И веры не будет, пока работа не будет завершена.

О, особенно мне нравится это: «Бог будет расти, пока мудрые люди говорят и спят».

Вот так. Так что я продолжу.

Возможно, я даже сохраню карандашную рукопись: искушение править — это очень плохо; очень плохо, потому что править хочет внешнее понимание — литературный вкус, поэтическое чувство, все эти вещи там [жест – вниз]. Ты знаешь, это так, как если бы (и это не слова), как если бы СОДЕРЖАНИЕ слов проецировалось на совершенно белый и неподвижный экран [Мать указывает на свойлоб], как если бы слова проецировались вниз.

Трудность в том, чтобы писать, потому что между видением и письмом проходит процесс материализации; надо, чтобы Сила управляла рукой и карандашом, и есть совсем маленькое… еще есть совсем маленькое сопротивление. Иначе, если бы я могла писать автоматически, о, как хорошо бы это было!

Возможно, будет (я не знаю: все это — воображение, потому что я не знаю ничего), возможно, будут вещи немного… фантастические. Но есть настояние на необходимости сохранять строчку за строчкой, как если бы они были единственной вещью во вселенной. Не менять порядок строчек, нет, нет и нет! Потому что Шри Ауробиндо, когда писал это, он ВИДЕЛ это так — я не знаю ничего об этом, я даже не знаю, как он писал (думаю, он диктовал, по большей части), но это то, что он говорит мне сейчас. Все остановилось, все, и затем, о! Как мы забавлялись! Я забавлялась! Это было забавнее всего. Я сказала ему вчера: «Но к чему писать? Какая польза от этого?» Тогда он наполнил меня этой особой радостью. Естественно, когда находишься в обычном сознании, можно сказать: «Это очень эгоистично», но… Тогда это было как видение будущего (не очень близкого, не совсем близкого — но не такого уж и далекого), будущего, в котором это нечто белое — белое, неподвижное — разольется, и которое благодаря этой работе будет понятно большему числу умов. Однако это вторично; я делаю свой перевод просто из радости его делать, это все. Это удовлетворение можно назвать эгоистическим, и когда Шри Ауробиндо говорили: «это эгоистично», он отвечал, что самый большой эгоист — это Господь, потому что Он делает все для Себя![23]

Вот так.

Так что я буду продолжать. Если будут исправления, они не смогут придти иным образом, потому что править как сейчас — это значит портить все. Есть также эта путаница (для внешнего разума), эта смесь будущего и настоящего — это тоже умышленно. Все это приходит иным образом. И я, я не знаю, вот уже очень давно я не читаю французских текстов, я совсем не знаю современной литературы — для меня все идет в ритме звука. Я не знаю, какие ритмы сейчас приняты, я не читала ничего больше того, что Шри Ауробиндо написал в «Поэзии Будущего» [“The Future Poetry”]; мне говорили, что строчки «Савитри» согласуются с каким-то правилом, которое Шри Ауробиндо разъяснил на числе ударений в каждой строчке (для этого надо произносить слова на чисто английский манер, что мне несколько трудно), и, возможно, какое-нибудь подобное правило появится во французском языке? Неизвестно. Я ничего не знаю. Пока языки не станут более текучими по мере того, как тело и ментал будут становиться более пластичными? Это возможно. Возможно, появится новый язык, как, например (это не очень удачный пример, но все же), американский язык появился из английского. Может быть, так и появится новый язык.

Лично я занималась французским языком в возрасте между двадцатью и тридцатью годами (до этого меня больше занимало видение – живопись, и звук – музыка), но что касается языка, литературы, звучания языка (устного и письменного), это было приблизительно между двадцатью и тридцатью годами. И «Молитвы и Медитации» были спонтанно написаны с этим ритмом. Если бы я оставалась в обычном сознании, то привыкла бы к этому ритму, но сейчас все идет не так, так не выйдет!

Вчера, после перевода, я была удивлена ощущением… ощущением абсолюта: «Вот как». И тогда я попыталась войти в ментальность литераторов и сказала себе: «Какими будут все их предложения?». И вдруг я увидела, вот так (вот так, там, какой-то частью) массу предложений по поводу каждой строчки!… О-о! Я сказала себе: «Значит, это действительно абсолют!» — это пришло вот так, и ни для какого обсуждения просто нет места. Приведу тебе пример: когда он говорит «The clamour of the human plane» [«Гам человеческого плана»], слово «clameur» [крик] есть во французском языке, и это красивое слово — он его не захотел, он сказал «нет», без обсуждения. Это не было откликом на обсуждение, он просто сказал: «Ce n'est pas clameur: c'est vacarme» [«Это не крик, а гам»]. И это было не противопоставление одного слова другому; это были не слова, это было ИЗРЕЧЕНИЕ слова, СМЫСЛ слова: «Нет, это не clameur, это vacarme».

Интересно, не так ли?

Но мне хотелось бы пересмотреть перевод тем же образом, потому что я увидела, что он будет здесь — он всегда здесь, когда я перевожу. И тогда я снова войду в это состояние, а ты будешь работать! [смеясь] Ты будешь записывать. И, затем, если у тебя не очень большой словарный запас (у меня был очень большой, но сейчас он сильно сократился), нам потребуется приличный словарь… Но боюсь, что ни в одном словаре не найдется то, что нужно.

Я даже обнаружил, что лучше избегать словарей.

Они плохие. Они в чем-то раздражают меня. Они производят очень смутную атмосферу, затуманивают ее.

К сожалению, я утратила свой привычный французский язык; словарный запас, который я использую, чтобы выразить себя, очень ограничен, и нужное слово не приходит — то, что ищет слово в запасниках, не находит нужного слова. Я чувствую, что слово где-то рядом, чувствую, что есть верное слово, но приходят только всевозможные замены, которые не имеют ценности.

Сейчас совершенно другое ощущение, совершенно другое. Это вовсе не то движение, которое обычно происходит со всеми приходящими словами и вещами: вы ищете, а затем вдруг ловите что-то — это больше не так: как если бы существовала ЕДИНСТВЕННАЯ ВЕЩЬ, которая осталась в мире. Все остальное просто шум.

Вот так, мой мальчик.

Февраль 1963

15 февраля 1963

(По поводу отрывка из «Савитри», где Шри Ауробиндо описывал вселенную как игру между Ним и Ей: «Весь этот мир — только Он и Она». Он – Всевышний, Ее Возлюбленный, ее слуга; Она – созидательная Сила.)

As one too great for him he worships her;

He adores her as his regent of desire,

He yields to her as the mover of his will,

He burns the incense of his nights and days

Offering his life, a splendour of sacrifice...

In a thousand ways he serves her royal needs;

He makes the hours pivot around her will,

Makes all reflect her whims; all is their play:

This whole wide world is only he and she.

(I.IV. 62)

(Перевод)

Как слишком великой для него, он поклоняется ей;

Он обожает ее, как правительницу его желаний,

Он покоряется ей, как движущей силе своей воли,

Он воскуряет ей фимиам своих дней и ночей

Поднося свою жизнь в полноте жертвенности…

Тысячью способами он исполняет ее королевские запросы;

Он заставляет время вращаться вокруг ее воли,

И прихоти ее отражаются повсюду; все – их игра:

Весь этот огромный мир – только он и она.

Восхитительная работа!

Он входит в совсем иную область, это так выше мысли! Это постоянное видение, не что-то надуманное — с мыслью оно становится плоским и бессодержательным, пустым; пустым, становится плоским как лист; но в себе это полно, все содержится там, оно там живо.

Это объясняет, почему мир таков, каким он является. В начале он говорит: «He worships her» [«Он поклоняется ей»] (во французском нет подходящих слов для перевода: Il lui rend un culte [Он преклоняется перед ней]– но это только слова). Он поклоняется ей как чему-то более великому, чем Он Сам. Тогда видно, как Его собственное отражение получает творческую способность (обязательно, иначе и не могло быть!), и он Свидетель, наблюдающий собственную созидательную работу, влюбляется в эту силу проявления — это видно. И… да! Он хочет дать Ей полную свободу и смотреть, наблюдать за всем, что вскоре произойдет, что может произойти с этой божественной Мощью, свободно брошенной в мир. И Шри Ауробиндо выражает это так, будто он совершенно влюблен в Нее: все, что Она хочет, все, что Она делает, все, что Она думает, все, что Она желает, все это — все это чудесно! Все чудесно! Это так хорошо!

И, должна сказать, я рассматривала это, потому что первое столкновение с этим представлением потрясло меня, в том смысле, что… (не знаю как передать, это не идея, а впечатление): это было так, будто придавалась ценность реальности тому, что в моем сознании с очень давних пор (возможно, тысячелетия, я не знаю)… воспринималось Ложью, которую надо было побороть. Для меня это была Ложь, не имеющая права на существование. Проявиться должна Истина, а вовсе не такое. Забавляться и делать что угодно, только потому что обладаешь неограниченной силой… Имеешь силу делать все, и делаешь все, потому что знаешь, за твоей спиной стоит Истина, так что последствия не играют никакой роли. Это было как раз тем… против чего я боролась так давно, сколько я себя помню. Я знала это, но оно казалось мне таким со столь давних пор, столь давних пор, и я так сильно отвергала это, твердя «Нет-нет»! и так умоляла Господа, чтобы все было иначе, я умоляла, чтобы проявилась его всемогущественная Истина, его всемогущественная Чистота, его всемогущественная Красота, и Он положил бы конец всей этой путанице. И вначале, когда Шри Ауробиндо высказал мне это, я была в шоке; раньше, в этой жизни, мне это даже не приходило в голову. Объяснение Теона, например, было для меня гораздо более (как сказать?) полезно с точки зрения действия: по его словам беспорядок был порожден разделением изначальных Сил — но тут другое! Тут Он сам, блаженный, преклоняется перед всей этой путаницей!

И на этот раз, когда я принялась за перевод, естественно, это чувство вернулось; сначала было содрогание [Мать делает жест напряженности]. Затем я себе сказала: «Ну и ну, ты еще не преодолела этого!» И я позволила себе влиться в это. А затем у меня было несколько встреч со Шри Ауробиндо! таких чудесных! Ты знаешь, я постоянно вижу его, я бываю в том тонком физическом мире, где он сейчас обитает, это почти постоянный контакт (во всяком случае, там проходят все ночи: он просматривает со мной работу, он показывает мне все), но тогда, после перевода «Савитри», он будто посмотрел на меня и, улыбнувшись, сказал: «Достаточно! Ты наконец-то поняла.» [Мать смеется] Я ответила: «Дело не в том, что я этого не понимала, я не хотела это принять!» Я не хотела и не ХОЧУ, чтобы так было, вот уже тысячелетия я не хочу, чтобы так было!

И позапрошлой, не прошлой ночью, он одел мое сари. Он сказал мне [смеясь]: «Ну как? По-твоему, оно мне не идет?» Я ответила: «Тебе очень идет». Сари из коричневого жоржета, красновато-коричневое с золотистым отливом, с крупной золотой тесьмой! Это очень красивое сари (оно у меня есть, это одно из моих сари), и он его надел. Затем попросил меня причесать его. Помню, я видела его затылок и его волосы, почти излучавшие свет — его волосы, которые никогда не были совершенно белыми и имели каштановый оттенок, а теперь они были словно золотыми, очень изящными и совсем не похожими на волосы обычных людей. Его волосы были почти как мои. И пока я его расчесывала, я видела его светлый затылок и волосы, излучавшие свет! И он сказал мне: «Почему бы мне не надеть сари!»

Передо мной открылось целое поле… Знаешь, мы всегда так закрыты!

Естественно, оно [видение или представление] закрыто для действия; ведь когда начинаешь все принимать, все любить и видеть Всевышнего повсюду — зачем что-то менять!? Именно Сила, существующая во мне со столь давних времен, Сила, движущая мир вперед, эта Сила заставляла меня отвергать все, что оправдывало вещи таковыми, какими они сейчас являются, давая радость внутренней жизни — как он и сказал: никто не хочет выходить из Его радости, присутствующей повсюду…

Короче говоря, я смогла посмотреть на ситуацию сверху, немного выше, чем с высоты созидательной Силы — с другой стороны.

*

* *

(Немного позже, по поводу одного отрывка из «Агенды» 1962 года, времени первой большой поворотной точки Матери — ей хотелось показать этот отрывок одному человеку из ее окружения, чтобы заставить его понять, что она делала:)

Я попросила Суджату сделать две копии, но затем поняла, что это вовсе не нужно. Я говорила тебе, что дала А почитать это, и когда А пришел, я показала ему одну или две из последних [записей «Агенды»], напечатанных Суджатой — и больше не хочу это делать.

Хорошо, когда я увижу тебя в следующий раз?

Сегодня 15-ое. Ты говорила мне, что 19-го.

Да, но кое-что изменилось, говорю же тебе: меня одолевают толпы людей.

Что же…

21-го у нас будет медитация в 10 утра, затем в 6.15 вечера я выйду на террасу — ты сможешь увидеть меня от своего дома? И, кажется, там слышно мою музыку…

Да, слышно.

Это очень забавно. Словно кто-то забавляется — и забавляясь, заставляет меня играть. Только я сажусь за орган, он мне говорит: «Начни вот так». Тогда я так и начинаю, а он импровизирует, предлагает аранжировки. Затем внезапно говорит: «А! достаточно!» и уходит.

Я не знаю, кто это.

Когда сажусь играть, я совершаю… как выразиться? (это не молитва) свой обычный призыв, вот так [жест к Выси], вхожу в состояние созерцания и затем, вдруг, это начинается; я вижу свои руки, лежащие на клавишах: «Вперед! Начнем вот так». Хорошо, я так и начинаю. И затем один звук зовет другой. Но я должна быть очень спокойной. И тогда, о! так красиво то, что я слышу, это так красиво! И я совсем не знаю, что играю. Я играю, не слушая себя: я слушаю что-то другое.

Вот почему когда-нибудь я попрошу послушать запись, чтобы понять, это ли я слышу.

Все меняется, и это очень интересно. Это совсем не так, как прежде. Раньше я слышала музыку и играла ее. Теперь это не так: кто-то играет, и я слышу то, что он хочет играть — но не знаю, это ли я играю! [24]

Дата добавления: 2015-07-26