Глава 6. Мы въехали в город на нашей «Хонде», когда уже совсем стемнело

Мы въехали в город на нашей «Хонде», когда уже совсем стемнело, она всю дорогу читала, то сидя, то беззаботно валяясь на животе на заднем сиденье…

— Аня, — спрашивает Лена, — ты ехал с Аней?

— Почему с Аней, с…

— С Юлей?..

— Почему с Юлей? Лен, с Тиной.

— С Тиной?..

Лена ждёт ответа.

— С Тиной, — с кем же ещё?

А с кем я ещё мог ехать почти целый день?

— О чём ты хочешь мне рассказать? Ты нашёл её, свою Тину?

— Ты можешь послушать, не перебивая.

— Прости, пожалуйста.

— Она, бедняга, умаялась, — продолжаю я, — но терпеливо дочитывала с компьютера какой-то роман, присланный ей по электронной почте каким-то…

— И куда, — спрашивает Лена, — куда вы приехали? В Багдад?

— Лен, какой Багдад? В Майями, куда же ещё?

— Почему в Майями?

— Слушаешь?

Лена недоумевает.

— Ладно… Давай…

Я рассказываю, то, что пережил, что прочувствовал, испытал…

— Днем жара стояла адская, а вечером, хотя город уже и сиял огнями, казалось прохладнее. Там, за городом, словно что-то горело. Зарево было в полнеба и, казалось, что приближается конец света. Время от времени вдали на фоне чёрного неба сверкали саблезубые молнии, аж до земли. Но никакого грома не было и в помине.

— Послушай, — говорит Лена, — ты понимаешь, что…

— Вполне. Не хочешь — не слушай, но мне хотелось бы тебе это рассказать…

— Объясни про Майями! — настаивает Лена. — Откуда вдруг выпрыгнуло это Майями?

Теперь я молчу. Жду.

— Да рассказывай… Если хочется. Мне и это интересно. Мне интересно, как ты её нашёл. Помнится, ты и в Багдаде, и в Карачи, и где-то там ещё…

— Да… И в Багдаде, и в Карачи… Всё то, что произошло потом… Нет-нет, это не случайность! Конечно, есть какая-то мистика в том, что мы оказались в одной машине, я за рулём, а Тина на заднем сидении с ноутбуком на коленях. Иллюзия. Мираж!

— Вот именно, — говорит Лена, — какая-то мистика.

— Ну бывает же в жизни мистика! — говорю я. — Слушаешь?

— В твоей — навалом… Продолжай!

Я наблюдал за нею в зеркальце заднего вида — она вертелась как юла: то она просто сидела, уронив голову и своей рыжей гривой закрыв лицо, то вдруг, согнув колени, ложилась на живот, то ей вдруг вздумалось лечь на спину… Я даже видел, как однажды мелькнули её розовые пятки!.. Представить при этом себе её позу я, конечно, не мог. Мне просто было жаль её позвоночник, и мне казалось, что я даже слышал, как скрипели межпозвоночные диски… Хруст стоял невероятный!

И при всём этом она умудрялась читать…

— Скрип, хруст?! Она что у тебя — столетняя старушенция?

— Я же сказал — мне казалось. К тому времени я уже знал, что эта девочка с телом змеи в совершенстве танцует и зумбу, и сальсу… А когда вьётся в бачате — ей нет равных: глаз не оторвать! Я был свидетелем, как однажды она вязала такие узлы, такие плела кружева… Я был просто уверен — Тина без костей!..

— What gave you that idea? — спрашивает Лена.

— Что ты имеешь в виду? Какая идея?

— Тина без костей!

— Да уж… Идея… Как вскоре оказалось, она-то и явилась для нас самой важной и единственной костью. В горле! Никто так и не смог её проглотить.

— Не говори загадками.

— Да какие загадки… Это не укладывалось в голове… Жора, конечно, был прав: нельзя объять необъятное…

Она не могла оторваться от текста, даже когда я останавливался, чтобы выйти из машины и размять косточки. Радовалась только: «Я так и думала!». Чему? Я слышал это, приседая и махая руками, как ветряк, а она только и знала, что восклицала: «Так я и думала!.. Это ж надо так!..». Что её так восхищало, я не мог спросить, потому что был явно уверен: никаких пояснений не получу! Мне приходилось силком вытаскивать её из машины, чтобы она имела возможность осмотреться и воскликнуть: «О, мы ещё даже не доехали до…».

Я кормил её бутербродами, поил чаем из термоса… Чтобы она отвлеклась от текста, я даже готов был уступить ей руль!

— Нет! Мне надо узнать, как же он там всё повернул!

Кто повернул и куда, об этом Тина не рассказывала.

Я вот что хочу сказать: не прихватив с собой свой компьютер и не прочитав это письмо-роман (она читала его аж до утра!), ничего бы и не произошло. Мы бы так…

— Интересно, — говорит Лена, — даже загадочно…

— Словно мир для неё перевернулся! Мы устроились на какой-то квартире, приняли душ, поужинали в «Бекон-Хаусе»… Я был голоден, да и она с удовольствием уплетала свой омлет с зеленью, почти не отрываясь от чтива, но, тем не менее, успевая делать мне большие глаза в ответ на мое рычание изголодавшегося тигра. Затем она потребовала текилы. Только попробовать. Она только попробовала, а я…. Когда мы добрались до квартиры, я завалился спать и проснулся на следующий день, когда солнце уже вовсю сияло. Она тоже спала. Ноутбук работал, тихонько шипя, и мне было любопытно взглянуть, что могло так увлечь мою Тину? Короче случилось то, что… Экран был черен, я клюкнул на «Enter»… В тексте того письма было за тысячу страниц, я пробежался по одной из последних: «Да, это было второе пришествие Христа. Чудо? Еще бы! Это и есть материализация Его божественной сути. Его можно было видеть, слышать, потрогать руками и даже поговорить с Ним. Он пришел в этот мир тихо-тихо, без шума и грохота, чтобы выкрасть наши сердца у этого горбатого мира. И Жора стал Его крестным отцом. Я слушал Жору и теперь видел, что в нем поселилась, наконец, поселилась уверенность в том, как преобразовать этот мир. Знать как — это ведь главное! Мы растягивали и теряли минуты, мы сутками не смыкали очей… И вдруг меня словно кипятком обдало: Жора примерял свой терновый венец! И тиара эта пришлась ему впору. Ей же ей! Его влек трон Иисуса. К сожалению, этого нельзя было избежать. И вскоре случилось то, что и должно было произойти».

Я недоумевал: «Второе пришествие Христа… Жора стал Его крестным отцом… примерял свой терновый венец…». Бред какой-то! Тина просто пропала в этих страницах — я не мог оторвать её от них. Что за блажь — ждать с каким-то Жорой Второго пришествия? Примерять терновый венец! Я сидел у компьютера, исполненный ненависти к самому себе, что перед отъездом настоял на том, чтобы Тина прихватила с собой этот злополучный ноутбук. Мало ли зачем он нам понадобится! Вдруг на Лере что-то случится! Или надо будет найти в Википедии сайт Ватикана. Или того же Далай-Ламы! Мы же с ним так и не…

Да мало ли!..

Но она бы и сама его прихватила. Она не мыслила себя без этого сверкающего электронного ящичка — вдруг срочная почта! «Есть же мобилка!». «Да, но…». Я сдался. Теперь этот ящик мстил мне за мою нерешительность.

— Э-эй, — сюда нельзя…

Тина проснулась и, зевая, выразительно показала мне свой милый кулачок.

— Привет, — сказал я, — с добрым утром, милая!..

Я дождался того часа, когда Тина сама сочла возможным и необходимым рассказать мне о прочитанном. В Майями у неё были дела по бизнесу. Днём она пропадала в каких-то офисах, на бесконечных встречах и переговорах, а вечерами мы просто бродили по улицам. Ты же помнишь, конечно, что Майями-бич — это такой вытянутый вдоль восточного побережья городок. Здесь всё новенькое и сверкающее! Здесь — просто рай! Сам город находится на материке со всеми своими небоскрёбами, даунтаном, метро, аэропортом… Огромный национальный парк…

— Помню.

— А рай — здесь, на острове! Я тогда подумал: вот где надо строить нашу Пирамиду!

Когда Тина сказала мне, что нам, по всей видимости, придётся проторчать здесь целых две недели, я только обрадовался. Я ведь и увязался за нею лишь потому, чтобы хоть чуточку разузнать про неё, как-то сблизиться, если хочешь — стать другом! Да, другом! Мне ведь достаточно было и доверительных отношений, чтобы она мне поверила. Как когда-то я уговаривал Аню, а потом Юру вернуться в нашу команду, точно так же я хотел уговорить и Тину. Отличие заключалось в том, что и Аня и Юра были, так сказать, в доску свои, свои до последней йоточки, правда, покинувшие наше гнездо по разным причинам, Тина же была из другого гнезда, из другой песочницы, совершенно нам не знакомой, если хочешь — чужой! Настолько чужой, что ни я, ни Жора, да и никто из наших не могли себе объяснить, зачем она вообще нам нужна! Ну, какой с неё толк в строительстве Пирамиды, если она молотка в руках не держала? Наш подбор людей определялся по профессиональным качествам. Скажем, я или Жора, или Юра, или та же Аня… да все мы все, даже Вит и Лёсик были… обладали… одним словом… А что толку с Тины?! Никто определённо не мог на это ответить. Зато как настаивал Жора! И Юра! Даже Аня с Юлей, не говоря уж о Нате, Тае, Людочке и даже Свете! Ну, с нами, мужиками понятно — загадочная женщина, то, сё, свежие мысли… Но все, все наши женщины тоже просто млели при упоминании имени Тины. Мы все были просто заточены на Тину! Жаждали её заполучить!

И это было очень странно… И даже загадочно!

— И тебе удалось?..

— Что?

— Разузнать вашу Тину. Приблизиться к ней, раскусить, приподнять вуаль загадочности. Эти ваши погони и преследования, по крайней мере, кажутся…

Удалось! Как же, как же!

— Жора, конечно, знал, — говорю я. — Я догадывался, что Жора знал ей настоящую цену…

— Тине? — спрашивает Лена.

— Тине, Тине… Но из него ведь слова нельзя было вытащить — то он отшучивался, то посылал куда-подальше. Я думаю, что…

— Ну, сейчас-то, — спрашивает Лена, — сейчас-то ты можешь сказать, чем она…

— Сейчас, конечно, сейчас определённо, но тогда…

— Да ты уже это рассказывал.

— Так мы и жили в Майями, притираясь. День, ночь, день, ночь… Она рассказывала мне историю Востока в таких подробностях, что у меня кожа бралась пупырышками. И не только Востока! Меня поразили её кругозор и эрудиция! Многое из того, что я слышал, я слышал впервые. И чувствовал себя первоклашкой! И всё принимал на веру! Да! Мне даже стыдно было задавать вопросы, чтобы не подвергать сомнениям её слова. Спорить же с Тиной было бы проявлением крайнего невежества. Я не смел, я просто не смел. Только слушал и слушал, поражаясь своей несмелости. Мне казалось, что Тина приукрашивала свой рассказ всякими мистическими придумками. Я не совсем принимал всё, что она говорила относительно улучшения породы людей и повышения ответственности за… Но когда она произнесла свое «мы — небожители», я на какое-то время лишился дара речи. Я, конечно, улыбался, кивал в такт её утверждениям, но, признаюсь, что-то там ёкнуло в груди: что если всё это правда? Я и до встречи с ней кое-что знал о контактёрах и энелотиках, о том, что инопланетяне-де, испокон веков посещали нашу планету, воровали наших женщин, что-то там экспериментировали с обезьянами и ДНК… да мало ли об этом говорили, писали в газетах или трещали по ТВ, чтобы держать какие-то там сенсационные рейтинги. А тут вдруг живая Тина! Помню, как сейчас, я просто остолбенел, когда она, мы брели как раз по чудесной пальмовой аллее, когда Тина сказала просто:

— Мы не отдельно взятая семья, мы — потомки очень уважаемых и влиятельных в своих кругах родов. И нас объединяет одно — мы все потомки небожителей.

Я готов был забраться на пальму, чтобы признать в себе обезьяну. И дело здесь было вовсе не в том, что я испугался присутствия инопланетянки — я признал Тину… Ты не поверишь — богиней! Это невероятное чувство! Я, скажем, легко мог себе представить встречу с Иисусом, ведь я с Ним прожил всю свою сознательную жизнь и даже написал об этом целый роман («Дайте мне имя»), но ехать в машине и затем жить в одной квартире с настоящей богиней — это увольте! Этого я даже представить себе не мог!

— Представляю себе, — говорит Лена, — как ты там наложил в штанишки. И что, всё это правда? Ты веришь в то, что ты сейчас несёшь?

— Мы как-то сразу, с первого слова нашли с Тиной общий язык. С первого знакомства. С первого взгляда. Так бывает… Знаешь, флюиды взаимной симпатии… бац! И ты побеждён… Бац — и в дамках…

— Знаю…

— Такая чудесная неземная приязнь… Бац!.. И ты…

— А как, ты хоть помнишь, как вы с ней познакомились?

— Помню! Стихи… Я услышал её на каком-то литературном портале… «… из самой лучшей бумаги, из самого светлого риса девочка сложит кораблик, возьмет в свои руки розу, лилию или птицу и уплывёт по морю туда, где белеет берег из самой лучшей бумаги …».

Бумажный кораблик, бумажная девочка с бумажной розой в руке… Бумажная лилия… бумажный берег… Стихи как стихи… Бумажные…

— Не скажи, — говорит Лена.

— А что?

— Не могу объяснить пока что, но…

— Вот и я тогда… Мое замешательство было… Меня словно кто-то остановил: «Стой! Куда несёшься так прытко?!».

Бумажный кораблик…

Чудо произошло, когда я услышал её голос: я увидел в её руках птичку, какого-то воробышка, вылепленного из глины, она разжала свои пальчики и воробышек выпорхнул: фрррррррр… Это, конечно, было чудо, чудо… Мы впервые встретились взглядами… У неё были глаза… Да, это были глаза богини… Ореховые… Ты видела ореховые глаза?

— Ореховые?

— Ну, знаешь… такие… Там всего столько намешано… И дело даже не в цвете — такие рыжевато-небесно-бурые… как болотная тина, затягивающая тебя, завлекающая… но искрящиеся изумрудными бликами… Одним словом…

— Ореховые?

— Ага, божественные… А пальцы — в глине… Которая в её руках ожила!.. И я мог запросто прикоснуться к её руке и, казалось, мог запросто взять её на руки, богиню! И нести, куда захочу… Потом…

— Потом ты проснулся?..

— Нет уж, нетушки-нет… Это был не сон, это была явная явь. Понимаешь, яааа…

— Вернись в Майями…

— Да. Да-да… Представляешь, я не слышал ни разу, чтобы она смеялась. Ну, просто! Я бы сказал, что она вылитый сангвиник. Это такая крепенькая порода людей, которые… Ну, они просто каменные какие-то! Я думал: зануды-зануды… Им что ни говори — горохом о стену! В том смысле, что из них не выдавить ни смешинки. Я понимаю, есть серьёзные темы, когда не до смеха! Но когда есть удачная шутка — мне удержаться ну, просто…

— Нет же, нет! — возразила мне Тина, — сангвиники во всём находят позитив и с радостью принимают то, что даёт им жизнь. Как подарок! А смешливость или нет — это уже личные свойства каждого.

Тина, признал я, — не смешлива. Зануда-зануда? Этого я тогда просто не знал. Потом я признал занудой себя…

Я сказал:

— Мне кажется, Ты забыла, что такое смех.

На это она рассмеялась. Ну так… улыбнулась… Я видел ее губы в улыбке, её зубы… Ослепительно белые зубы в сиреневой кромке резцов… Как в нежнейшей перламутровой вуали… И этот божественный прищур глаз… Ага… В этой мимолётной улыбке я увидел совсем другое лицо. Это не какая-то там надуманная улыбка Джоконды, этой набившей оскомину игривой бабёнки, это… это… Понимаешь, видела ли ты… Ну, пойми, это — нужно видеть!

— Не забыла, — сказала Тина и стала рассказывать о том, что «смеяться» и «радоваться» даже не синонимы, что… Будто я сам этого не знал! Что, мол, сангвиник (она просто упирала на этом) во всем найдёт позитив и с удовольствием посмеётся, что «тупо поржать — это не по мне» и т. д. и т. п… Она так и сказала: «тупо поржать!». Да никто тебя тупо ржать не заставляет. Хочешь ржи, не хочешь — не ржи! Я, правда, ничего ей не возразил, но ведь… ну, в самом деле — дело хозяйское. Ищи свой позитив! И радуйся, радуйся…

И знаешь, признаюсь, я был так рад этой её мимолётной улыбке! И скажу вот еще что: разулыбать Тину всегда стоило мне огромного труда. Мои шуточки и всякие там похабные анекдотцы она пропускала мимо ушей и делает это до сих пор. Но вот помню, когда она как-то вела машину и вдруг на резком повороте даже не тормознула, и когда мы чуть не врезались в какой-то ограничитель и когда уже успешно выскользнули из этой дорожной трудности, и когда уже как-то разом громко вздохнули, я сказал: «Я же просил тебя — не крути рулём. Особенно на поворотах!», она, повернувшись ко мне, даже не улыбнулась!

Это была одна из моих, на мой взгляд, удачных шуток, которую Тина так и не признала. Были и другие трудности…

Потом я много раз видел, как она умеет смеяться удачной шутке — взахлёб!

Мы вечерами бродили, я рассказывал о Пирамиде… Я был просто обязан это делать, разъяснять, вовлекать, так сказать, приобщать её к нашему делу… Собственно говоря, я повторял свой опыт рассказчика, сея аргументы и факты, доказывая или разубеждая её возражения… Я готов был даже броситься в огромную волну, чтобы Тина поверила… Я не был трусом, я…

— Понятно, — говорит Лена, — это ясно. Ты и сейчас не трус!

— В принципе, — говорю я, — для американцев Майями как Сочи для нас, русских, — курортный городок, беззаботные люди… Исторических достопримечательностей — ноль. Очень душно. И влажно. Ощущение такое, что на коже вода. Не пот. Вода. Пальмы, пальмы — куда ни глянь, как же без них?.. Вечерами мы с Тиной…

Я рассказывал, Лена слушала…

— Она — излучала!.. Пойми, это словами не передать! Понимаешь… Нет она не была звездой или, упаси бог, какой-то величественной. У нее не было нимба. Она была, если хочешь, — молниеносной. Нет, ну, не… Вот это правда — молниеносной! Не то чтобы вспышка, блик, сверк… И всё-таки это было величественно! И молниеносно! Да, я не мог к этому привыкнуть! Как нельзя привыкнуть к тому, что рядом с тобой живёт молния! Грома нет, только ослепление! Иногда она поражала меня резкостью суждений. Да — да, а нет, так нет! Как громом! Я даже прикрывался рукой. Потом привык! И она никогда не была жестокой. Исходившее от нее мощное, запредельное притяжение было настолько же необъяснимым, насколько и сильным. Водоворот цунами! Волна с водоворотом! Его причина, вот что! Прям затаскивало тебя, втягивало. Это — непередаваемо!

Я не был трусом, но я…

— Ясно, ясно…

— Однажды я спросил её: «Если бы ты была напитком, то каким?». «Вином цвета рубина». «А если бы погодой?». «Дождём!». «А если бы музыкальным инструментом?». «Скрипкой!». «А если бы комнатой?». «Белой и пустой…». Представь себе: в пустой белой комнате мы пьём вино цвета рубина под звуки скрипки, дождь за окном… Камин… Ты только представь себе это?

— Да уж, представляю… Вы пили… дождь… скрипка… Вы пили... Блики камина в белой пустоте… Сиреневые резцы над малиновым кончиком языка…

Я мог себе представить Тину напитком! Да! Пьянящим напитком, скажем, вином цвета рубина — вкуси и… радуйся, смакуя и облизываясь. Или погодой — проливным плодородным дождём! В плывущей миражами пустыне. Или скрипкой, да, первой скрипкой в оркестре природы — лесов и полей, рек и озёр, вершин гор и влажных ущелий… Молний и громов, и смерчей и вулканов, огнедышащих вулканов и смертоносных смерчей… Да, пожалуй… Даже лениво-накатной волной, всепобеждающей и неукротимой волной цунами…

Я не мог представить себе Тину комнатой! Белой — да! Но не пустой!

Однажды она явилась мне на глаза… Представь себе: сумерки, белый берег Атлантики и Тина… Вся в белом-белом, в размашисто-белом, как облако, как цветущая вишня, выходит из пены волн. Богиня! Нет-нет — правда! Афродита — не меньше! В роскошно роскошествующем венчальном пребелом платье с умопомрачительным шлейфом, кажущимся той самой пеной, с кроваво-красной розой в прерыжей буйной гриве — просто пламя костра! — буйной гриве пламенеющих в лучах заходящего солнца непричёсанных диких волос…

— Ты влюбился!..

— И глаза, и глаза… Ты бы видела эти глаза!.. Звёзды просто померкли, как-то сдулись и стихли от зависти, просто потухли… Упали, пылясь…

— Ты влюбился?..

— Я готов был жениться на ней…

— Жениться? Ты?.. Нааа… На богине?!

— А то!..

— Рест, ты не трус!..

— А то!.. Макс, скажи!

Я спросил её тогда, согласилась ли бы она на переезд в очень далёкую страну ради горячо любимого человека, при условии, что ей вряд ли когда-нибудь удастся увидеться со своими близкими?

— Нет!..

Без объяснения причин этого булатного «нет»!

Разве мог я настаивать?

Да и вряд ли я мог быть тем горячо любимым человеком. Как потом и оказалось…

— И когда же всё это было? — спрашивает Лена.

— В больничной палате, — говорю я, — ну, помнишь… когда я упал с самолёта… Мне всё это припомнилось…

— И повредился чуток умом?

— Лен! Ты что! Разве я мог всё это выдумать?! Макс, скажи!

— Ты — мог…

Но я слышал её живой смех! Редкая удача! Я не помню, чтобы потом, когда мы с ней столько прожили вместе, Тина ещё хоть бы раз рассмеялась…

Не помню…

И этот живой воробышек — фрррррррр…

Я же видел это собственными глазами! Я слышал это чудотворное «фррррррр…». Вот у меня сохранилось даже пёрышко этого воробышка… Видишь — смотри.

— Вижу, — говорит Лена, теребя пёрышко, — м-да…

И не только пёрышко, между прочим.

Вуаль таинственности…

Макс, может, ты внесешь ясность?

— Уав!..

Дата добавления: 2015-08-03