Сокол не боится неба

Командир полка подполковник Нестеренко вышел из блиндажа и не спеша направился наверх. «Верх» на языке лётчиков означало «аэродром». Он располагался на небольшой возвышенности, со всех сторон окружённой лесом. Отсюда и пошло — «верх». Аэродром был оборудован в спешном порядке, когда развернулись наступательные операции на Киевском направлении. Место оказалось удачным. С тех пор, как перебазировались сюда, дела — тьфу-тьфу через левое плечо — шли неплохо. Задания командования выполнялись точно, потерь не было.

«Так было до сегодняшнего дня», — вздохнул подполковник. — А сегодня они, кажется, не дождутся Фатхуллина, и он, командир, не пожмёт ему руку, поздравляя с успешным выполнением задания и благополучным возвращением домой. Вместо этого придётся обнажить головы, а потом писать письмо старушке-матери: «Ваш сын… геройски погиб в боях за свободу и независимость нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков». Эх, Анвар, Анвар! Славным ты был лётчиком!

На память пришло прошлое… Молодой лейтенант Фатхуллин прибыл в полк в январе сорок третьего. Симпатичный смуглолицый парень приглянулся подполковнику с первой встречи. Спокойный, несмотря на свои двадцать два года, очень рассудительный. На вопросы всегда отвечал обдуманно, взвешивая каждое слово. Прежде всего это шло от его крепких знаний, которые он получил в училище. Как оказалось, он и самолёт знал хорошо, и летал уверенно, грамотно.

Спустя некоторое время Фатхуллина назначили заместителем командира эскадрильи. Надо было послать кого-нибудь в разведку — посылали его экипаж. Двадцать три раза участвовал он в групповых воздушных боях и неизменно приводил своих ведомых домой. Это ему обязаны своим лётным и боевым мастерством такие молодые лётчики, как Фёдоров, Ковальчук и другие. Да и на счету самого Фатхуллина немало сбитых самолётов — шесть «юнкерсов», один «мессершмитт», один «фокке-вульф». А сколько уничтожено живой силы, наземной техники! По делам и награды — ордена Красного Знамени, Отечественной войны первой и второй степеней, Красной Звезды, тринадцать благодарностей Верховного Главнокомандующего…

И такой боевой парень сегодня вдруг пропал. Уже столько времени не отвечает на вызовы. Что могло случиться?.. Эскадрилья возвращается без него. Вон она, на подходе…

Нестеренко, сощурившись, посмотрел на запад. Там в голубом небе появились чуть заметные чёрточки, они становились всё больше, обретали очертания самолётов и вскоре грозные Илы один за другим уже заходили на посадку. Не было среди них только машины Анвара Фатхуллина.

Подполковник принял от командира эскадрильи рапорт о выполнении задания, посмотрел, как бойцы БАО[11]маскируют самолёты, и пошёл на свой командный пункт. Дорогой он то и дело останавливался, окидывал небо своими зоркими, как у всех лётчиков, глазами, но того, чего искал, так и не нашёл: пропавший самолёт не появился.

Анвар родился в Башкирии. Хорошо учился. Учёба давалась легко. Может потому, что он умел правильно распределять свой день: вовремя готовил уроки, вовремя отдыхал, помогал по хозяйству. Самым любимым его занятием в свободное время, особенно в каникулы, была охота. Вместе с отцом они отправлялись на отроги Урала. Живописные скалы, лес, полный птичьих голосов, стремительные горные речки! Что может быть красивее?! А сама охота?..

Как-то они с отцом наблюдали схватку сокола с лисой. Рыжая разбойница с пушистым, как помело, хвостом, каким-то образом добралась до соколиного гнезда на вершине утёса. Она не успела расправиться со всеми птенцами: вернулся сокол. Анвар с отцом застали уже конец боя. Он происходил на небольшой поляне у подножия скалы. На камнях, на кустах алели брызги крови, в воздухе летали клочки шерсти, перья… У сокола одно крыло волочилось по земле, а лиса здорово хромала, норовя удрать.

Анвар вскинул ружьё, взял хвостатую разбойницу на мушку. Отец остановил его.

— Погоди, сынок. Пусть сокол сам отомстит врагу, разорившему его гнездо.

— У него же крыло сломано, папа…

— Зато сердце кипит яростью…

Сокол не дал лисе уйти от возмездия. Громко хлопнув крыльями, он взлетел над землёй и опустился своему врагу на спину. Лиса повернула ощеренную пасть, чтобы достать противника зубами, но сокол запустил острые когти ей в глаза…

Но с чего вдруг Анвару вспомнился этот случай? Может потому, что перед самым взлётом он получил из дома письмо, которое не успел даже прочитать? Судя по почерку, от матери… Он любит читать её письма, тёплые и нежные. И вместе с тем всегда обстоятельные, подробные. Будто сразу побываешь дома… Мать, как и все матери, в каждом письме просит его поберечь себя… Наверное, и сегодня пишет об этом…

Защёлкали зенитки, напомнив, что самолёт уже давно находится над территорией врага. Ещё через минуту стрелок-радист дребезжащим от волнения голосом возвестил:

— Товарищ командир, цель под нами!

Анвар, повторяя манёвр командира эскадрильи, ввёл самолёт в пикирование. Железнодорожная станция, забитая товарными составами, быстро приближалась. Немцы суматошно забегали вдоль вагонов. Чуть-чуть упреждение — и бомбы сброшены. Штурмовик взмывает вверх и ложится в крутой вираж. Внизу на железнодорожных путях полыхали вагоны, рвались цистерны с горючим. Порядок!

— Дали мы им прикурить! — слышится в шлемофоне восторженный голос Юры — стрелка-радиста,

— Аплодисменты потом, Юра, на земле! Идём на второй заход. Смотри за небом!

— Есть, товарищ команд…

Самолёт вздрогнул от сильного удара и резко накренился. Фатхуллин с трудом удержал его в левом развороте. «Попадание в крыло! — подумал он. — Теперь не до атаки, как бы не войти в штопор».

В это мгновение он почувствовал ещё один удар где-то в нижней части самолёта, мотор начал давать перебои.

Держась двумя руками за ручку, Анвар с огромным усилием удерживал теряющий высоту самолёт, который теперь валился на крыло. Всегда такая послушная, выручавшая во всех переделках машина стала почти неуправляемой. Что делать? Под крылом остаётся всё меньше неба, земля приближается, ещё немного и… Может, как Гастелло?.. Хоть бы какой-нибудь склад… Ничего. Голое поле. Погибать так глупо! Выброситься с парашютом — тоже поздно! К тому же внизу немцы.

— Юра! Юра!

Стрелок-радист не отвечал. Анвар через плечо посмотрел назад. Только что по-детски радовавшийся удачной атаке, чуть не хлопавший в ладоши, он сидел, уткнувшись в пулемёт, лицо было в крови.

Анвар взглянул на высотомер и почувствовал, как по спине побежали мурашки: под крылом оставалось всего каких-то триста метров. В отчаянии он ещё раз до отказа подал от себя сектор газа. Еле дышавший, словно астматик, мотор громко чихнул, выплюнув из патрубков клубки чёрного дыма, и… — о чудо! — взревел мощно и ровно.

Боясь поверить своему счастью, Анвар осторожно взял ручку управления на себя. Самолёт попытался было опять развернуться вправо, но, приструнённый педалями, выровнялся, а потом всё увереннее и увереннее начал набирать высоту.

Скорее, скорее наверх. Чем больше высоты, тем больше шансов дотянуть до линии фронта, даже если мотор снова забарахлит, можно будет спланировать.

Но пока мотор тянет уверенно, во всю мощь своих тысячи восьмисот сил, заложенных в его двенадцати цилиндрах. Анвар наконец позволил себе оглядеться и обнаружил, что остался один. Раньше он как-то этого не ощущал. Борясь за жизнь повреждённого самолёта, он значительно удалился в сторону. Нужно скорее связаться со своими.

— «Днепр», «Днепр»! Я — «Урал». Как меня слышите? Перехожу на приём…

Рация молчала: видимо, повреждена осколком.

Анвар посмотрел на часы: его друзья уже идут обратным курсом. Командир полка наверняка знает, что экипаж Фатхуллина пропал без вести: доложили по радио… Конечно, подполковник поджидает эскадрилью на лётном поле. Он всегда тяжело переживает, когда кто-нибудь не возвращается с задания. Ходит потупя голову.

С первых дней службы в полку Анвар быстро привязался к этому человеку, который чем-то напоминает ему отца. Тактичный, внимательный. Как ненавязчиво он обучал его тонкостям пилотажа на тяжёлой бронированной машине, объяснил и сам показывал в воздухе боевой манёвр — «ножницы», который при отражении атаки позволяет надёжно прикрывать «хвост» своего товарища. Да, если Анвар не дотянет до дома, у подполковника не прибавится здоровья…

А впрочем, чем чёрт не шутит. Мотор пока работает! И вообще Анвар не намерен погибать за просто так.

Самолёт с зияющей дырой в крыле продолжал лететь к линии фронта. Анвар ещё и ещё раз благодарил конструктора Ильюшина, создавшего такую выносливую машину. Под крылом голубой, извилистой лентой медленно течёт Днепр. Анвар с высоты охватывает взглядом огромное пространство. Там, внизу, среди зелени перелесков и полей белеют сёла; в туманной дымке угадывается Киев. Всё это пока под сапогом захватчика. Но придёт час, фашисты ответят за горе и муки, которые они принесли на нашу землю.

Скоро линия фронта. Фатхуллин крепче сжал в руке ручку управления. Тут нужно быть готовым ко всему — и к огню зенитных батарей и к нападению барражирующих истребителей.

Анвар посмотрел назад — не подбираются ли к хвосту его машины «мессера»? Но в воздухе было спокойно. Зато на земле он разглядел нечто такое, что его живо заинтересовало. К небольшому фронтовому полустанку, давно уже разрушенному нашей авиацией, приближался длинный эшелон. «Видно, немцы восстановили пути! — мелькнуло в голове лётчика. — Эшелон наверняка идёт не порожняком, кто будет гонять в прифронтовой зоне пустые вагоны. Но вообще-то со стороны немцев это довольно нахально: средь бела дня, всего в каком-то десятке — другом километров от передовой и вдруг на тебе, как ни в чём не бывало, на всех парах мчит состав!»

В Фатхуллине взыграл азарт охотника. Стараясь так работать педалями и ручкой, чтобы машина не рыскала, он плавным разворотом со снижением пошёл навстречу эшелону. Глаза уже различают на платформах крытые брезентом танки, орудия. Остановить! Во что бы то ни стало — остановить! Ведь это оружие против наших солдат. У него ещё имеется несколько бомб. От них всё равно надо избавляться, потому что в случае вынужденной посадки это весьма неприятный груз. Но где сподручнее всего атаковать эшелон? Впереди крутой поворот. Вот тут и надо встретить состав. Нужно только очень точно вывести свой израненный самолёт к намеченной точке. Чуть недоложишь или переложишь и самолёт разминётся с эшелоном.

А с эшелона уже заметили краснозвёздную машину. С платформ ударили крупнокалиберные зенитные пулемёты.

Анвар понимал, на что он шёл. Чтобы точно уложить бомбы, ему придётся на подбитой машине зайти эшелону прямо в лоб и на бреющем полёте, подставляя брюхо под огонь, промчаться над ним. Сбить могут в два счёта. Но не пропускать же такую технику к фронту. Сколько жизней она может отнять!

Фатхуллин, плавно отведя ручку от себя, направил штурмовик вниз. Глаза прикованы к земле, к той точке, где должны упасть бомбы, а руки и ноги автоматически делают нужное дело. Вот и поворот. Через несколько минут паровоз, выплёвывающий в небо клубы белого дыма, войдёт в него! Пора! Самолёт, скользнув над плотными струями трассирующих пуль, круто ринулся вниз, сбросил все три бомбы и в тот же мйг круто ушёл в небо. Сверху Анвар увидел: паровоз, сойдя с рельс, покатился под откос, на него, становясь на дыбы, переворачиваясь вверх колёсами, посыпались вагоны. Вскоре всё заволокло дымом. Вражеская техника, ещё мгновение назад представлявшая собой грозную силу, превратилась в груду искорёженного металла, пылала в огне.

…Вечерняя заря уже окрасила макушки деревьев в золотисто-розовые тона, когда старший лейтенант Фатхуллин посадил свой самолёт на родной аэродром. Едва он соскочил с крыла на землю, как сразу попал в объятия подполковника Нестеренко.

3 ноября 1943 года части советских войск, расположенные у села Ново-Петровцы Дымерского района, в составе войск Первого Украинского фронта под командованием генерала Ватутина включились в операцию по освобождению Киева. В трёхдневном упорнейшем штурме вместе с пехотой участвовали тысячи орудий, танков, самолётов. Я пешком прошёл места, где происходили решающие бои, и только на одном небольшом участке вдоль притока Днепра Ирпени насчитал развалины восемнадцати дотов. Эти чудовищные создания войны с железобетонными стенами и крышами в полтора-два и более метров в толщину были буквально разворочены. Как знать, может, к ним приложил руку и славный сын татарского народа Герой Советского Союза Анвар Фатхуллин. Ведь в боях за освобождение Киева участвовал и его полк. За успешные действия и уничтожение большого количества живой силы, техники и огневых точек врага 140-му гвардейскому авиационному полку было присвоено наименование Киевского.

Возле села Ново-Петровцы, на взгорке, до сих пор сохраняются окопы, блиндажи, наблюдательные пункты — память былых боёв. А перед ними на открытой, ровной площадке, поставлен величественный памятник неизвестному солдату. В его облицованном мрамором цоколе размещается музей. На стенах музея горят золотом навеки выбитые в мраморе номера и наименования частей и соединений, участвовавших в освобождении столицы Украины. Среди них есть и 140-й Киевский гвардейский авиаполк, в котором служил наш отважный земляк.

Дороги, по которым тридцать с лишним лет назад огнём и железом прошёлся молох войны, привели меня в Киев. Невозможно описать красоту и очарование этого города. Утопающий в зелени, сверкающий чистотой, он богат историческими памятниками. Полюбовавшись Богданом Хмельницким, осмотрев «Золотые ворота», разрушенные дикими ордами Батыя, я пришёл на улицу Владимирскую — в Государственный музей Украины. Три его зала посвящены Великой Отечественной войне. Каких только экспонатов нет в этих залах! Изготовленные в Берлине наручники, резиновые дубинки, железные кресты, которыми Гитлер награждал своих особо отличившихся головорезов, всевозможное воинское снаряжение с орлом, держащим в когтях фашистскую свастику…

Особенно долго задержался я у стенда, посвящённого молодогвардейцам. С волнением рассматривал шахматы, домино, которыми играл Олег Кошевой. Тут же хранятся рукавички Зои Космодемьянской, игольница, которую ей подарила бабушка. А рядом — шапочка, чайная ложка, чернильница и студенческая зачётка татарской девушки Фатымы Гафуровой. Эта отважная девушка являлась активным членом подпольной организации, действовавшей в Днепропетровске. Фатыму и её товарища по борьбе Махмута Калинкина фашисты казнили в 1942 году.

В музее имеются материалы и о Герое Советского Союза капитане Анваре Асадулловиче Фатхуллине. В уголке вечной славы со стенда улыбается его молодое лицо; его ратные подвиги, описанные скупыми, лаконичными строками, служат примером доблести, отваги, самоотверженности.

Гали-батыр [12]

На свете необычных людей много. Вот послушай-ка. Стоял я однажды в очереди. Как раз недавно война кончилась. Того не хватало, этого… Думаю как всё: будет. Придёт время — исчезнут хлебные карточки и в магазинах вдоволь появится всяких продуктов, товаров… В общем, радость победы всё заслонила и трудности нипочём. Правда, шея — тоньше не бывает, а рёбра под кожей пересчитать легко, но на душе, однако, празднично. И газеты читаем, и радио слушаем, и даже в театр и кино ходим. Ни убавить, ни прибавить.

Кто помнит те годы, подтвердит, что в моих словах нет фальши даже с булавочную головку. Кхе-кхе… Да… Выстроились, значит, мы в очередь. Ноги гудят, но очереди не бросаем.

Впереди, за пять-шесть человек до меня, стоит высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Одет в фуражку пехотинца, поношенные брюки галифе и такие же сапоги. В руке палка, в очках с тёмными стёклами. Короче, судя по всему, человек изрядно нюхавший пороха и проливавший кровь, а потому достойный уважения.

Я только было начал:

— Мог бы и без очереди, никто бы слова не сказал, — как мой сосед прижал указательный палец к губам и негромко произнёс:

— Тише… Услышит — обидим. Очень гордый характер!

Я пожал плечами: ежели такой гордый, пожалуйста, пусть стоит на здоровье. Жалко, что ли.

Гали-батыр (так я его окрестил про себя за его могучее телосложение) терпеливо дождался своей очереди и купил два билета. Да, друг, в тот день мы стояли в очереди не за хлебом, а за билетами на картину «Падение Берлина».

Вот тут-то и начинаются чудеса. Хочешь верь, хочешь нет, но человек с палкой и в тёмных очках оказался слепым на оба глаза! Честное слово! Когда он подавал в окошко кассы деньги, я это увидел отчётливо. На войне, наверное, при разрыве гранаты или мины бедняжке опалило лицо: на нём рубцы и шрамы.

Народ на эту картину валом валил. Каждому хотелось, собственными глазами увидеть, как Берлин, само логово фашизма, стал на колени. Оно и понятно: почти четыре года люди переносили горе и печаль, теперь не грех было отведать и от радости победы. Интересно, что испытывал душегуб Гитлер, когда над его головой стали рваться наши снаряды? Бегал ли по бункеру своему, как крыса с прищемлённым хвостом, или, завидев, что его генералы улепётывают из столицы фатерланда, сразу разрядил пистолет и задрыгал ногами? Эти поучительные сцены человек хочет посмотреть во всех подробностях,

Так поступаем мы все, а как же тот мужчина? И тут я подумал: не для себя, наверное, купил он билеты — для других. Чтобы убедиться в своём предположении, как только вошёл в зал, начал осматриваться. Верно: человека в тёмных очках не было.

Но в тот самый момент, словно говоря: «Подожди, так легко нас не сбрасывай со счётов», в дверях показался он. С ним под руку шла молодая, очень красивая женщина. Они сели впереди меня в девятом ряду. Неужели это его жена? Наверное, сестра. Хоть он и напоминает собой, что называется батыра Гали, но как же, незрячим, мог выбрать такую королеву? Ведь чтобы ежедневно видеть и оценить её красоту, и двух глаз недостаточно!

Хочешь верь, хочешь нет: красивая дама оказалась законной супругой Гали-батыра. Не думай, что загибаю. Я вначале тоже не поверил. Но это так. Слушай, друг, и мотай на ус. Женщина назвала этого человека просто Гали. Ни больше, ни меньше. Я смекнул. Так называют обычно близких. И что он настоящей батыр — тоже говорю без преувеличения. Правоту своих слов могу подтвердить документом. Да, да. Для тех, кто словам не верит, я ношу его с собой. Когда бываю в компании и язык мой начинает чесаться, не могу не рассказать о Гали-батыре. Как тут удержишься — уж очень поучительная история вышла.

А теперь слушай далее.

По причине любви к фильмам про войну я часто хожу в кино. Мой странный знакомец оказался тоже жадным до картин. Как только показывают новый фильм, он в первый же день тут как тут. И под ручку с супругой.

Галина (так её зовут) на протяжении всего фильма шёпотом рассказывает ему, что видит, растолковывает по-своему. Иногда Гали-батыр и сам — то со смехом, то с грустью — объясняет происходящее на экране. И во многих случаях прямо точка в точку попадает. Вот ведь как, а? Ну, скажи, не чудо ли это? Сам, будто ничего тут нет особенного, говорит:

— Чему удивляться? Я душой гляжу…

А красивая ханум в такие минуты становится похожей на только что раскрывшуюся розу. Она довольна, гордится мужем.

Прошли годы. Однажды мне пришлось побывать в доме, что на площади Свободы. Здание новое, обжитое уже. Вдруг вызывают меня сменить кран (я работал тогда в домоуправлении сантехником). Вечером хозяева дома. Торкнул дверь — открыто. Захожу. На мягком диване полулежит человек, словно отрешён от всего мира. Телевизор смотрит. Я узнал его: Гали-батыр! Да ещё дорогую люстру засветил. Оказывается, зажигает, чтобы из окон падал на улицу свет. Пусть, мол, большой дом освещается ровно и людям светит. Я поверил. А как не поверить: в коридоре, кухне и даже в спальне установлены продолговатые, величиной с добрую книгу, с широкими клавишами выключатели. Не надо ощупью искать, нажал ладонью — свет зажёгся.

Разговорились. Выяснилось: хозяин речист. Куда там профессору до него! Только ему в рот и смотришь. А голова — хоть министром ставь, в грязь лицом не ударит.

Оказывается, Гали-ага двадцать пять лет проработал руководителем в артели слепых и глухонемых. В этом году, когда ему исполнилось шестьдесят лет, вышел на пенсию, хоть мог это сделать раньше. И сейчас не лежит на боку, рассказывает молодёжи о войне, боевых товарищах, о жизни. Опыт у него большой. 9 мая выступал перед студентами, 22 июня побывал в воинской части, летом не раз встречался с пионерами. И на следующую пятницу приглашён на встречу.

Хотя во время выступления заслушаешься Гали-батыра, он не хвастун. Он никогда не говорит: «я», скажет: «мы» или «вместе с народом». Очень скромный. Я это потому говорю, что много лет знаю его, встречаюсь, бываю у них. Короче, наш Гали — настоящий человек. В моём представлении он, как меч булатный: гнётся, но не ломается, рубит самое крепкое, а сам не сдаётся, не тупится. Отчего это так бывает? Скажи-ка мне, друг.

Я думаю, секрет тут в двух причинах. Во-первых, Гали-батыр рано остался сиротой, испытал в жизни всякое. Он тысяча девятьсот четырнадцатого года рождения. Родился в бедной крестьянской семье в Шарлыкском районе Оренбургской области — всего в пяти километрах от родной деревни Мусы Джалиля, в местечке Сарманай. Когда умерли родители, воспитывался в детдоме. Ещё безусым юнцом вступил в комсомол, воевал с басмачами. А в сорок первом пошёл защищать Родину добровольцем…

Вторая причина — Нургали Галиев коммунист. Он вступил в партию в самую тяжёлую пору, когда наши войска оставляли один город за другим. Тогда было туго, а он вступил, чтобы сражаться и бить врага без пощады. Если бы он был человеком, который дрожит за свою шкуру, разве мог пойти на это? На такое способны лишь люди с львиными сердцами, которые признают и ценят, справедливость, выше всего на свете ставят дело народа.,

Но говорят: и на солнце есть пятна. Я таки раскрыл одну ложь батыра, которую он повторял не раз. Раскрыл! И в оправдание он не смог ничего сказать. А что скажешь, когда всё подтверждается документом! Есть печать, подписи…

Случилось это так. Помнишь, я только что говорил, что он дома расположился перед телевизором и засветил люстру? Когда я ходил чинить кран. Вспомнил? Ну вот, мы разговорились, познакомились ближе, потом стали друг к другу и в гости ходить. С Гали-батыром мы были откровенны: он знал буквально всё обо мне, я — о нём. И всё-таки он, добрая душа, оказывается, кое-что скрыл…

Однажды меня пригласили в школу — потекла у них там водопроводная труба. Закончил я работу, собрал инструмент и уже ступил к выходу, как взгляд мой упал на афишу. На ней крупно чёрным по белому написано: «Сегодня в пять часов вечера в комнате трудовой и боевой славы школы состоится встреча с Героем Советского Союза Нургали Мухаметгалиевичем Галиевым».

У меня глаза на лоб полезли. Думаю: не ошибся ли? Может, однофамилец? Тёзка? Тогда как объяснить то, что совпадает и отчество?

Меня охватило любопытство буквально с головы до пят. На третий этаж без крыльев, а взлетел. Разыскал комнату славы, тихонько открыл дверь и на цыпочках прошёл за заднюю парту. Вытягиваю шею, гляжу. Да, за столом, накрытым красным кумачом, сидит он, Гали-батыр. А когда начал говорить, жестикулируя, Золотая Звезда на груди засверкала. Ей-богу, я даже икать начал. Раньше это случалось, когда много смеялся. А на этот раз вовсе без смеха… Наверное, нервы. Как тут не будешь нервничать: столько раз сидели вместе, беседовали, а он, изменник, скрыл от меня, что Герой. Скрыл! Хоть бы словом когда обмолвился! Нет, ни намёка. Подавив распиравшую меня злость и досаду, я прислушался к его речи. О чём он разливается перед детьми? Уж не думает ли, что им по молодости всё сойдёт? А он и тут о себе — ни слова. О товарищах речь. Как да что. Слушаю в оба уха, куда выведет.

— Наш 387-й отдельный сапёрный батальон при форсировании Днепра проявил чудеса героизма, — рассказывает он. Как по газете шпарит. Ни сучка, ни задоринки, я тебе скажу, всё гладко. Припомнил, что комбатом у них был капитан Бобров, а командиром дивизии полковник Буслаев. Сообщил, как поговорили командиры со своими солдатами перед форсированием реки по душам, дали нужные инструкции, наставления. И вот наступила ночь, 26 августа. Темно, хоть глаз выколи. Ветер, дождь. Воспользовавшись непогодой, войска подошли к самой реке. Сотни пушек, пулемётов, винтовок, миномётов. Всё необходимо перебросить на правый берег. А Днепр тут — не меньше полкилометра шириной…

Связали лодки по нескольку штук, положили на них доски — получилось нечто вроде парома. На этот настил вкатили пушки. Артиллеристы улеглись, обняв кто снарядные ящики, кто колёса орудий, — чтобы волной не смыло, значит…

Рассказывает он, а дети, не дыша, как зачарованные, глядят и глядят на него. Говорил же я, что Гали-батыр человек красноречивый…

— Погрузились и только отчалили от берега — фашистские самолёты тут как тут, — рассказывает он дальше и жестами показывает, как атаковали немецкие самолёты. При каждом движении Золотая Звезда на его груди колеблется, мигает золотым блеском, а то, стукнувшись о другие ордена и медали, словно напоминает: расскажи, за что тебе дали меня.

Нет, об этом Герой ни слова…

— Фашисты сначала в трёх-четырёх местах повесили фонари в небе, — говорит он и, услышав шёпот детей, объясняет — Так называются осветительные бомбы, спускаемые на парашютах… От них светло, как зимой в лунную ночь. Негде голову спрятать — немец поливает из крупнокалиберных пулемётов, бомбит. Вода бурлит, словно кипящий котёл, в небо взлетают фонтаны… А мы, паромщики, гребём изо всех сил. Уши заложило от взрывов, глазам больно смотреть на частые вспыхивающие сполохи. Но мы всё равно гребём. Уже несколько паромов разнесло в щепки. Люди и пушки пошли на дно. Ужасное зрелище! С ума можно сойти. В такие минуты одни люди становятся жалкими, несчастными, а другими овладевает чувство удальства, отчаянной храбрости. Страшится ли человек смерти? — будто сам у себя спрашивает Гали-батыр. И, подумав немного, отвечает: — Вряд ли есть на свете живая душа, которая бы не боялась смерти. Но человек старается не думать о ней, им движет чувство долга, стремление выполнить свою задачу…

Недалеко от противоположного берега в одну из лодок нашего парома попал осколок снаряда, и паром начал крениться. В тот же миг один наш сапёр, сбросив с себя телогрейку, заткнул ею дыру в лодке, а сам прыгнул в воду. Схватив за канат, подтянул паром к берегу.

В ту ночь, несмотря на беспрерывную бомбёжку, мы переплывали Днепр восемь раз, на правый берег перевезли большое количество войск и техники. Сильно устали. Но война есть война. Отдыхать некогда. Последовал новый приказ — наводить понтонный мост. И вот тут во время выполнения второго задания случилось ещё более необычное…

Ни вздремнуть, ни поесть нам в этот день не удалось — не было времени. Едва рассвело, мы торопливо принялись тесать лесины. Прямо в лесу. Это уже не для парома — для моста. По нему должны пройти машины и лёгкие танки. Если войскам, занявшим плацдарм на правом берегу, не подойдёт помощь, считай, дело — труба. Всё может пойти насмарку. Дорог каждый час, каждая минута.

К концу суток мост был готов. Немецкие самолёты не раз пытались его уничтожить. Не тут-то было. О схватке наших самолётов с немецкими, об артналёте не буду рассказывать — вы много раз видели в кино. То было светопреставление…

Началась переправа. В воздухе дежурят наши самолёты, на мосту мы, сапёры. То справа, то слева рвутся снаряды, и нас накрывает фонтанами воды. Но ты не имеешь права уйти со своего места, должен стоять, как пригвождённый, и обеспечивать исправность своего участка: мост комбинированный — где понтоны, а где и подручные средства.

Вдруг неподалёку от моего товарища разорвался снаряд. Смотрю: сапёра на мосту нет. И перил нет — сорвало воздушной волной. Мост тоже провис. Когда по этому месту проходят машины, так и кажется, что мост вот-вот пойдёт ко дну. Волны уже лизнули колёса одной автомашины… Но другая машина прошла по сухому настилу, — видимо, была легче. И эта ничего… Но мост тут всё равно то всплывёт, то погружается.

Генерал, следовавший на ту сторону, заметил это и стал оглядывать мост. А с правого боку тот сапёр, что волной скинуло, стараясь приладить к зыбкому месту столб, сорванный взрывом, подпёр его плечом и держит. Устал сам, изнемог, но держит, и переправа продолжается…

Генерал удивился: как такое возможно? Велел готовить документы, чтобы парня представить к званию Героя Советского Союза. И немного спустя, 26 октября 1943 года за подписью М. И. Калинина был опубликован Указ. Фамилия парня? Кхе, кхе… Как его… Из Узбекистана был тот парень. Худайбердиев. Да…

Смотрю я на Гали-батыра, а в душе рождается сомнение: что-то непривычно мнётся рассказчик, переступает с ноги на ногу, словом, будто что-то скрывает.

Когда он начал про Худайбердиева рассказывать ещё одну историю, сомнение моё возросло больше. Посуди, друг, сам.

— Однажды, — продолжает он рассказ, — лежим мы в окопе. Фашисты атакуют уже в пятый раз. Лезут как на рожон, не считаясь с потерями. Но и мы держимся крепко, хоть патронов осталось мало. Получили приказ: когда будут расстреляны последние патроны, подняться в штыковую. А немцы всё идут и идут. Когда они приблизились к нам, начали бросать гранаты. Такого мы не ожидали: хорошо ещё расстояние великовато. А когда подойдут ближе? Как бы эта неожиданность не спутала все наши расчёты: если граната разорвётся в окопе, в штыковую атаку уже не поднимешься…

Худайбердиев, кажется, смекнул это первым. И окоп его чуть впереди. Значит, фашисты пройдут прямо по нему. Как бы не так! Сняв шинель, Худайбердиев отбросил её в сторону, ненужный теперь автомат положил на бруствер, подтянул ремень и, уперев руки в бока, стал ждать. Вид — отчаянно храбрый. Словно борец на сабантуе ждёт очереди выйти на майдан.

Фашисты заметили его сразу. Сначала от удивления приостановились. Видно, подумали: что, мол, ещё за клоун? Немного постояли, осклабившись, потом пришли в себя и начали кидать гранаты в него. А Худайбердиев доказал им, что никакой он не клоун, а блестящий жонглёр: ловит немецкую гранату в воздухе и — обратно в них, ловит — и в них… Только что щерившиеся на забавное происшествие, немцы вынуждены клевать носом землю, отплёвываться, а то и вовсе протягивать ноги.

Худайбердиев таким образом отправил обратно шесть гранат. Но и немец хитёр, не лыком шит: выдернув кольцо, подержит немного гранату в руке и лишь потом бросает. Такая граната взрывается ещё не долетев до земли. Одну наш храбрый джигит всё-таки успел кинуть немцам обратно. А вторую…

Мы не могли больше ждать, выскочили из окопов и с криком «ура!» кинулись вперёд. Начался яростный штыковой бой. Наверное, о таком сражении сказано: «Горше, тягостнее смерти встреча штыка со штыком»…

Дети молчали. Такое не каждый день услышишь. Кто-то спросил: «А Худайбердиев погиб или живой остался?»

— Худайбердиев-то? — спокойно переспросил Гали-батыр. — Нет, он не погиб, выздоровел. Только ему не пришлось вернуться в свой полк. После того как Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин, сказав: «Геркулес ты наш!» — приколол к его груди Золотую Звезду и торжественно поздравил, крепко пожав ему руку, Герой в сопровождении медсестры уехал к себе в Среднюю Азию.

Когда дети стали Гали-батыру задавать вопросы, я на цыпочках вышел из комнаты. Возвратился с работы и поспешил к одному журналисту. Тот заинтересовался подвигами и сразу написал в Москву письмо. Ответ ждали недолго…

Ты спрашиваешь, друг, о чём сообщили? Конечно, о тех геройствах, что я слышал в школе, было написано в бумаге. Как я и полагал. Короче, это был наградной лист о присвоении красноармейцу 387-го сапёрного батальона Галиеву Нургали Мухаметгалиевичу звания Героя Советского Союза. Подписан пятью военными начальниками, поставлена печать. Ежели хочешь взглянуть — пожалуйста. Я тоже копию имею…

Вот какие встречаются на свете чудеса, друг мой!

«Главное — не робеть…»

Снова — уже в который раз! — я в архиве Министерства обороны СССР. Старший научный сотрудник архива В. А. Александрович, приветливо улыбаясь, спрашивает: «Опять поиск?» — и тут же продолжает: «Да ведь и мы не сидим сложа руки. Вот завершили составление полной картотеки вернувшихся с Великой Отечественной войны Героев. Полюбопытствуйте. Вдруг посчастливится — и в семье Героев Татарстана прибудет…»

И вот мы на втором этаже центрального зала. В шкафах — карточки, расположенные в алфавитном порядке. Тысячи карточек… Говорят: глаза страшатся, руки делают. Перебрал один шкаф, второй, третий… Наконец, в список Героев, который я привёз из Казани, заносится новая фамилия: Сергеев Михаил Егорович. 1924 года рождения, родина — Татарская АССР, Тельмановский район, деревня Верхний Тимерлек. Оказывается, в настоящее время Герой проживает в городе Нефтекумске Краснодарского края…

Если Сергеев родился в Татарии, почему о нём до сих пор никто ничего не написал, у нас ведь выходила книга о Героях?

Ответ нашёлся, когда я познакомился с материалами о представлении Михаила Егоровича к званию Героя. Сергеев призывался в армию из Кривого Рога, а семья его в то время жила в Горьковской области. Поэтому наши историки его «не заметили». Так прошли годы…

Нашего земляка, воевавшего в 44-й мотострелковой бригаде 1-го танкового корпуса и получившего 25 марта 1945 года звание Героя Советского Союза, первыми разыскали друзья из Литвы. Им он и рассказал эпизод, который произошёл тридцать лет назад. (Мне об этом написали красные следопыты 37-й школы города Вильнюса.) Вот он.

…1944 год, 17 августа. Бойцы 3-го мотострелкового батальона, которым командует майор Бондарь, в ожидании приказа о выступлении расположились в лесу. Все понимают: если не сегодня ночью, то завтра утром предстоит жаркая схватка с врагом. Фашисты стремятся отбить Каунас и прижать наши войска к морю. Поэтому их контратаки следуют одна за другой. Сил на этом участке враг сосредоточил немало. Его артиллерия, не переставая, ведёт огонь, всё чаще и чаще повторяются мощные танковые атаки, нещадно бомбят самолёты. Продвигаться вперёд становится всё труднее. Многие наши части вынуждены остановиться и, ожидая подкрепления, окапываются.

Рядовой Михаил Сергеев находился как раз в одном из таких подразделений. Он — заряжающий 57-миллиметрового орудия. Голубоглазый блондин с крутыми плечами и крепкими, мускулистыми руками, которому только что стукнуло двадцать. Заветная пора в жизни молодого человека! Как выражается его отец Егор, самое время одному взваливать на подводу тридцатипудовый мельничный жёрнов. Да, силой Михаила природа не обделила. Потому и на службе у «бога войны» — в артиллерии. И специальность заряжающего освоил толково. Уже во время своей стрельбы на ногах стоял крепко, словно врастал в землю, хоть она и ходуном ходила. Стальной ствол орудия, будто отвешивая поклон, дрогнет, полыхнув огнём, — и на землю скатывается гильза, ещё горячая, дымная. В руках Миши — очередной снаряд. Как только раздастся командирское: «Огонь!», ствол вновь «отвесит поклон»… По окончании тренировок — анализ стрельбы. Как всегда, скупо хвалили. Потому что Миша из тех, кто из десяти снарядов семь-восемь лепит прямо в цель.

Но всё это в прошлом. Теперь впереди — настоящий бой, так сказать — боевое крещение. Как его встретит Миша? Не задрожит ли, когда на него двинутся, грохоча, железные громады с чёрными крестами? Не перезабудет впопыхах всё, чему его учили, когда вокруг начнут рваться вражеские снаряды.

Рассказывают, что с молодыми солдатами в первом бою случаются всякие курьёзы. Не попасть бы в смешное положение. Потом прохода не будет.

Нет, Михаил умрёт, но в грязь лицом не ударит. Трусов не только у них в роду — во всей округе не бывало. Наоборот, вон его земляки Николай Козлов, Анатолий Кузнецов и Николай Синдрияков — Герои Советского Союза. И в район, вырастивший таких удальцов, вдруг напишут: «А Миша-то ваш оказался труслив как заяц». Что тогда делать? Как покажешься на глаза той, которая тебе верит, обещала ждать? А родители? Нет, лучше смерть, чем такой позор!..

— Мишка, оглох, что ли? — замковый Выдренко толкнул его в бок. — Вставай, идём на ротное комсомольское собрание. Вон в том сосняке будет.

Миша, всё ещё не отделавшийся от своих дум, зашуршав плащ-палаткой, медленно повернулся и, продолжая лежать, уставился на Выдренко. «А зачем мне на собрание?» — говорил его взгляд.

Прошедший огни и воды, Выдренко сразу сообразил, что творится в душе молодого бойца.

— Вот забодай тебя муха! Ты что, забыл, что комсоргу заявление оставил. Може, и примут…

Миша вскочил. В самом деле, ведь он хотел в первый бой идти комсомольцем. Правда, в заявлении написал не так. Но комсорг был внимателен, уловил, по-видимому, и то, что не изложилось на бумаге…

Здешние леса напоминают наши: стройные сосны с золотистой корой, а под ними кружева папоротников, щавель, душица… Пряно пахнет ягодами и мёдом. Стоит та пора лета, когда всё созревает, а солнце печёт, не жалея силы. В жатву, бывало, столько мужчин съезжались вместе разве что на обед. От этих мыслей у Михаила заныло сердце…

Бойцы с суровыми лицами сидели на поляне, обняв карабины и автоматы. Все — в маскировочных халатах. Обычно сборам солдат сопутствуют шутки, смех. Здесь никто не улыбался. Да, видно, положение серьёзное. Противник в двух шагах. Соседние полки уже вступили в бой. Но приказа идти им на помощь пока что нет.

Комсорг, стоявший возле штабеля снарядных ящиков, взглянул, на наблюдателя, который примостился на высоком дереве, и открыл собрание.

Немного спустя зачитали заявление Сергеева и рекомендации, данные ему в запасном полку. Потом Михаил рассказал свою биографию, ответил на вопросы.

— Не подведёт. Добрый хлопец! — крикнул Выдренко с места. — Мы верим в него.

Рядового Михаила Сергеева приняли в ряды ВЛКСМ единогласно.

В сумерках батальон тронулся в путь. Шли недолго: натолкнулись на противника, который встретил их сильным огнём. Пришлось укрыться в лесу. Перед рассветом, не обращая внимания на непрерывный обстрел вражеской артиллерии, дошли до деревни Косцюки и неподалёку от кладбища заняли боевую позицию. Батальон получил задание задержать немцев, наступающих по дороге на Шауляй. До седьмого пота рыли окопы, траншеи. Все смертельно устали, зато исчезли неуверенность и страх. Миша вспомнил услышанное на собрании.

…Фашисты в Литве устроили лагерь смерти. Кажется, в девятом форту, — сказал комсорг. Согнали сюда тысячи советских людей. После мучений, пыток их целыми группами умерщвляли, а те, что оставались живы, содержались в нечеловеческих условиях. Но захватчикам не удалось сломить дух литовского народа. В лесах действовали партизанские отряды, в городах и районных центрах — подпольные партийные и комсомольские комитеты. Радиостанция бесстрашных молодых патриотов «Голос правды» сообщала народу правду о войне, фронте, звала к борьбе. Подпольный комитет комсомола, возглавляемый Борисом Губертасом, Юозасом Амксонисом и Альфонсасом Цепонисом, вовлёк в свои ячейки сотни юношей и девушек. Грозные народные мстители не давали фашистам спокоя. На железных дорогах взлетали в воздух составы с боеприпасами, военной техникой и живой силой врага. Горели склады, автомашины. Если комсомольцы не могли что-либо уничтожить сами, сообщали в партизанские отряды, а те вызывали авиацию с Большой земли.

Чтобы подавить смелые действия комсомольцев, фашисты устраивали облавы: организовывали карательные отряды. Тюрьмы были забиты молодыми борцами. Среди них нередко оказывались и те, кто никакого отношения к отрядам сопротивления не имел. Всех жестоко избивали, пытали на допросах, потом или расстреливали, или живьём закапывали в землю. Но борьба не прекращалась…

«Оказывается, массовые пытки продолжаются и сейчас», — отметил про себя Миша.

Комсорг своё выступление закончил словами: «Вырвем из когтей смерти братьев литовцев!»

Выдренко опять толкнул Мишу в бок:

— Командир батареи идёт. Сам проверяет расчёты.

— Командир батареи? Сам?.. — Миша вскочил, чтобы оправить обмундирование, но задел головой щиток орудия — каска, слетев с головы, покатилась по земле.

Выдренко поспешил успокоить:

— Ты, главное, не робей, Мишка. Командир батареи у нас душа-человек. Сам узнаешь потом.

Майор Бондарь, сопровождаемый командиром взвода лейтенантом Растороповым, похвалил расчёт за умелое расположение орудия на огневой позиции.

— Молодцы ребята! Здесь не то что фриц — птица не пролетит.

— Немца не пропустим! — ответили дружно артиллеристы, выстроившиеся возле пушки.

Вместе со всеми эти торжественные слова повторил и Миша Сергеев. Но его голос прозвучал то ли робко, то ли слишком слабо. Заметив это, командир батареи подошёл к Сергееву, оглядел его внимательно и спросил:

— Заряжающий рядовой Сергеев — это вы?

— Так точно, товарищ командир батареи, товарищ майор…

Выдренко дёрнул его за рукав, шепнув: «Говори что-нибудь одно: или командир батареи, или майор».

Миша и сам это знал, но соскочило с языка, что поделать!

— Поздравляю вас с принятием в ряды славного ленинского комсомола! — сказал командир батареи и крепко пожал бойцу руку.

— Спасибо товарищ… майор!

Подумать только: всё знает! И то, что приняли сегодня в комсомол, и то, что у Миши тревожно на душе. Именно о таких, видно, говорят: сквозь землю видит.

Командир батареи ещё раз посмотрел на усталые лица артиллеристов, на их ослабшие поясные ремни и помрачнел: походная кухня отстала далековато.

— Ремни подтяните потуже, товарищи! — заметил он по-деловому. — Бой будет тяжёлый. Фашисты хотят захватить шоссе. Поэтому свой главный удар они направят на наш участок и участок соседней, третьей роты. Если выстоим, победа на этом направлении будет обеспечена. Если пропустим фашистов — в тылу начнётся неразбериха.

— Ни один фашист здесь не пройдёт! Верьте нам, товарищ майор, — ответили артиллеристы.

Около восьми часов утра противник начал наступление. Пехота врага двигалась на бронетранспортёрах к возвышенности, занятой батальоном. Вначале был слышен только рокот. Сплошной, но отдалённый. Потом из-за поворота дороги, которая огибала деревню, показались серые машины. Командир батареи в бинокль сразу оценил обстановку, велел приготовиться к бою.

Машины все ползли и ползли, словно земляные жуки. Теперь они были видны отчётливо. «Многовато их, многовато!» — подумал командир батареи, а вслух распорядился:

— Подпустить противника ближе!

Гул фашистских транспортёров, широкие каски солдат, прилепившихся к броне, — всё вызывало в душе Михаила какое-то неприятное, отталкивающее чувство. Он начал было считать вражеские машины, но досчитав до тридцати, сбился от волнения. Кажется, Суворов сказал: «Чтобы победить врага, его нужно ненавидеть душою и телом». Этого чувства у Миши было хоть отбавляй. Но всё равно слегка дрожат колени, лицо побледнело — одним словом, необстрелянный. Но он крепится.

— Главное — не робей, Мишка! — повторяет ему Выдренко снова.

— Нет-нет, я не боюсь, дядя Ваня…

Выдренко нахмурился: «Не дядя Ваня», а «товарищ младший сержант».

Миша не успел повторить: «Так точно, товарищ младший сержант!» — раздалась команда открыть огонь.

Ствол, ухнув, «отвесил поклон», станина чуть подпрыгнула, и едва распахнулся замок, на жёлтый песок плюхнулась дымящаяся гильза.

— Огонь! Огонь!..

Мишу охватил азарт стрельбы.

Повторяя про себя приказ командира, он заряжал и заряжал орудие, а стальной ствол всё ухал и ухал. На поле боя уже дымились пять транспортёров противника. Но враг не прекращал атаки. Некоторые машины подошли совсем близко…

— Прямой наводкой! Огонь!

Били прямо в лоб. Без промашки. Залп — и машину будто застопорило. Вокруг них, как ошпаренные тараканы, сразу забегали, фашистские солдаты. После трёх таких залпов задние бронетранспортёры немцев повернули обратно.

— Вот так, забодай вас муха! Драпаете, фрицы? Жизнь, значит, дорога. Давай живей! Живей! — приговаривал Выдренко, переходя к ручному пулемёту.

Атака была отбита.

Миша, прислонившись к лафету, глядел на поле. Испуская густой чёрный дым, горели семнадцать вражеских транспортёров, а на склоне холма осталось около сотни трупов.

Выдренко вытер потный лоб и, очищая пулемёт от пыли, с радостью сказал:

— Дали им жару, а? Молодец, Миша, не подкачал. Дрался как настоящий артиллерист, спасибо! — солдат поглядел на солнце, добавил — А теперь бери фляжки и дуй за водой. Жара не даёт спокоя…

Вдоль канавы, прорытой рядом с кладбищем, Миша направился за водой. Вскоре он вышел на тропу, что вела к кладбищу и была посыпана чистым жёлтым песком, и заглянул через железную решётчатую калитку. «Здесь порядок», — подумал он, оглядывая аккуратно прибранный погост. На могилах, что раскинулись ровными рядами, камни были побелены, трава подстрижена. Всплыли в памяти слова: «Если хочешь понять уважение народа к своей истории, традициям, постичь уровень его культуры, — побывай на кладбище». Где же он их прочитал? Пожалуй, это неважно. Важна сама суть…

Когда Миша преодолевал подножие холма, в одном месте он запнулся о труп немца, упал — и его чуть не вырвало. «И эти ведь люди! — подумал он. — Но никогда близкие не будут ухаживать за их могилами. О многих даже не узнают, где лежат их кости…»

С воем просвистела и разорвалась мина. Михаил распластался на земле рядом с немецким ефрейтором, который лежал, свернувшись калачиком и прижав к груди уже ненужный ему автомат. В рот попал горячий песок, зазвенело в ушах. «Вот гады, думают — оружие с убитых снимаю». И, подхватив фляги, Миша побежал к своим.

Воду пили по очереди, наслаждаясь каждым глотком, который разливался по телу живительным холодком литовского колодца.

Наступила тишина. Бронетранспортёры, потухнув, тоже затихли.

Командир взвода разрешил вздремнуть.

Во второй половине дня к окопу подошёл пожилой литовец в латаной одежде с большим ведром в руке.

— Товарищи! Микова, ви цепилина! — поставил он на бруствер ведро и снял тряпку, которой оно было закрыто.

— Картофельные котлеты! — воскликнул Выдренко. — Жареные на масле. Даже хрустят! Добра цепилина, добра!

— Куш-тей, куш-тей, — говорил литовец, улыбаясь.

— Миша, ты что, когда брал у него из колодца воду, дал понять, что мы и есть хотим?

— Как объяснялись? Зубами постучал, да?

— Нет, он ремешок, должно, подтянул ещё туже… — заговорили повеселевшие артиллеристы.

Как выяснилось, Миша ничего не просил. Показал только крестьянину фляжки. Видимо, глянув на измождённое лицо солдата, тот догадался сам. Ничего не скажешь: добрая душа.

Ночь прошла спокойно. А утром немцы снова пошли в наступление, бросив на участок, охраняемый батальоном, восемнадцать танков и батальон пехоты.

Наполняя воздух гулом, танки двигались, выстроившись в шахматном порядке. Эти серые черепахи — не вчерашние бронетранспортёры. Те можно было бить, как орехи. А эти нет, крепкие. Вон сами из орудий садят — только держись.

Расчёт занял своё место. Взгляд у всех устремлён на танки. На лицах напряжение, словно эти ползучие гады карабкаются прямо на сердце. Тело пронизывает холодок. Ожидание тоже становится пыткой, которую нужно преодолеть. Иначе не выстоять.

— Главное, Миша, не робеть, — повторяет Выдренко. Кажется, на этот раз он подбадривает не только Михаила.

Когда вражеские танки приблизились на расстояние ста — ста пятидесяти метров, раздался зычный голос командира батареи:

— По вражеским танкам! Прямой наводкой — огонь! Огонь!

— Огонь!

Первые ряды шахматного порядка окутало пламенем. Из-за дыма и пламени вынырнули задние танки. Их снаряды стали рваться рядом: враг заметил замаскированное зелёными ветками орудие. Менять позицию? Нет, не годится: прекратишь огонь — сомнут. А раздавив тебя, само собой пойдут дальше.

…Как-то вдруг осел наводчик Писаренко, словно не устоял перед порывом ветра. На его место встал Выдренко. Не успел он, взмахнув рукой, крикнуть: «Огонь!» — рухнул с обожжённым лицом в сноп пламени. Миша был чуть в стороне от разорвавшегося снаряда, воздушной волной его свалило на землю. Вскочив, он оглянулся — никого! Остался один. Может, не всех убило? Может, кого только контузило, и он не может встать? Что же Миша сделает один? Или просить помощи у соседнего орудия? Но пока до него добежишь, фашисты будут здесь. Ах, Выдренко… Миша успел его полюбить как брата. И теперь оставить? Он ещё только вчера сказал о Михаиле: «Верим в него… Не подведёт». Нет, Миша должен сражаться один. Если он не сумеет заставить заговорить орудие немедленно, фашисты пройдут по ним, вдавив всех в землю. Вон они уже в пятидесяти метрах. Идут друг за другом, прямо на орудие. Миша, сжав зубы, с отчаянием зарядил орудие и, словно говоря: «Выручай, друг, постарайся», выстрелил.

— У-у-х-х! — пробасило орудие.

Снаряд попал в танк под самую башню, повалил густой дым.

Чтобы не столкнуться с передним, подбитым танком, идущие следом танки вынуждены будут свернуть и подставить под удар свой бок. До этого надо успеть зарядить орудие. Миша заспешил. Замок открылся с лязгом. Едва пустая гильза упала на землю, её место занял бронебойный снаряд. Глаза на прицеле. В запылённом стекле силуэт танка. Ну-ка ближе. Ещё…

Снаряд угодил прямо в цель. Перед орудием горели рядом две груды металла.

Миша подбил и третий танк. Но этот оказался расторопнее других: прицельным выстрелом вывел из строя Мишино орудие. Хорошо, самого рядом не было: бегал за снарядом. Вернулся, а лафет орудия разворочен. Чуть не заплакал с досады.

За стеной дома вновь слышится рёв моторов. Значит, чуда не случилось — вражеские танки не повернули обратно. Выстрелом их теперь не остановишь: нет орудия. Неужели пройдут? И не будет выполнен приказ командира?.. Да есть же гранаты! Вон они лежат на бруствере.

Сергеев схватил одну связку, подержал в руке, будто опробуя на вес, взял вторую, третью…

В тот самый момент поднялся Выдренко. Покачиваясь, встал на ноги и лейтенант Расторопов.

— Главное, Миша, не… — Сильный взрыв заглушил последние слова Выдренко. Это Сергеев, ободрённый тем, что раненые товарищи поднялись в самый критический момент, метнул связку гранат под гусеницы вражеского танка. Второй танк, пытавшийся проскочить мимо умолкнувшего орудия, был подорван Выдренко. Не остался в долгу и лейтенант Расторопов: хотя он был ранен вторично, но и фашистский танк закрутился на месте, как зверь, угодивший в капкан.

Выдренко начал стрелять из пулемёта.

Солнце припекало сильнее. То ли от жары и усталости, то ли от напряжения, по Мишиным щекам тёк пот, глаза лихорадочно блестели. Без пилотки, с расстёгнутым воротником и растрёпанными волосами, он был неузнаваем. Но теперь с ним рядом друзья — и это ободряло. Надвигалось ещё одно железное чудовище. Миша побежал ему навстречу вдоль траншеи. Вот что значит хорошо выкопанная траншея: фашист, вероятно, и не чувствует, что его здесь подстерегает. Пусть идёт… Сейчас, чтобы успокоиться и встретить его хладнокровно, нужно немножко передохнуть.

Миша прислонился спиной к стенке траншеи. Близко разорвался снаряд. Миша невольно вжался в землю, стряхивая с себя пыль. Под тяжёлым танком дрожала земля, осыпался песок с бруствера. Лязг гусениц противно раздирал уши. Казалось, что эта свирепая сила сейчас раздавит тебя, не оставив и живого следа. Хотелось зарыться в землю с головой, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Михаил оглянулся и его охватил ужас: он сидел на самом изгибе траншеи. Это же могила! Тут, случись чего, ни за что его не найдёшь. Ещё только не хватало, чтобы написали в деревню: «Пропал без вести». Ну, нет! Мало ли что кому взбредёт в голову. Разве можно добровольно ложиться в могилу? Михаил отполз в сторону. Стой! Куда он спешит без оружия? С чем встретит врага? Вот гранаты, автомат…

В этот миг земля задрожала, как при землетрясении, и начала сильно осыпаться, в траншее потемнело, будто тучи закрыли солнце, в нос ударил горький запах дыма.

— Танк!..

Танк с грохотом перемахнул через траншею — снова показалось солнце и словно осветило парню сознание. Миша вскочил, как подброшенный пружиной, и, вытянувшись вперёд, метнул связку на решётку мотора уползавшего чудовища, сам быстро свалился на дно траншеи.

Когда рванул взрыв, посмотрел на танк — и как раз вовремя: из горящей в десяти шагах машины выпрыгивали фашисты.

В руках Миши застрочил автомат…

Враг на Шауляй не прорвался.

---

Дата добавления: 2015-07-20