Глава 3. Это было похоже на тайную вечерю перед походом на Иерусалим

Это было похоже на тайную вечерю перед походом на Иерусалим. Правда, среди нас не было Иисуса Христа, и мы не собирались омывать ноги друг другу, но Иисус был в каждом из нас. Я, правда, не совсем уверен, впустили ли Его в свои сердца Лесик и Вит, поскольку первый так и не поверил в то, что Бог создал Адама и Еву. Во всяком случае, Лев при каждом удобном случае цитировал Дарвина и мог с убедительностью ученого мирового уровня привести тысячу аргументов в пользу того, что так оно и было, что эволюция ни на миг не останавливалась все эти тысячи и миллионы лет и тому есть научные доказательства, упрямые факты, от которых никуда не спрячешься и не отмахнешься. И даже не достающие ей какие-то там переходные виды не могут умалить того факта, что так все и было, было!

— Лёсик — Гербильский, что ли? — спрашивает Лена.

— Ну да, он самый — Лев Гербильский! Он Дарвина носил на руках!

Вит же, яростный почитатель и слуга Маммоны, никогда не высказывал никаких мыслей относительно своей веры в Иисуса. Во что он точно верил — это в здравый смысл и точный расчет. Здесь ему не было равных. Я удивлялся молчанию Тамарова. Он только загадочно улыбался. Что же касается Ани и Юры, у меня не было никаких сомнений, что они идут строить новую жизнь с верой в Христа. Достаточно ведь нескольких фраз, двух-трех слов, случайного взгляда, совсем незначительного поступка, штришка, чтобы знать, с кем имеешь дело. С Аней, с Юрой, с ними я готов был идти на край света.

(Я надеялся: как и с Тиной!).

— С какой Аней, — спрашивает Лена, — с Поздняковой или с Гронской?

— И с той, и с другой! Это ж ясно! И даже с Анни Жирардо!

— А что Ната, — спрашивает Лена, — что твоя Ната?

— Какая?

— И та, и другая… И Наталья…

— А что Наталья?

— Не знаю, — говорит Лена.

— Да-да, — говорю я, — Наталья… Жорина. Ты заметила — она всегда мне нравилась.

— Это ясно, — говорит Лена.

— Знаешь, — ее… трудолюбие и работоспособность… Ей дважды не надо повторять! А во многом она сама принимала решение. И еще не было случая… И ее покладистость…

— Покладистость?

— Я просто верю ей и все! Не так часто на тернистом пути к успеху встретишь женщину, которая…

— Не часто, — признает Лена, — а ты встретил?

Пауза.

Я думаю: тут и думать нечего — а как же! Но делаю вид, что не слышу вопроса.

— И, конечно, с Жорой, С Жорой — без сомнения. С Жорой, думал я, можно преодолеть любые трудности, пройти самые жестокие испытания. Жора — это Жора. Я искренне завидовал его терпению, с которым он приручал нас. С таким терпением он мог приручить даже тигра. Он бы вынес меня на плечах из любого пожара. Помню, как где-то в горах он тащил меня на себе. Раненого. Это было. Стас? Стас был наш и не наш. Мы долго не виделись, долго не знались, но тех слов, которыми мы уже успели обменяться, было достаточно, чтобы он снова почувствовал себя с нами. Ну и Юля — зодчий нашего совершенства. Она… Да!.. С ней… Правда-правда: без Юли бы мы…

— Не жалейте света! — сказала Юля.

Ната? Хм, а то! А что Аня? Я повернул голову в ее сторону: она, не мигая, смотрела на меня. Да-да, я помню тот наш недавний разговор: она спрашивала, не забыл ли я наш Париж. Я не забыл. Но Париж наш остался в том сказочном прошлом, а сегодня, сказал я, вот видишь… Сама понимаешь…

Аня и без лишних слов прекрасно все понимала: да, без Юли мы бы не сделали и шага вперед!

Тогда о Тине, признаюсь, я даже…

— Да уж…— говорит Лена.

— Ну, разве что… те голоса… Я их вскоре забыл… Пришлось пить транквилизаторы.

— Помогло?

— Ага, — говорю я и вдруг ни с того, ни с сего произношу:

«Манящих сосков неизбежное SOS!

Соскоб ощущений. Тщета неприличий.

И вот уже разум летит под откос.

Развенчан уклад. Рухнул остов обычный».

— Какие соски, какой соскоб? — спрашивает Лена.

Я и сам ошарашен: «неизбежное SOS»?! О, Матерь Божья!.. Спаси и сохрани!..

— Ты, правда, был у психиатра?

— А ты зачем? — накинулся я на Лену.

— Нет, — говорит Лена, ты-таки рухнул… Как тот остов.

Во как!

Да ладно…

И мы снова… Да!..

Мы, не сговариваясь, стали правительством нового мира, кабинетом министров новой страны. У каждого был свой портфель. Среди нас, правда, не было ни премьера, ни президента, все были лидерами и в то же время винтиками огромной машины, имя которой никто всуе не произносил, но его знали все — новый мир. Пи-ра-ми-да! Да, Пирамида. Никто и не претендовал на лидерство, но у каждого из нас была тайная надежда на свою значимость в этом грандиозном строительстве, и каждый был уверен, что доля его участия самая важная. Ей просто нет цены. И самый важный из принципов счастливой жизни — принцип Монтескье — был реализован у нас в самой полной мере. И, само собой, — принцип трансмутации! Золота теперь у нас было — как грязи! Алхимия, оказалось, — великая штука! (Интересно, а Тина знает законы алхимии?)

— …Gustav Flober, — говорил Лёсик, — is the most intelligent fellow of his time. Have you ever read his letters? (Густав Флобер — самый умный человек своего времени. Вы когда-нибудь читали его письма? — Англ.).

Я не понимал при чём тут Флобер.

И теперь мы были уверены, что нам море по колено. С этой уверенностью и с такими надеждами мы чувствовали себя апостолами нового времени. Мы были и Матфеями, и Иоаннами, кто-то назначил себя Лукой, кто-то Марком. Здесь сидели и Павел, и Петр, обязательно был и Иуда, и в этом не было ничего предосудительного. Ведь если бы не было Иуд, мир был бы другим. Каким? Никто не знает. Жора как-то назвал Аню Марией. И мы нарекли ее Магдалиной. Не сговариваясь. Была ли это случайная ассоциация? Мы не раз подспудно пересыпали свои беседы библейскими фразами и аллегориями, не задумываясь, подсознательно. Иначе и быть не могло: что бы ты ни сказал, это уже сказано в Библии. Мы и не удивлялись никаким сравнениям. Кто-то был даже Иоанном Предтечей, а кто-то и Иоанном Богословом со своими печатями, звонами и трубами. Весь прогрессивный мир, все, кто обеспокоен судьбой будущего человечества и уже осознал роковые перспективы использования достижений генной инженерии для улучшения породы людей, восстали против клонирования человека. Это решение и у нас не вызывало сомнений. Мы прекрасно осознавали цену этой тайны. Все силы беспримерного контроля и дотошной секретности были брошены на стражу и защиту наших исследований. Все, нам казалось, было all right и lege artis. И мы начинали новую жизнь, так сказать, tabula rasa (с чистого листа, — лат.). Чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения, мы, наконец, разработали стратегию нашего будущего. Оно нам показалось прекрасным.

— Вот поэтому-то, — сказал в заключение Лев, — мы и бьем эту бутылку шампанского о борт нашей Пирамиды… Счастливого пути и семь килей под футом…

— Семь футов под килем, — толкнула его в бок Тамара.

Лев посмотрел на нее с высоты своего роста и, подняв еще выше бокал, выкрикнул:

— Да!.. И сто тысяч футов!..

Возникшую тишину бережно нарушил Вит.

— Вы еще пожалеете, что не слышите меня, — едва слышно сказал он.

Никто не обратил на его слова никакого внимания.

— А что же Ушков, он приехал? — спрашивает Лена.

— Нет, конечно. Жаба задавила. Он, правда, звонил: «Ничего у вас не получится…». Мне было, конечно, жалко, что мы начинали новый мир без него, ну да бог с ним… Но меня до сих пор восхищает его дотошное усердие и тщательность, с которыми он относился к работе. Да, здесь ему не было равных. Затем несколько слов сказала Юля, коротко, in drevi, без всякой патетики, о терпимости, о дружбе и любви, и буквально два слова об этике взаимопонимания и взаимопроникновения, она так и сказала — «взаимопроникновения друг в друга, если хотите — взаимослияния». Речь шла о независти, нетрусости, непредательстве… Ею нельзя было не восхищаться! Я снова поймал на себе пристальный Анин взгляд и отвел глаза в сторону.

Наконец встал Жора. И подвел, так сказать, итоговую черту. Без всяких там призывов и экивоков, тихо и мирно он объявил войну старому миру.

— Да-да, — сказал он, — «Вставай, страна огромная!..». Как когда-то мы сплотились против ига татар, так сегодня мы идем в бой за иго совершенства…

— Мы должны всему этому миру, — сказал Юра, — montrer les dents (показать зубы, — фр.)!

— Определенно! — сказал Жора, — показать крепкие зубы… И здесь очень важно вот еще что: нам нельзя допускать ни одной оплошности, ни одного наимельчайшего просчета, ведь черт, как известно, таится в деталях. Да, и вот ещё что…

Мы слушали…

— Да и вот ещё что… Не ешьте мяса!..

Многие из тех, кто уже орудовали ножами и вилками над своими блюдами, замерли в позах хирурга, готового произвести первый разрез на теле пациента. Все выжидательно смотрели на Жору.

— Шри Шримад Бхактиведанты Нараяны Госвами Махараджа, — произнёс Жора нараспев.

Эти слова, сказанные едва слышным бархатным баритоном, напоминали мелодию флейты — сладкие мягкие призывные и завораживающие звуки… Слушаешь их и слышишь шёпот волн океана, волна за волной набегающего на пустынный песчаный солнечный берег… Нежная томная нега наваливается на тебя всей своей сонливой лёгкостью, усыпляющей умиротворённостью…

Жора, кажется, Жора ещё что-то говорил-говорил… Флейта звала за собой в неведомый мир тишины и покоя…

— … и мы получили человеческую форму жизни. Пожалуйста, не тратьте её попусту… Она как хорошая лодка, на которой можно переплыть океан рождений и смертей…

Флейта усыпляла…

— … и его наставления помогают вам пересечь этот океан рождений и смертей…

Глядя на этого индуса, с уверенностью можно сказать, что мяса он не только не ест, но и знать не знает, что это такое. Он сидит в позе лотоса, кожа да кости, ребра проступают под кожей, как клешни краба, длиннющая борода прикрывает скрещенные в паху пятки…

Я многое дал бы, чтобы заглянуть в его зелёные глаза.

Но они закрыты!

Зато открыт лоб. Он просто выпирает над дугами белых бровей…

— … в этом океане очень много акул, крокодилов, очень много ложных философий.

— Да уж, — говорит Лена, — развелось философов. Вот и вы тут со своей Пирамидой!

— Наша Пирамида, — говорит Жора, — это философия истинной жизни! И если…

— Тсссс, — произносит Юля, — давайте послушаем.

Я многое дал бы, чтобы не видеть этих желтых воскоподобных рук, этих длиннющих, как у грифа, ногтей, этих…

— Тсссс, — шепчет мне Джая и грозит указательным пальцем.

— … и нам необходим капитан. И попутный ветер. Если у вас есть корабль, есть капитан, но нет попутного ветра, то вы не сможете никуда доплыть. Но если вы никуда не плывёте, то вам не будет и попутного ветра. Это и есть «майанукeлена» — практика. Ваша собственная практика.

Да-да, я искренне обрадовался, когда подул свежий ветерок! Правда, Шри этот ветерок был, что называется, до лампочки. Он и в ус не дул!..

Зато Вит выявил нетерпение:

— Что с нашим мясом?..

Шри даже не повысил голос:

— …и мы должны освободиться от материальных наслаждений… Это болезнь, потому что желание наслаждения является причиной ваших страданий.

Меня просто ошеломила его худоба: кожа да кости! Все мышцы рук и ног, и плечевого пояса, и даже лица были словно отпрепарированы для демонстрации студентам-медикам первого курса.

Только губы едва шевелились, выпуская на волю слова:

— …итак, это первый шаг в духовной жизни — понять, что ты не тело.

— Да уж, — произнес Вит, — хорошо бы это понять. Какое же ты тело?

— …даже на протяжении одной жизни мы меняем столько тел! И в момент смерти мы просто меняем одно тело на другое тело. Поэтому смерть означает просто смену тела. Нет такого понятия, как смерть, потому что душа никогда не умирает и никогда не рождается. Как для солнца нет таких понятий, как день и ночь, так и для души нет таких вещей, как рождение и смерть.

У меня даже закралось желание толкнуть Шри, вывести из состояния этой сомнамбулы, чтобы увидеть, какого цвета у него глаза. Тоже желтого? Как и его пятки! Или голубого? А кровь, а кровь у него тоже жёлтая? Или красная? Что если голубая? Мне хотелось удостовериться…

Я подошёл и легонечко толкнул его ладошкой в плечо…

— Что, — сказал Юра, — тебе чего?

Я огляделся.

Что-то говорила Аня, споря со Светкой, затем их примирял Стас. Юля молчала…

Жора сказал:

— … и не ешьте мяса.

Все улыбнулись и набросились на еду.

Потом мы просто гудели…

Я видел, что Жора хочет что-то добавить к сказанному. Он искал удобный момент. Мы ели… Пили…

Жора встал.

В такие минуты спрашиваешь себя, чего ему ещё не хватает.

Жора ждал.

Он ничем не напоминал индуса. Синие как небо глаза тоже ждали.

Жора был полон сил, смел, красив… Македонский, не меньше! Он сказал ещё несколько ярких фраз так, что у многих увлажнились глаза, а Тая просто расплакалась… Это был плач Ярославны. Я вдруг подумал: что бы сказала обо всем этом Тина? Не знаю, почему она вдруг пришла мне на память, но мне было чрезвычайно любопытно ее мнение о нашей Пирамиде. Я не мог объяснить себе — почему?

— И мы, и мы, — вытирая слезу, с надеждой произнесла Света, — клонируем Переметчика… Тут все просто грохнули смехом.

— Да, — давясь от смеха, сказал Маврин, — и Переметчика, и…

— Да-да, — поддакнул ему Жора, — ведь такие ублюдки — это самые тонкие места в плесени человечества, опеленавшей нашу планету! Все эти авловы и здяки, рульки и ухриенки, и уличенки, переметчики и ергинцы, штепы и швецы, шапари, и шпуи и шпоньки, и шуфричи…

— Ты злишься? — спрашивает Лена.

— … все эти мытари и жнецы, бондари и швецы, все эти шпицы, шариковы и швондеры, это шшша-акальё, стервятники и гиены, что так падки на падаль, эти лавочники и мясники, эти шипящие и сычащие, гавкающие и блеющие… Говноеды!.. Все эти головоногие моллюски и пресмыкающиеся, зануды и заики, рябые и членистоногие, и… О, отродье!!! Кррр-ово-сосы и кррровососки!.. Все они, все, пропитаны маммоной, как кладбищенская ночь страхами.

— Ты, когда злишься, — говорит Лена, — у тебя белеют глаза.

— Эти дети Антихриста!.. Одним словом — Зверьё! Зверь Апокалипсиса! Еще Иоанн Богослов в своем Откровении обозвал это шакальё Зверем. Как точно!

— На, выпей воды. Держи же!.. Я беру стакан, отпиваю глоток, улыбаюсь и продолжаю:

— Смех постепенно стих, погребенный густотой Жориной неприязни к плесени. Жора секунду помедлил, глаза его снова рассветились, он продолжал:

— Милый, Вит, — улыбаясь, сказал он напоследок, обратившись к погрустневшему Виту со всей нежностью, на которую был способен, — я надеюсь, что вскоре и ты обретешь настоящую радость среди благ, которых ты больше всего желаешь. А сейчас мы с тобой должны клепать новое человечество, верно? До этого уже дошло. И у нас с тобой для этого все готово. Определенно! И запомни — настоящий вождь умирает бедным. С этим ведь не поспоришь. Но главное — это то, что мы с тобой в главном — едины! И в споре свободны. Не так ли?

— Я не рвусь в вожди, — тихо произнес Вит.

— А я не собираюсь умирать, — сказал Жора, — от смерти уйти, как ты знаешь, нетрудно, гораздо труднее…

— Знаю-знаю…

И Вит сдался.

— А, — разочарованно махнув рукой, произнес он, — ты всегда был чайником, чайником и останешься.

— Вит, — добродушно сказала Тамара, — не огорчайся, ты прав. Ведь мы недавно обнаружили-таки у Жоры этот самый ген чайника. Его уже не перекуешь!

Вит только согласно кивнул, мол, я и не спорю.

— И вот еще что, — добродушно улыбнувшись, произнес Жора, — ешь побольше лимонов, целиком, с коркой, они делают человека щедрее. На себе проверил. А мяса — ни-ни…

Наконец и Вит улыбнулся:

— Зачем же так жадничать, — сказал он, — корку мог бы и выплевывать.

Жора, улыбаясь только кивал, и когда Вит кончил, добавил:

— И обязательно пей картофельный сок — лучшее средство от геморроя и зависти. Ты не поверишь, но я сам на себе проверил: зависть — как корова языком слизала…

— А геморрой? — спросил Вит.

— А этим я никогда не страдал, — по-прежнему улыбаясь, сказал Жора.

Мы уже не конфузились наших чувств, и у нас не было страха показаться слабыми в глазах друг друга. Таков был естественный ход вещей. Мы искренне верили: нам удастся изменить ход истории! Ведь мы были так молоды, так сильны!

— Хорошо бы, — задумчиво произнес потом Жора, — было бы иметь в своем распоряжении Копье Судьбы и Чашу Грааля.

Эти слова выдавали его неуверенность, хотя я не помню случая, чтобы Жора когда-либо отступался от принятого решения.

— И Жорину финтифлюшку? — спрашивает Лена.

— Какую ещё финтифлюшку? — спрашиваю я.

— Ну, ту, что… с Тиной…

— Ну да! Да-да, а как же! И ту керамическую… ну… часть горшка, где вскоре обнаружится…

— Таки обнаружится? — спрашивает Лена.

— А как же! Тина тогда прямо указала… И тот шарик, помнишь?

— Земной?

— Нибирушный. Я рассказывал.

— Когда болел и тебе привиделось?

— Ничего не привиделось. Можешь заглянуть в сейф…

— Ладно… Потом.

Потом Жора еще не раз вспомнит об Этих Святых Реликвиях, дающих, по мнению посвященных, всенепременную власть над миром.

— Разве он жаждал этой власти? — спрашивает Лена.

— Ха! А как же! Вау! А то!.. Мы напились…

— Ты уже говорил это.

— У меня, и правда, белеют глаза, когда я злюсь, — спрашиваю я. — И сейчас белые?

— Нет-нет, — говорит Лена, — сейчас зеленые. Как у Иисуса.

Мы улыбаемся.

— Ну а мясо вы все-таки слопали? — спрашивает Лена.

— Я не ел!..

— Врёшь, — говорит Лена.

— Вру, — сознаюсь я.

С мясом мы, конечно, ещё долго возились: есть — не есть… Пришлось клонировать нашего Шри или как там его… Ведь он вот что сказал: «Тот, кто осознает, что он не тело, всегда счастлив».

Я — тело или не тело?

Я до сих пор ищу ответ.

И вскоре от мяса, как и от денег, мы отказались! Да, напрочь! Как от врагов наших… Мы просто их победили!..

— А кто такая Джая? — спрашивает Лена.

— Кто, кто?.. Конь в пальто! Это же наша Юшенька! Юшка!

Наша Юля.

— Что, — спрашивает Юля у Лёши Карнаухова, — что-то не так?

— Ещё не знаю…

Дата добавления: 2015-08-03