Ему было девятнадцать

Недавно мне пришлось побывать в Буинском районе нашей республики. Туда я ездил в командировку. Дорога шла ровная, местами и вовсе асфальт. Сидим с шофёром, разговариваем о житье-бытье. Далеко впереди, сгущаясь, медленно клубятся тяжёлые чёрные тучи. Такие тучи всегда навевают на меня тревогу. Вот и в этот раз, глядя на них, было как-то не по себе, я не очень охотно поддерживал разговор. Когда начала опускаться темнота, позади осталась уже половина пути. Вдруг в автомашине возник какой-то странный стук. С каждым километром он всё усиливался, усиливался, и вскоре мы окончательно сели «на мель». Остановились. К тому времени уже совсем стемнело.

В поисках ночлега пошли пешком в деревню, огня которой светились в ночной дали. Пройдя немного вдоль главной улицы, постучали в ворота большой пятистенной избы.

Хозяева оказались открытыми, приветливыми людьми. Накормив и напоив всем, чем были богаты, постелили нам постели. Но спать не хотелось. Глава семьи Пётр Николаевич Агапов — дядька лет пятидесяти пяти — шестидесяти, потерявший на войне ногу, — оказался очень словоохотливым человеком. Он с видимым удовольствием рассказывал о себе, пережитом.

Когда он кончил, я по своей журналистской привычке спросил, нет ли у них в деревне чем-нибудь выделяющихся людей.

— Народ у нас хороший, — сказал Пётр Николаевич. — Как говорится, одного похвалив, другого не похаешь. Но об одном человеке — разговор особый… Мишка это Гарнизов. Шёл слух, будто ему дали Героя. Однако точно не знаем. Никто не справлялся, да и справляться негде.

Я, что называется, навострил уши. Вот так новость! Разумеется, засыпал хозяина дома вопросами. Он обстоятельно, как мог, отвечал, под конец заметил:

— Почему-то не всегда мы воздаём должное своим героям. — В голосе его звучала грусть. — Взять, к примеру, того же Михаила. Он родился тут, на наших глазах рос. Стало быть, должен гордостью нашей являться, А мы ничего, почитай, о нём не знаем. Найти бы его бумаги, рассказать о нём людям…

В тот вечер, когда слепой случай привёл меня в деревню Шегалеево, я немного узнал о нашем отважном земляке Михаиле Тихоновиче Гарнизове. Его семья в 1930 году переехала в город Куйбышев. И всё. Дальше след потерялся.

Ничего вразумительного не смогли мне сказать о Гарнизове и в районном центре. Однако я не прекратил поисков: ведь кто-то всё равно должен знать о нём, в конце концов остаются материалы. Я стал писать в военные комиссариаты, в областные архивы, делал всевозможные запросы в другие соответствующие организации. А когда удалось выяснить, в какой части служил М. Т. Гарнизов в сорок третьем году, поехал в Подольск — в архив Министерства обороны СССР.

Среди великого множества документов, до сих пор хранящих в себе горькие запахи войны и рассказывающих о тех далёких, но незабываемых днях, ищу сведения о Михаиле Тихоновиче Гарнизове. Наконец натыкаюсь на политдонесения, датированные 28 августа 1943 года. Читаю их, и перед глазами явственно предстают события того времени. Особенно люди, о стойкости и мужестве которых, наверное, когда-нибудь будут ходить легенды.

….200-й полк 68-й гвардейской дивизии находился в наступлении. Второму батальону, в котором служил Михаил Гарнизов, было приказано овладеть высотой 180,6 возле хутора Михайловки. Эта высота играла важную роль в оперативных планах командования. Об этом перед строем батальона говорил сам командир полка подполковник Буштрук.

— Высота должна стать нашей! — сказал он под конец. — Дать вам подкрепление я не могу, нет у меня резервов. Но высоту всё равно надо взять… Обязательно надо!

В голосе командира полка звучал не только сухой приказ, в нём слышалась и чисто человеческая просьба. Такой уж он, их командир: когда надо, он так говорит, что слова его в самую душу солдатскую западают.

Днём в одном из боёв Михаила ранило в плечо. Ему надо было идти в санбат, но, послушав командира полка, он решил остаться в своём взводе. Завтра у него день рождения — 28 августа. Ему стукнет девятнадцать. В санбате, наверное, можно было бы как-то отметить этот день, конечно, сообразно с фронтовыми условиями, но разве дело — праздновать отдельно от боевых друзей, с которыми делишь и хлеб и воду? К тому же воюет он тут всего каких-то несколько дней. Неловко уходить в тыл, не отправив на тот свет хотя бы с десяток фрицев.

Едва настало утро следующего дня, Михаила поздравили друзья-пулемётчики, которые в минуты затишья успели вызнать у него обо всём: кто он, откуда, когда родился… Они подходили один за другим, жали руку, полушутя, полувсерьёз желали жизни до самой смерти, чтобы фашистов бил без устали. Как на настоящих именинах были и подарки. Кто принёс папиросы, кто бумагу для писем, а конопатый и рыжий, невероятно длинный казанец Габитов, называвший Михаила не иначе как земляком, с торжественным видом поставил на бруствер окопа две бутылки с запечатанным варом горлышками.

— Это для незваных гостей. Кидай точно, чтобы огненная жидкость эта пробирала фашистов до печёнок.

— Похоже, скоро сбудется пожелание! — рассмеялись бойцы. — Как только двинемся, фриц, как пить дать, сунет свои танки. Придётся угощать!

— Конечно, придётся, нельзя же жадничать.

— Миша угостит, он у нас щедрый.

Тишина. Августовское солнце поднялось ещё только над деревьями, но уже заметно припекает. По лицу струится пот, губы пересохли. Бойцы то и дело прикладываются к котелку с водой, стоящему в выемке в стенке траншеи. Шуток больше не слышно. Сейчас каждый солдат мысленно на высоте, которую предстоит брать, каждый живёт боем. Все понимают: эта насторожённая тишина ненадолго.

Бойцы не ошиблись. Вот заговорила тяжёлая артиллерия. Наши снаряды рвали, терзали, казалось, хотели расколоть высоту на мелкие куски.

«Во даёт бог войны! — думал Михаил, наблюдая за артналётом. Он положил автомат на бруствер и, не отрывая глаз от высоты, про себя решил — Пускай поработают артиллеристы, помнут бока фрицам. Потом пойдём мы. Впереди — Харьков, впереди — победа!».

Однако в нужное время подняться в атаку батальон не смог. Из-за правого склона высоты появились немецкие танки. Они шли колонной, друг за другом, словно в походе. Неуклюжие на вид, пёстро раскрашенные в жёлто-зелёные тона и похожие на огромных черепах, они шли медленно, вздымая гусеницами тучи залежавшейся пыли. Артиллеристы перенесли огонь на колонну. После нескольких залпов три машины окутались чёрным дымом, застыли на месте. Но остальные двадцать семь продолжали идти вперёд. Вскоре они рассыпались по всей лощине, лежащей перед высотой.

Рвались снаряды полковой артиллерии, прямой наводкой били противотанковые пушки. То один, то другой танк замирал, словно наткнувшись на невидимую стену. Однако сквозь грохот разрывов всё явственнее и явственнее слышались леденящий душу лязг гусениц и гул моторов бронированных чудовищ.

— Гвардейцы, не подводить! — командует самому себе Михаил.

Он здоровой рукой поправляет каску на голове, аккуратно выстраивает на бруствере гранаты, рядышком ставит и две бутылки с горючей смесью — габитовские «гостинцы».

Судя по звуку, танки прибавили скорость. Сквозь густую завесу пыли и дыма Михаил угадывает их башни с длинными хоботами пушек, а ещё немного погодя различает и немецких автоматчиков, прилепившихся к броне.

Вступает в дело вражеская артиллерия. Бьёт довольно точно, снаряды ложатся перед самыми траншеями. Небо воет и стонет, земля содрогается, стены траншей лопаются и из трещин под ноги струится песок — сама земля, кажется, просит пощады, просит защитить её от столь жестокого истязания.

«Придётся подпустить танки вплотную, — думаем Гарнизов. — Другого выхода нет. Пускай лезут, встретим гранатами, а пехота никуда не денется, очереди достанут!»

Команды открыть огонь Михаил не слышал. Только видел, как застрочил пулемёт Габитова — и автоматчиков словно корова слизнула с брони танка. Однако и немецкие танкисты заметили пулемётчика. Они бросили свою машину на его окоп, и она завертелась юлой. Габитов с зажатой в руке связкой гранат был смят гусеницами…

На позицию Гарнизова тоже надвигается вражеский танк. Только, видать, тяжёлый — идёт медленно. Со всех сторон его тоже облепили автоматчики в серых от пыли касках. Сержант давит на спусковой крючок. Пули вначале бьют по броне, но вторая очередь наполовину очищает танк. С десяток гитлеровцев, нелепо взмахнув руками, валятся на землю. Танк мчится на раненого сержанта.

— Погибну, но не пропущу! — кричит Гарнизов. Он швыряет в бронированную машину подаренные утром бутылки. — На, получай гостинцы!

В то же мгновение что-то горячее обжигает грудь. Михаил качается, но не падает. «Ага, смотровая щель в огне, это хорошо», — отмечает он. Но что это? Танк ещё не уничтожен, он уходит, пятится, словно ослеплённое чудовище! Автоматчиков не видно.

В Гарнизова попало уже не менее десятка пуль. Из ран хлещет кровь, она тонкими струйками стекает по углам рта, но он отчётливо видит: вражеский танк уходит, уходит, чтобы потом снова прийти. Нет, он не отпустит его ни за что!

Гарнизов выбирается из окопа. Тяжело переставляя ноги, качаясь, делает шаг, второй, третий. Ох, как тяжела граната… Зубы стиснуты, глаза прикованы к танку.

Сержант из последних сил бросает гранату. Раздаётся оглушительный взрыв. Тугая волна воздуха швыряет Михаила на землю, его насквозь прошивают осколки.

Над лощиной гремит могучее «ура!». Воодушевлённые подвигом комсомольца Гарнизова, гвардейцы поднимаются в атаку. Враг отступает…

Боевые друзья похоронили тело героя в селе Пархоменко Пархоменского района Харьковской области…

Передо мной Наградной лист. В конце его написано: «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1944 года гвардии сержанту Михаилу Тихоновичу Гарнизову присвоено звание Героя Советского Союза».

Я бережно закрываю папку с материалами о герое и в верхнем правом углу вижу штемпель: «На вечное хранение».

Дата добавления: 2015-07-20