за два дня у нас наберется камней на береговые устои.

Блестящая идея, с восхищением подумала Керис. Это так на него похоже — придумать то, что никому больше не придет в голову. Но получится ли?

— А погода? — спросил Годвин.

— Дождь стал проклятием для крестьян, но он не пускает холод. Думаю, у нас есть еще несколько недель.

Возбужденный Эдмунд, прихрамывая, ходил взад-вперед по чердаку.

— А если ты в ближайшие дни поставишь береговые устои…

— То к концу следующего года мы закончим основные работы.

— И через полтора года откроем мост?

— Нет… хотя погодите. На ярмарочную неделю можно положить временный деревянный настил.

— И у нас будет настоящий мост, и мы пропустим всего одну ярмарку!

— После ярмарки положим каменный настил, чтобы он дал осадку. Тогда на третий год мост можно будет использовать полноценно.

— Черт подери, так и нужно сделать! — воскликнул Эдмунд.

Годвин тихо напомнил:

— Тебе еще предстоит вычерпать воду.

Зодчий кивнул:

— Трудная работа. Изначально я отводил на коффердам две недели. Но это я тоже продумал. Однако давайте сперва перевезем камни.

Когда Годвин и Эдмунд начали спускаться по узкой винтовой лестнице, Суконщица схватила Мерфина за рукав. Он решил — чтобы поцеловать, и обнял ее, но девушка уперлась ему в грудь.

— У меня новости.

— Еще?

— Я беременна. — Она посмотрела ему в глаза.

Сначала мастер удивленно приподнял рыжевато-каштановые брови. Затем моргнул, опустил голову и, печально улыбнувшись, пожал плечами, словно говоря: «Ничего удивительного». Потом лицо его озарила радостная улыбка, и наконец юноша просиял:

— Но это же чудесно!

В этот момент Керис его ненавидела.

— Да что же в этом чудесного!

— Как что?

— Да то, что я не хочу провести свою жизнь в рабстве, даже у собственного ребенка.

— В рабстве? Что же, всякая мать рабыня?

— Ну конечно! Как же ты меня не понял!

Фитцджеральд так растерялся и обиделся, что Керис захотелось ослабить пыл, но уж слишком долго копился гнев.

— Да нет, кажется, я понимаю, — пробормотал Мерфин. — Но когда мы были вместе, я думал… — Он помедлил. — Я думал… Ты же знала, что это может случиться, что рано или поздно это обязательно случится.

— Конечно, знала, но жила так, будто не знаю.

— Да, я понимаю.

— О, да перестань ты все понимать! Ты просто слизняк.

Мостник замер. После долгого молчания проговорил:

— Ладно, я не буду все понимать. Давай действовать разумно. Что ты собираешься делать?

— Ничего не собираюсь делать, дурак. Я просто не хочу ребенка.

— Значит, ты ничего не собираешься делать, а я слизняк и дурак. Тебе от меня что-то нужно?

— Нет!!!

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Заткнись со своей логикой!

Молодой строитель вздохнул.

— Пожалуй, я не буду следовать твоим указаниям, потому что они не имеют смысла. — Мерфин прошелся по чердаку, потушив лампы. — Я рад, что у нас будет ребенок, рад, что мы поженимся и будем вместе его растить, если предположить, что это у тебя минутное настроение. — Положил чертежные инструменты в кожаный мешок и перекинул через плечо. — Но сейчас ты так раздражена, что я, пожалуй, не хочу с тобой разговаривать. Кроме того, мне нужно работать. — У выхода Фитцджеральд остановился. — С другой стороны, мы можем поцеловаться и помириться.

Дата добавления: 2015-08-03