Смерть и личностное Я

Но не только вера и не только любовь как «светлые стороны жизни» привели Толстого к утверждению жизни и к тому, что можно назвать «интуицией жизни», но и страдания. Как это ни кажется странным, понимание Толстым смерти и страдания, усиливают эту «интуицию жизни». Переход от понимания смерти как полного уничтожения к совершенно новому представлению ее как перехода к новому отношению к миру, к новой жизни, стал центром в интуиции жизни Толстого.

Если сначала отпад от веры, разочарование во всех видах знаний привели Толстого к «вопрошанию», то смерть любимого брата, перевернувшая всю его жизнь, хотя и повергла его в отчаяние, стала источником его разочарования в жизни, но в дальнейшем - побудила его искать смысл жизни и стала источником его убеждения в невозможности смерти: «он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое»[45]

В трактате «О жизни» Толстой пишет, что когда человек умирает, его жизнь становится более яркой, полной и реальной: «Сила его жизни после его плотской смерти действует так же или сильнее, чем до смерти, и действует как все истинно живое»[46]. Рассуждения Толстого о смерти связаны с той предпосылкой, что истинная жизнь находится не в пространстве, не во времени, и поэтому Толстой говорит о том, что прекращение плотского общения с человеком вовсе не доказывает, что смерть действительна. Кроме того, – что такое память? Для Толстого, воспоминание об умершем человеке: «…есть та самая его невидимая, невещественная атмосфера, которая окружала его жизнь и действовала на меня и на других при его плотском существовании, точно так же, как она на меня действует и после его смерти»[47].

Толстой также доказывает, что страх смерти происходит только от того, что люди не понимают, в чем состоит истинная жизнь. Существует два взгляда на жизнь, которые оба логичны. Согласно первому взгляду – все, даже сознание человека, есть «произведение мертвого вещества»; сознание – это «призрак», несмотря на то, что оно способно охватить весь мир; а так как все происходит из мертвого вещества, то «жизнь есть игра смерти». Таким образом, если бы люди логически следовали этому взгляду, то они должны были бы бояться жизни, а не смерти. Смерть понималась бы ими как естественный переход вещества в новое состояние.

Согласно другому взгляду, истинная жизнь, которую мы сознаем в себе, проявляется вне пространства и времени; то, что происходит в пространстве и времени – это только отражение жизни, или призрак, и потому «временное и пространственное прекращение телесного существования при этом взгляде не имеет ничего действительного и не может не только прекратить, но и нарушить моей истинной жизни. И смерть при этом взгляде не существует»[48]

Однако люди не следуют строго ни тому, ни другому взгляду, и продолжают бояться смерти. Происходит это потому, что они полагают свою жизнь в борьбе за существование и стремятся уменьшить свои страдания, а между тем, именно этой борьбой эти страдания они только увеличивают. Люди стараются улучшить внешние условия жизни, а при этом улучшении они все больше и больше теряют главный смысл жизни – любовь. Поэтому, как отмечает Толстой, «лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности любви, возможности жизни»[49]. Истинный смысл жизни только в «деятельной любви», а люди сознательно лишают себя этого.

Но даже если бы люди смирились со смертью, то страдания, которые наполняют жизнь, сами по себе могли бы «разрушить всякий разумный смысл жизни»[50]. В «Исповеди» Толстой приводит притчу о Сакия-Муни, который юношей впервые вышел из своего дворца и увидел все страдания человека и, наконец, смерть; а когда узнал, что это все будет и с ним, он решил, что «жизнь есть величайшее зло», от которого нужно освободиться, т.е. нужно освободить себя от жизни, и «освободить так, чтоб и после смерти жизнь не возобновлялась как-нибудь, чтоб уничтожить жизнь совсем, в корне»[51]. Собственно говоря, страдание и смерть – это единственные вещи, в которых мы не можем никак сомневаться.

Но в трактате «О жизни» Толстой совершенно по-другому смотрит на страдание. Почему же люди продолжают жить, несмотря на страдания, несмотря на то, что в каждый момент они могут умереть? Ведь нет закона, по которому одни подвергаются «случайностям самого ужасного страдания», а другие – нет? И Толстой отвечает: «люди все в глубине души знают, что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага их жизни, и только потому продолжают жить, предвидя их или подвергаясь им»[52]. Более того, именно страдание как «болезненное ощущение» вызывает деятельность, направленную на уничтожение страданий. И таким образом, страдание – это то, что «движет жизнь, и потому есть то, что и должно быть»[53].

Но с другой стороны, Толстой далее доказывает, что страдание человека также не зависит от внешних условий. Чтобы это прояснить, Толстой опять проводит сравнение человека и животного. Для животного причина страданий – во внешних условиях, «в нарушении закона жизни животной»; чтобы избавиться от них, животное должно вырваться из этих условий, направить свою деятельность на исправление этих условий, поскольку оно живет только в настоящем. Человек же, поскольку он обладает разумным сознанием, как бы он не пытался преодолеть настоящие условия страданий, не может вырваться из круга страданий, потому что настоящие условия – только одна часть его страданий. Он размышляет над этим и ищет причину своих страданий. А причина, в конце концов, лежит не во внешних условиях, а либо в заблуждениях других, либо в собственных заблуждениях в прошлом. Т.е. заблуждения или грех и являются истинной причиной страданий человека, или, как это называет Толстой, «нарушение закона жизни разумного сознания»[54].

Поэтому деятельность человека должна быть направлена на причину страдания, «на заблуждение, и деятельность эта освобождает страдание от его мучительности». Т.е. главное – не избавиться от страдания как от какого-то внешнего условия настоящего момента, а важно сознать свой или чужой грех, и тем самым принять страдание как необходимость. И более того, страдания эти составляют «необходимое условие жизни и блага людей»[55]. Такое понимание страдания опять-таки дает человеку возможность уяснить, что истинная жизнь находится не в пространственно-временных отношениях, и именно в этом смысле страдания являются благом: «Страдание это есть сознание противоречия между греховностью своей и всего мира и не только возможностью, но обязанностью осуществления не кем-нибудь, а мной самим всей истины в жизни своей и всего мира»[56].

В определении жизни как особого отношения к миру, наиболее ярко проявляется «мистический имманентизм» Толстого, о котором говорит В. Зеньковский. Хотя эта теория изложена Толстым совершенно логично, она в себе несет некоторые противоречия.

С одной стороны, Толстой говорит, что люди боятся смерти потому, что боятся потерять свое «я». «Я» Толстой отделяет от сознания; сознание для Толстого не является единым, оно непостоянно, так как на протяжении всей жизни оно изменяется (и даже, если мы помним о своем прошлом, мы помним так, как будто мы помним не о себе, а о ком-то другом). Кроме того, во время сна наше сознание «обрывается совершенно и потом опять возобновляется»[57]. Значит, согласно Толстому, сознание определяется только пространственно-временными отношениями: «есть ряд последовательных сознаний, которые можно дробить до бесконечности»[58]. Но тогда, благодаря чему мы сознаем свое единство, несмотря на то, что наше тело и наше сознание постоянно изменяются? Мы сознаем это благодаря «Я», которое, по мысли Толстого, находится вне пространства и времени и дано нам изначально, и, более того, не начинается с нашего рождения и не кончается с нашей смертью.

С другой стороны, Толстой пытается определить «Я» как степень любви или нелюбви к чему-либо, т.е. он пытается определить «Я» через мир. И в этом состоит противоречивость этой теории. На первый взгляд, «отношение к миру» - самое простое и естественное определение. Действительно, можно сказать, что моя жизнь – это мое «особенное отношение к миру»: «Основа всего того, что я знаю о себе и о всем мире, есть то особенное отношение к миру, в котором я нахожусь и вследствие которого я вижу другие существа, находящиеся в своем особенном отношении к миру. Мое же особенное отношение к миру установилось не в этой жизни и началось не с моим телом и не с рядом последовательных во времени сознаний»[59]

Но, во-первых, это определение противоречит даже тем определениям жизни, которые Толстой давал раньше: в своих определениях жизни он все время пытался отделить жизнь от мира. Толстой использовал апофатический метод, говоря о том, что жизнь – это не биологические процессы, не историческое и социальное развитие и т.д.

А во-вторых, под это понятие и определение «отношения к миру» можно подставить что угодно: например, в работе «Религия и нравственность» Толстой определяет религию тоже как «отношение к миру», и это же самое можно сказать о философии и даже – о научных теориях - все это будет «особенным отношением к миру». Такое определение жизни можно понять только, если рассматривать жизнь как внепространственное и вневременное, как то, что ниоткуда не приходит и никуда не уходит. При таком понимании, действительно уничтожается смерть. Жизнь – это вечное движение, а смерть – это установление нового «любовного отношения к миру», так как жизнь есть любовь, а любовь есть жизнь. При таком понимании жизни, жизнь – не только стремление к благу, но и сама – благо.

Дата добавления: 2015-08-05