Петрушка

Глупо заверещав, Руля вскочил со своего матраса, на котором он спал в квартире бабушки. Таким идиотским визгом он оглашал комнату каждое утро.

– Ты что орешь? – возмутилась старуха, – всех соседей поразбудишь, олух царя небесного. Когда же ты будешь серьезным?

– А зачем быть серьезным? – состроив глупую рожу, заявил внук. – Бабушка, давай поревем вместе.

И он, встав на четвереньки, пополз по комнате, издавая истошные звуки.

– Перестань, дурак, – разозлилась старуха, – ты ведь уже здоровый, – бесилась она.

– Я еще маленький, – заявил внук.

– Маленький мальчик с большим хуем, – заметил проснувшийся отец.

Перестав ползать, Рул стал убирать постель одними ногами. Так он тренировался для того, чтобы его ноги были такими же ловкими, как руки. Быстро сложив одеяло, простыню и, зажав подушку коленями, он попрыгал к шкафу, куда и стал это складывать.

– Опять идиотничаешь?! – возмутилась бабуся. – Делай все руками, а не ногами.

С раскладушки поднялся брат Сергей. Он уже стал слишком серьезным: не играл в индейцев, не пукал бабушке в нос. Но серьезность не дала ему ничего хорошего. Став серьезным, он отождествился с социальной программой и вляпался в семью. Уныло он поплелся умываться, тогда как Руля прыгал и играл, как ребенок.

– Никогда не буду серьезным и взрослым, – подумал Руля, – чтоб все эти старые пидорасы не заставили меня становиться такими же, как они. Тупым рабочим быдлом, прилежным семьянином, винтиком общества. Хуй вам всем, обосритесь! – решил он и побежал в школу. По дороге ему встретилась похоронная процессия. Он забежал вперед нее и стал весело смеяться, вышагивая впереди.

– Эй, пацан, ты что спятил? Не иди вперед похорон, не то первым сдохнешь, – заорал ему мужик с улицы.

– Вот и хорошо, – закричал Руля. – Смерть – это клево! Умер и все, отмучился, зыка! – радуясь и хохоча, он побежал дальше.

Так поступали скоморохи, смеясь и веселя народ на похоронах. Смех защищал живых от мертвеца, от смерти, которую он собой олицетворял. Смех позволял ко всему относиться несерьезно, растождествленно и не поддаваться злым чарам. Просмеивали скоморохи и попов с их христианской дурью, которую они навязывали русским язычникам. «Вот бы они просмеяли и дуру-мать, тогда совсем хорошо бы всем стало. Но ничего, я теперь это устрою. Ведь я скоморох, пусть смех меня растождествит с моей ложной личностью, посмеюсь над собой», – подумал он и стал корчить глупые рожи, глядя на себя в витрины магазинов.

«Вот кто этот Рулон – петрушка, дурак, ха-ха, я дурак», – смеялся он, направляясь в школу. «Мать говорит: «Будь взрослым, будь серьезным, будь умным», – все это значит быть такой же мышью, такой же овцой, как все вокруг. Хуиньки-заиньки я буду таким, как все вы. Пусть будет серьезным тот, кто дурнее, а я буду растождествляться с той хуевой ролью, которую вы навязываете мне. Будь строителем коммунизма, примерным семьянином, честным гражданином – пошло это все подальше! Я буду котом, дуриком, буду жить так, как это нужно мне, а не дяде в Кремле. Баста! Вот почему скоморохов сажали в ямы, убивали попы и князья, потому что они своим преимуществом разрушали те социальные иллюзии, которые старательно внушали людям попы и цари, чтоб сделать их законопослушным быдлом, закозлить».

– А, накося-выкуси! Со мной не пройдет! – думал Рулон, весело подпрыгивая на ходу в школу. «Дураком меня решили сделать, чтоб кататься на мне – не выйдет!»

Увидев, что урок уже начался, Руля тихонько прокрался к двери аудитории и заглянул в нее. Учило что-то корябало мелом на доске. Рул взял свой дневник себе в зубы, и, не привлекая внимания преподки, встал на карачки и тихо прополз между рядами парт. Но его появление заметили одноклассники и громко заржали, увидев его проказу.

– Что за шум на уроке? – повернуло голову тупое учило, блестя своими маленькими очечками. Смех чуть притих. И когда мел снова застучал по доске, Рул, как ни в чем не бывало, уселся на заднюю парту рядом с Марианной.

– Ну что, учиться пришел? – презрительно бросила она, даже не посмотрев в его сторону.

– Я тут над смертью смеялся, – начал Рулон пересказывать ей все то, что с ним произошло.

– Попы говорят, самоубийство плохо. Таких отпевать нельзя, а вот за Родину, за Сталина гибнуть – это хорошо, – запальчиво шептал Руля. – Я понял, все это бред. Просто они хотят, чтоб рабы царя и компартии просто так не дохли, чтоб они дохли только для них, как Матросов на амбразуре дзота. А я за Брежнева дохнуть не буду, я просто так решил сдохнуть, чтоб мне не мучиться здесь на Земле, вот токмо просветлею, чтоб снова не рождаться и в махапаранирвану откинусь, баста!

– Молодец, придурок, здорово догоняешь, – похвалила его Мэри. – А где твой пионерский галстук?

– Да дома оставил, – ответил Рул, – мне его вчера на сто узлов затянули, еле разрезал.

– Это плохо, что ты без галстука. Эй, Божен, дай-ка свой галстук, – скомандовала она хорошисту, сидящему на передней парте.

– А как же я? – пролепетал он.

– А ты потом на нем удавишься, – успокоила его она, – давай снимай, живо!

Божен нехотя расстался со своим куском кумача.

– Только не рвите, – гундосил он.

– Не бойся, Божа, я его себе как затычку поставлю, а потом тебе поносить дам, – обрадовала его Мэри.

– Вот, на, носи, – повязала она ему галстук, не как у пионеров, а как завязывают галстуки взрослые, туго затянув на шее.

– Ой, душно – задергался Руля.

– Вот она твоя смерть-матушка! – глумилась Мэри, – смерть тебя родила из другого мира, смерть тебя снова отправит в мир иной, родит тебя там. Так что смерть – твоя мама. Понял? – сказала она, туже стягивая галстук.

– Да! – прохрипел Руля.

– Вот так висильничек! – рассмеялась она.

– Зачем только мыши галстуки носють? – спросил Рулон, ослабляя петлю.

– А затем же носят крестик. Так только вот значение галстука давно забыли, – ответила Мэри, – Галстук ведь олицетворяет удавку, чтоб о смерти человек помнил. Вот что масоны придумали. Но скоро второе пришествие будет. Теперь Христа не на кресте, а на электрическом стуле казнят и люди будут носить уже не кресты, а стульчики на шее, – пошутила она.

Прозвенел звонок, и урок закончился. Пиздоболы вывалили из класса и стали бегать, и орать в коридоре.

– Отдай галстук, – стал клянчить Божен, подойдя в коридоре к Рулону.

– На, возьми свою удавку, – сказал Рул, повязав Божену на шею красную тряпку.

Божен радостно вцепился в кусок ткани.

– Теперь все на месте, и мама не заругает, – радовался он.

Рулон глумливо посмотрел на него и покачал головой: «Вот так нас приучили, чтоб было все на своем месте – рабочий у станка, мать в семейке, сын в школе, мертвец в гробу. Если что-то не так, то мышь испытывает дискомфорт: где же мой станок, где моя семья, дети, где моя могила», – усмехнулся он своим мыслям.

– Эй, Рулон, здорово! – услышал он за спиной и получил увесистый тумак. Его обступили Буля с дружками.

– Я слышал, шо ты у нас Христос, да вот шот у тебя нос не дорос, давай-ка мы тебе его оттянем. Знаешь, у Христов завсегда длинные носы были, – сказал он и, больно сжав пальцами нос Рули, стал оттягивать его вниз, делая ему сливу.

– Ой, не надо, – забавно прогундосил он одним ртом с зажатым носом. Друганы Були гадко расхохотались.

– Христос терпел и нам велел, – спаясничал Буля, продолжая тянуть его за нос.

Рул отстранился от себя и стал наблюдать, что с ним происходит. Волны страха и неудобства разливались в груди. Сигналы боли шли из области зажатого носа. Его голос гнусавил:

– Ой, ой больно, отпусти, – его руки схватили руку Були и пытались оторвать ее от носа, но Буля крепко сжимал пальцы, и ничего не получалось. Глаза слегка заслезились, не от того, что он плакал, а просто влага выступила от зажатого носа. Буля все тянул и тянул, поворачивая ебальник Рула за нос из стороны в сторону и гадко смеялся. Стало немного скучно, и Рул продолжал наблюдать за происходящим в себе от нечего делать.

Внезапно Буля отпустил его нос и отошел в сторону. Не понимая, почему все так быстро кончилось, Рул стал оглядываться вокруг: «Почему же, почему он отпустил? Я уже начал медитацию, смотрел на себя со стороны, а он весь кайф обломал».

Тут он увидел подходившую к нему Марианну. Презрительная усмешка играла на ее лице. Буля с корешами ретировались.

– Ну, что оттянули тебе шнобель? – язвительно спросила она.

– Да вот ты им помешала, а то бы мой паяльник сделали таким же длинным, как у Христа, – пожаловался Руля, потирая свою носопырку.

– Да, каюсь, что помешала такому святому делу, – съязвила Мэри, – теперь на одного Христа будет меньше. Знаешь, нужно им сказать, чобы они оттянули тебе еще мочки ушей, чтобы твои ухи были по плечи, как у Будды, – рассмеялась она. – Пусть сделают тебе на ушах вишню.

Рулон убрал руки от шнобеля - на нем теперь красовалась синяя слива. Увидев это, Мэри расхохоталась.

– Ну и Христос хуев. Прямо как из пивной. Ну и паяльник тебе сделали, как у дятла, теперь удобно будет им в пизду лазить.

– Да, долго тянули, – вздохнул Руля, – я тут уже за собой со стороны стал наблюдать, медитировать, а они убежали, не дают просветлевать, суки, – забесился Рул.

– Ну, умора! – рассмеялась Мэри, – Значит, ты уже выполнил первую заповедь скоморохов.

– Да?! Не знаю, – удивился Рул. – А что, у скоморохов есть заповеди?

– А как же, мой милый, вот первая: будь актером и зрителем самого себя. Жизнь игра, мой милый, и у каждого своя роль. Вот у тебя роль козла. Если бы ты умел занять любую роль, по своему желанию, то ты добился бы всего в своей жизни. Ведь все зависит от роли. Сегодня у тебя уже получилось наблюдать себя. Ты должен играть даже когда тебя убивают? Догоняешь?

– Да, – пролепетал Рул.

– Ты и все другие, Буля, его дружки, преподы, – сказала она, обводя рукой школьный коридор, где бесновалась детвора, – только марионетки в игре жизни. Сталин, Гитлер только фишки. Они не делают историю, ее делает кукловод, – произнесла она, указав рукой наверх. – Все время будь зрителем, как ты был сегодня, чтобы не быть просто фишкой. Всасываешь?

– Да, а какие еще есть заповеди? – заинтересованно спросил Рул.

– Ишь, растащило, – бросила Марианна, презрительно отвернувшись от него. – Заповеди нужно исполнять, а не выслушивать, – произнесла она, и замолчала, больше не желая говорить об этом.

– Я буду исполнять, только скажи, – клянчил Руля.

– Ну, тогда посмейся над собой, как уморно тебя сегодня тянули за нос.

Рул вспомнил всю эту сцену и начал смеяться над собой, представив, как уморно он дергался, когда его тянули за нос.

– Ну, молоток, – заметила Мэри, – теперь ты допер до второй заповеди: смейся над всем, в том числе и над собой. – А знаешь зачем? – спросила она.

– Нет, – сказал Рул.

– Ну, ты и дурак. Сам же сегодня рассказывал для чего, чучело. Все представления людей – ложь, и только смех освобождает тебя от них, от этих цепей лжи. Все скоты: родители, учителя, попы хотят отождествить тебя со своим бредом, навязать его тебе, чтоб управлять тобой, фуфел. Но ты не должен клевать на их удочку. Сам стань горазд на выдумку. И если ты увлечешь ею толпу мышей, то они могут двигать горы, – усмехнулась она.

– Идеи правят миром, – добавил Рул.

– Вот-вот, мой милый, эти выдумки и отличают одну мышь от другой, – так-то все одинаковы: голова, два уха, а на деле один царь, а другой раб. В чем дело? А в том, что в этой голове темяшится, понял? – сказала она, постучав ему по кумполу.

Зазвенел звонок, и детвора стала разбегаться по классам, где из них делали послушных зомби. Сесть прямо, ручки сложить и не шелохнуться. А Рулу не хотелось идти в проклятый класс, и он стал клянчить:

– А есть еще заповеди у скоморохов.

– Есть, мой милый, да не про вашу честь, – пошутила она. – Их нужно делать, а не запоминать. Что, готов действовать-то? – спросила она

– Всегда готов, – отдал пионерский салют Рул, козырнув правой рукой.

– Ну, что, – сказала Мэри, испытующе окидывая его взглядом, – давай-ка раздевайся, выворачивай свой прикид наизнанку и так заваливай в класс.

– Ну, хорошо, – промямлил недоуменно Рул, начав переодеваться.

– А какую я тут блюду заповедь?

– Третью, мой яхонтовый. Разрушай в себе и других все социальные шаблоны, стереотипы, ярлыки, предрассудки, устои. Помни, это оковы людские, но знай, что мыши готовы убить того, кто хочет отнять у них эти кандалы. Так что будь осторожен и бдителен. Особенно, когда сейчас в класс завалишь, – усмехнулась она, – сечешь?

– Да уж, – кивнул он головой.

– Знай, что всему время и место, мой милый. Иногда даже полезно для тебя будет прикинуться таким как все, если, конечно, это будет выгодно. Ну, а теперь, шуруй в класс, раз уж переоделся, придурок! – рассмеялась она.

Руля попиздонил в вывернутом наизнанку костюме и брюках.

Завалив в класс, он направился к своему месту.

– Стой! – окликнуло его учило, – ты куда в таком виде?! Вон из класса!

– Я учиться хочу, – заклянчил Руля, – можно я посижу здесь немножко.

Класс встретил это заявление диким хохотом, заглушившим отчаянный крик учила.

– Тихо! Молчите, не срывайте урок! – бесилась преподка, - А ты, Рулонов, немедленно покинь аудиторию. И в таком виде больше не являйся!

– Я уроки выучил, я хочу учиться, – продолжал клянчить он.

– Не срывай урок, убирайся из класса, – продолжила орать старая маразматичка, выталкивая прочь Рулона. Выпершись из аудитории, он вновь подошел к Мэри.

– Не дают учиться, – сказал он, тяжело вздохнув, – какая разница, как я одет, если я хочу учиться, почему мне не дают?

– Теперь ты осознал еще одну заповедь, – иронично произнесла Мэри, – теперь я расскажу тебе следующую. Каждый скоморох должен найти свою ватагу, свой клан, ибо так легче выжить и достичь освобождения. Каждое дерево может расти только в своей среде, сечешь?

– И где же мне искать свою ватагу? – недоуменно спросил Рул.

– Ну, хоть в этой школе, – заявила Мэри, – пойдем, вызовем еще одного шута горохового, так уже вас будет двое придурков, ты и Санчо.

– Тогда нам придется ждать конца урока, а то сам-то он с урока не уйдет, – сказал Рул.

– А ты сделай так, чтоб его отпустили, - предложила Мэри, ты же скоморох, а скоморох все может, - голь на выдумки хитра.

– Что же делать? – задумался Рулон, почесав в затылке.

Заметив это, Мэри лукаво спросила:

– Рул, а почему дураки чешут затылок, а умные трут лоб?

Они весело рассмеялись.

– Эврика! – заорал Рулон. Его осенила идея.

– Я прикинусь дежурным и вызову его к директору. Скажу, что там что-то с его отцом.

– Да, неплохо кумекаешь, – одобрила его Мэри.

– Только где бы красную повязку раздобыть, чтоб на дежурного быть похожим. Эх, жаль, нет галстука.

– Как повяжешь галстук, береги его, он ведь с нашим знаменем цвета одного, – намекнула Мэри.

– А, точно, пойду-ка в красный уголок, от знамени клок оторву, – решил он.

Так он и сделал. И, намотав на вывернутый уже на нужную сторону китель кусок красной тряпки, поперся в класс Санчо.

– Постой, что-то ты слишком радостный, так тебе еще не поверят, сострой протокольный ебальник, – подсказала Мэри, – скоморох должен уметь разыгрывать и серьезность, и отождествленность. Давай-ка следи за моим пальцем и будь отождествлен.

Она стала водить пальцем около рожи Рулона из стороны в сторону, и он бессмысленно поворачивал глаза и ебальник вслед за его движением. Затем она подвела палец ближе и коснулась им его шнобеля. Рулон смотрел на свой нос, уморно сведя глаза в кучу. Мэри весело рассмеялась, затем она скрючила палец, и Рулон вслед за этим сморщил свой нос. Потом она стала заигрывать с ним пальцем, как с котом. И Рул открыл пасть, норовя схватить его зубами. Мэри весело расхохоталась.

– Молодец, долбодятел, палец тебе в рот не клади, откусишь. Вот так, нарочно утрируя отождествленность, ты научишься владеть ею. Так нарочито вызывая разные чувства и состояния: гнев, страх, ревность, можно овладеть ими, чтоб не они управляли тобой, а ты. Ну, а теперь шуруй к Санчо.

Рул вызвал Санчо, и они вдвоем подвалили к стоящей у окна в коридоре своей наставнице.

– Ну что, ебло протокольное, вышло?

– Вышло, – кивнул Рул.

– А ты что, дурак, знаешь, зачем тебя мы вызвали?

– Нет, – недоуменно ответил ей Санчо.

– Видишь, Руле нос оттянули, теперь и тебе оттягивать будем, – пошутила она, – давайте отгадывайте загадку. Между ног болтается, на «х» называется, – засмеялась Мэри.

– Хуй, – сказал Рул.

– Хвост, – ответил Санчо.

– Эх, вы, лохи! Хобот! – ответила Мэри. – Теперь из ваших шнобелей мы сделаем хобот!

– А зачем? – глупо спросил Санчо.

– Чтоб пизды бабам чесать, понял?

– Да, – промямлил он.

– Дурак ты, братец, – бросила она.

– Так точно, ваше благородие, – ответил уже надроченный Санчо.

– Это уже другой разговор.

– Ну, теперь похиляем ко мне на хату, – скомандовала Мэри, – будем проходить еще одну заповедь.

– А какую? – спросил Рул, спускаясь за ней по лестнице.

– Ешь, пей, веселись, живи одним днем, ведь радость – единственное оправдание существованию на земле. Жить в труде, и в горе бессмысленно. Будь счастлив сегодня, -неизвестно, что будет завтра. Может, вас двоих отправят на малолетку, к примеру. Злые мыши заманивают вас, простофиль, «светлым» завтра. Говорили тебе, Руля, что отдохнешь на пенсии? – спросила она.

– Да, – подтвердил он.

– А тебе, Санчо, что отдохнешь при коммунизме?

– Говорили, – вздохнул он.

– А христианам обещают рай. Тут я смотрела телек, там один мусульманин хотел что-то взорвать. Его спросили: «Зачем ты это делаешь?» – Он ответил: «Мне Мулла обещал, что на небе, в раю, Архангел Гавриил мне за это выдаст 5 тысяч долларов и 16 девушек».

– Ха-ха, – засмеялся Рулон, – ну и раек.

– Все это западня и большая жопа, – заявила Мэри. – Счастье где-то в будущем. Если ты не умеешь быть счастливым сегодня, то будешь ли счастлив завтра? – сказала Мэри, подходя к своей хавире.

Завалив в конуру, Санчо и Рул бросились помогать раздеваться хозяйке.

– Иди, готовь, хавало! – бросила она Санчо, что он сразу и направился делать.

– А ты иди, будешь массировать мне ноги, – приказала она Рулу.

Уютно усевшись в кресло, она стала обзванивать своих подружек и дурачье, богатых простофиль, собирая их на очередной симпозиум на даче. Рулон, сев на колени на пол, рядом с ней, мял ее ножки, изредка украдкой целуя их под снисходительные взгляды хозяйки.

– Ну что, Эмма, повеселимся сегодня на дачке? – говорила она в трубку одной из подружек, – и песик мой тоже там будет, – добавила она, подмигнув Руле.

Он громко залаял в ответ.

– Слышишь, как он стремится вылизать твою лохань? – рассмеялась Мэри.

– Ну что, пижон, – обратилась она к новому оппоненту, – башлей-то собрал для меня? – ласково пропела она, – ну, молодец, смышленый ты шкет. Давай, тогда, подгоняй тачку к моей хавире. До встречи. Целую, – чмокнула она его в трубку.

Закончив обзвон, она сладко вытянулась в кресле.

– Ну что, Рул? Ты раб, презренный раб, – заявила она, – но есть в тебе и другая сторона, есть в тебе и царь, царь – это твой вечный Дух, а раб – твоя ложная личность, которая смертна. Сколько у тебя было этих личин в твоих прежних жизнях, да сколько, не дай Бог, будет.

– Не дай Бог, – испуганно повторил Рул, сплюнув через левое плечо.

– Да, вот именно, не дай Бог, – продолжила она, – и для того, чтоб этого не было, ты должен знать, где твой царь, а где раб. Сейчас твой раб прикинулся царем. Ты еще не понимаешь, что Рулон – это только раб, а не царь. Но этот Рулон полностью захватил власть, а царь Состис еще не узнан тобой и обитает как раб в своем царстве.

– Как это? – спросил Рул.

– А так! Что, хуй-то уже у тебя встал? – поинтересовалась она, пощупав своей ножкой его промежность.

– Да уж, встал, – виновато ответил он.

– А мы тут о высших материях говорим, – лукаво улыбнулась она, – вот видишь, как ты сейчас сконфузился. Сконфузилась твоя личность. Давай, усиль сконфуженность, утрируй ее, сыграй.

Рул еще больше вжал голову в плечи, оттопырил нижнюю челюсть и виновато посмотрел на наставницу.

– Вот теперь видишь свою личину. А тот, кто наблюдает за ней – это царь. Но пока ты отождествлен, ты не чувствуешь себя раздельно. Все в тебе в слипке – и раб, и царь. Ну, ты давай продолжай массировать, чего завис, да и хуй твой стал падать, о чем думаешь. Тебе же сегодня много баб кадрить предстоит, а хуй уже скукожился, нехорошо!

Рул озабоченно посмотрел на штаны, разыгрывая обеспокоенность, и яростней принялся массировать хозяйку, трясь мошней о ее ножку.

– Вот так уже лучше, паяц, давай всегда нарочито играй, так это поможет разделить тебе царя и раба. Твой раб не только раб, но и дурак, безумец, потому что у него своего умишко нету. Как мамка с папкой тебе задали все твои роли, свои дурацкие установки, так ты их и всю жизнь играешь, но теперь этому может настать конец. И сегодня мы сделаем представление этим лохам, которое делали древние скоморохи.

Санчо принес чай и закуску, поставил все это на подносе на столик возле Мэри, и быстро расставил на нем все приборы.

– Теперь, Санчо, встречай всех придурков, пусть ждут в соседней комнате, когда я соблаговолю к ним явиться, – надменно сказала она.

Санчо исполнительно удалился.

– Итак, – продолжила она разговор с Рулоном, – вернемся к нашим баранам, поскольку царя у нас нет, а есть царица. Ты сегодня обрядишься мною и выйдешь приставать ко всем моим ухажерам, как будто ты – это я.

– Вот потеха будет, – рассмеялся Рулон.

– Да уж, веселье подлинное, – подтвердила хозяйка, так и поступали в древних мистериях-сатурналиях, когда шут короля на время праздника становился потешным царем, царем – горохом, а настоящий царь в рабском обличье бродил вокруг, никем не узнанный. В конце этого карнавала шута разоблачали и ритуально, а иногда и по-настоящему, убивали, а на трон садили настоящего царя. Так и твоя ложная личность, твой Рулон, который теперь царствует, должен умереть, уступив место бессмертному своему двойнику – царю Состису.

– А мне самому себя как называть, Рулоном или Состисом? – спросил юный скоморох.

– Состис – твое сокровенное имя, имя твоего царя. И когда ты чувствуешь себя царем, называй себя Состис, а когда рабом, то позорной кликухой своей – Рулоном, сечешь?

Собравшись, вся честная компания покатила на дачу к Мэри. По дороге они подробней обговорили план своего представления. Притаранившись на дачу, самки и чуханы расселись за столом в гостиной. Санчо подавал жрачку, а Эдик копошился, растапливая камин. Остальные сидели, пиздели и травили анекдоты.

Марианна поверх своего наряда надела костюмчик Рулона, подобрала волосы, повязав их вместо платка пионерским галстуком, а Руля вырядился в колготки, юбку, блузку и надел на свой кочан парик Марианны. Она слегка навела ему макияж, и в таком виде он завалил в залу, держась и проявляясь, подражая Мэри.

– Ну, что, фуфлагоны, башли-то притащили? Давайте-ка выкладывайте их живее. Кто больше приволок, с тем я и трахнусь, – толкнул он речь, подражая голосу хозяйки.

Чуханы уселись с открытыми от удивления ртами, так как не могли узнать в тупой харе Рулона Марианну, и в то же время он вел себя похоже на нее. В это время хозяйка незаметно зашла и села в уголок, пока все были отвлечены сценой.

– Ну, что зачуханцы, – продолжил Рул, – не слышите, что ли? Что рты пораззявили? Давай-ка бабло из карманов вываливай. – Рулон встал в позу посреди комнаты, поставил руки в боки и стал надменно взирать на копошащихся за столом чуханов.

Они переглянулись, и только теперь сообразив в чем дело, расхохотались.

Рул чувствовал себя неестественно в роли хозяйки и легко мог отделить себя от нее. Он наблюдал, как личность корежится от новой роли, как ему не хватает силы и гибкости, чтоб хорошо ее сыграть.

– Что заржали, тупые хамы, разве вы не видите, кто я? – бесился Рул.

– Видим, видим, – заявил Валерий, – ты же Рулон.

– Нет, я не Рулон, я Марианна, – заявил он, – а Рулон вон он, сидит в углу, – сказал Рул, указав на переодетую Марианну.

Все повернулись туда и, увидев ее в таком виде, еще больше заржали.

– Ах, ты, самозванец, – взбесилась Лера, и набросилась вместе с другими самками на Рулона, тузя его и срывая с него одежду. В миг они его раздраконили и голого бросили на пол. Мэри вышла к нему и стала танцевать стриптиз, сбрасывая одежду Рулона. Она сняла костюмчик Рулона, открыв свой элегантный эротический наряд, подчеркивающий ее прелестную фигуру. Рул торопливо схватил галстук и повязал его себе на хуй, пытаясь спрятать под этой красной тряпкой свою мошню. Веселью не было предела. Чуханы хохотали, дрыгали ногами, Эдик даже свалился на бок от хохота. Также торопливо Рул надел свой пиджачок, как юбку, завязав в узел рукава на пузе, а штаны натянул себе на руки. Мэри сбросила его рубашки и плавки, обнажив на своей промежности большой резиновый фаллос, прицепленный на ремнях к его поясу.

– Ну, что, Руля, кого ебать-то будем, тебя или их? – спросила она, указав на чуханов.

– Их, их, – закричал он, отползая от нее подальше. Роль шута ему удавалась получше, тут он проявлялся естественней, зато уже хуже чувствовалась грань между ролью и им самим. Между личностью и свидетелем, духом.

– Ну, что, дурачье, кто трахаться со мной хочет? Подходи, бери на клык или очко подставляй, – заявила хозяйка. Трахаться видно всем расхотелось и смельчаков не нашлось.

– Ну, то-то же, тогда не приставайте больше ко мне с этим делом, – заявила она и, сняв пристяжной лингам, бросила его Руле.

Он сразу же схватил его и начал грызть, как кость, подражая собаке. Мэри прошла и села за стол. Рул, еще немного позабавлявшись с резиновой писькой, тоже залез на стул и сел на нем на корточки, как птица на жердочке и стал хавать.

– Ну, что, Руля, трансвеститом стал? – спросил его Жора.

– Не знаю – не сосал, пососешь – узнаешь, – ответил Рул.

– Я этого не переживу! – сказала Эмма и, схватив со стола здоровый нож, вонзила его в свою здоровенную грудь, которая со звоном лопнула. Все весело забалдели, видя, что грудь ее была надувная.

Рул стал замечать, что чем больше он погружался в привычную роль, тем более он переставал замечать, где царь и где раб. Хотя его обычное взаимодействие с людьми было не чем иным, как социальной ролью Рулона, но он настолько сжился с ней, что стал терять себя и плохо различал где он, а где его роль.

– Да, Руля, – сказала Мэри, – если б ты продолжил думать, что ты это я, и в таком виде пошел бы домой и в школу, то тебя прям бы в этом парике отправили в дурдом, а так ты играешь роль школьного двоечника, и это ни у кого возмущения не вызывает. Хотя ты и в этой роли полный кандидат в дурдом, – пошутила хозяйка.

Все забалдели.

Рул подумал, что каждый актер играет разные роли, и если бы он, сыграв роль Наполеона, продолжил думать, что он – Наполеон и так бы вел себя, его бы посадили в дурдом. Но то, что он в жизни играет навязанную ему роль Васи Писькина – такой же идиотизм. Ведь Наполеон и Вася Писькин – только роли, а сам человек – просто существо, которое может примерять на себя любую личину Васи Писькина, Вани Батарейкина, Наполеона и Ленина, но это только роли.

– Сейчас я играл Марианну – это была роль, но и то, что я сейчас Рулон – тоже роль. Это не я сам, а социальный штамп, навязанный мне людьми. Я должен отделиться от ролей: Рулона в школе, сына-дурака дома, ебанутого внука у бабушки и стать просто существом, стать собой.

Отвлекшись от шутовства Рулона, кодла стала жрать, травить анекдоты, веселиться. Тут Рул решил, что нужно пробуждать себя и других от этой спячки. Он упал на пол на спину, закинул ноги за голову, оголил свою письку и стал стараться запихнуть ее себе в рот.

Саня и Гога, заметив такое, дико захохотали и забесились.

– Что ты делаешь? – спросила его хозяйка.

– Я хочу выебать себя в рот, – заверещал Рул.

Веселью не было предела.

– Но, зачем? – спросила его Мэри, когда хохот чуть угомонился.

– Я слышал, что Бог Ра выебал себя в рот и породил этот мир, – ответил он, – я смотрю, могу ли я это же самое сделать.

– А откуда он мир-то рожал, из жопы, что ли? – засмеялся Эдик.

– То-то и видно, мирок-то каков, – сказала Лера.

– Немедленно перестань это делать, – прикрикнула на него Марианна. Нам уже одного такого мира достаточно.

Рул перекувыркнулся и сел.

– А как должен ебаться скоморох? – спросил он.

Все весело заржали.

– Еби дырку в заборе, – предложила Неля.

– Хоть дерево, хоть в рот себя еби, – пояснила Марианна, – главное не кончай. Чтоб не породить ни хуев мир, ни выпиздышей, ни поганой семьи.

– Да, это верно, правильно, – раздались возгласы.

– Все это опустошает. Не обкрадывай себя, – продолжила хозяйка.

– Оргазм и дети – это западня природы, чтоб заставить себя батрачить на нее. Перехитри ее и наслаждайся сексом, не заводя семьи. Ибо это оковы.

– А вот я живу с родителями, – спросил туповатый Гога, – что, мне из семьи уходить?

– Да куда уж тебе, простофиля, – махнула рукой Мэри, – далеко ты не уйдешь. Пока не стал человеком, сиди у кого-нибудь на шее, хотя бы у родичей. Главное, не впитывай их говно в свою репу.

– Да, точно, пусть на меня попашут.

– Пусть работает, кто дурнее! – раздались возгласы.

Еще немного погудев, Мэри положила конец балагану, заявив:

– Ну, что, насладились моим присутствием? Теперь пойдем трахаться по каютам. – Лягте на свои койки, повернитесь на левый бок, вообразите меня и будете передергивать в унисон с дыханием, а ночью я явлюсь к вам в сновидении. Так что, гуд бай, – сказала она, помахав ручкой всем зачуханцам, и удалилась к себе, сопровождаемая шестью самками и плетущимся сзади них Рулоном.

Зайдя в свою спальню с роскошной кроватью, на которой валялись шкуры леопарда, она плюхнулась на нее, грациозно развалившись, и призывно посмотрела на Рулю.

– Ну, что, скоморох, будешь верен заповедям? – спросила она, облизывая языком губы.

– Буду, только я не все их знаю – ответил он.

– Не все! – сексуально расхохоталась она. – Ну что ж, я расскажу тебе еще одну заповедь. Будь бродягой, легко расходись и сходись с людьми и вещами, помня, что они не постоянны. Постоянно скитайся и ни к чему не привязывайся, не будь собственником и жадиной, ведь вцепившись в гнилую кость, ты упустишь весь мир.

– А где я должен скитаться? – спросил Руля.

Все весело захихикали.

– Сегодня, поскольку уже темно и особо идти некуда, ты будешь скитаться по женским пиздам и ни к одной не привязываться. Ты должен научиться быть просто в потоке существования, плыть по течению, оставаясь бдительным, ты просто свидетель, а не деятель. И делать все будем мы, ты ж просто наблюдай, как все происходит.

– Ну, это проще простого, – обрадовался Руля.

– Э, не спеши! Это не так просто - быть свидетелем и плыть по течению, не вмешиваясь в ход вещей, – ласково пропела Мэри.

– Иди, ложись на кровать, и просто лежи и наблюдай за всем происходящим, не отождествляясь, и не вмешиваясь. Все дальше уходи вглубь своего существа.

Рул подошел и лег на спину на шкуру дикой кошки. Расслабился и закрыл глаза, стараясь быть только свидетелем, отдаваясь тому, что будет происходить, и в то же время наблюдая за всем со стороны. Самки стали раздевать и ласкать его своими нежными телами, трясь об него своими грудками, лицом, лижа его языками и лаская своими нежными ручками. Тонкие волосы песчаными струйками рассыпались по его телу. Их ласки стали возбуждать его, он чувствовал, как сексуальная энергия начала вибрировать в его теле, дыхание участилось. Член стал наливаться горячей кровью и, наконец, заторчал. Самки нежно облизывали, щекоча языками головку. Их ласки становились более страстными и интенсивными. Они сами начали стонать, томно вздыхая. Ему хотелось начать их ласкать и ебать, но он не давал себе действовать, а просто отдавался возникающим в нем волнующим ощущениям. Наконец, страсть самок стала переходить в агрессию. Они начали рычать, кусать и царапать его все сильней и сильней. Рул уже еле сдерживался, чтобы не закричать от боли и не начать обороняться. Быть безмолвным свидетелем стало невыносимо трудно и, наконец, он занялся неистовым воплем и стал вырываться. Самки перестали его терзать и стали спокойно и хищно рассматривать его недовольную рожу.

– Ну что, не так-то просто плыть по течению, – заметила Мэри, – особенно на перекатах, не правда ли? – издевалась она.

– Да, это оказалось непросто. Я даже не предполагал, как нас может нести по течению жизни.

– Да, пока ты этому не научишься, тебе будет трудно вырваться из круговорота своих оценок и реакций. Теперь зато ты видишь, что тебя делает зависимым от самого себя, от необходимости барахтаться в этом потоке.

– Ну, давай, ложись снова, – сказала Мэри.

Рул осторожно, со страхом опустился на спину.

– Что, сдрейфил? Не проецируй прошлое в будущее. Ведь ты не можешь знать, что будет. Просто будь здесь и сейчас, в данном моменте и наблюдай. Ну, что, твоя писька совсем сдулась? – рассмеялась хозяйка, – нужно ее воскресить.

Самки подсели поближе к Рулону и стали его нежно поглаживать, расслабляя его тело, легко массируя его своими ручками. Рул опять ощутил прилив сексуальной энергии. Прикосновения самок заводили его. Они стали ласкать его своими телами и облизывать языками его член и другие чувствительные зоны в области пупка, шеи, глаз, ушей. Эрос завибрировал в его жилах и хер начал набухать.

– Ну, что, воскресаем? – пошутила Мэри. А знаешь ты, что хер у тебя не один, у тебя семь хуев? В каждой чакре по хую, и не только по хую, но там в каждой из них есть еще и пизда. И пиздой ты все воспринимаешь, а хуем реагируешь.

– Мужик смотрит в телескоп, наблюдая за звездой, – заявила Неля, – ну, а баба мир огромный познает своей пиздой.

Все весело рассмеялись. Новая информация, образы, голоса и смех стали вновь вовлекать Рулона в отождествления и действия, но теперь уже на уровне эмоций, мыслей.

– Не увлекайся, – сказала Мэри, ткнув его пальцем в лоб. - Просто наблюдай за чакрами и смотри, как в каждой из них будет действовать хуй и пизда.

– Хуй, пизда играли в поезда, – пошутила Эмма.

Все весело заржали.

– Хуй споткнулся – в пизду воткнулся, – засмеялась Лера.

Опять голоса, образы, мысли и смех обрушились на рассудок Рулона и ум начал реагировать.

– Наблюдай, – уже жестче сказала Мэри, ударив его кулаком по лбу.

Рул отстранился и возобновил наблюдения, плывя по речке ощущений. Самки стали ласкать его. Одна из них оседлала его и стала насаживаться на его фаллос. Наконец, он полностью вошел в нее, и она сладко застонала. Она стала делать легкие движения, покачиваясь на его лингаме. Другие продолжали ласкать его языками и своими телами. Когда Рул стал перевозбуждаться, самка замерла и, немного еще просидев на лингаме, уступила место другой. Рул стал чувствовать все свои семь чакр. Во время купэлы эти ощущения стали наиболее интенсивными. Каждая чакра представлялась ему воронкой йони, внутри которой конвульсировал лингам. Самки сладостно стонали, лаская его, и по очереди совокупляясь с ним. Каждая из них активизировала одну из его чакр, начиная с муладхары. Наконец, его оседлала Марианна и со страстным упоением загарцевала на его лингаме, издавая стоны. Она олицетворяла Сахасрару. Яркая вспышка света озарила его сознание, и он увидел все свои тонкие тела со стороны, состоящие из серебристо-дымчатой облачной материи, внутри которой проходили разноцветные энергоканалы и сияли семь чакр, переливаясь своими лепестками. Внутри каждой из них был треугольник, направленный вершиной вниз. Это были йони чакры, ее воспринимающий орган. Внутри йони головкой вверх находился лингам, излучающий из себя энергию и активность, это была действующая его сторона. Внезапно чакры вспыхнули словно семь солнц. Их сияние слилось в одно и образовало яйцевидную ауру, переливающуюся всеми цветами радуги и выбрасывающую вокруг себя протуберанцы света. Внезапно ему стало не хватать воздуха. Видение исчезло, и он ощутил на своей шее сдавливающие ее руки. Он открыл глаза и увидел хищную улыбку душащей его Марианны.

– Ой, не надо, – захрипел он и, схватив ее руки, стал выворачиваться, кое-как ему удалось перевернуться на живот и высвободиться от ее объятий.

– Ну, куда же ты, милый, – ласково пропела Мэри, – знаешь, как приятно кончать, когда тебя душат, сразу выходишь в астрал.

Самки весело забалдели. Мэри встала и стала приводить себя в порядок. Рул сел на край постели, не зная, что делать дальше.

– Да, дорогой, ты не только стал мастером недеяния, но и мастером спонтанного действия, – пошутила она.

– Когда же это? – поинтересовался Рул.

– Когда вырвался из моих объятий, милый.

– Я просто задыхался, – признался он.

– Конечно, – соглашалась она, – однако ты не думал, а действовал спонтанно.

Скоморох учится действовать спонтанно. Часто нерационально, нелогично и даже опасно, но именно такое иррациональное действие часто является единственной возможностью добиться желаемого. Знаешь, у Петра Первого был шут по фамилии Балакирев; дак вот он был мастером иррационального действия. Как-то государь очень разгневался на Балакирева и запретил ему являться к себе. Шут повиновался и долгое время не показывался царю на глаза. Но вдруг разнесся слух, что Балакирев умер. Государь послал узнать, чтобы удостовериться, правда ли это. Посланный, вернувшись от шута, доложил царю, что действительно видел Балакирева, лежащего на столе, и его жену в слезах. Петр крайне огорчился этим известием и сказал: «Жаль Балакирева, он меня любил и был мне всегда верен, надо помочь его жене». Государь тотчас послал за женой Балакирева, и та явилась в глубоком трауре и в огромных фижмах. Петр Великий поговорил с нею и затем сказал: «Ах, дорого бы я заплатил тому, кто бы воскресил моего Балакирева». – «А сколько бы ты заплатил?» – сказал кто-то замогильным голосом. – «Что это значит? – воскликнул государь, – «Неужели ты жив, мошенник?» – «Нет, умер!» – «А, да ты здесь, плут, вылезай скорей!» – «Не вылезу!» – «Вылезай, я приказываю!» – «Жена, ступай домой!» – «Постой, постой, Балакирев, даю тебе сто рублей».

Тогда Балакирев выставил из-под фижмы голову. Заметив это, Петр смягчился и сказал:

«Обещаю тебе, Балакирев, прощение, вылезай». Балакирев выставился по грудь. «Возвращаю тебе все мои прежние милости».

Тогда Балакирев показался по пояс. «Обещаю твоей жене штофную юбку». Балакирев выскочил, пал к ногам государя и сказал:

«Сто рубликов возьми себе, Алексеич, за то, что ты воскресил меня, дурака, а остальное отдай».

Вот так помогает человеку скоморошество. Да, я даже никогда и не думала. Скажем, чтобы рассмешить кого-то, нужно сделать что-то абсурдное, иначе это не получится. И не только смех, но и все эмоции иррациональны, – сказала она, прихорашиваясь перед зеркалом. – А вот послушай еще одну историю про этого же шута.

В другой раз, государь разгневался на Тараса Плещеева и приказал своему ординарцу на другой же день представить Тараса Плещеева во дворец, тотчас после обедни. Балакирев случайно слышал это приказание, а так как шут был в самых дружеских сношениях с Плещеевым, то и захотел его спасти от гнева царя. Балакирев тотчас же отправился к Дивьеру, который был обер-полицмейстером и сказал ему, что царю угодно собрать к выходу из церкви полтораста плешивых. Конечно, Дивьеру такое приказание показалось несколько странным, но он должен был его исполнить. Но как Дивьер ни хлопотал, никак не мог собрать более девяносто двух плешивых. На следующий день выстроил девяносто два человека плешивых у церкви, в которой государь был при обедне и приказал им, как только государь выйдет, так тотчас снять шапки. Весьма понятно, что плешивые в точности исполнили приказание Балакирева.

Государь вышел из церкви и, взглянув на выстроившиеся ряды плешивых, спросил:

«Что это значит?» Балакирев, как и всегда, если задумывал какую-нибудь шутку, непременно вертелся около государя и на вопрос царя ответил: «Ты, Алексеич, сам приказал представить тебе полтораста плешивых, а их нашлось только девяносто два. Вот они».

Тут государь вспомнил, что приказал представить ему Тараса Плещеева и очень много смеялся такой ловкой выдумке шута. Конечно, Плещеев благодаря Балакиреву избавился от царского гнева. Вообще же Балакирев, благодаря своей находчивости, избавил очень многих от наказаний, потому что умел так ловко обставить дело, что государь смеялся от души его выдумкам и дело всегда кончалось тем, что Петр прощал виновного и сменял гнев на милость.

– Откуда ты знаешь, такие истории, – спросил Рулон, поражаясь необычным действиям шута.

– Это, мой милый, я взяла из старых книг о шутах. В них много примеров такого же рода. Только вот люди, читая эти книги, принимают все это просто за анекдот, не пытаясь овладеть сами этим искусством. Тебе же нужно не только слышать, но и научиться это делать, мой милый. Но шутовство, иррациональное действие, отнюдь не безобидная шалость, – сказала Мэри, готовясь вместе с самками ко сну, – и если ты не будешь чувствовать, что ты делаешь, то можешь и умереть. Вот тебе еще одна история.

Мэри выключила свет. В комнате воцарился полумрак, разгоняемый светом луны, льющимся через большое окно в небе. Зажглись звезды. Самки легли на кровать. Оставив Рулону место на шкуре на полу, куда он и лег и еще долго глядел на мерцающий звездный свет, размышляя о пути скомороха. Звезды сияли: одна красным, другая зеленым, третья голубым пламенем, маня его в свою необозримую высь. Медленно, стараясь сохранять осознанность, он стал погружаться в белое марево сна. Вот уже закружились перед внутренним взором обрывки картин сновидения, вот и переход. Он погрузился в тонкую причудливую реальность сновидения. Внезапно ему явился образ Мэри. Она сидела на большом валуне, стоящем в озере. Мгновение, и он сел рядом с ней.

– Помни, что ты во сне, – сказала она ему.

– Я знаю, – ответил он.

– Никогда не путай сон и реальность, мечту и явь обыденности, – наставляла его она.

– Скажи, какие еще есть заповеди, – спросил ее он.

– Кто много знает, тот мало живет, – отпарировала она.

– Вот и хорошо, – скорей бы уж умереть и перейти в мир грез, – ответил он.

– Молодец, свинья, – похвалила она его, – знаешь, остальные заповеди ты должен написать сам, ведь истина беспредельна и не может быть ее полного выражения ни в каких заповедях. Вот, что говорят скоморохи, – сказала она и растворилась в воздухе.

Рул еще долго сидел на валуне, глядя в гладь озера и не находя там своего отражения. К нему все больше приходило знание, что он ничего не знает, и что никогда ничего невозможно узнать до конца.

Дата добавления: 2015-08-05