О дорогах Победы и маленьком фрице

"Мы были счастливые... Перешли границу " родина освобождена. Наша земля... Я не узнаваласолдат, это были другие люди. Все улыбались. Надели чистые рубахи. Откуда-тоцветы в руках, таких счастливых людей я не знала. Раньше не видела. Ядумала, что когда мы войдем в Германию, то у меня пощады не будет, ни к комупощады не будет. Столько ненависти скопилось в груди! Обиды! Почему я должнапожалеть его ребенка? Почему я должна пожалеть его мать? Почему я должна неразрушить его дом? Он не жалел... Он убивал... Жег... А я? Я... Я... Я...Почему? Поче-му-у? Хотелось увидеть их жен, их матерей, родивших такихсыновей. Как они будут смотреть нам в глаза? Я хотела посмотреть им вглаза... Я думала: что же будет со мной? С нашими солдатами? Мы все помним...Как мы это выдержим? Какие нужны силы, чтобы это выдержать? Пришли вкакой-то поселок, дети бегают - голодные, несчастные. Боятся нас...Прячутся... Я, которая клялась, что их всех ненавижу... Я собирала у своихсолдат все, что у них есть, что оставалось от пайка, любой кусочек сахара, иотдавала немецким детям. Разумеется, я не забыла... Я все помнила... Носмотреть спокойно в голодные детские глаза я не могла. Ранним утром ужестояла очередь немецких детей около наших кухонь, давали первое и второе. Укаждого ребенка через плечо перекинута сумка для хлеба, на поясе бидончикдля супа и что-нибудь для второго - каши, гороха. Мы их кормили, лечили.Даже гладили... Я первый раз погладила... Испугалась... Я... Я! Глажунемецкого ребенка... У меня пересохло во рту от волнения. Но скоро привыкла.И они привыкли..." Софья Адамовна Кунцевич, санинструктор "Дошла до Германии... Я была старшим фельдшером в танковом полку. У нас "тридцатьчетверки",они быстро горели. Очень страшно. Я до этого не слышала даже выстрела извинтовки. Где-то один раз далеко-далеко бомбили, когда мы ехали на фронт,так мне казалось: вся земля дрожит. Семнадцать лет было, только техникумокончила. И так получилось, что я приехала и сразу в бой. Вылезла из танка... Пожар... Небо горит... Земля горит... Железогорит... Здесь мертвые, а там кричат: "Спасите... Помогите"... Такой на меняужас напал! Я не знаю, как я не побежала? Как я не удрала с поля боя? Это жетак страшно, что слов таких нет, только чувства. Я раньше не выдерживала, асейчас уже смотрю фильмы о войне, но все равно плачу. Дошла до Германии... Первое, что увидела на немецкой земле, - самодельный плакат у самойдороги: "Вот она - проклятая Германия!" Мы вошли в поселок... Ставни у всех закрыты. Они все бросали и удиралина велосипедах. Геббельс их убедил, что русские придут, будут вас рубить,колоть, резать. Откроешь дверь в дом: никого нет или все лежат убитые,отравленные. Дети лежат. Они стрелялись, травились... Что мы чувствовали?Радость, что мы победили и им теперь больно, как и нам. Чувство отмщения. Адетей было жалко... Нашли одну старуху. Я ей говорю: - Мы победили. Она заплакала: - У меня два сына в России погибло. - А кто виноват? Сколько у нас погибло! Она отвечает: - Гитлер... - Гитлер сам не решал. Это же ваши дети, мужья... Она тогда молчит. Дошла до Германии... Хотела маме рассказать... А моя мать умерла в войну от голода, у них нихлеба, ни соли, ничего не было. А брат лежал в госпитале тяжело раненый.Одна сестра дома ждала меня. Она писала, что, когда вошли наши войска вОрел, она всех военных девушек за шинель хватала. Ей казалось, что яобязательно буду там. Я должна вернуться..." Нина Петровна Сакова, лейтенант, фельдшер "Дороги Победы... Вы представить себе не можете дорог Победы! Шли освобожденные узники -с тележками, с узлами, с национальными флагами. Русские, поляки, французы,чехи... Все перемешались, каждый шел в свою сторону. Все обнимали нас.Целовали. Встретили русских девушек. Я заговорила с ними, и они рассказали...Одна из них была беременная. Самая красивая. Ее изнасиловал хозяин, укоторого они работали. Заставил с ним жить. Она шла и плакала, била себя поживоту: "Ну, фрица я домой не повезу! Не понесу!" Они ее уговаривали... Ноона повесилась... Вместе со своим маленьким фрицем... Вот тогда надо было слушать - слушать и записывать. Жаль, что никому вголову тогда не пришло нас выслушать, все повторяли слово "Победа", аостальное казалось неважным. Мы с подругой ехали однажды на велосипедах. Идет немка, по-моему, троедетей у нее - двое в коляске, один рядом с ней, за юбку держится. Она такаяизмученная. И вот, вы понимаете, она поравнялась с нами - стала на колени икланяется. Вот так... До земли... Мы не поймем, что она говорит. А онаприкладывает руку туда, где сердце, и на детей показывает. В общем, мыпоняли, она плачет, кланяется и благодарит нас за то, что ее дети осталисьживы... Это же была жена чья-то. Ее муж, наверное, воевал на восточномфронте... В России..." Анастасия Васильевна Воропаева, ефрейтор, прожектористка "У нас один офицер влюбился в немецкую девушку... Дошло до начальства... Его разжаловали и отправили в тыл. Если быизнасиловал... Это... Конечно, было...У нас мало пишут, но это - законвойны. Мужчины столько лет без женщин обходились, и, конечно, ненависть.Войдем в городок или деревню - первые три дня на грабеж и... Ну, негласно,разумеется... Сами понимаете... А через три дня уже можно было и подтрибунал попасть. Под горячую руку. А три дня пили и... А тут - любовь.Офицер сам признался в особом отделе - любовь. Конечно, это -предательство... Влюбиться в немку - в дочь или жену врага? Это... И... Ну,короче, забрали у него фотографии, ее адрес. Конечно... Я помню... Конечно, я помню изнасилованную немку. Она лежала голая,граната засунута между ног... Сейчас стыдно, а тогда я стыд не чувствовала.Чувства, конечно, менялись. Одно мы чувствовали в первые дни, а второе -потом... Через несколько месяцев... К нам в батальон... К нашему командирупришли пять немецких девушек. Они плакали... Гинеколог осмотрел: у них там -раны. Раны рваные. Все трусы в крови... Их всю ночь насиловали. Солдатыстояли в очереди... Не записывайте... Выключите магнитофон... Правда! Все - правда!Построили наш батальон... Этим немецким девушкам сказали: идите и ищите,если кого-нибудь узнаете - расстреляем на месте. Не посмотрим на звание. Намстыдно! Но они сидели и плакали. Они не хотели... Они не хотели большекрови. Так и сказали... Тогда им каждой дали по буханке хлеба. Конечно, всеэто война... Конечно... Думаете, легко было простить? Видеть целые... белые... домики подчерепичной крышей. С розами... Я сама хотела, чтобы им было больно...Конечно... Хотела видеть их слезы... Стать хорошей сразу нельзя. Правильнойи доброй. Такой хорошей, как вы сейчас. Жалеть их. Для этого мне нужно было,чтобы десятки лет прошло..." А. Раткина, младший сержант, телефонистка "Родная земля освобождена... Умирать стало совсем невыносимо, хоронитьстало совсем невыносимо. Умирали за чужую землю, хоронили в чужой земле. Намобъясняли, что врага надо добить. Враг еще опасен... Все понимали... Аумирать так жалко... Уже никому не хочется... Я запомнила много плакатов вдоль дорог, они были похожи на кресты: "Вотона " проклятая Германия!" Этот плакат запомнили все... И все ждали этого момента... Вот сейчас мы поймем... Мы увидим...Откуда они? Какая у них земля, какие дома? Неужели это обыкновенные люди иони жили обыкновенной жизнью? На фронте я не представляла себе, что смогуснова читать стихи Гейне. Своего любимого Гете. Я уже не могла бы слушатьВагнера... До войны, а я выросла в семье музыкантов, я любила немецкуюмузыку " Баха, Бетховена. Великого Баха! Все это я вычеркнула из своегомира. Потом мы видели, нам показали крематории... Лагерь Освенцим... Горыженской одежды, детских башмачков... Серая зола... Ее на поля вывозили, подкапусту. Под салаты... Я не могла больше слушать немецкую музыку... Многовремени утекло, пока я вернулась к Баху. Стала играть Моцарта. Наконец мы на их земле... Первое, что нас удивило " хорошие дороги.Большие крестьянские дома... Горшки с цветами, нарядные занавески на окошкахдаже в сараях. В домах белые скатерти. Дорогая посуда. Фарфор. Я там впервый раз увидела стиральную машину... Мы не могли понять: зачем им быловоевать, если они так хорошо жили? У нас люди в землянках ютятся, а у нихбелые скатерти. Кофе в маленьких чашечках... А я в музее их только видела.Эти чашечки... Я забыла рассказать об одном потрясении, всех нас потрясло...Мы пошли в наступление, и вот первые немецкие окопы, которые мы захватили...Вскакиваем туда, а там в термосах еще горячий кофе. Запах кофе... Галеты.Белые простыни. Чистые полотенца. Туалетная бумага... У нас этого всего небыло. Какие простыни? Спали мы на соломе, на ветках. Другой раз по два-тридня жили без горячего. И наши солдаты расстреливали эти термосы... Этоткофе... А в немецких домах я видела расстрелянные кофейные сервизы. Горшки сцветами. Подушки... Детские коляски... Но все равно мы не способны былисделать им то, что они нам сделали. Заставить их страдать так, как мыстрадали. Нам трудно было понять, откуда их ненависть? Наша понятна. А их? Разрешили посылать домой посылки. Мыло, сахар... Кто-то обувь посылал,у немцев прочная обувь, часы, кожаные вещи. Все искали часы. Я не могла, уменя было отвращение. Я ничего не хотела у них брать, хотя я знала, что мамас моими сестричками живут в чужом доме. Наш сожгли. Когда вернулась домой,рассказала маме, она обняла меня: "Я тоже ничего не могла бы у них взять.Они убили нашего папу". Томик Гейне я взяла в руки лет через десятки лет после войны. Ипластинки с немецкими композиторами, которые любила до войны..." Аглая Борисовна Нестерук, сержант, связистка "Жалею... Я не выполнила одну просьбу... Привезли в наш госпиталь одного немецкого раненого. Мне кажется, этобыл летчик. У него было перебито бедро, и началась гангрена. Какая-то взяламеня жалость. Лежит и молчит. Я немного немецкий язык понимала. Спрашиваю его: - Пить дать? - Нет. Раненые знали, что в палате немецкий раненый. Он отдельно лежал. Я иду,они возмущаются: - Так вы врагу воду несете? -Он умирает... Я должна ему помочь... Нога вся у него синяя, ничего уже нельзя сделать. Заражение моментальносжирает человека, человек сгорает за сутки. Даю я ему воду, а он на меня смотрит и вдруг говорит: - Гитлер капут! А это сорок второй год. Мы под Харьковом в окружении. Я спрашиваю: - Почему? - Гитлер капут! Тогда я ему в ответ: - Это ты так думаешь и говоришь сейчас, потому что ты здесь лежишь. Атам вы убиваете... Он: - Я не стрелял, я не убивал. Меня заставили. Но я не стрелял... - Все так оправдываются, когда в плен попадают. И вдруг он меня просит: - Я очень... очень... прошу фрау... - и дает мне пакет фотографий.Показывает, что вот его мама, он, его братья, сестры... Красивая такаяфотография. На обратной стороне он пишет адрес: - Вы будете там. Будете! - Иэто говорил немец в сорок втором году под Харьковом. - Так вы бросьте,пожалуйста, это в почтовый ящик. Он написал адрес на одной фотографии, а там был полный конверт. И я этифотографии долго с собой возила. Переживала, когда при сильной бомбежке я ихпотеряла. Конверт пропал, когда мы уже вошли в Германию.." Лилия Михайловна Бутко, хирургическая медсестра "Помню бой... В том бою мы захватили очень много немецких пленных. Были среди нихраненые. Мы перевязывали их, они стонали, как наши ребята. А жара... Жарища!Нашли чайник, дали попить. Место открытое. Нас обстреливают. Приказ: срочноокопаться, сделать маскировку. Мы стали копать окопы. Немцы смотрят. Им объяснили: мол, помогитекопать, давайте работать. Они, когда поняли, что мы от них хотим, с ужасомна нас оглядывались, они так поняли, что, когда выкопают ямы, мы их поставиму этих ям и расстреляем. Они ожидали... Надо было видеть, с каким ужасом оникопали... Их лица... А когда увидели, что мы их перевязали, напоили водичкой и в окопы,которые они вырыли, сказали им прятаться, они не могли в себя прийти, онирастерялись... Один немец заплакал... Это был немолодой человек, он плакал ини от кого не прятал свои слезы..." Нина Васильевна Ильинская, медсестра

Дата добавления: 2015-08-03