Глава 1. И вот мы еще раз, так сказать, in corpore (в полном составе, — лат.)

И вот мы еще раз, так сказать, in corpore (в полном составе, — лат.), собрались все вместе — фух! И еще раз убедились в том, что мы готовы к рождению новой эры. Мы заждались этой минуты. Прошло немало времени, прежде чем Богу стало угодно снова собрать нас и свести всех в единый союз, связать в один узел. Прошли годы. Жора предложил по этому поводу поднять рюмку содружества.

— Лесик, скажи, — сказал он.

— Света, больше света, пожалуйста, — просит Юля.

Лев, вставая, долго и шумно отодвигал стул, наконец, встал, улыбаясь, обвел всех взглядом. Его по-девичьи длинные ресницы по-прежнему, как и десять лет тому назад, прикрывали глаза. Он стоял и молчал, высокий, знаменитый на весь мир профессор, мачо! с большим в залысинах блестящим без единой морщины лбом и редкими седыми волосами. Высоко поднятый бокал с шампанским завис над головой Вита. Мы, глядя на Льва, выжидательно молчали. Мне вдруг вспомнилось, как много лет тому назад Архипов взял нас на море, Жору, Лесика и меня в научную экспедицию на биостанцию. Я впервые увидел Лесика без одежды в одних только плавках и был поражен стройностью его по-женски изящного и белого как чаячий пух тела. Это было тело балерины: ровные, стройные, длинные ноги, напоминающие ножки циркуля, узкая талия, длинный торс с точеной тонкой шеей, на которую была насажена красивая правильных пропорций гордо сидящая голова с благородными, но и довольно надменными чертами лица патриция. Или аристократа. Его кожа была шелковой, беломраморная с голубоватым оттенком, без единой складки и не выдавала никаких мышечных усилий. А пальцы плетьми висевших безвольно-безжизненных рук, казалось, доставали колен. Голый он был похож на прыгнувшую и застывшую в полёте лягушку. Но в этом, казалось на первый взгляд, тщедушном теле таился огромный сгусток энергии: он был непревзойденным трудоголиком и впитывал знания, как губка воду. Меня поразил и его взгляд. Он пронизывал насквозь и, казалось, что Лесик знает все твои мысли. Утаить ничего было невозможно. Даже когда он улыбался, его серые, прикрытые ресницами глаза были очень серьезны. С тех пор он совсем не изменился. Выучившийся не на медные деньги и достигший мировых научных высот, он был нашим Леонардо да Винчи и Ньютоном, Парацельсом и Эйнштейном, и… Профессорское пузцо, укрупнившее талию и залысины, увеличившие лоб, не портили впечатления. Он даже молчал так же! Без каких-либо лишних высокопарных слов, он провозгласил наступление новой эры. Он понимал, что здесь, в нашей компании, не нужны торжественные сладкоголосые слова о мире во всем мире, о победах над бедностью и необходимостью войны с глобализацией, здесь нужны слова простые, как свет. Кто-то может сказать — как правда. Да, как правда. Правда слов — это знак судьбы, но и величия, и совершенства. Его речь всегда отличалась изяществом и простотой. Лев предпочитал даже стать священником (однажды он в этом признался), потому что говорить проповеди казалось ему прекрасным делом. Вообще, надо признать, он так много всего знал и читал так много хороших и умных книг, что слушать его было не только интересно, но и поучительно. Мы все дорожили знакомством с ним, хотя он никого не подпускал к себе близко.

Каждый из нас пытался в этот первый тост внести и свой звук, свою лепту, свое желание участвовать в этом первом слове, которое по желанию Жоры неожиданно выпало на долю Лесика. Он переводил взгляд с одного на другого, выслушивая и поддакивая, давая каждому возможность участвовать в этом первом, по праву самом значительном, может быть даже, пророческом тосте.

— Да, — только и слышалось, — да, да…

Взгляд его блуждал по нашим головам, он слушал нас, но не слышал.

— Да.

Он искал слова, которые могут вместить и выразить все наши мысли.

— Да.

Он ни разу не кивнул в знак согласия с говорившим. На его лице аристократа маской сердечной приветливости и простоты застыла полуулыбка неприкаянного. Когда тишина наконец пришла, Лесик выждал еще минуту (вдруг кто-то не успел все сказать), теперь и тишина заждалась, и мы услышали его покашливание. Потом он сказал просто, что вот, мол, мы все сделали для себя свое открытие, открыли себя в себе, нашли там в самом себе то самое главное, ради чего все эти годы жили и ждали. Ему не нужно было одевать свои мысли в изящные и высокопарные слова. Он сказал:

— Сегодня мы открываем новую эру!..

Никто не проронил ни слова, все знали, что так оно и есть. Мы настолько были уверены в успехе, что давно свыклись с мыслью о новой точке отсчета на циферблате истории. Мы не просто надеялись на успех, мы прожили его в мыслях час за часом, минута за минутой, пробежались с ним рядом, прощупали каждое зернышко, каждый его высверк, переспали с ним и крепко ухватили его за хвост.

— Никто не может упрекнуть меня в неискренности моих слов и моего знания каждого из вас. Ведь вы доверяете мне и моим профессиональным качествам. Мир науки легко обмануть, его можно убедить, усыпить, профанировать… Вас обмануть — невозможно.

Я не знал, зачем он так упирает на искренность и поет нам дифирамбы. Я думаю, среди нас не найдется ни одного, кого бы можно было уличить в неискренности. Жора, Юра, Аня, я, Наталья, Ната, Тамара, Юля, Стас, Вит — все мы впряжены в телегу перемен, и с абсолютно чистыми намерениями и помыслами тянем каждый свою лямку в попытке стащить Небо на Землю. И

Ушков с нами! Это факт! Как же он без нас? И Васька, и Васька Тамаров! И Женька, Женька! Как же без Женьки?! Да весь мир с нами, весь люд, как только узнает, куда мы едем, тотчас спешит к нам приклеиться, прилепиться, впрыгнуть в наш воз, хоть на подножку.

Лёсик ещё что-то говорил, мы слушали…

— … и вот этот-то Тутмос, — говорил Лёсик, — позволил себе…

Я слушал, закрыв глаза, лениво развалившись в кресле…

Я вдруг ясно увидел: Тутмос… Он стоял в двух шагах… Я мог до него дотянуться рукой… Наконец-то он встретил её на празднике... Она восседала рядом со своим Эхнатоном. Лучи восходящего солнца ещё ярче подчёркивали её природную грацию: открытые руки, плечи, шея, поворот головы… Искусный макияж слегка разрумянил щёки, а тени делали её светло-карие с изумрудными крапинками глаза ещё выразительней, глаза, от взгляда которых нельзя было ни спрятаться, ни прикрыться…

Неужели Бог расслышал меня, думал он, неужто мне удастся…

Перед ним было само божество!

Он уже закончил усыпальницу, над которой работал целых два разлива Нила и теперь… Что ж, если Богу будет угодно, думал он, и он подарит мне такую возможность… Он уже был хорошо осведомлён, как царица мечтает о том, чтобы её земной путь, земной, не небесный, был увенчан… Был долог, красив и полон, и чтобы потомки говорили о ней с восхищением, как теперь говорят о прабабке её мужа — великой Хатшепсут. И тогда, мечтала Нефертити, её с радостью после ухода примет в царство своё сам Осирис.

Я видел его глаза, когда она едва заметно кивнула ему…

Тутмос своего дождался — она согласилась! Да, она дала свое царское согласие позировать Тутмосу… И он уже давно раздобыл самый лучший для этого розовый гранит! Он даже во сне ваял её тонкие черты, и каждый день, каждый час мысленно вычерчивал каждую линию, каждый извив этого божественного тела и чела…

Каждый завиток этих пряных волос…

Солнце уже качнулось к закату, когда Тутмос впервые коснулся её лица: он искал ракурс… Безымянным пальцем левой руки он слегка приподнял её подбородок — вот … вот так… Ему не нужен был ни тот поворот головы, ни тот угол наклона, о которых из уст в уста уже кочевали легенды… Тутмос жаждал лишь одного — шеи! Высветить и увековечить! Он, признанный мастер своего дела, изучивший и воплотивший в своих работах знания и опыт своих учителей, был не только поражён совершенством этого божьего творения, он был просто ошеломлён!

Он видел и не такие глаза…

Но эта шея…

Он знал и не такие губы…

Но эта шея…

И этот… выпятившийся, как дыня и белый, как яйцо страуса, гордый затылок — свидетельство её принадлежности к сонму богинь!

Три дня и три ночи он, что называется, месил свою глину, и ещё три дня и три ночи его робкие пальцы правили и подправляли, час от часу смелея и набираясь воли и силы, и смелости и ещё смелости, и лишь утром седьмого дня они взяли резец… Первая крошка розового гранита упала на холодный мрамор пола с первым лучом Солнца — Амон был с ним…

Это были те редкие часы счастья, когда он не знал под ногами земли…

Но и муки, и муки… Он никак не решался и когда всё-таки решился — одним точным ударом молотка обкорнал этот ненавистный затылок: тюк! Кому нужна эта умничающая яйцеголовость! И эта царская ноша громко рухнула к его смелым ногам. Он даже пнул ее большим пальцем правой ноги — не путайся!.. Зачем миру знать о какой-то яйцеголовости его возлюбленной?! Он даже похвалил себя: тюк!.. Надо крепко знать природу камня, чтобы одним точным клюком волшебного молотка… Вот так — тюк!..

Затем были целые минуты цейтнота и абсолютного откровения… У него поднялась температура, волна экзальтации подхватила его и подобно цунами швыряла, как кошка мышку, как… Это был умопомрачительный катарсис, абсолютный оргазм…

Тутмос не помнил себя таким!

Это сумасшествие длилось ещё целые сутки.

Как только резец последним прикосновением подчеркнул призывную сладострастность нижней губы, Тутмос тот же час кончил: резец жалко звякнул о мрамор, а ваятель ничком осел в абсолютной прострации, как мешок, всем своим погрузневшим телом, распластавшись и замерев, точно дух его напрочь покинул тело…

Жар прошёл, но не проходила усталость.

Выхолощенный до полных пределов, Тутмос спал ещё трое суток, затем жадно ел, запивая сытную еду кислым красным вином, и снова спал… До здоровой усталости… Ото сна…

Венцом этого умопомрачения стала тень на стене, её тень… Тутмос даже не повернул головы в сторону своего творения. Он знал: оно совершенно! Такой шеи мир ещё не видел, не знал, это-то он знал наверное!

Он закрыл глаза…

Он наслышан был о чудесах трансмутации, он и сам владел этим искусством превращения металлов в золото и одухотворения камня, он ещё и слухом не слыхивал о Пигмалионе с его Галатеей, мир ещё был мертв для понимания этих превращений, а он уже знал… Знали его руки, его ум понимал: он умеет! Он то и жил только тем, чтобы розовый камень увековечил его мечту, и потом, даст Бог, он сможет при желании в любой момент жизни…

Это и было его предназначение на земле — увековечить Тити!

В розовом камне!

Никакие усыпальницы и саркофаги, никакие сапфиры и златы… никакие пирамиды, эти каменные гробы, никакие ухищрения мумификаторов не способны дать ей вечную жизнь. Только камень! Только его смелый резец, только его дух и его любовь!

— Только любовь, — негромко произнёс Тутмос, и словно утверждая на века эту истину, ещё раз кивнул головой: — только Любовь!..

Я слышал, как он это сказал…

Я видел его глаза… Только миг…

И открыл глаза…

Это видение длилось лишь крохотную долю времени, миг, и я снова увидел Юру… И Жору, и…

Тину… Я не понимал, при чём тут какой-то там Тутмос и какая-то там Нефертити, когда Тина явилась мне…

Я не понимал…

Я прислушался.

— … и только любовь, — продолжал Лёсик, — способна творить чудеса, да-да, только Любовь… С большой буквы!..

Мне показалось, что Тутмос и Лёсик просто сговорились.

— Да уж, — говорит Лена, — на них это похоже.

— Никто из нас тогда и подумать не мог, о том, что Жора…

Мы были как «Едоки картофеля» у Ван Гога!

— Слушай, — вдруг, наклонившись ко мне, спросил Жора, — а где твоя Ти?

Он просто ошарашил меня своим вопросом!

— Ты её нашёл? Где она? Почему ты ее прячешь? Приведи мне её! Нам! Пришли! Подавай на тарелочке!!! Вот жжжук!..

Я оторопело молчал. В самом деле — где же наша Ти?

— Чё сидишь истуканом… Молчишь? Промычи хоть словцо-то…

— Э-э-э..

— Ты, брат, не валяй мне тут дурочку. И сегодня же, вечерком, мы должны…

Жора улыбнулся. А Лёсик не обращал на нас никакого внимания.

— Да, ладно… ладно тебе кукситься… Но ты же понимаешь, надеюсь, что твоя Тина или как там ее… ну, мы без нее… сам знаешь… Это я знаю точно! Понимаешь меня?

Я виновато кивнул.

— Так что, детка, давай без заминок и остановок…

Жора шутил, но я ясно понимал, что та доля правды, которая таилась в этих игривых крикливых шуточках, эта доля правды (без Ти мы — просто пыль) была чрезвычайно весомой. Я не знал, почему я знал это. Я просто знал это, и всё!

Лёсик всё еще говорил, я не прислушивался.

Интуиция! Нет в мире знания более точного и значимого, чем интуиция. И этим знанием я был просто натоптан! Как пуд золотом!

— Заездил ты меня своей интуицией, пророк, — говорит Лена.

Жора нашёптывал:

— Ага, — добавил он, — рыжие нам очень сгодятся. Она ж рыжая?

Я снова радостно кивнул:

— Огненная! Рыжая! Как Ван Гог! Как его подсолнухи…

— Нам только рыжих тут не хватало…

А я просто не знал, куда бежать! Я понятия не имел, где искать эту нашу Тину. Рыжая? Да я ведь в глаза-то ее ни разу не видел! Какая она? Руки, ноги, глаза, глаза, пальчики, ладони, лодыжки, талия, грудь, грудь, волосы, волосы, губы, нос, лоб (Сократа ли?), улыбка (Моны ли?), запахи (свежескошенной травы ли? Или…)… ум, ум… Стихи… Стишки… ум, конечно, но запахи, улыбки, слезы и пот…

Где мне все это было взять?! «Принеси мне на тарелочке!». Хо!.. Да пошли вы все…

Я впал в депрессию… сдал… скис… скуксился… пссс…

ААААААААААаааааааааааааааааааа… — ором оралллл!!! И ору…

Вдруг слышу чей-то голос: «Ты не смог. Обещал, но не смог. Видно руки навек пусты…».

Опять эти руки!..

Медленно поворачиваю голову налево, затем направо… Кто-то сзади мне что-то там говорит? Голос — женский… Не звонкий, но я слышу каждое слово… Упрек? Что я не смог? Да мало ли? Хм, — не смог! Что обещал-то? Мысленно перебираю все свои обещания всем своим женщинам… Хох! Да тут… Если бы я смог выполнить хоть малую толику обещанного… Хех! Аня? Так там ничего такого, что могло бы… Юле? Ничего я ей не обещал, чтобы устраивать мне порку сердца… Собственно, где я сейчас? Осматриваюсь — никого! Сижу на скамье, греюсь на солнышке — кот, кот! Через час у меня встреча с этими цинькающими китайцами. Жду. А что делать — дела есть дела! Может, Людочке? Всё, что обещал я… Нате? Ничего и не обещал… Аааа, вспомнил! Это Света всё зудит со своим… этим… с этой своей блохой — Переметчиком! Но этого я и не думаю выполнять. Ещё чего! Нене… Не дождёшься, милая… И голос-то не её… Но вот что ещё меня прошибло — «видно руки навек пусты…». Ничего себе! «Навек пусты!». Руки!.. Это как же это может быть, чтоб «навек пусты»?!

Лесик кончил. Стали пить… Галдеть…

— Хватит рассиживаться, идем уже…

Это Жора подошел, улыбаясь.

— Ты чем так озабочен? Набычился. Кто-то рожает?

— Да иди ты…

— На, держи, — Жора сунул мне банку холодненького с испаринкой пива.

— О, здорово!.. Слушай, поясни мне, пожалуйста, как это…

— Да ты выпей, выпей… Разморило тут тебя на солнцепёке…

— Да нет, ты послушай, это важно…

Галдёж не умолкал.

Жора оторвался от банки, внимательно посмотрел на меня.

— Сейчас, — сказал он, — важно только одно: взять китайцев за яйца. А все наши важности… Ты Тинку свою нашел?

Жора был прав. От успешных переговоров с китайцами зависела судьба одного из наших проектов, вот уже второй месяц висящая на волоске. И мне утруждать Жору разговорами о каких-то виртуальных, едва слышимых женских голосах было бы верхом то ли беспечности, то ли неблагоразумия… Если не…Да! Но это емкое и пронзительное «Навек пусты» хорошенько меня зацепило. Надо же так — «Навек пусты»!

А голос, а голос… Я что же стал слышать какие-то голоса? И эти упреки!

Надо показаться психоаналитику, решил я.

— Показывался? — спрашивает Лена.

— Да ну их…

— Показался бы мне, я б тебя сразу вылечила.

— Так лечи, так лечи…

— Слушай, — говорит Лена, — что если это была твоя Ти?

— Где была?

— В голосе… ну, «навек пусты»?

— Лен, -прошу я, — перестань, плз… И ты меня…

Я страдал от непонимания: как это «руки навек пусты».
Глины мне, дайте глины!!!

Чтобы забить ею рот, замазать глаза, залепить уши!..

Или хотя бы вылепить ее, наконец, и, в конце-то концов, вылепить эту неуловимую Тину…

Чем я хуже какого-то там Фидия или Праксителя (дался он Тине!), или Микеланджелобуонаротти, или даже Родена? На худой конец! Да ничем!

Или того же Тутмоса!!!

Вылепить с кончиком язычка в уголке губ… Рыжую! С ее бубенчиками на щиколотках (откуда я это знаю?), с яремной ямочкой и ключицами, а плечи слепить хрупкенькими… и, да-да… кожу, кожу вымастерить живой, жадной к моим рукам, шелковым, такую кожу, чтобы каждая порочка…

— Ты же её уже и лепил, и рисовал, — говорит Лена, — и выковывал из чугуна или стали, выпиливал, вырезал… Лил и…

— Правда?

— Рест, мало того, что ты… так ты ещё уже и не помнишь…

— Правда?

Или сотворить ее, думаю я, совсем без кожи, без единой клеточки дермы, живой эпидермис, весь из нервов, из их окончаний-антенн, ага — содрать, содрать с нее кожу, живьем… чтобы…

А потом оживить!

Чем я хуже какого-то там Пигмалиона?

И содрать-таки с нее кожу, как шкурку с зайца, всю… до последнего лоскутка, до последней йоточки… Да!

— Да ты, батенька, у нас живодёр, — говорит Лена.

Да, живодёр!..

Я так и не слышал, чем Лёсик кончил. Кажется, Вит его перебил…

Мы ведь тогда ни ухом, ни, так сказать, рылом не могли и предположить, что Жора выведал у этого Тутмоса технологию трансмутации не для того, чтобы нагромоздить горы золота-золота из груд проржавевшего напрочь железа или потускневшего на солнце свинца… Нет! Он-то и носился со своей финтифлюшкой и особенно с той Нефертитиной статуэткой…

— Тутмосовой?.. Нефертити?

— Ага… Он-то её вскоре и…

— Статуэтку? — спрашивает Лена.

— Тити! Тити! Нефертити! — восклицаю я. — Свою Тити! Таки оживил. И не только голову без яйцеподобного затылка и с той безупречно совершенной шеей, что перевернула представление о женской красоте… Не только… Клон Нефертити превзошёл все ожидания, и Жора даже…

— Что?..

— Да, Жоре повезло как никому из нас…

— Слушай, — спрашивает Лена, — ваша Тити и ваша Тина… Ти и Ти… Они случайно не…?

Вот как раз этот случай!

— Не-а, — говорю я, — не знаю…

Я знаю только одно: надо быстренько выводить Тину в свет! И немедленно, и немедленно!.. Из своих виртуальных темниц. Засиделась там… Пора бы и делом заняться.

И что делать с этим шариком, тяжеленным, как ведро свинца?..

Слава Богу, хоть миражи оставили меня в покое…

И пора бы высыпать из штиблет песок той пустыни, где эта чудачка всучила мне это ведро…

— Света, — требует Юля, — больше света!..

Тинка, привет!..

Вот ты и поймалась в мои роковые сети!..

Или… я? В твои?..

Огненные?

Дата добавления: 2015-08-03