Почему плачут ивы?

Левый берег Сейма крут и высок. Поэтому нет ничего удивительного, что немцы использовали его как оборонительный рубеж, сосредоточили на нём большие силы, понастроили укрепления.

До начала наступления необходимо было разведать вражескую оборону, выявить огневые точки. Потом дело за артиллеристами, а они уж постараются, разнесут в пух и прах.

Первой в тыл врага командование полка отправило группу разведчиков во главе с лейтенантом Ахмеровым. В неё вошли казах Серсембаев — широкоскулый, с удивительно доброй и открытой душой; башкир Кижебулатов, который всех поражал своей кошачьей ловкостью да и в меткости ему, пожалуй, не было равных; братья Винокуровы — два здоровяка-сибиряка, развалистой походкой напоминающие хозяев тайги — медведей; застенчивый молчун украинец Денисенко и сам командир группы лейтенант Касым Ахмеров — молодой парень с густыми чёрными волосами и узкими раскосыми глазами, отчего его чаще принимали за казаха, чем за татарина. Всего шесть человек.

В намеченное место к хутору Чумакину они вышли на рассвете и залегли в камышах, установив наблюдение за хутором. Расположенный на пригорке, хутор — беленький, чистенький — чем-то смахивал на зелёный островок. Красавицы ивы, обступающие его со всех сторон, ещё более подчёркивали это сходство. В другое время Касыму определённо вспомнилось бы детство.

Кто из мальчишек не делал из ивы свистков, кто не носился верхом на палке, со свистом рассекая воздух ивовыми «саблями», круша «врагов» направо и налево?

Хотя отец и мать Касыма были родом из Казанской губернии, детство его прошло под Омском. Там тоже по берегам рек и озёр росли ивы, но они были невысокие, с узкими длинными листьями, будто нанизанными на ветки. Здешние — совсем другие. Настоящие великаны, и руками не обхватишь. Длинные раскидистые ветви опускаются почти до самой земли. Наверное, из-за них, горестно поникших, отец русской поэзии Державин и назвал ивы плакучими.

Наблюдая за хутором в бинокль и невольно любуясь деревьями, Касым вспомнил услышанную ещё от деда сказку.

— Жил-был в стародавние времена один лесник-вдовец. И была у него дочка невиданной красоты, — начал он рассказывать, чтобы хоть немного развлечь товарищей. — Жили они бедно, в доме даже зеркала не было, и дочка лесника, чтобы расчесать свои длинные косы, каждое утро ходила на озеро глядеться в воду. Голубоглазая, стройная, как тростиночка, она расчёсывала золотистые волосы и тихо пела нежным голосом песни, которым её научил отец. Однажды её услышал владыка подводного царства. Поднялся с глубин, подплыл незаметно, глянул на лесникову дочку — влюбился без памяти. С той поры он приплывал каждый день и любовался своей ненаглядной. Наконец не выдержал владыка, сказал: «Красна девица, полюбил я тебя, нет для меня ничего дороже тебя, стань хозяйкой подводного царства». Лесникова дочка была молода, позарилась на богатство. Не стала она долго думать, взяла и бросилась в воду. Сами собой открывались перед ней ворота подводного царства, пропуская во дворцы, полные драгоценных каменьев, золота, шёлка и парчи. Всюду стояли столы, уставленные невиданными яствами и винами. «Видишь, как я богат? Забудь землю, людей, и ты вечно будешь жить среди роскоши, не ведая ни забот, ни тревог!» — сказал владыка подводного царства.

Только он произнёс это, как лесникова дочка сразу вспомнила родного отца, то, что любила — леса, луга, певчих птиц, и вскричала: «Нет, никогда не забуду я милый мне белый свет! Ничего мне твоего не надо! Я хочу на землю, к людям!» Сказала она так и покинула владыку подводного царства.

Вернулась домой и всё, как есть, рассказала отцу, ничего не утаивая. Отец сильно встревожился и строго-настрого наказал никогда больше не ходить на озеро. Долго ли, коротко ли, подарила ей судьба суженого. Сыграли свадьбу. И зажили молодые в счастье и согласии.

Прослышал об этом владыка подводного царства и обуяла его чёрная ревность. Порешил колдовством обратить к себе сердце молодушки. Куда бы ни пошла она, вставал он перед ней в разных видениях — улещал, грозился. Молодушка спала с лица, перестала петь, смеяться. Видит муж — неладно что-то с его женой. Стал выпытывать, что да почему? Не стала таиться жена, всё рассказала как на духу.

Муж её был отчаянной головушкой. Схватил топор острый и нырнул в сине озеро. Стал он ломать, крошить дворцы подводного царства. Видит владыка — редеет его рать, и сам выступил супротив мужа лесниковой дочки. Начался бой. Озеро ярилось и бушевало, вода стала красной от крови. А молодая жена стояла на берегу, дрожала от страха и ждала мужа-воителя. Долго ли, коротко ли шёл смертельный бой, только увидела женщина голову своего ненавистного врага, качающуюся на волнах. Её отрубил топором храбрый муж. Обрадовалась женщина и стала ждать мужа. Ждёт-пождёт, а его всё нет. Не уходит она с берега, ждёт. Ждёт и плачет. Головушка поникла, волосы золотые ветер треплет. Прошли недели, месяцы.

— Смотри-ка, таки не ушла! — казах Серсембаев восхищённо цокнул языком. — Какая хорошая, верная жена!

— Не ушла, всё ждала. Стояла на берегу, безутешная в своём горе. Пожалела её добрая волшебница и превратила в печальную красавицу ивушку. Говорят и до сих пор стоит она на том месте, тянется ветвями в озеро и роняет в него на заре слёзы. Вот почему и прозвали её плакучей.

Касым замолчал. Молчали и товарищи. Хоть услышанное и было сказкой, почему-то щемило сердце. Все посмотрели на высокую, одиноко стоящую на том берегу иву, которая ближе всех подступала к реке. Скорбная и задумчивая, она, казалось, на самом деле кого-то ждала. И в глазах солдат представлялась то женщиной из сказки, то самым дорогим и близким на свете человеком, который вот так же терпеливо и верно ждёт их далеко отсюда.

— Смотри, смотри! — Серсембаев ткнул локтем Кинжебулатова. — Кто это там?

— Не иначе дочка лесника, кто же ещё? — шёпотом откликнулся башкир и лукаво покосился на друга.

На береговом откосе стояла какая-то женщина. Приложив левую ладонь козырьком ко лбу, она пристально всматривалась в берег, где залегли разведчики, и время от времени что-то кричала.

— Неужели заметила нас? — как всегда в минуту сомнения или решения какого-то вопроса Серсембаев поскрёб подбородок. — Если фрицы следят за ней, то…

В это мгновение порыв ветра отчётливо донёс с того берега крики женщины.

— Оля! Оленька! Золотиночка моя, иди к маме, иди к своей мамочке…

Неожиданно, совсем не с той стороны, откуда их ждали, появились немецкие солдаты. Видно, где-то неподалёку в этих местах у них было убежище — дот или дзот, а может, просто блиндаж. Увидев немцев, женщина сжалась, прикрыла голову руками, но тут же выпрямилась, вскинула кулаки и с проклятиями побежала навстречу гитлеровцам. Те остановились и, указывая на неё пальцами, начали хохотать. Судя по всему — знали её. Но вот один вытащил пистолет. Раздались выстрелы. Женщина, будто не слыша их, шла навстречу пулям. Руки откинуты назад, голова высоко поднята. Сейчас пуля ударит её в грудь — гордую, открытую…

Пуля не ударила. Садист-немец изволил шутить, он просто потешался над тронутой умом женщиной.

— Товарищ командир, разрешите? — Кинжебулатов потянул к себе винтовку. — Я их всех!..

Остальные тоже до хруста в пальцах сжимали оружие.

Лейтенант жестом приказал не шевелиться и ничем не выдавать себя.

— Сердце горит, товарищ командир. Смотрите, как он над ней измывается, гад!

— Как кошка с мышкой играет! — сквозь зубы процедил Кинжебулатов.

— Терпение, терпение, товарищи. Возьмите себя в руки. Придёт час, мы ещё встретимся с ними!

Начало быстро темнеть. Это разрозненные облака, с утра висевшие над головой, слились в огромную чёрную тучу, которая закрыла всё небо. Сверкнула молния, с сухим треском раскатился гром и, словно по этому сигналу, на землю обрушился ливень.

— Эх, вымокнет женщина, замёрзнет, — вздохнул один из братьев Винокуровых, натягивая на голову маскировочный халат.

— А может, она давно уже дома?

— Нет, товарищ лейтенант, я видел, никуда она не уходила. Уже темнело, а она всё стояла на берегу.

— Больная же. Наверно, обессилела, идти не может. Моя мать тоже, чуть разволнуется, сразу в постель.

— Твоя-то в постель, а эта, небось, на сырой земле…

Серсенбаев подполз к Ахмерову.

— Товарищ командир, может, переправиться, посмотреть?

— Нам и так нужно на ту сторону.

Под проливным дождём, следуя друг за другом, точно выводок утят, разведчики вошли в воду. Холодная, она сразу перехватила дыхание. Не спеша, стараясь не замочить оружие, переплыли реку и благополучно добрались до противоположного берега. Вылив из сапог воду, полезли наверх. Братья Винокуровы, почти не таясь, сразу отправились на поиски женщины. Судя по всему, она была местная, хуторянка, и если не совсем потеряла рассудок, могла оказаться полезной для разведчиков.

Братья вернулись ни с чем, женщина исчезла.

Дождь продолжал хлестать. Укрыться от него было негде, и Ахмеров, хотя и знал, что в грозу опасно прятаться под деревом, повёл бойцов к ближайшей иве: под её густой кроной можно переждать дождь.

Там-то они и нашли женщину. Она лежала навзничь, без сознания, мокрая до нитки. По разметавшимся русым волосам струилась вода.

Серсембаев просунул под голову женщины руку, приподнял её и зубами вытянул пробку фляги.

— Эх, чайку бы горячего!

— Мёд сейчас нужен, наш башкирский мёд.

— У меня есть погорячее, — просунулся вперёд Денисенко и нерешительно протянул свою флягу. — Спирт. Вместо лекарства, для согрева.

Глотнув обжигающей жидкости, женщина приоткрыла глаза и глухо вскрикнула: «Кто вы? Оставьте, оставьте меня, не смейте трогать!» Лицо её исказилось гримасой ужаса, глаза готовы были выскочить из орбит. Однако этот приступ страха продолжался недолго, глаза опять погасли, тело обмякло и, если бы не трепетное подрагивание длинных густых ресниц, можно было подумать, что несчастная опять потеряла сознание. Нет, она не была в обмороке. Вскоре её синие, скорбно сжатые губы тронула робкая, приветливая улыбка. Она заговорила — вначале еле слышно, а затем всё громче и громче.

— А-а, это вы? Приехали от Оленьки, от кровиночки моей? Как она там? Мёрзнет, наверное: уж больно легко оделась. Хоть бы приехала на часок, кофточку забрала. — Женщина сунула руку в вырез платья и вытянула крохотную распашонку, которую надевают на младенцев. — Забыла она впопыхах, забыла, родненькая… Вы ведь отвезёте её Оленьке, правда?.. Вот спасибо, голубочки, уважили вы меня! Только чем мне отплатить вам, чем приветить? Ничего у меня не осталось. Оленьку отобрали, угнали в Германию. О-о, как ей тяжко там, горемычной! Ведь продали её! На рынке продали, как козочку!.. Вы видели её? Вы привет от неё привезли? Привет от донечки моей! Сейчас, сейчас я угощу вас. Радость-то у меня какая! И горилочку найду, и галушек наварю. Идёмте. Моя хата самая крайняя.

Откуда силы взялись, женщина резко, словно вспугнутая лань, вскочила на ноги и, не оглядываясь, быстро зашагала к хутору.

Не ожидавшие такого оборота, разведчики молча переглянулись. Что делать? Не влипнут они в засаду, последовав за этой тронутой женщиной? Вот и гроза унялась. Где-то неподалёку слышится губная гармоника, несколько голосов поют по-немецки.

Пока лейтенант Ахмеров решал, как быть, женщина вернулась. Она, видимо, окончательно пришла в себя и держалась спокойно, с достоинством, как вполне здоровый человек.

— Не бойтесь, товарищи. Ночью немцы не вылазят из своих дотов. А дотов у них три. В каждом по четыре пулемёта…

— Тише, тётка… Нам нужно точно знать, где они, эти доты.

— Вот и узнаете. Ступайте за мной. Из моих окон они как на ладошке…

Вдруг женщина покачнулась и, не подхвати её старший из Винокуровых, наверняка упала бы. Должно быть, у неё опять помутилось в голове. Она снова начала заговариваться. Разведчики взяли её под руки и повели к хутору. Шли едва приметными тропками, которые каким-то чудом угадывала женщина, шли медленно, часто останавливаясь, прислушиваясь.

Хата, в которой обитала женщина, действительно была крайней в хуторе. Лейтенант оставил башкира Кинжебулатова на карауле, а сам с остальными бойцами вошёл в хату. Когда-то в этом доме был достаток, всё блистало чистотой, но сейчас царил полнейший разор. С белёных стен осыпалась штукатурка, особенно жалко выглядела та, на которой висел ковёр: грабители буквально отодрали его вместе с кусками штукатурки. В крашеном полу не хватало половиц. «Немцам зачем-то понадобились доски», — заключил Ахмеров.

— Вы уж извините, — смутилась хозяйка, — у меня и присесть негде, всего две табуретки оставили, всё унесли. Начали с пианино, кончили стульями… Да бог с ними, с вещами, дело наживное. Мужа повесили, Оленьку…

У женщины опять начал заплетаться язык, взгляд стал бессмысленным. Её пытались успокоить, привести в себя. Тщетно. Она не буйствовала, не металась, она просто поочерёдно подходила к каждому и расспрашивала о дочери. Когда молчание не помогало и нужно было что-то отвечать на её бесчисленные вопросы, сопровождаемые умоляющим взглядом, Касым был вынужден сказать, что они видели Олю и привезли от неё привет. Он стал рассказывать, как тоскует девушка по матери, по родной стороне, как ей тяжело на чужбине. Придумывать ничего не понадобилось. Ахмеров из газет и радиопередач знал, каково приходите русским людям, угнанным в Германию.

Ровный, спокойный голос лейтенанта подействовал на больную. К ней постепенно возвращалась способность реально воспринимать окружающее.

Женщина медленно прошла в другую комнату, когда-то служившую спальней, и через минуту вышла с фотокарточкой в руке и сложенным вчетверо листком бумаги.

— Вот она, моя Оленька! — Мать протянула бойцам фотокарточку.

Из рамки весело улыбалась совсем юная девушка. Задорно вздёрнутый носик, на левой щеке лукавая ямочка, в больших, широко открытых глазах прячутся смешинки, а на груди — толстая коса. Когда карточка обошла всех бойцов и вернулась к матери, она прижала её к груди и беззвучно заплакала.

— А вот и письмо. Первое и последнее. Читайте, товарищи, читайте. Отомстите извергам за её муки, за девичьи слёзы!

Касым взял уже почти прорвавшийся на сгибах листок, начал читать.

«Милая мама! Пишет тебе это письмо твоя несчастная дочка Оля из далёкой Германии. Нас заперли в телячьих вагонах и везли долго-долго, несколько недель. Сперва высадили в Данциге, потом отправили в Восточную Пруссию. Тут мы стали настоящими рабами.

Дорогая мамочка, теперь я у тебя проданная. Нами торговали на рынке. Выстроили в ряд и продавали. Мы с хуторскими девочками всё время старались вместе держаться, а теперь нас разлучили. Это они, по-моему, сделали, чтобы мы сообща не подняли какой-нибудь бунт, чтобы нами было легче помыкать.

На рынке немцы совсем перессорились: каждый хотел, чтобы ему досталась работница помоложе. Видя, что споры и крики ничего не дают, затеяли лотерею. Билет — десять марок. Мне «на счастье» выпал восьмой билет. Мой хозяин, прочитав в бумагах, что мне пятнадцать лет, остался очень доволен. Долго бормотал: «Гут, гут!»

Когда тронулись в путь, хозяин ехал в фаэтоне, а я все двенадцать километров шла босиком по горячему асфальту. Думала, помру от жажды. И лучше бы помереть, чем жить теперешней жизнью!

Хозяин очень злой и жестокий. Таких, как я, у него в хуторе семеро. И у соседа его столько же… Наступило 1 сентября. Целый день плакала. Всё вспоминала, как мы с охапками цветов шли в этот день в школу, какие были счастливые. Нынче я пошла бы в восьмой класс…

Нам тут не позволяют ни с кем видеться, разговаривать. Только работай и работай. Кормят… «вдоволь». Чтобы тебе лучше понять, как нас кормят, отложи в сторонку для дочери, томящейся в неметчине, две-три варёные картофелины, когда будешь засыпать корм для курей…

Однажды, когда мы с девочками работали неподалёку от соседнего хутора, познакомились с раненым красноармейцем. Он что-то мастерил под навесом. Мы тихонько запели, и он нас слушал, а потом украдкой кинул нам несколько брюкв. И кидал так каждый день, когда выпадал случай. Но однажды его хозяин заметил это, и мы больше не видели Николая.

Мамочка, тут я такого навидалась и натерпелась, что писать не переписать. Такое в самом страшном сне не приснится. До свидания, дорогая моя мамочка.

Томящаяся на чужбине и живущая надеждой на встречу дочь твоя Оля Онуфриева».

Лейтенант дочитал письмо. В доме воцарилось молчание. Лишь хозяйка бормотала что-то невнятное, всё так же прижимая карточку к груди.

— Товарищ лейтенант, по-моему, мы зря пришли сюда, — прошептал Кинжебулатов, который только что сменился с поста на улице. — Надо как-то выпутываться из этой истории. Что будем делать?

— Продолжать наблюдение.

— Ориентиры двух дотов намечены, — сказал вслух Старший из Винокуровых.

— Нужно обнаружить третий.

— Третий…

— Третий дот на другом конце хутора, — не открывая глаз, тихо, но внятно проговорила хозяйка дома. — Нужно идти задворками и, выйдя из хутора, взять чуть левее. Там стоит старый тополь с колодцем неподалёку. За тополем начинается небольшой овражек. Он ведёт к доту…

— Товарищ лейтенант, она часом не бредит? — прошептал младший Винокуров. — Можно ей верить? Она же того… — Винокуров покрутил пальцем у виска, намекая, что у женщины не всё в порядке с головой.

Ахмеров ответил не сразу. Он думал. Взвесив все «за» и «против», твёрдо произнёс:

— Можно. Я верю… Конечно, лучше бы своими глазами увидеть. Но, как говорится, по одёжке протягивай ножки. У нас нет возможности для этого.

— Товарищ командир, светает.

— Значит, в путь, — ответил Ахмеров.

Разведчики переглянулись и без слов поняли друг друга. Вскоре на стоявшей в углу табуретке лежало несколько кусков сахара, сухари, три банки консервов. Бойцы попрощались с хозяйкой и вышли из дома. Она проводила их до дверей.

— Буду ждать вас у старой ивы на берегу, — шепнула Ахмерову, который выходил последним. — Покажу дорогу… До свидания. Возвращайтесь скорее…

Женщина прислонилась плечом к косяку, сложила руки на груди и долго стояла на пороге, словно провожая самых дорогих ей людей.

3 сентября в штаб 383-го стрелкового полка поступил приказ из дивизии. В нём предписывалось в ночь на 4 сентября силами одного батальона форсировать реку Сейм и овладеть хутором Чумакиным. Выполнение приказа командование полка поручило батальону капитана Альбеткова.

Комбат вызвал к себе ротных и взводных командиров.

Когда они один за другим входили в землянку, капитан сидел за дощатым столиком, на котором тускло светила коптилка, и изучал карту.

Комбат высокий, плечистый, лет тридцати, с решительным, волевым лицом. Пилотка едва держится на целой копне курчавых волос. Но самое главное — он знающий и отважный командир. Недаром на его груди сверкает столько боевых орденов — Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды. Он и с Касымом, когда тот новоиспечённым лейтенантом прибыл в батальон, начал знакомство с разговора о смелости. В конце беседы комбат сказал:

— Запомните, лейтенант, смелость и решительность на войне стоят весьма дорого. Недаром говорят: «Смелый познаётся в бою», «Смелость города берёт». Хорошо сказано, просто замечательно! И вы не только сами должны быть смелым, но, как командир, воспитывать это качество у своих бойцов. Иначе успеха не ждите. Вот так. — Комбат помолчал немного, потом широко улыбнулся — Если имя, которым вас нарекли родители, соответствует вашей сути, думаю, мне не придётся краснеть за вас. Кстати, вы знаете, что означает ваше имя?

Ахмеров смутился:

— Нет, товарищ капитан, не знаю…

— Если не ошибаюсь, «Касым» означает делящий, раздающий. Стало быть, лейтенант, вам на роду написано не только самому быть смелым, но и наделять смелостью других. А обладать такой смелостью, которой хватает и на других, и в то же время уметь держать себя в руках — нелёгкое дело.

— Понимаю, товарищ капитан.

После этого разговора прошло немало времени. Касым пока не давал повода краснеть за себя, и комбат, судя по всему, доволен им.

…Когда вызванные с трудом разместились в тесной землянке, Альбетков ознакомил их с приказом, штаба полка, объяснил разработанный им план операции. Решив все вопросы, капитан отпустил командиров, но Ахмерова попросил остаться.

— Вот что, лейтенант, — сказал он. — О твоём взводе разговор особый. Ты уже побывал в хуторе, знаешь ходы и выходы. Поэтому я не ставлю перед тобой определённого задания. Действуй по собственной инициативе, смотря по обстановке. Задача у тебя одна — выйти к хутору с тыла и ударить одновременно с главными силами батальона. Переправляться будешь на подручных. Никаких плавсредств дать не могу. Твоему ротному скажу, чтобы не мешал тебе.

Подразделения батальона располагались прямо против хутора. Казалось бы, чего мудрить, — форсируй реку и бей прямо в лоб. Однако лейтенант Ахмеров. следуя народной мудрости, что порой кружный путь бывает короче прямого, решил спуститься со своим взводом вниз по течению и под прикрытием густых зарослей тальника, обойти хутор. Ротный не одобрил это решение. Он считал, что не следует дробить силы роты. Наоборот, нужно сосредоточить в центре мощный ударный кулак, и стремительной атакой задавить врага. Однако комбат решил иначе и дал ясно понять, что дискуссии бесполезны.

Поначалу операция развивалась успешно, точно по плану. Роты без особых заминок переправились через Сейм и к намеченному часу, необнаруженными, вышли к хутору. Но тут, как сплошь и рядом бывает на войне, случилось непредвиденное: один из взводов в темноте нарвался на вражеский передовой пост. Пост был мгновенно уничтожен, однако шум стычки поднял немцев, и преимущество внезапной ночной атаки было утеряно. Гитлеровцы открыли бешеный огонь из всех оставшихся после вчерашнего артналёта пулемётов и миномётов. Батальон был вынужден залечь.

Первая атака явно сорвалась. Комбат приказал окапываться. Теперь он возлагал все надежды на взвод Ахмерова и в ожидании его выхода в тыл противника нетерпеливо посматривал на часы.

…Лейтенант Ахмеров повёл свой взвод знакомыми тропами. Отряд миновал низину и вышел к берегу. Именно здесь, в камышах, несколько дней назад лежал Касым с разведчиками, наблюдая за восточной стороной хутора Чумакин. Тут, как раз против старой ивы, переправились они на тот берег Сейма и нашли под деревом женщину с помутившимся разумом… Жива ли она, несчастная? Если жива, то, наверное, всё так же ищет свою Оленьку…

Серел рассвет. Касым поднёс к глазам бинокль. Окутанный редким предутренним туманом противоположный берег был пустынен, лишь знакомая ива одиноко возвышалась на нём; она, казалось, дремала, устало свесив длинные гибкие ветви.

К Ахмерову подбежал запыхавшийся боец.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, там, камышах, лодки! Две штуки! Большущие!

— Кто-то из здешних постарался, ждут нас люди. Ну, спасибо, незнакомый друг! — Касым довольно потёр руки и пошёл за бойцом.

Лодки тут же вытолкнули из камышей, не мешкая уселись и бесшумно погребли на ту сторону. Касым ещё раз мысленно поблагодарил незнакомца, который не забыл даже вёсла обмотать тряпками. На берегу он внимательно оглядел взвод, поправил на одном из бойцов котелок, чтобы не гремел на ходу, и коротко бросил:

— За мной!

Взвод, шурша галькой, двинулся вперёд. Но тут же остановился. С берегового откоса раздался тихий женский голос:

— Пришли, родные. Я так и знала, что придёте. Только куда же вы? Там фашисты. Низом нельзя, надо идти верхом.

Касым приказал лезть наверх.

Женщина, по всей вероятности, узнала его: она, как бы приветствуя, прикоснулась к его плечу ладонью и, ни слова не говоря, зашагала впереди взвода. Она часто спотыкалась на рытвинах, качалась, но шла довольно быстро. Со дня первой встречи женщина заметно сдала: щёки её впали — по ним сейчас струился пот, сама бледная как полотно. Такой путь в зарослях тальника был ей явно не по силам. С каждой сотней метров она дышала всё тяжелее. Чтобы не упасть, хваталась за ветки, но не останавливалась. Шла и невнятно бормотала:

— Оленька, золотце моё, вернулась наконец! Сейчас… сейчас я тебя встречу. Мучили они тебя, изверги, кровушку твою пили… Ты потерпи, потерпи… Уже недолго осталось… Красная Армия идёт! Свобода идёт…

— Вперёд, товарищи! Вперёд! — поторапливал Ахмеров бойцов, хотя понимал — излишне. Их не надо было подгонять, они и так чуть не бежали, слыша доносящиеся слева отголоски боя. Там непрерывно строчили пулемёты, судя по лающему сухому звуку — немецкие, завывали мины. Нашим, видимо, жарко. Хорошо, если смогли окопаться. Если нет, дела плохи…

Взвод Ахмерова, пройдя задами, ворвался в самый центр хутора. Для немцев это было неожиданностью. Среди них началась паника. С дикими криками «десант! десант!» солдаты метались по улице и падали, сражённые свинцовым ливнем из автоматов. А наши бойцы в маскхалатах, словно привидения, возникали то тут, то там, нагнетая суматоху в стане врага.

Выскочив из переулка на главную улицу хутора, Ахмеров увидел их проводницу. Не обращая внимания на зловещий посвист пуль, она, будто приплясывая, переступала с ноги на ногу и по-детски прихлопывала ладонями перед сияющим радостью лицом.

— Ложитесь! Убьёт! — крикнул ей Касым и побежал дальше. Краем глаза он заметил группу удирающих немцев и широко, словно косой на покосе, повёл автоматом поперёк улицы. Несколько гитлеровцев, подрезанные очередью, повалились в пыль дороги.

Постепенно немцы начали приходить в себя. Их встречный огонь становился всё организованнее. А тут ещё невесть откуда к ним подоспело подкрепление. Взвод начал отходить к реке.

Как только на улицах хутора разгорелась стрельба, капитан Альбетков поднял батальон в атаку. Однако соотношение сил было в пользу врага. В довершение всех бед сегодняшнего дня третья рота осталась без командира — убит.

Альбетков жестом подозвал к себе связного Черняева.

— Живо в третью! Передай лейтенанту Петрову мой приказ. Пускай принимает роту!

— Есть, товарищ капитан!

Связной ушёл и не вернулся. Солдаты видели, как во время боя он раз за разом безуспешно пытался пробиться в третью роту, пока не был сражён вражеской пулей.

В то время, когда остальные роты батальона вели ожесточённый бой, третья, не получая никаких указаний, по существу отрезанная от основных сил, находилась в бездействии.

«Ахмеров, где Ахмеров? Он же отступил из хутора в направлении третьей роты! Неужели тоже убит?» — раздумывал капитан.

Нет, лейтенант Ахмеров был жив, он даже не был ранен. Просто когда его взвод соединился с ротой, он не совсем чётко представлял обстановку. Но лишь только разобрался и узнал, что командир убит, решение его было мгновенным.

— Рота! Принимаю командование на себя! Слушай мою команду! За Родину — вперёд!

Бойцы в едином порыве выскочили из окопов и, увлекаемые отважным лейтенантом, ринулись на врага. Связанные боем с основными силами батальона, немцы прозевали этот рывок роты. Оплошность сразу решила исход боя. Забросав гранатами пулемёты и миномёты, не дававшие им поднять головы, советские воины ворвались в траншеи врага и вместе с подоспевшими остальными ротами батальона завязали рукопашный бой. Гитлеровцы не выдержали натиска и побежали. Вскоре хутор Чумакин был полностью очищен от врага.

Когда стрельба затихла, начали с опаской открываться крышки погребов, подполов. Первыми вылезли дети. Увидев звёздочки на пилотках солдат, они восторженно закричали:

— Наши! Наши пришли!

И только тогда появились взрослые — старики, женщины. Слёзы радости, объятия, поцелуи.

Касым искал в толпе женщину, встретившую их на берегу. Её здесь не было. К нему протиснулся казах Серсембаев. Он сразу понял, кого ищет лейтенант.

— Товарищ командир, не иначе она пошла к своему дереву. Наверное, опять зовёт дочку.

— А вдруг…

— Не думаю…

— Идём, Серсембаев!

Они побежали по тропе, которой женщина памятной ночью привела их шестерых в свой дом. Повсюду валялись трупы гитлеровцев, перевёрнутые орудия, чадили дымом взорванные доты и блиндажи, разрушенные прямым попаданием крупнокалиберных снарядов, дотлевали сгоревшие автомашины.

На берегу не было ни души. Ахмеров и Серсембаев приблизились к дереву, которое всё так же грустно никло ветвями к земле. Никого. Вдруг Серсембаев обратил внимание лейтенанта на красные пятна, которые словно ягоды земляники алели на траве. Кровь… Они медленно двинулись по этому следу, стараясь не потерять его, и на самом краю обрыва нашли то, что искали. Женщина лежала ничком, откинув в сторону правую руку, в которой крепко-накрепко была зажата цветастая детская распашонка. На платье женщины, под лопатками, расплылось большое тёмное пятно. Очередь озверевшего фашиста или шальная пуля оборвала её жизнь. Но женщина, видимо, умерла не сразу. Она нашла силы доползти до обрыва, чтобы в последний раз бросить взгляд на тихую, ласковую реку и бескрайние дали, открывающиеся за ней.

Прошло больше месяца. В дни, когда развёртывалась операция по форсированию Днепра и освобождению столицы Украины Киева, по понтонному мосту, наведённому через реку Сейм неподалёку от хутора Чумакин, лихо прокатила видавшие виды полуторка. Дребезжа и громыхая, она одолела подъём, начинающийся сразу за мостом, вырулила на укатанную множеством колёс пыльную дорогу и направилась к хутору. Один из военных, сидевших в её кузове, энергично забарабанил по крыше кабины. Машина остановилась. Шофёр приоткрыл дверцу, высунул голову.

— Чего ещё?

— Надо бы завернуть в одно место…

— Налево?

— Нет, направо. Вон видишь вдали дерево? Вот туда…

— Не пойму я тебя, браток! То тебе посередь чистого поля взбредило цветочки собирать, то к дереву какому-то приспичило ехать!

— Прошу, друг. Уважь в последний раз.

Полуторка съехала с большака и, переваливаясь на выбоинах и колдобинах, двинулась в указанном направлении. Вскоре она остановилась возле старой, уже знакомой нам ивы. Под её кроной был насыпан могильный холмик.

Двое в кузове спрыгнули на землю. Шофёр тоже вылез из кабины, подошёл к памятнику в изголовье холмика. Прочитал:

Ксения Аполлоновна Онуфриева, учительница. Погибла 4 сентября 1943 года в бою за свободу нашей Родины.

Шофёр обернулся и посмотрел на солдата, который просил подъехать сюда.

— Знакомая девушка?

— Она дорогу нам показывала, проводником была…

— Рассказывай. Стал бы ты из-за этого букетик собирать. Знаем мы таких проводников, — шофёр многозначительно хмыкнул.

В это время у солдата, нагнувшегося над могилой и раскладывавшего цветы, сползла с плеч плащ-палатка. Шофёр увидел лейтенантские погоны, Золотую Звезду и опешил.

— Товарищ лейтенант… Товарищ Герой Советского Союза… Извините… Я не хотел…

Лейтенант выпрямился.

— Если бы у погибших оставалась живой душа, сержант, вы бы своими словами нанесли этой женщине жгучую обиду… Она тронулась умом, когда её мужа повесили, а пятнадцатилетнюю дочь угнали в Германию. Но даже больная, она сумела вывести нас тайными тропами в тыл немцам, многим спасла жизнь. Вот и я вечный её должник… — Лейтенант коснулся губами цветов, прошептал: «Прощай, тётя Ксения» — и полез в кузов.

Шофёр будто очнулся от дум и буквально влетел в кабину. Старенькая полуторка, потряхивая на ухабах, повезла молодого лейтенанта Касыма Шабановича Ахмерова к новым боям и сражениям.

Дата добавления: 2015-07-20