Письмо 149

От госпожи де Воланж к госпоже де Розмонд Почти весь вчерашний день я не теряла надежду, мой достойный друг,сообщить вам поутру более утешительные сведения о здоровье нашей дорогойбольной. Но со вчерашнего вечера надежда утрачена, и у меня нет ничего,кроме сожалений об этом. Обстоятельство, на первый взгляд вполне невинное,но весьма жестокое по своим последствиям, привело больную в состояние поменьшей мере такое же тяжкое, как и раньше, если не еще худшее. Я ничего непоняла бы в этой внезапной перемене, если бы вчера не получила полногопризнания от нашего несчастного друга. Так как она не скрыла от меня, что вытоже осведомлены о всех ее несчастьях, я могу без стеснения говорить о еегорестном положении. Когда вчера утром я приехала в монастырь, мне сказали, что больная спитуже более трех часов и сон ее был так глубок и спокоен, что на мгновение ядаже испугалась: не летаргия ли это? Через некоторое время она проснулась исама откинула занавески кровати. Она оглядела нас всех с каким-тоудивлением, а так как я встала, чтобы приблизиться к ней, она узнала меня,назвала по имени и попросила подойти поближе. Не успела я задать ейкакой-либо вопрос, как она первая спросила, где она находится, что мы всетут делаем и почему она не дома. Сперва я подумала, что это новый бред,только более тихий, но тотчас же заметила, что она отлично понимает моиответы. И действительно, она обрела разум, хотя и не память. Она очень обстоятельно расспросила меня обо всем, что с нею происходилос тех пор, как она в монастыре, но как она туда попала, она не помнила. Яответила ей на все совершенно точно, не упоминая лишь о том, что могло бы ееслишком испугать. Когда же я, в свою очередь, спросила о ее самочувствии,она ответила, что в данный момент никаких страданий не ощущает, но что оченьмучилась во сне и чувствует себя усталой. Я стала уговаривать ее бытьспокойнее и меньше говорить, после чего полузадвинула занавески так, чтобыможно было ее видеть, и села у самой кровати. В это время принесли бульон,который она съела и нашла вкусным. Так продолжалось около получаса. В течение этого времени оназаговаривала лишь для того, чтобы поблагодарить меня за заботы о ней,вкладывая в слова благодарности всю пленительную учтивость, которая ей таксвойственна. Затем на некоторое время она совершенно умолкла и прерваламолчание, только чтобы сказать: "Да, теперь я помню, как приехала сюда", - ачерез минуту горестно воскликнула: "Друг мой, друг мой, пожалейте меня, явспомнила обо всех своих бедах". Так как я придвинулась к ней поближе, онасхватила мою руку, прижалась к ней головой и воскликнула: "Великий боже,почему мне не дано умереть?" Выражение ее лица еще больше, чем эти слова,растрогало меня до слез, и, заметив это по дрожи в моем голосе, она сказала:"Вы жалеете меня? Ах, если бы вы знали!.." Затем, прерывая себя, добавила:"Пусть нас оставят одних, я вам все расскажу". Кажется, я уже упоминала, что у меня были догадки о характере еепризнаний. Опасаясь, чтобы эта беседа, которая, как я предполагала, должнабыла быть длительной и печальной, не повредила состоянию нашего друга, ясперва отказывалась ее слушать под предлогом, что ей необходим покой, но онанастаивала, и я уступила. Едва мы остались наедине друг с другом, онасообщила мне все, что вы уже от нее знаете. Поэтому повторять ее исповеди нестану. В заключение, рассказывая о том, как жестоко ее принесли в жертву, онаприбавила: "Я была уверена, что умру, и на это у меня хватило бы мужества,но нет у меня сил пережить мою беду и позор". Я постаралась побороть этоуныние, или, вернее, это отчаяние, оружием веры, которая прежде так многодля нее значила, но вскоре убедилась, что для столь возвышенного дела мненедостает сил, и ограничилась тем, что предложила позвать к ней отцаАнсельма, которому, как мне известно, она бесконечно доверяет. Онасогласилась и, по-видимому, действительно очень хотела этого. За нимпослали, и он тотчас же явился. Он очень долго оставался у больной, и, выйдяот нее, сказал, что, если врачи с ним согласятся, причащение святых даровможно отложить, он же завтра опять придет. Было около трех часов пополудни и до пяти наш друг была в довольноспокойном состоянии, так что у нас всех снова появилась надежда. Кнесчастью, в пять ей подали письмо. Когда ей хотели вручить его, она сперваответила, что не желает читать никаких писем, и никто не стал ееуговаривать. Но с той минуты она стала волноваться. Вскоре вслед за тем онаспросила, откуда письмо. Но на нем не оказалось штемпеля. Кто его принес?Никому это не было известно. От чьего имени его передали? Принесший ничегоне сказал сестрам привратницам. Затем она на некоторое время смолкла, послечего опять начала говорить, но из бессвязных речей ее мы поняли только одно:бред возобновился. Был все же довольно спокойный промежуток времени, но в конце концов онапопросила показать ей принесенное письмо. Бросив на него лишь один взгляд,она вскричала: "От него! Боже великий!" - и затем добавила твердым, ноприглушенным голосом: "Уберите его, уберите!" Тотчас же она велела задернутьзанавески кровати и запретила кому-либо подходить к ней. Но почти тотчас жемы вынуждены были приблизиться. Припадок на этот раз оказался сильнее, чемраньше, и сопровождался ужасающими судорогами. Приступы следовали один задругим весь вечер, и утренний бюллетень известил меня, что и ночь прошла неменее бурно. Словом, состояние ее таково, что я удивляюсь, как она еще жива,и не скрываю от вас, что у меня осталось очень мало надежды. Думаю, что это злосчастное письмо - от господина де Вальмона. Но о чемон решается теперь писать ей? Простите, дорогой друг мой, я стараюсьвоздержаться от каких-либо рассуждений на его счет, но горько видеть, какпогибает жалостным образом женщина, доселе такая счастливая и так достойнаясчастья. Париж, 2 декабря 17...

Дата добавления: 2015-07-18