Взлет и падение реализма

В изучении мировой политики скорее теория обычно следует за практикой, чем наоборот. Приход к власти А. Гитлера в Германии, последовавшие кризис и война привели к возрождению реализма как научной школы, подчеркива­ющей роль национальных интересов и силы и критикующей наивный идеа­лизм межвоенного периода (Саrr, 1946; Morgenthau, 1948). В период холодной войны реализм был господствующим подходом и имел большое значение. Он служил противоядием идеологическому мышлению (Waltz, 1959) и источни­ком осторожности, поскольку основывался в числе прочих на принципе избе­жания истощения ресурсов посредством поддержания соответствия целей и средств их достижения (Lippmann, 1943). Не следует забывать, что основные теоретикнреализма, такие, как Дж. Кеннан, У. Липпманн, X. Моргентау и К. Уолтс, собрали выдающиеся примеры раннего противостояния войне во Вьетнаме. Более того, характеристика Уолтсом реализма как «неореализма» или «структурного реализма» обеспечила как прочную основу понимания ми­ровой политики с реалистических позиций, так и ясную отправную точку для его критиков.

К тому времени, когда Уолтс систематизировал принципы реализма, од­нако, уже начало проявляться его несоответствие действительности: как заме­тил Гегель, сова Минервы вылетает в сумерках. Интернационализация миро­вой экономики привела промышленно развитые демократические страны в

состояние «комплексной взаимозависимости» (Keohane, Nye, 1977), характе­ризуемой множеством проблем мировой политики, множеством акторов (не только государств), и неэффективностью использования силы для решения многих проблем. Комплексная взаимозависимость — некий идеальный тип, но чем ближе к нему оказывается действительность, тем менее подходящей становится теория реализма.

Отклонения от ранее общепринятых норм, высвечиваемые комплексной взаимозависимостью, проявляются трояко. Во-первых, государство, оставаясь наиболее важным типом актора в мировой политике, уже не играет столь доминирующую роль, как это было в прошлом: возросло значение трансна­циональных отношений в противовес межгосударственным. Транснациональ­ные формы коммуникации — от вещания на коротких волнах и спутников связи до Интернета — ослабили контроль государства над информационным потоком. Прямые иностранные инвестиции означают активное присутствие транснациональных корпораций во всех уголках мира. Исключительное пони­мание суверенитета как контроля над населением на четко обозначенной тер­ритории поставлено под сомнение возможностями оказывать воздействие на государство извне для решения широкого круга проблем — от прав человека до охраны окружающей среды.

Во-вторых, в противоположность представлениям реализма, либеральные демократии во внешней политике ведут себя не так, как страны с недемокра­тическим правлением. В разных формулировках предполагается, что либераль­ные демократии либо не воюют между собой вообще, либо воюют намного меньше, чем следовало бы ожидать (Doyle, 1983; Russett, 1993; Owen, 1994). Судебные инстанции либеральных демократических стран вступают в диалог, толкуя решения друг друга на основе общепринятых принципов законности;

они относятся к решениям судов авторитарных государств по-разному (Burley, 1993). Можно сказать, что указанная способность современных либеральных демократий включаться в деятельность направленных на сотрудничество меж­дународных институтов существует отчасти благодаря их открытости и, следо­вательно, возрастающему доверию к их обязательствам (Keohane, 1984, р. 258— 259; Cowhey, 1993). Подобные различия в поведении демократических и неде­мократических государств вызывают трудности, по крайней мере, у теории, рассматривающей государства в качестве «единиц», ограниченных структурой международной системы (Waltz, 1979), и трактующей поведение Соединен­ных Штатов и Советского Союза в период холодной войны как «удивительно похожее» (Waltz, 1993, р. 45). В анализе Уолтса недооценивается тот факт, что политические альянсы, образованные Соединенными Штатами и Советским Союзом, были принципиально различны — один добровольный, основан­ный на стимулах и общих ценностях (НАТО); другой принудительный, осно­ванный на соглашении режимов, удерживавшихся у власти силой оружия (Варшавский Договор). НАТО существует и поныне вопреки предсказанию Уолтса, а Варшавский Договор быстро распался.

В-третьих, отклонение от норм, провозглашаемых реализмом, коснулось основной роли международных институтов в мировой политике, т.е. «устой­чивых и связанных наборов правил, формальных и неформальных, предпи­сывающих поведенческие роли, ограничивающих поведение и формирующих ожидания» (Keohane, 1989, р. 3). С помощью реализма оказалось невозможным объяснить резкое увеличение числа и масштаба международных институтов, происшедшее сразу же по окончании второй мировой войны и идущее до сих

пор. Правительства продолжают вкладывать существенные материальные и сим­волические ресурсы в поддержание и развитие таких институтов. В середине 90-х годов Европейский Союз является самой высокоинституционализированной организацией в истории; не какое-то государство, а целостное образо­вание с исполнительными, законодательными и судебными органами, с воз­растающим числом законов прямого действия. НАТО, по некоторым оцен­кам, сильнейший и наиболее прочный альянс в истории, является институ­том безопасности, заслуживающим дальнейшего изучения. Всемирная торговая организация (ВТО), пришедшая на смену Генеральному агентству по тарифам и торговле (ГАТТ), вобрала в себя в целом и в частности все ранее существо­вавшие в мире правила проведения основных торговых операций. Роль Меж­дународного валютного фонда и Мирового банка вызывает споры; можно говорить о том, что опасения Дж. М. Кейнса насчет превращения этих струк­тур в «отпрысков, воспитывающих политиков» (Gardner, 1980, р. 266) оправ­дались. Однако они также являются крупными и мощными бюрократически­ми структурами, более мощными, чем любые доселе известные в мире. Тот факт, что государства поддерживают эти международные институты, предпо­лагает выполнение последними ряда функций в интересах этих государств.

Если учесть несоответствие реализма и реальности, то не удивительно, что реализм в последнее время подвергся жесткой критике. В реализме недостаточ­но подчеркивалась роль внутренней политики и международных институтов, слишком большой акцент делался на роль государства как актора междуна­родной системы, не было удовлетворительного объяснения изменений. Мир не стал добрее: жестокие войны в Боснии и в Центральной Азии вновь под­твердили положения реализма о том, насколько люди готовы и способны применять насилие, о слабости международного контроля над группами, ре­шившими напасть на своих соседей. Каков бы ни был смысл понятия «анар­хия», отсутствие общего правительства означает, что стремящиеся к власти акторы могут использовать силу против других и противостоять ей можно только лишь ответной силой. Такого рода конфликты постоянно подогрева­ются чувством страха и силой. И хотя при благоприятных обстоятельствах можно создать международные институты для поддержания сотрудничества, сделать это трудно и такие институты непрочны. Гармония не естественное условие существования рода человеческого. Но Босния опровергает также и наиболее пессимистические реалистические отсылки к сценариям «назад в будущее» (Mearscheimer, 1990). Не произошло ни возврата к союзам 1914 г., ни новой войны в масштабах Европы. Как отмечалось выше, либеральные демократии очень редко воюют между собой, хотя и нет подходящей тео­рии, объясняющей этот факт. Мы наблюдаем сложные взаимоотношения: от войны не на жизнь, а насмерть до формирования международных институ­тов и расширения сотрудничества, создания безопасных условий для гро­мадного объема иностранных инвестиций. Глобальность проблем превосхо­дит любые теории.

Дата добавления: 2015-08-03