ЕСЛИ НЕ ТЫ, ТО ТЕБЯ

Однажды на уроке рисования Хиппа увидела, что один из хулиганов, по кличке Гога, рисует Ленина, да еще в уродливой форме, подрисовывая ему усы и свастику на лысине. Увидев это невежество, волна негодования поднялась внутри нее: «Как так можно, ведь мне всегда говорили, что Ленин святой, а тут ему свастику на лысину рисуют!»

– Ты не имеешь права Ленина рисовать, потому что он Великий человек и его может рисовать только тот, кто честный, кто справедливый и кто хорошо рисует, – как зомби проговорила Хиппа, выпятив вперед грудь с галстуком.

– Ха, ха, ха, а ты че, с ним трахалась? – стал глумиться Гога.

– Да это же лысый пидор – заявил Дроныч и, подрисовав Ленину рожки, стал харкать на портрет.

– На тебе, сука, пидор ебучий – стал кривляться Дроныч под громкий гогот пацанов.

Хиппа, вся разобиженная, что ее никто не хочет слушать, пошла на свое место, села за парту и надулась, думая: «Ну как же так, я же навыдумывала себе, что Ленин Великий, что все его должны любить, а тут мои выдумки опять не сходятся с реальностью. Ну почему, почему?», – всю жизнь задавала Хиппа себе вопрос и никогда не могла ответить на него.

И только через несколько лет, благодаря счастливому случаю, Хиппа услышала ответ просветленного Мастера, что на мир нужно смотреть реально, а не сквозь призму болезненного воображения, выдуманных представлений.

Мы хотим изменить людей, мир, подстроить его под свои иллюзии, но это невозможно, чтобы мир соответствовал выдумкам каждого шизофреника. Но мышь не хочет это понять, а тупо твердит: «Нет, я хочу, чтобы был рогатый заяц, чтобы была мохнатая черепаха», – и еще Бог весть что, и начинаются вечные и непрекращающиеся страдания.

И единственный выход из этого порочного круга – это путь изменения себя, когда мы отбрасываем все представления о мире, принимаем его таким, какой он есть и сами начинаем подстраиваться под него. Тогда все проблемы, высосанные из двадцать первого пальца, исчезают, и нам становится радостно и спокойно, как маленькому ребенку.

Тут вдруг она ощутила легкий удар по голове. Это была булка с маслом. Булка, ударившись о ее башку, упала на пол, а масло размазалось по школьной форме, оставив огромные жирные пятна. Она подняла голову, и тут в нее полетел второй кусок. Ее негодование и обида были на пике, она уже хотела разреветься от самосожаления, вместо того, чтобы разозлиться и самой захуярить этой булкой в кого-нибудь. Нет, она крепко держалась за мамкино говно, как обычно, сработал тупой механизм, образ: «Меня отпиздили, надо мной смеются». Оценка – я унижена. Реакция – обида, самосожаление. Но она не собиралась менять тупой реакции, а продолжала потакать ей, как овца.

Следующим уроком была физкультура. Все стали переодеваться в спортивную форму. Те, у кого не было формы, остались в классе. Ими были, как обычно, самые отъявленные хулиганы класса, Гога и Дроныч.

– Ты че, инкубатор, гандон! – заорал Дроныч, подскакивая к Пожарникову и срывая ножом со школьного пиджака эмблему ученика.

– Ну че, зачем, не надо, что я маме скажу? – заныл чадос.

– Ха, ха, ха, – гадко заржали хулиганы, – а хочешь, я твою маму порву? – глумился Гога.

– Эй, пидорасы, у кого еще пиджаки с эмблемами, лучше сразу признавайтесь! – заорал Дроныч, запрыгнув на парту и прижав ботинком руку Суслика, который что-то записывал в дневник. Ручка треснула и раздавилась.

– А-А-А,– истошно заорал Суслик.

– Закрой пасть, – рявкнул Гога, вставив ему в рот свой ботинок и заломив вторую руку. Тот только захлопал моргалами.

– Не, ну я не понял, где пиджаки, – еще с большей агрессией заорал Дроныч.

Хулиганы никогда не могли успокоиться. Они всегда добивались своего, действуя решительно и непреклонно, и всегда знали, чего хотят. Они не мечтали, но действовали. В школе внушают, что самое главное – это хорошо учиться, быть отличником или хотя бы хорошистом, чтобы потом поступать в ВУЗ и заработать диплом. Но какого хера, кому это нужно! Всех отличников забивают хулиганы, и они не могут защитить себя пятерками. Они умеют решать задачи, сложные упражнения, но не могут быть решительными, не могут так же активно проявиться, как хулиганы, не могут ничем руководить, так как находятся в расплывчатом, расслабленном состоянии, а значит, руководить будут ими. Они учатся зубрить своей тупой башкой, но не учатся жить, поэтому им останется только жопу подтирать этими дипломами, аттестатами с кучей пятерок. Все это на хуй не надо, вместо того, чтобы слушать зазомбированных учителей, посмотрели бы лучше на хулиганов и непромедлительно становились, как они.

А тем временем Дроныч собрал уже несколько пиджаков и разложил их в ряд на полу.

– Гога, нож дай!

Гога достал из кармана перочинный ножик и резким движением кинул его Дронычу. Нож воткнулся в школьную доску прямо возле уха Смирновой, та от страха чуть в штаны не написала.

– Дураки, – сама не понимая, что она говорит, выпалила костлявая швабра.

– Ты че, охуела, за дурака ответишь! – мгновенно наехал на нее Гога и, выдернув нож из доски, обрезал ей лямки на фартуке, гадко заржав.

Сентиментальная дура тут же разревелась.

Видимо, мать не научила ее радостно принимать любую ситуацию. А ведь Гога ее учил растождествляться с вещами. Но Смирнова уже успела сильно привязаться к школьной форме и теперь, когда ее разорвали, она страдала. Так и в жизни человек сначала к чему-то привязывается, но рано или поздно Бог забирает у него это, и тогда ему становится хуево от проблем, созданных болезненным воображением.

– Я все Альбине Арсеньевне расскажу, – сквозь слезы проныла швабра, вытирая рукой сопли.

– А вы че, лесби? – с деланным интересом как бы шёпотом продолжил Гога. Все громко заржали.

С детства человеку, особенно бабам, внушают, что она слабая, беспомощная и поэтому чуть что, баба начинает реветь, самосожалеть, пытается в ком-то найти поддержку, так как ощущает себя слабой. Но хулигану, как человеку со здоровой психикой, не нужна ничья поддержка, ибо в его голове другие установки: я сильный, я уверенный, я решительный, я все могу. Именно такой образ себя дает ему энергию, силу и побуждает к действию. Хулигана невозможно зачморить, как эту дуру Смирнову, напичканную доверху общественными установками.

– Да ты заебал, дай нож! – не выдержал Дроныч и, выхватив нож у Гоги, начал срезать эмблемы с пиджаков.

– Щас мы вам новые сделаем, – заорал Дроныч, оторвав последнюю эмблему. Вместе с Гогой они стали топтаться по пиджакам, срывая пуговицы.

– Ну, пожалуйста, не надо, меня отец будет бить, – зачадосил Пожарников.

– Вот и хорошо, тебе это полезно, ха-ха-ха! – глумились хулиганы.

Их невозможно было разжалобить, навязать свое мнение. Они всегда знали, что делают и зачем. Но человека, который сомневается в себе, нерешителен, очень легко задавить, забить, навязать другую точку зрения, и он, как последняя овца, может хоть с крыши ебнуться, если его убедят в этом.

Общество воспитывает людей слабыми, безвольными быдлами, чтобы ими легко было управлять.

Гога взял кусок мела и стал разрисовывать пиджаки. На одном он нарисовал хуй, подписав его большими буквами, на другом он написал: «Здесь был я». И, харкнув, оставил отпечаток своего ботинка. На третьем он нарисовал огромную жопу, из которой вываливалось говно.

– Ну, вот теперь вы уже не инкубаторы. Прошу примерить, – заорал Гога и стал кидать разукрашенные пиджаки в рожи их хозяев.

Чадосы жутко обиделись вместо того, чтобы радоваться такому уроку жизни. Хулиганы, срывая эти эмблемы, пусть неосознанно, но учили не быть, как все, не быть овцой, а учиться проявлять свою индивидуальность, потому что все пиджаки были расписаны по-разному.

Прозвенел звонок, и все помчались в спортзал на физкультуру. Хулиганы злорадно заржали вслед, потирая руки.

Когда урок закончился, все, распаренные от беготни, ломанулись в класс. Пользуясь моментом, что все бегут в обезумевшем состоянии, Гога, встав у стеночки, выставил вперед правую ногу и, сложив руки на груди, с глумливой рожей смотрел на бегущее стадо, ожидая, когда кто-нибудь споткнется о его ногу.

Тут он увидел, как жирный амбал в очках по кличке Очкоба бежит прямо на его ногу. Одна нога уже перескочила через ботинок Гоги, вторая с расшнурованным ботинком потянулась за ней. Гога, видя шнурки, резко наступил на них, так, что нога Очкобы зацепилась за его ногу, и кабан уже летел вниз, прямо мордой в пол. Дабы смягчить падение, Гога ловко подставил вторую ногу под приближающийся пятак Очкобы. Со всей высоты своего роста и со всей силой своего веса очкастая харя рухнула на пол, поцеловавшись сперва с ботинком хулигана, а затем и с полом. Очки вдребезги разбились на мелкие кусочки, воткнулись в кожу, кровь маленькими струйками потекла по щекам чадоса.

– Глаза разуй, слепая скотина, – рявкнул Гога, и хулиганы гадко заржали.

Так человек, живя в своем болезненном воображении, несется по жизни, не зная, куда, зачем и почему, и, подобно этому Очкобе, нос к носу сталкивается с реальностью и ему становится невыносимо больно. Чтобы этого не случилось, человек должен перестать мечтать и спуститься на землю из своих грез, постоянно быть начеку, осознавать, что он делает и для чего.

Завалив в класс, все стали переодеваться в школьную форму.

– Ой, что это? – завопил Суслик, одевая ботинки.

Не понимая в чем дело, все уставились на него.

– Суслик, ты че? – спросила Шила, глядя на него недоумевающим взглядом.

– Кто мои ботинки намочил? - заныл Суслик.

– Да это Очкоба тебе нассал, чтоб теплее было, – заржал Гога.

– А че ты, Федя? – промямлил Суслик, поворачиваясь к Очкобе.

– Да не ссал я, – также зачморенно ответил другой, пугливо посмотрев на Гогу.

– Ты зачем, Федя, обманываешь, нехорошо, нехорошо, разве мама тебя не учила, что обманывать нельзя! – проговорил Гога, строя из себя правильного взрослого. При этом он подошел к Очкобе и стал гладить по голове. Рука Гоги медленно скользнула по его голове, и вдруг он сделал резкое движение, дернув его за волосы так, что голова резко запрокинулась назад. При каждом рывке он говорил:

– Хороший мальчик, хороший мальчик.

– А ты че, Суслик, стоишь, ну-ка, врежь ему по морде как следует, – стал стравливать Дроныч двух чадосов.

– Он говорит, что не ссал, – наивно изрек Суслик, снимая носки, которые уже были полностью в моче.

– Да он же тебе врет и не краснеет, посмотри на его рожу, – продолжал глумиться Дроныч, тыкая пальцем на Очкобу, – Федя, скажи, что это ты нассал.

Очкоба, весь задерганный Гогой, не знал, что говорить. Тогда Гога одной рукой схватил его за подбородок и большим и указательным пальцем сильно сжал ему щеки так, что они коснулись носа, а другую положил на башку и пальцами поднял его верхние веки так, что виднелись одни белки. Стал делать за Очкобу кивательные движения головой в знак подтверждения.

– Ну вот, а ты не верил, – заорал обрадованный Дроныч, – ну-ка, вломи ему пизды. Бери ботинки.

Суслик нерешительно взял свои ботинки, испуганно посмотрел на Очкобу, боясь, что тот ему врежет по морде.

– Давай не ссы, хомячок, я тебе помогу, - ободрил его Дроныч и с этими словами схватил руки Суслика, в которых болтались ботинки с мочой, и направился вместе с ними атаковать Очкобу, подпинывая Суслика под пятки.

– Гога, убери руки, а то солено будет, – предупредил кореша Дроныч.

И когда Гога убрал руки, Дроныч взмахнул руками Суслика, и вся моча из ботинок полилась на башку Очкобы, омывая его замученное от рук Гоги лицо. Весь класс покатился от смеху. Лишь несколько баб морщились и воротили носы, мол, что с придурков взять. Тут Очкоба взбесился и с кулаками набросился на уже и так запуганного Суслика.

– Эй, ребята, махла, махла, – радостно заорал Дроныч пацанам из соседнего класса, и уже через мгновение целая толпа собралась созерцать драку чадосов.

Очкоба в два раза был больше Суслика, массивнее, жирнее. Суслик же был очень худощавым и дохлым. Со всего размаху Очкоба заехал ему в рожу. Суслик, пытаясь хоть как-то защититься, стал махать перед носом своими микроскопическими кулачками, как баба, чем вызвал непрекращающийся смех. Очкоба, уже вконец разозлившись, схватил Суслика за шею и, оторвав на несколько сантиметров от пола, резко отпустил и начал душить.

– Молодец, Федя, так держать, под яйца ему дай, под яйца, – орали пацаны злорадно, потирая руки и сверкая глазами.

Мать внушала: будь слабым, будь скромным, примерным. И вот теперь этого Суслика, который во всем слушал мать, забивают те, кто сильнее и агрессивнее. Либо ты, либо тебя.

– Что тут происходит? Почему еще никто не готов к уроку? – вдруг послышался голос математички. Все сразу заткнулись и стали расходиться по местам.

– Дорофеев, к доске, – скомандовала старая корова, с сильно опущенными плечами, косолапыми ногами и чрезмерно выпяченной назад задницей, за что ее и прозвали Утка. Дорофеев бодро встал из-за парты и, радостный, что сейчас блеснет своим знанием домашнего задания, помчался к доске. Тут сидящий за второй партой Сизый как бы невзначай выставил ногу в проход прямо перед бегущими копытами Дорофеева. Ноги дурака запутались и он ебнулся, ударившись головой об угол рядом стоящей парты.

– А-А-А, – истошно заорал отличник и заревел под дружный хохот класса. Все примеры и задачи быстро вылетели из башки.

– Сейчас же перестаньте, я вызову директора, как же можно, – завопила Утка.

– Дмитриев, немедленно выйди из класса, – крикнула она Сизому, вытаращив свои пустые зеньки.

– Да мне и здесь неплохо, – нагло заявил Сизый, сложив руки на груди и машинально вытянув ноги из-под парты. Утка, на грани нервного срыва, быстрыми шагами приблизилась к Сизому и со всей силой ебнула его по башке указкой. Указка сломалась на две части и, выронив ее из рук, тупая дура стояла с взлохмаченными волосами, хлопала глазами, сама не понимая, что натворила.

– Ах ты сука, ты че, охуела, – мгновенно взорвался Сизый. Резко вскочив из-за парты, набрав во рту побольше слюней и, раздувая ноздри, смачно харкнул прямо в рожу недоумевающей Утке. Харчок медленно стал растекаться по лицу математички. Веселье было подлинное. Лишь несколько завнушенных баб осуждающе смотрели, не желая веселиться.

Утка, не в силах сдержать обиду, разревелась и, нервно стирая харчок рукавом, ринулась из класса.

– Сука, она у меня еще ответит, скотина, – не успокаивался Сизый, от злости пиная стулья и переворачивая парты.

Начался урок географии. Перед началом урока все парты сдвинули по четыре штуки вместе поперек класса.

– Что это такое? – заорала возмущенная географиня, – Немедленно привести класс в порядок!!!

Все молчали.

– Кто у вас староста? Встать, – заорала жирная корова.

– Ну, я – нагло заявил отъявленный хулиган класса Гога, поставив ногу на парту, весь класс схватился за живот.

Не врубившись в чем дело, математичка набросилась:

– Почему класс в таком беспорядке?

– Видите ли, уважаемая, – начал прикалываться Гога под громкий гогот класса, пользуясь тем, что учила была еще всего лишь неопытной практиканткой, которая в воображении рисовала радужные картины преподавательской деятельности, не подозревая, что же ее ждет в реальности, – дети любят перестановку, им надоедает однообразие, чтобы не быть такими, – скорчил он наглую рожу, – как вы, взрослые.

Молодая дура, побагровев от стыда, завопила: «Как вам не стыдно, молодой человек, немедленно выйдите из класса». Гога, состроив рожу примерного мальчика, похуярил к выходу, за ним пошли Дроныч, Сизый и так весь класс друг за другом вышел из кабинета.

– Немедленно всем стоять, – разорялась жирная корова, пытаясь удержать хоть кого-нибудь.

– Я директора позову, я завуча вызову, – разорялась крыса, но ученики все заранее продумали и знали, что никого в школе нет, и поэтому делали свое. Уже полностью выбившись из сил, учило заорало: «Все в класс». И толпа послушно так же поперлась в класс, по своим местам. Видя, что дело плохо, но урок-то продолжать надо, дура стала спрашивать у Гоги материки. И снова весь класс стал хором гудеть, кто что помнил. Гул поднялся такой, что дуре пришлось затыкать уши.

– Хорошо, молодцы, – заорала она, боясь, что лопнут барабанные перепонки. Так продолжалось весь урок. Прозвенел звонок и географиня, вся вспотевшая, со взъерошенными волосами и растекшимся макияжем, зареванная, что с ней так несправедливо обошлись, кое-как выползла из класса. Мечтать-то было легко, но она не подозревала, что ее ждет.

– Сизый, проводи ее, суку, – крикнул Дроныч, спрыгнув с парты на стул и, перевернув его ногой, сломал ему спинку.

Сизый, собрав все слюни и сопли, смачно харкнул в жирную корову, попав точно в задницу. Но дура, захлебываясь в своих же слезах, уже ни хуя не замечала. Проводив «уважаемого преподавателя», дебилы ринулись в коридор.

– Дура, пошла в задницу, – крикнула Шило.

– Ляша, ты пойдешь?

– Иду, – бросила та. И бабы выперлись на улицу. На дворе была зима. На перемену обычно все ученики вываливали из школы на снег и носились в нужник.

– Может, в КПЗ сходим сначала? – предложила Шило.

– А что это такое? – наивно спросила Смирнуха.

– Комната приятного запаха, где писают и какают, – пояснила Дура. И под лошадиный ржач бабы отправились отлить. КПЗ представляла из себя деревянное белое строение. Узнать, где оно находится, можно было по зловонию, даже еще не видя самого сортира. Огромные кучи говна и целые крепости замерзшей мочи украшали здание. К дыркам уже никто не пробирался, а садились прямо там, где стояли.

– А-А-А, – послышался свинячий визг Смирнухи, и через секунду, она как ошпаренная, вылетела из туалета.

– Ты че, охуела? – недоуменно спросила Ляша.

– Там этот, ну этот, – испугано бормотала та, совершая жесты.

Ни хуя не врубившись, Ляша сама решила пойти посмотреть, что там происходит. Открыв дверь КПЗ, она увидела дебильную морду с лысой башкой, лет сорока пяти, ошалевшие глаза передергивающегося лица, сломанный нос. Из растекающихся, как говно, губ торчал зеленый язык и с него обильной струей текли зеленые слюни. Опустив свой взгляд ниже, Ляша увидела, что придурок стоит в телогрейке со спущенными штанами. Штаны уже успели прилипнуть к свежей куче говна, по ногам текла моча вперемежку с чем-то белым, и только в последний момент Ляша увидела, что из телогрейки торчит что-то ужасно противное, толстое, волосатое. Так Ляша впервые увидела мужской член. Идиот держал свой хуй руками и быстро дергал его, слегка подпрыгивая. Увидев Ляшу, придурок стал прыгать к ней на двух лапах, волоча штаны по кучам говна.

– Кхэ, кхэ, кхэ, – приговаривал идиот, брызжа слюной. – Моя, моя, – приговаривал больной. И только Ляша хотела бежать от придурка, как поскользнулась и рухнула прямо в лужу мочи.

– Помогите, – истошно заорала Ляша, пытаясь встать, но весь пол был покрыт льдом из мочи, поэтому встать было сложно. Тут забежали бабы и, схватив Ляшу за руки, потащили вперед, пробороздив руками и ногами все дерьмо. Ляша оказалась на снегу.

Маньяк, увидев кучу баб, обосрался, забежал обратно в будку и, уткнувшись хуем в стену, стал трястись. Вся толпа пацанов выбежала на вопль и, увидев Ляшу всю в дерьме, стала гадко ржать и закидывать снежками. Волна обиды и самосожаления подкатила к горлу Ляши. В этот момент она хотела от стыда провалиться сквозь землю, боясь зайти в класс. Ляша попросила баб принести ее портфель и скорей, пока никто не видит, почесала домой.

На следующий день Ляша перлась в школу, боясь, что сейчас одноклассники ее зачморят, задолбят, будут тыкать пальцами в нее, ржать, глумиться. Вместо того, чтобы начать осознавать себя, начать видеть, как мучает ее болезненное воображение, как она сама себя терзает. Так и получилось, увидев Ляшу, весь класс стал ржать и глумиться. Стараясь не показать своей зачморенности, Ляша прошла на свое место.

– Успокойтесь, дети, уже идет урок, – занервничала англичанка. Еще поржав некоторое время, класс успокоился.

– А можно вопрос, – неожиданно затряс рукой Дроныч. Обрадовавшись, что заядлый двоечник хочет задать вопрос, англичанка растянулась в глупой улыбке, обнажая свою полубеззубую челюсть.

– Конечно, Дима, можно.

– А как по-английски будет мир, дверь, мяч?

– Peace (Пис), dоor (до), ball (бол), – с произношением пропела дура, выебываясь. Класс покатился со смеху.

– Сама такая, – грубо ответил Дроныч, чем вызвал еще более бурный гогот. Англичанка, поняв в чем дело, побагровела от стыда.

– Смолянская, к доске, – дрожащим от обиды голосом произнесло учило.

Смолянская, радостная, что сейчас выебнется своими знаниями о всякой хуйне, ринулась к доске.

– А-А-А, – заорала ебаная отличница, соскочив со стула. Оглянувшись она увидела, что Гога привязал ее косу к батарее.

– Что такое, Смолянская?

– Мне косу привязали, – заныла маменькина дочка.

– Сергей, немедленно развяжи косу, – наехало учило на хулигана.

– А может, хуем по плечу, – огрызнулся тот, нагло уставившись в рожу англичанке.

– Можно, я, как истинный джентельмен, спасу даму, – стал придуриваться Сизый.

Мечтательная дура, поверив, что ее действительно будет спасать принц, состроила глупо улыбающуюся рожу. Сизый браво подошел к ебанутой отличнице и, достав перочинный нож, оттяпал третью часть косы и, изображая атамана на лошади, стал носиться по классу, размахивая хвостом над головой.

Мечтательная свинья тут же свою улыбающуюся морду сменила на кислую мину и заныла. Вот так и бывает часто, человек мечтает о принцах, а они все такие, как этот Сизый. И наступает большой облом.

– Немедленно выйди из класса, подонок! – бесилась англичанка, гонясь за ним с указкой.

– За подонка ответишь, сука, – заорал Сизый и вылетел из класса, со всей силой пнув дверь с другой стороны так, что она частично вылетела. Вскоре урок закончился.

– Че проходили? – спросил Жар, отличник из соседнего класса.

– О, много чего, – ответил Дроныч.

– Вот скажи, Жар, как по-английски будет «котлета это блюдо»?

Жар думал, думал и наконец просрался:

– Чоп (Chop) из (is) дишь (dish).

– Ни хуя наезд, – стал глумиться Дроныч.

– Тебя мама не учила, что старших надо уважать?

– Д-д-д-да, – заикаясь, выдавил чадос, с ужасом осознав, что он сказал.

– Ну-ка, сядь, – стал запихивать Дроныч беднягу за парту. И затем, схватив Жара за волосы, с силой стал ударять затылком о соседнюю парту.

– Нельзя грубить взрослым, нельзя, – издевался хулиган.

– Я больше не буду, – заныл дурак от боли.

– Ребята, ребята, айда в туалет, – вдруг послышался голос Оборина. И все потянулись в школьный туалет, еще даже не зная, что там произошло.

– Снимите нас, снимите, мама, забери меня, – слышались вопли первоклассников, повешенных на одежные вешалки за шиворот и безнадежно болтающих ногами. Забежав вместе со всеми в туалет, Ляша увидела впечатляющую картину. Чадос по кличке Дрочиньян от охуенного удара Борова ебнулся в дырку. И теперь дурак плавал среди говна и мочи, тщетно пытаясь вылезть. Говняные бумажки с мочой уже заливались в рот и в нос. Он вбирал в себя дерьмо и выплевывал обратно. Толпа радостно ржала над происходящим, такого веселья уже давно не было в школе. Дрочиньян подплыл к дырке и, схватившись руками за доску, хотел было подтянуться.

– Куда? – ехидно произнес Боров, – народ любит зрелищ. – Да? – обратился он к толпе.

– Да! – завизжали ублюдки.

– Ну, не позорь дядю, – изрек Боров и наступил на пальцы Дрочиньяна. Взвыв от боли, чадос не удержался и плюхнулся снова в говно, но на этот раз с головой, чуть не подавившись какашкой. Глубина была достаточно большой, так что вполне можно было и утонуть.

– Э, пацаны, давай кончать, потом шума не оберешься, – настороженно заявил Оборин, видя безжизненную морду Дрочиньяна, которому уже всё было по хуй, нахлебавшись по уши мочи и дерьма. Парню повезло крупно, что хулиганы оказались милосердными и все-таки вытащили говнюка из дерьма. После веселого купанья Дрочиньян попал в больницу и чуть не сдох от какой-то страшной заразы. Но, к несчастью матери, сына откачали, и уже через месяц выродок опять сел ей на шею.

На следующей перемене пацаны помчались на улицу и стали поджидать легковушку. Вскоре подъехал «Москвич». Водитель вышел и похуярил в здание школы.

– Скоро вернется, надо спрятаться, – предложил Гога.

Через несколько минут водила вышел и, усевшись в свой драндулет, завелся; и только он начал отъезжать, пацаны незаметно подбежали сзади и, ухватившись руками за бампер, покатили по асфальтированной дороге, покрытой легким слоем льда. Неожиданно машина резко затормозила, и придурки, по инерции, покатились под машину, еле удержавшись. Через несколько секунд машина дернулась и поехала вперед. Как веревки пацаны ездили туда-сюда по дороге, так и норовя попасть под колеса. Сизый оказался самый слабый и, не сумев подтянуться, покатился на пузе, сметая собою палки, консервные банки, валяющиеся на дороге. Вскоре «Москвич» резко повернул, и пацаны, не удержавшись, ебнулись на обочину. Сизый с Дронычем врезались в мусорный бак. Бак перевернулся, и все дерьмо обрушилось на дураков.

– Бля, сука, че за хуйня? – выругался Дроныч, стряхивая с себя вылившуюся жидкость с помойной вонью. Вдруг раздался взрыв.

– О, че это?

– Хуй знает. – И пацаны, быстро вылазя из помоев, помчались в строну взрыва.

На следующий день, когда Хиппа валялась на диване и уже мечтала об очередном бомже, раздался телефонный звонок.

– Алло, Ляша?

– Ну, я, – ответила та на знакомый голос Куки.

– Ты знаешь, сегодня мы не учимся.

– Да, не пизди, а с чего это? – радостно спросила Ляша.

– Да какой-то хороший человек позвонил директрисе и сказал, что под школу подложили бомбу. И пока ее не найдут, мы бум балду пинать.

– И че, дура поверила? – удивленно спросила Ляша.

– Конечно, после вчерашнего, ты че, еще не знаешь?

– Не-е-е-е!

– Харитошу вчера подорвали в трансформаторной будке.

– Что-о-о-о-о? – не веря своим ушам, заорала Ляша в трубку, – Ты подожди, расскажи поподробней.

– Короче, какие-то три пидораса, из девятого и десятого класса, словили Харитошу. Пока никто не знает, кто это был, но мне кажется, что это Соломон, Боров и Рыжий. Говорят, они нажрались до усрачки и ни хуя не соображали, че делают. Харитоша мирно шел из магазина с хлебом и бутылкой кефира, и как только стал заходить в подъезд, так тут из-под дома вылазят эти свиньи.

– Че, маме кефирчик несешь? – наехал Рыжий.

– Д-д-да, – заикаясь, промямлил Харитоша.

– А друзей угостишь? – глумливо изрек Боров. – А мы тебе водочки, а?

– Я не пью, мне мама не разрешает, – заныл чадос.

– Ха-ха-ха, а мы тебе разрешаем, – заржали хулиганы, пьяные в стельку, и поволокли маменькиного сынка за шиворот под дом.

– Ой, отпустите меня, мама будет переживать.

– Да на хуй ты не нужен своей маме, – заорал Соломон. – Мы из тебя щас йога сделаем.

Боров с Соломоном схватили Харитошу и, приподняв, с силой закинули на трубы, обмотанные стекловатой. Оседлав колючую трубу, Харитоша заорал, почувствовав, как его яйца ёбнулись на трубу и нечто острое вонзилось под кожу.

– Заткнись, сука, – испуганно прошипел Рыжий, заткнув дураку пасть.

– М-м-м-м, – мычал Харитоша, пытаясь вырваться. Еще немного поиздевавшись, пьяные рожи опустили пидора на землю, прислонив к бетонному столбу. Тот уже был никакой, с повисшей головой, еле держался на ногах.

– Может, его освежить, – подал умную идею Боров.

– Рыжий, ну-ка займись, – отдал он команду.

Рыжий, сам еле передвигаясь, достал бутылку кефира, размахнулся, ебнул ею по башке Харитошу. От такого удара дистрофик повалился на землю. Стекла рассыпались, и кефир стал размазываться по всей роже чморофоса.

– Смотри, ему полегчало, ха, ха, ха, – стал прикалываться Соломон.

– Мама, мама, – еле слышно бормотал пидор.

– Я твоя мама, Козлик, – выебывался Боров, корча страшные рожи, – А вот твой папа, – ткнул ногой он Рыжего.

– А вместе мы родители, – подыграл тот. И все снова закатились пьяным смехом.

– Ой, мальчик хочет титю, – придумал новую забаву Боров и, обнажив свою вонючую пипетку, подлез к Харитоше и стал открывать его пасть и совать хуй.

– Соси маму, сынок, – изрек Боров, но Харитоша бессмысленно держал хуй во рту и не реагировал.

– Просыпайся козел, кушать пора, – стал хлестать его по морде Рыжий.

Наконец, Харитоша стал подавать признаки жизни и, почувствовав хуй во рту, стал вырываться.

– Соси, сука, пока плохо не стало, – злобно произнес Боров, еще глубже пихая хер так, что тот чуть не подавился.

– Соси, соси, – подгонял Боров. Деваться было некуда, тут уж мама не поможет. Харитоша стал насасывать вонючий член. Вскоре Боров стал возбуждаться и потащился. Высунув свою пиписку, жирная свинья обкончалась на харю чадоса, и Боров отвалился.

– Говорят, так и задрых там, – продолжала свой рассказ Кука.

– А че он валяется? – глумился Рыжий

– Не, надо его оживлять, – заявил Соломон. – Я знаю верный способ, как будить пидора. Бери падлу.

Рыжий, обрадовавшись новой затее, схватил за шиворот Харитошу.

– У, с-сука, – злобно прошипел он. – Куда его?

– А вон к той серой будочке, – указал Соломон и, шатаясь, вывалил на улицу. Рыжий кое-как стал тащить придурка, пиная его под зад.

– Давай, падла, пиздуй, сука, кому говорю, – бесился Рыжий, но Харитоша никак не мог очухаться от шока.

Два кабана, ни хуя не соображая, что происходит, открыли трансформаторную будку и стали туда его запихивать. Засунув последней ногу, Соломон захлопнул будку.

– Я не знаю, как было дальше, но, в общем, через несколько минут будка взорвалась и, когда ее открыли, то там ни хуя не было, прах – вот как наши мальчики повеселились, – закончила рассказ Кука. Послезавтра, говорят, похороны будут. Прах-то собрали, хотят в гроб заколотить. Мать его совсем рехнулась, нашла эту сетку, в которой кефир с хлебом был, вцепилась в нее и ходит, не отпуская, при этом разговаривает с ней, гладит, баюкает.

Дата добавления: 2015-08-05